2.7. Поговорим о каллиграфии и не только

За долгий путь своей эволюции с глубокой древности вплоть до дня сегодняшнего человечество изобрело не менее 1000 видов письменности. Хотя основной функцией последней является фиксирование речи во времени и передача её на расстояние, люди неизменно стремились сделать письмо красивым и даже поднять его до определённого уровня искусства, благодаря чему появились фигурные и художественные шрифты. Однако среди всего этого многообразия видов письменности только китайской иероглифике из средства повседневного письменного общения удалось вырасти в самостоятельный вид искусства – каллиграфию. Во всех странах иероглифического ареала важнейшим видом искусства была в прошлом и является до сих пор каллиграфия.

Каллиграфию называют беспредметной живописью и беззвучной музыкой. А ещё говорят, что каллиграфия – это танец без исполнителя, архитектура без конструкций и стройматериалов. Такие восхищенные эпитеты – дань преклонения перед Искусством с большой буквы. Каллиграфия внешней формой и внутренними свойствами, комбинацией и приёмами наложения черт одновременно предметно и абстрактно отражает такие важные атрибуты красоты формы, как сбалансированность, пропорциональность, варьирование высотой и размерами, связность, параллелизм, движение и статичность, изменчивость, гармония и др.

Мы почти разучились писать ручкой – любой текст удобнее набирать и править в компьютере. Неспешный эпистолярный жанр не выдерживает конкуренции с холодными и безликими, но зато такими практичными и удобными e-mail. И всё же древнее и совершенно непрактичное искусство каллиграфии переживает сейчас настоящий ренессанс. Хотите сменить ритм, остановиться, сосредоточившись на себе, своей душе, своих внутренних ощущениях? Займитесь каллиграфией. Можно медитировать, выводя по прописям строчки с идеальным наклоном. А можно отказаться от образца.

Каллиграфия – не просто «изящный почерк», не художественно оформленный текст, а искусство, в котором сочетаются ремесло мастера и его характер, мировоззрение и художественный вкус. Как в любом искусстве, здесь царит условность. К какой бы области ни относился каллиграфический текст – религии, философии, поэзии, главное в нем не информативность, а яркость и выразительность.

Китайская каллиграфия выработала для себя строгие правила письма и высокие критерии оценки написанного. По каллиграфическому произведению можно судить о культурном уровне, художественном мастерстве, мыслях и чувствах его творца. Как в древности, так и сегодня среди мастеров каллиграфии встречается немало художников, литераторов, мыслителей, политиков и учёных. Воздавая хвалу каллиграфу, вошло в привычку упомянуть и другие его успехи и таланты. Иными словами, высокое мастерство каллиграфа считается «зеркалом» его эрудиции и глубины мысли.

Ритм – главный атрибут как музыки, так и каллиграфии. В чертах иероглифа варьируется толстое и тонкое, лёгкое и тяжёлое, квадрат и круг, кривое и ровное, густота и бледность туши, что создает яркий ритмический рисунок, аналогичный пульсирующему музыкальному ритму. И каллиграфия, и музыка способны передавать сильные душевные переживания автора или исполнителя. Неудивительно, что каллиграфическое произведение во все времена сравнивали с «песенными переливами» либо с «чарующей мелодией, рождаемой пальцами музыканта».

Великий китайский каллиграф Ван Сичжи (303–361) так объяснял эту разницу: «Обычный текст нуждается в содержании; каллиграфия же воспитывает душу и чувства, главное в ней – форма и жест». Особенно это касается каллиграфии китайской (она используется также в Японии и Корее) и арабской, которые без преувеличения можно назвать и духовными практиками. К латинской каллиграфии это относится в меньшей степени.

Любому письменному знаку присущи три функции: графическая, фонетическая и лексическая. Китайское каллиграфическое искусство наиболее тесно связано с графической функцией. Китайский иероглиф представляет собой самостоятельный графический знак, вписанный в реальный или воображаемый квадрат. По статистике, всего в китайском письменном языке насчитывается около 90 тыс. иероглифов, появившихся и использовавшихся в разные исторические периоды, из которых в современном языке наиболее употребимы 3500.

