В 2007 г. американская компания Whole Foods Market — сеть дорогих супермаркетов в Соединенных Штатах, Канаде и Великобритании — построила один из своих самых больших магазинов в нью-йоркском районе Бауэри, в легендарном Нижнем Истсайде. Супермаркет стал изюминкой еще большего по размеру сооружения под названием Avalon Bowery Place, которое представляет собой жилой дом и занимает целый городской квартал на Ист-Хаустон-стрит, растянувшись от улицы Бауэри до Кристи-стрит. Учитывая историю протестов против, кажется, непрекращающегося процесса джентрификации в Нью-Йорке и многих других великих городах — борьбы, которая ведется, принимая ту или иную форму, столько же, сколько существует капитализм, — неудивительно, что жители Нижнего Ист-сайда не захотели мириться с появлением новой постройки. Для представителей среднего класса изобилие качественных, натуральных продуктов без генетически модифицированных организмов стало приятным дополнением к инфраструктуре, но большинство проживающих в этом районе людей, чьи предки-иммигранты много поколений назад входили в число первых жителей Нью-Йорка, восприняли ценовую политику магазина, продающего товары, которые мало кто может себе позволить, как удар по историческим ценностям и традициям этой части города.

В 2012 г. мой интерес к этому зданию, хоть и подогретый негативной общественной реакцией на джентрификацию, был скорее интересом пешехода. Я впервые отправился на Ист-Хаустон-стрит, чтобы спланировать серию психогеографических исследований, которые собирался проводить совместно с нью-йоркским Музеем Соломона Гуггенхайма. Мне хотелось узнать, как это гигантское мегасооружение, внезапно появившееся в районе, наводненном крошечными барами и ресторанчиками, винными погребками, маленькими городскими парками, детскими площадками и всевозможными видами жилищных сооружений, могло повлиять на психологическое состояние городского пешехода. Что происходит в голове у горожанина, который, наевшись вкуснейших кнышей, выходит из маленького старинного ресторана и вдруг видит целый квартал, где нет ничего, кроме пустого тротуара под ногами, отвесной стены из матового стекла с одной стороны и бесконечного потока сигналящих такси с другой?

Чтобы найти ответ на этот вопрос, я организовал исследование: посетителям ближайшего музея, здание которого было изначально построено для передвижной лаборатории BMW-Guggenheim LAB, предлагалось пройтись со мной по городу. На прогулках, тщательно распланированных так, чтобы можно было рассмотреть, как старое соседствует в городе с новым, я водил маленькие группы добровольцев от одного места к другому и на каждой остановке просил их ответить на вопросы, которые они получали через приложение на смартфонах. В основном мои спутники должны были оценить свое эмоциональное состояние и уровень возбуждения, а кроме того я задавал вопросы, которые могли помочь людям сформулировать свое мнение о том или ином месте. В то же время некоторые участники исследования носили браслеты, измеряющие электропроводность кожи (простой, но надежный способ узнать уровень вегетативного возбуждения человека) — их напряженность, готовность действовать и заострить на чем-то внимание или среагировать на угрозу.

Для одного из этапов своего исследования я выбрал место примерно в середине тротуара у длинного матового фасада Whole Foods Market. Потом я отвел испытуемых немного дальше на запад вдоль Ист-Хаустон-стрит и остановился перед небольшой, но оживленной площадью, заполненной ресторанчиками и магазинами с большим количеством открытых дверей и окон, с неразберихой веселого застолья и толпой снующих туда-сюда пешеходов.

Некоторые результаты были предсказуемы. Когда испыту­емые стояли возле Whole Foods Market, им было неловко, они выискивали взглядом, за что бы уцепиться и что бы обсудить. Свое эмоциональное состояние они оценили как противоположное «счастливому», а их уровень возбуждения почти достиг нижнего предела по сравнению с тем, что я видел в других местах. Показания приборов у них на руках свидетельствовали о том же. Люди скучали, они были недовольны. Когда же я попросил их описать это место словами или фразами, то чаще всего звучали такие прилагательные, как безликий, однообразный и холодный.