Правила написания и сложения букв в фонетическом письме абсолютно отличаются от законов китайской иероглифики. В большинстве случаев фонетическое письмо оперирует 20–30 буквами, что больше числа основных иероглифических черт, однако буквы обычно состоят лишь из трех графических элементов: прямая линия, дуга и точка. Особенно отличается способ словосложения: в фонетическом письме независимо от количества букв в слове они пишутся по порядку одна за другой в строку, чаще всего слева направо. А многоликость и удивительная магия китайского иероглифа, который уже является словом или понятием, заключается в возможности варьирования симметрией, асимметрией, плотностью, высотой с помощью многочисленных комбинаций иероглифических черт и различных способов конструирования. Если большинство известных миру письменностей располагает лишь двумя-тремя стандартными и скорописными стилями письма, то в китайской каллиграфии насчитывается около 10 стилей.

В феврале 1998 г. в пекинском Музее изобразительных искусств состоялась выставка, организованная совместно Всекитайской ассоциацией работников литературы и искусства и Всекитайским обществом каллиграфов. На выставке были представлены работы около 100 известнейших каллиграфов XX в., которых ныне, увы, уже нет. В их числе – выдающиеся идеологи, политики, учёные и художники Кан Ювэй, Сунь Ятсен, Мао Цзэдун, Чжоу Эньлай, Го Можо, У Чаншо, Шэнь Цэнчжи, Ли Жуйцин, Ци Байши, Чжан Дацянь, Сюй Бэйхун, Линь Саньчжи и др.

И после образования в 1949 г. КНР, особенно последние 20 с лишним лет (с 1978 г.) политики реформы и открытости стали периодом беспрецедентной по масштабам популярности каллиграфического искусства. В КНР обучение каллиграфии как части эстетического воспитания вошло в программу начальной и средней школы; в вузах страны читают факультативный курс лекций по каллиграфии. Активно занимаются её популяризацией китайские органы печати, выпуская большими тиражами газеты, журналы, книги, из которых читатели черпают знания о каллиграфии, а также прописи, по которым можно заниматься ею самостоятельно.

Причиной различий в распространенности каллиграфии, по-видимому, стала разница типов письменности. Кстати, не исключено, что именно письменность и отличия в принципах построения языка стали причиной сложившейся разницы типов мышления. На Востоке иероглифическая письменность стимулировала развитие образного, интуитивного мышления. На Западе буквенно-фонетическое письмо в большей степени развило логико-аналитические задатки.

В столице Японии Токио летом 1984 г. состоялся очередной конкурс каллиграфов. Мероприятие это традиционное и всегда собирает множество любителей выводить иероглифы как можно красивей. Однако в том году среди 6000 участников состязаний два были очень необычными: роботы, созданные инженерами одной из электронных фирм, обученные писать чернилами и тушью. Каллиграфы из них получились непревзойдённые, однако призовых мест роботы не заняли. Как и все «начинающие ученики», они, увы, все время ставили кляксы.

В Китае, Японии и других странах каллиграфия с древних времен считалась большим искусством. Уже около 40 веков, например, выводят иероглифы китайские мастера. А в 1987 г. гонконгские врачи решили взглянуть на это занятие с другой стороны: как влияет каллиграфия на организм человека. В результате тщательных исследований они установили, что каллиграфия – одно из действенных средств лечения последствий нервных потрясений. Когда человек увлечен выведением иероглифов, он полностью расслабляется, а в результате частота его пульса обычно значительно снижается.

Но возможен и иной результат. Задумав написать несколько слов, вы делаете это (при условии знания языка и наличии навыков письма) без затруднений. Написать с закрытыми глазами две-три строки – тяжелее. Но попробуйте написать что-то, контролируя процесс письма в зеркале. Это смогут сделать лишь редкие люди. А все потому, что через органы зрения в организме пишущего обеспечивается обратная связь, включающая контроль каждого движения руки при письме и обеспечивающая достижение желаемого результата. Контролируя же процесс написания в зеркале, мы нарушаем жизненные стереотипы, вносим искажения в цепь обратной связи. Подобные связи широко распространены как в биологических, так и в технологических рукотворных объектах. Именно их наличие определяет обратное воздействие двигательной активности мышц на функционирование центральной нервной системы, как положительное, так и отрицательное.

«Три года упорного труда – десять тысяч лет счастья» – эта популярная в Китае фраза, произнесённая Мао Цзэдуном много лет назад, и в 1996 г. была способна вдохновить рядового труженика на некие подвиги. Так, никому не известный мастер каллиграфии из провинции Шаньдунь несколько лет своей жизни посвятил переписыванию от руки избранных произведений «великого кормчего». В июне 1996 г. он закончил работу. Четыре увесистых тома, скопированных один к одному, приравнены к достоянию национального искусства и обеспечили ему общенародное признание.

Мастер Ван Цзядоу, наверное, и не мечтал о таком успехе. Просто он из года в год по вечерам усердно учился писать так же красиво, как великий Мао. Последний, как известно, был не только теоретиком и практиком китайской революции, но и славился своим мастерством написания иероглифов. Рука его была легка, как весенний ветер, и сильна, как воды Янцзы, говорят китайцы. Скопировать такой почерк – такая мысль никому еще в голову не приходила. Ван Цзядоу решился на этот шаг, никого не посвящая в свои дерзкие планы.

Эксперты, ознакомившиеся с переписанными работами, не смогли найти даже мельчайших погрешностей. Шаньдуньский каллиграф сделал невозможное – рука Мао Цзэдуна стала снова, как живая. Ван Цзядоу начал получать многочисленные заказы от почитателей наследия китайского лидера на выполнение точных копий его подписи, различных высказываний и просто статей. Мастер Ван даже основал исследовательское общество по изучению каллиграфического наследия Мао Цзэдуна.

Перейдем от иероглифов к арабскому алфавиту, сменим кисть на калам (тростниковое перо), таоизм – на ислам. В арабской цивилизации «искусство линии» и вовсе священно: текст считается путем к Аллаху. Движение руки каллиграфа соединяет человека с высшим, божественным смыслом.

Хотя арабская каллиграфия возникла до пришествия пророка, расцветом своим она обязана распространению Корана. Из-за отказа от любых изображений Бога как формы идолопоклонства рукописный текст Священного Писания исламистов стал его визуальным эквивалентом, играя роль посредника между Богом и людьми, формы, через которую человек постигает божественное.

Из каллиграфии светской выделяется имя арабского гуру Нджа Махдауи. Специализируется он на заказах арабских шейхов и королей, оформляет для них витражи и здания дворцов. Но иногда художник выполняет и госзаказы. Например, Махдауи расписал в Бахрейне, Омане и Арабских Эмиратах самолеты национальных авиалиний. Примеры этих работ можно увидеть и в Москве.

Когда-то в течение двух лет детей «мучили» в школе каллиграфией, которая называлась чистописанием. Но ведь работать руками без работы ума невозможно. Никто не собирался готовить из детей писарей или художников по шрифтам – каллиграфия развивала и тренировала ум. Что каждый из нас знает об окружающем мире? Только то, что он видит, слышит и читает. Знания приходят вместе с информацией.

«С появлением компьютеров в некоторых японских школах отменили традиционные занятия каллиграфией, – рассказывает учитель московской школы № 57 Елена Потапкина. – Грамотность детей снизилась, из изложений и сочинений исчезли важные подробности». Елена преподает каллиграфию в 3-х классах и называет свой предмет «дисциплиной ума». «Каллиграфия развивает эрудицию, помогает осмысливать текст. От механического чистописания ее отличает одухотворенность процесса письма. На уроках мы часто берём сложный художественный текст, например Толстого, и переписываем абзацы каллиграфическим почерком. Усвоив, таким образом, лексику писателя, легче понять произведение. Я уверена: если человек пишет грамотно и красиво, то и жизнь у него будет безошибочно прекрасна». Ох, если бы все было так просто!

Рукописные шедевры 100 художников более чем из 30 стран мира, таких, как Россия, Украина, Белоруссия, США, Япония, Китай, Израиль, Франция, Италия, Германия, Австралия, Бразилия и других, можно было увидеть зимой 2006 г. в трех павильонах в парке «Сокольники».

В Москву привозили артефакт из Иерусалима – уникальное творение эксперта в области сакральной каллиграфии Авраама Борщевского – самую крупную в мире Мезузу (104 сантиметра против традиционных 20), занесённую в Книгу рекордов Гиннесса. Мезуза – священное писание на пергаменте, которое по традиции вешают у входа в дом ортодоксальные евреи. Мезуза хранится в футляре и разворачивать ее можно только раз в году.