И наоборот, в той же части Ист-Хаустон-стрит, меньше чем в квартале от Whole Foods, люди выглядели живыми и заинтересованными. Их собственная оценка своего эмоционального состояния была высокой и позитивной. Уровень их физиологического возбуждения повысился. Им приходили в голову такие слова, как разноликий, оживленный, деятельный, общительный и принимающий пищу (и в этом месте они назвали еще много других прилагательных!). Даже несмотря на то, что на многолюдной площади испытуемые едва смогли найти место, чтобы спокойно поразмышлять над моими вопросами, не приходится даже сомневаться в том, что она пришлась им по вкусу во многих отношениях. На самом деле по телам людей, трудившихся ради нашего исследования, мы вполне могли судить об их переживаниях, хотя у нас и не было оборудования для точного измерения. Перед безликим фасадом испытуемые сутулились, вели себя тихо и пассивно. В более оживленном месте они казались энергичнее и разговорчивее, и там нам даже стало тяжело сдерживать энтузиазм испытуемых. Условия нашего эксперимента, требующего, чтобы участники не разговаривали друг с другом, записывая свои ответы, быстро отошли на второй план. Многие выразили желание покинуть группу и просто присоединиться к всеобщему веселью83.

Хотя до проведения нашего эксперимента никому и в голову не приходило подглядеть за телом и мыслями пешеходов, когда те оказываются перед уличными фасадами различных стилей, всем хорошо известно, что внешний вид и планировка городских улиц сильно влияют на поведение людей. Известный градостроитель Ян Гейл путем простого ненавязчивого наблюдения за пешеходами выяснил, что мимо невыразительных фасадов люди ходят быстрее, чем вдоль оживленных дружелюбных фасадов. Они с меньшей охотой останавливаются или хотя бы поворачивают голову в сторону безликих зданий — нет, просто несутся вперед, пытаясь прорваться сквозь неприятное однообразие улицы, пока не окажутся в другом ее конце в надежде найти что-то более интересное84.

Для архитекторов, обеспокоенных тем, как сделать улицы более удобными для пешеходов, это открытие говорит об очень многом. Оно показывает, что, просто изменив вид и физическую структуру нижней (высотой всего лишь 3 м) части фасадов, можно добиться совершенно иного подхода к использованию города его жителями. Людям не только больше нравится гулять вдоль приветливых и живых фасадов — меняется даже их поведение. Они останавливаются, оглядываются вокруг и впитывают атмосферу окружающей среды; пребывая в хорошем настроении, они ведут себя энергичнее и становятся более внимательными. Им на самом деле хочется находиться в том или ином месте. Недаром во многих городах действуют тщательно выверенные строительные нормы и определенные правила, согласно которым фасады должны выглядеть веселыми и полными жизни. Например, в Стокгольме, Мельбурне и Амстердаме согласно нормам нельзя взять и просто выстроить новое здание — по внешнему виду оно должно соответствовать другим сооружениям по соседству. Кроме того, жестко ограничено допустимое количество дверных проемов в расчете на погонный метр тротуара и существует особое предписание, благодаря которому прозрачность фасадов достигается за счет прозрачных окон с двусторонней просматриваемостью. Как говорит Ян Гейл, хороший город должен быть устроен таким образом, чтобы среднестатистический пешеход, двигающийся со скоростью примерно 5 км/ч, встречал новое интересное место примерно каждые пять секунд. Ни около Whole Foods, ни около других больших монолитных сооружений вроде банков, зданий суда или бизнес-центров в городах по всему миру нет ничего подобного.

Любой градостроитель, как правило, захочет поддержать процессы, способствующие правильному функционированию города. Это значит обращать внимание на основу городской системы — на такие вещи, как транспортная система, безопасность, красота, возможности передвигаться пешком и вести здоровый образ жизни. Другими словами, архитекторы стремятся проектировать улицы так, чтобы те помогали здоровым, счастливым и умеющим хорошо приспосабливаться горожанам без помех достигать своих основных целей. Но с психогеографической точки зрения мы могли бы копнуть глубже и узнать, каким образом город способен влиять на психологическое состояние его жителей.