На стыке дел государственных и трудов духовных находятся работы Барбары Кальцолари, художника-каллиграфа Папы Римского Бенедикта XVI. На выставке можно было увидеть редкий экспонат в ее исполнении – рукописный гимн РФ, подарок президенту нашей страны от премьер-министра Италии Сильвио Берлускони. К саммиту «большой восьмёрки» в Италии Берлускони готовил подарки всем президентам – иллюстрированные рукописные гимны. Барбара Кальцолари исполняла заказы. Но кириллица ей не давалась. Оказалось, что для европейских каллиграфов подобные сложности соотнесения образа и буквы возникают и при работе с иероглифами. Тогда на помощь Барбаре пришел российский каллиграф Евгений Дробязин, который посодействовал переложению кириллических букв в образы.

Главная задача художника-каллиграфа – передать экспрессию, движение, образ, заложенный в букве или слове. Поэтому из слова может родиться платье, ковёр, скульптура или керамическая тарелка.

Так, каллиграф Бруно Нивер делает дизайн одежды на основе стихов. Юрий Ковердяев, автор современного дизайна пятидесятирублевой купюры, пишет каллиграфическими стихами портреты. А каллиграф с Тайваня, видимо, вдохновившись подвигом русского Левши, который блоху подковал, выполнил композицию на крылышке мухи. Написал он: «Россия, я тебя люблю».

Но кроме формы, есть еще и содержание, которому тоже следует уделить хоть немного внимания. Значение является необходимым конструктивным признаком слова. Оно есть само слово, рассматриваемое с внутренней стороны, феномен речи. Однако значение слова с психологической стороны есть не что иное, как обобщение или понятие. Обобщение и значение слова суть синонимы. Всякое же обобщение, всякое образование понятия представляет собой самый специфический, самый подлинный, самый несомненный акт мысли. Следовательно, мы вправе рассматривать значение слова как феномен мышления. Значение есть единство слова и мысли, т. е. осмысленного слова.

Но всё не так просто. Участникам эксперимента (165 человек) предлагалось внимательно рассмотреть две абстрактные фигуры, одна из которых состояла из дугообразных плавных линий, а вторая – из угловатых построений. Опрашиваемые информировались о том, что одна из фигур называется «Малума», а другая – «Такете». На настойчивые вопросы тестируемых, что именно обозначают эти названия, давался ответ, что это просто собственные имена одной и другой фигур. Необходимо было решить, какое из ничего не значащих слов «Малума» и «Такете» соответствует каждой фигуре.

Если бы речь действительно шла о бессмысленных фигурах и словах, то распределение соответствий было бы статистически случайным, и примерно 50 % опрошенных назвали бы круглую фигуру «Малума», а оставшиеся ту же фигуру назвали бы «Такете». То же самое относилось бы и ко второй форме. Однако статистический обсчет показал, что выбор фигур стал отнюдь не случайным. Практически абсолютное большинство опрошенных (87,3 %) связали название «Малума» с круглой фигурой, а «Такете» – с угловатой, что совпало с результатами экспериментов над немецкоязычной аудиторией, проведенных много десятилетий назад.

Тягучая, мягкая по звучанию, мелодичная «Малума» связывается с психологическим образом мягкости, женственности, пластичности, что находит свое отражение в гибкой и плавной линии. В противоположность этому, краткость и властность звучания слова «Такете» (как команда на плацу) созвучно жесткости и мужественности характера и выражается угловатыми графическими построениями. Совпадение оценок этих геометрических форм не зависит от национальности…

Письменная речь – это не простой перевод устной речи в письменные знаки, а овладение письменной речью не есть просто усвоение техники письма. В этом случае мы должны были ожидать, что вместе с усвоением механизма письма письменная речь будет так же богата и развита, как устная речь, и будет походить на нее, как перевод – на оригинал. Но и этого нет в развитии письменной речи. Она представляет собой совершенно особенную речевую функцию, отличающуюся по своему строению и способу функционирования от устной речи не менее, чем внутренняя речь от внешней. Это речь без своей звучащей стороны, речь в мысли, в представлении, речь, лишенная самого существенного признака устной речи – материального звука.

Известный психолог А. Р. Лурия, специально занимавшийся вопросами языка, отмечал и такую очень важную для нас особенность письменной речи: «Процесс понимания письменной речи резко отличается от процесса понимания устной речи тем, что написанное всегда можно перечитать, то есть произвольно возвратиться ко всем включенным в неё звеньям, что совершенно невозможно при понимании устной речи». По его мнению, письменный текст отличается большей полнотой и подробностью, чем устная речь, предполагающая непосредственное общение собеседников. Он пишет: «…Письменная монологическая речь по своему строю представляет собой всегда полные, грамматические организованные развернутые структуры, почти не использующие форм прямой речи».

Письменная речь является более абстрактной ещё и в другом отношении. Это речь без собеседника. Ситуация письменной речи – это речь в отсутствие собеседника, речь-монолог, разговор с белым листом бумаги, с воображаемым или представляемым собеседником, в то время как ситуация устной речи – ситуация разговора, диалога. Письменная речь – это алгебра речи, наиболее трудная и сложная форма намеренной и сознательной речевой деятельности. Но так же точно, как усвоение алгебры не повторяет изучение арифметики, а представляет собой новый и высший план развития абстрактной математической мысли, которая перестраивает и поднимает на высшую ступень прежде сложившееся арифметическое мышление, так точно письменная речь вводит ребенка в самый высокий абстрактный план речи, перестраивая тем самым и прежде сложившуюся психологическую систему устной речи.

Грамматика мысли во внутренней и письменной речи не совпадает, смысловой синтаксис внутренней речи совсем иной, чем синтаксис устной и письменной речи. В нем господствуют совершенно другие законы построения целого и смысловых единиц, В известном смысле можно сказать, что синтаксис внутренней речи является прямой противоположностью по отношению к синтаксису письменной речи. Между этими двумя полюсами стоит синтаксис устной речи.

Внутренняя речь есть максимально свернутая, сокращенная, стенографическая речь, тогда как письменная речь – это максимально развернутая, формально более законченная даже, чем устная речь. Поэтому внутренняя речь, если бы она даже сделалась слышимой для постороннего человека, осталась бы непонятной никому, кроме самого говорящего, так как никто не знает психического поля, в котором она протекает. Поэтому внутренняя речь полна идиотизмов.

Напротив, письменная речь, при которой ситуация должна быть восстановлена во всех подробностях, чтобы сделаться понятной собеседнику, наиболее развернута. То, что опускается в устной речи, обязательно должно быть упомянуто в письменной, ибо она ориентирована на максимальную понятность для собеседника. В ней надо всё досказать до конца.

Б. Ф. Поршнев писал: «Колоссальной силы оружие… – письменная речь, письменность. Её психологическое отличие в том, что на неё нельзя ответить – она односторонняя. С источником этой речи невозможно спорить, ибо это либо царь, либо предок, оставивший потомству высеченные надписи, либо боговдохновенный пророк или сам бог, либо автор, превзошедший других в тех или иных знаниях… Очень долгие века для неграмотных письмена были тождественны абсолютной, непререкаемой и вечной истине».

Мысль можно сравнить с нависшим облаком, которое проливается дождём слов. Поэтому переход от мысли к речи представляет собой чрезвычайно сложный процесс расчленения мысли и её воссоздания в словах. Поскольку мысль не совпадает не только со словом, но и со значением слов, в которых она выражается, путь от мысли к слову лежит через значение. В нашей речи всегда есть задняя мысль, скрытый подтекст. Так как прямой переход от мысли к слову невозможен, а всегда требует прокладывания сложного пути, возникают жалобы на несовершенство слова и сожаления по поводу невыразимости мысли: «Как сердцу высказать себя, Другому как понять тебя», или «Нет на свете мук сильнее муки слова, Тщетно с уст порой безумный рвется крик: Тщетно душу сжечь любовь порой готова, Холоден и жалок нищий наш язык», или «Я слово позабыл, что я хотел сказать, И мысль бесплотная в чертог теней вернется».

При понимании чужой речи всегда оказывается недостаточно понимания только одних слов, но не мысли собеседника. Однако и понимание его мысли без знания его мотива, того, ради чего высказывается мысль, есть неполное понимание.

Сознание отображает себя в слове, как солнце в малой капле воды. Слово относится к сознанию, как малый мир к большому, как живая клетка к организму, как атом к космосу. Оно и есть малый мир сознания. Осмысленное слово есть микрокосм человеческого сознания. Но как же редко встречается гармония формы и содержания!