Как отдельный городской житель понимает, что что-то не так? В окружении бесконечных невыразительных фасадов, как у супермаркетов или банковских офисов, люди могут почувствовать себя чуть менее счастливыми, станут быстрее шагать и реже останавливаться, но что же здесь такого ужасного? Плохое проектирование чревато не грустными улицами, по которым люди будут ехать на машинах без всякого желания прогуляться по этому месту пешком, не пешеходами, не имеющими возможности насладиться чашечкой кофе в кафе, а, скорее, скоплением скучающих горожан.

Изучая феномен скуки, психологи обычно рассматривают не связанные между собой истории индивидуумов, не испытывающих эмоций. Один из основоположников современной психологии Уильям Джеймс, говоря о взаимосвязи между скукой и восприятием времени, отметил, что «возбуждение — необходимое условие получения удовольствия от впечатлений»85. Позднее серьезные исследования состояний скуки и возбуждения начались благодаря работе психолога из Университета Торонто, ныне покойного Дэниела Берлайна. Интерес Берлайна к этой теме возник после того, как во время Второй мировой войны ему, как студенту факультета иностранных языков, пришлось заниматься раскрытием шифров в британской разведывательной службе, что оказалось мучительно скучным занятием. Это подтолкнуло его к возвращению после войны в Кембридж, где молодой человек принял непростое решение бросить иностранные языки и обратиться к психологии.

В начале своей недолгой карьеры (он умер в 52-летнем возрасте) Берлайн сделал большой вклад в изучение мотивации человека и животных, а в последние годы жизни заинтересовался экспериментальной эстетикой. Может показаться, что эти две области никак не связаны, но в данном случае их объединяла уверенность ученого в том, что одной из самых важных потребностей человека наряду с потребностями в пище и сексе является нужда в информации. Одним словом, Берлайн полагал, что наше поведение по большей части мотивировано одним только любопытством — стремлением утолять постоянную жажду нового. Именно эта потребность заставляет нас исследовать незнакомые места и любоваться произведениями искусства; и именно наше врожденное желание собирать информацию частично объясняет, почему эти занятия нам так нравятся86.

Чтобы найти аргументы, подтверждающие, что поиск информации — главный мотивирующий фактор поведения человека, Берлайн сначала обратился к прикладной математике, а точнее, к теории информации. Разработанная в 1940-х в лаборатории Bell Telephone Company, эта теория объясняла природу передачи сигналов по проводам. В данном контексте ее применяли, чтобы описать принципы коммуникации в условиях неопределенности, например когда отправленный сигнал частично был поврежден и в целости остались лишь отдельные фрагменты сообщения. Единице информации дали название бит — бит может принимать значение «ноль», если не содержит никакой информации, или «единица», если в нем есть информация. Теория информации позволяет, используя некоторые хитроумные математические действия, измерить в битах количество информации в сообщении. Чтобы измерить количество информации, нужно оценить вероятность появления в сообщении отдельных элементов. Элементы, которые возникают не очень часто, несут в себе больше информации, чем те, что встречаются постоянно. Сложение всех элементов сообщения вместе дает число в битах, формально описывающее информационное содержание сообщения. Вот вам пример, который поможет во всем разобраться. Представьте, что вы слушаете сообщение голосовой почты. Оно совсем неразборчивое, за исключением нескольких слов. Расслышав что-то вроде: «Это… в… и… что… ты…», вы не узнаете ничего нового. Количество битов полученной информации будет равняться почти нулю. С другой стороны, если бы вы услышали: «Я… пути… ужин… звони… позже…», вы, может быть, легко смогли бы разобраться в смысле фразы. Согласно теории информации оба этих сообщения содержат одинаковое количество слов. Разница только в том, что в первом слышны слова, которые очень часто встречаются в речи; они несут в себе очень мало битов. Второе сообщение, напротив, содержит слова, которые употребляются реже (и, таким образом, обладают меньшей вероятностью появления), поэтому нам доступно больше информации.

Может показаться, что техническая сторона дела, а именно работа телефонных линий, почти не имеет отношения к психологии поиска информации, но тем не менее между ними есть связь. Согласно Берлайну, описать с точки зрения информационного содержания можно не только сигналы, передаваемые по проводам, но и все воспринимаемые нами объекты, в том числе и визуальные: картины, трехмерные предметы или городские пейзажи. Роль теории информации в понимании и измерении нашей тяги к возбуждению в том, что мы получаем по большей части приемлемый метод для определения количества информации, содержащейся в окружающей среде.

Так как же использовать теорию информации, чтобы дать количественную оценку городского пейзажа вроде того, что доступен взору возле магазина Whole Foods в Нью-Йорке? Представьте, что вы сами идете по такой улице. Когда вы делаете первый шаг, справа от вас находится стена из матового стекла, а слева — оживленная улица. Еще один шаг — и ничего нового. Третий шаг. Никаких изменений. Двести шагов — и вы, основываясь на уже увиденном, можете предсказать, что откроется вашему взору. Ничего не меняется. Вам не дали новой информации, и соответственно ваша нервная система не возбуждена и не информирована, прямо как автоответчик, получивший сообщение, в котором содержатся только слова «и» и «это». Вам даже не надо идти вдоль Whole Foods, чтобы узнать, как здание выглядит. Вы могли бы увидеть его целиком с противоположной стороны улицы и осознать, что перед вами монолитный блок, везде одинаковый, как ни посмотри. Лишь некоторые отличительные элементы на фасаде повторяются снова и снова.

Теперь стало намного понятнее, почему уровень счастья и возбужденности у людей, стоящих перед безликим зданием, настолько низок. Подобные постройки не нравятся нам, потому что мы биологически предрасположены к стремлению находиться в местах, где присутствует какая-то сложность, увлекательность, где мы получаем сообщения того или иного рода. И это желание коренится намного глубже, чем связанная с эстетическими пристрастиями тяга к разнообразию. Потребность узнавать заложена в нас на первобытном уровне, и в этом мы схожи со всеми остальными животными, чье поведение хоть как-то изучено. Исследуя в начале своей карьеры влияние сложности на возбуждение и мотивацию, Берлайн проводил эксперименты на крысах. Когда крысам предоставляется возможность свободно изучать окружающее пространство, они, как и мы, постоянно выбирают пути, которые ведут к новым и особенно сложным участкам. Даже в самом простом лабораторном лабиринте — прямом коридоре с одним Y-образным разветвлением в самом конце — повторно проходящие испытание крысы, дойдя до развилки, поворачивают не туда, где они уже побывали. Единственной возможной причиной может быть их желание пойти по еще не исследованному маршруту. В ходе похожих экспериментов даже у тараканов обнаруживаются подобные предпочтения.

Исследования Берлайна, таким образом, оказываются куда более комплексными и предполагают, что мы постоянно ищем более высокие уровни сложности, беспорядка и новизны в окружающей среде. Об этом известно любому, кто хоть раз почувствовал себя неуютно из-за яркого света и сильного шума Таймс-сквер в Нью-Йорке, перекрестка Сибуя в Токио или некоторых участков Лас-Вегас-Стрип. Как выяснил Берлайн в своих первых исследованиях и как было доказано многими последующими экспериментами, сложность приятна. Когда мы гуляем по длинным, почти не содержащим информации улицам в пригороде или банковских районах больших городов, мы умираем от скуки и вдобавок можем испытать некомфортное чувство перегруженности.

Психологи интересовались скукой на протяжении долгого времени. И хотя у этого понятия еще нет общепринятого определения, некоторые признаки скуки хорошо всем знакомы: ощущение неумолимо медленного хода времени; нетерпение, которое может вызвать и отвращение, и явные физиологические симптомы — суетливые движения, беспокойный взгляд и, возможно, зевоту. Но что такое скука как психическое состояние? Она относится к эмоциональной или когнитивной сфере? И как она связана с возбуждением? Некоторые исследователи предполагают, что характеристикой (а может, и определением) скуки является низкий уровень возбуждения. В самом деле, когда в ходе экспериментов людей просят сидеть спокойно и не делать ничего конкретного (что для скуки является пусковым механизмом), уровень их психологического возбуждения снижается. Но Берлайн, а недавно и некоторые другие исследователи предположили, что иногда скука может сопровождаться состоянием повышенной возбудимости или даже стрессом87.

Недавно когнитивный нейробиолог из Университета Уотерлу Джеймс Данкерт совместно со своей студенткой Колин Меррифилд провели исследование: испытуемым, которых подключили к лабораторным приборам, измерявшим частоту сердцебиения и электропроводность кожи, предложили посмотреть ряд видео­роликов. Записи были тщательно подобраны так, чтобы вызывать эмоциональное состояние того или иного рода. Одно — «грустное» — видео представляло собой душераздирающую сцену из фильма «Чемпион». В другом ролике — призванном вызвать скуку — двое мужчин развешивали на веревке выстиранное белье. Они просто передавали друг другу прищепки и вешали мокрые вещи. Естественно, испытуемые утверждали, что отрывок из «Чемпиона» опечалил их, а из-за видео с бельем они почувствовали скуку (иногда замешательство). Но еще интереснее то, что записи вызвали у участников эксперимента два различных паттерна психофизиологических реакций. В отличие от грусти скука сопровождалась повышенным сердцебиением и снижением уровня электропроводности кожи. Как и в других исследованиях с измерением электропроводности кожи, можно было бы предположить, что низкие показатели в данном случае свидетельствуют о низком уровне возбуждения у скучающих испытуемых. Но Меррифилд и Данкерт этими данными не ограничились. Во время определенных фаз эксперимента они брали образцы слюны, которые позже изучали на предмет наличия кортизола — гормона стресса, повышенный уровень которого указывает на излишнюю активность гипоталамо-гипофизарно-надпочечниковой оси (HPA). Удивительно, но после короткой трехминутной демонстрации скучного ролика уровень кортизола в слюне испытуемых возрос по сравнению со значениями при показе грустного видео88. Между тем хронически высокий уровень кортизола связан с рядом обусловленных стрессом заболеваний, таких как инсульт, болезни сердца и диабет.

Предположение, что даже кратковременное пребывание в состоянии скуки может повысить уровень подтачивающего здоровье стресса, согласуется с недавней гипотезой о существовании взаимосвязи между скукой и смертностью. Участников широкомасштабного опроса, проводившегося в Великобритании с начала 1970-х гг., попросили оценить, насколько скучно им жить и работать. В ходе последующих исследований, завершившихся в 2010 г., было установлено, что респонденты, которые прежде сообщали о своем высоком уровне скуки, чаще умирали до начала второго опроса89.

Скука не только вызывает дискомфортные ощущения и повышение уровня гормонов стресса. Она может негативно сказаться и на нашем поведении. Обследования людей, страда­ющих различного рода зависимостями, включая наркотическую и игровую, показали, что уровень скуки среди этой группы, как правило, выше и что состояние скуки — один из самых распространенных предвестников ухудшения состояния или рискованного поведения, такого как многократное использование одноразовых игл или беспорядочная сексуальная жизнь.

Открытие Меррифилд и Данкерта свидетельствует о том, что даже недолгого пребывания в состоянии скуки достаточно, чтобы в химическом составе мозга и всего организма произо­шли изменения и начался стресс. Выводы ученых можно рассматривать как нейробиологическое обоснование идеи о том, что у архитекторов есть веские причины обращать внимание на факторы, способствующие скуке, и что сложная окружающая среда на самом деле способна влиять на организацию и работу нашего мозга. Наверное, предполагать, будто вид скучного здания может навредить здоровью, — это уже слишком, но как насчет накопленного эффекта от ежедневного погружения в угнетающую и скучную среду?

Этот вопрос весьма интересует психологов, особенно после того, как канадский ученый Дональд Хебб обнаружил, что крысы, обитающие в многостимульной среде, умнее своих лабораторных собратьев, живущих в «спартанских» условиях, — они лучше и быстрее ориентируются в более сложных лабиринтах. Поначалу Хебб сравнивал крыс — домашних питомцев его детей и лабораторных животных. Более контролируемые исследования, в ходе которых ученый изучал поведение крыс, совместно проживавших в комфортных условиях лаборатории, показали, что эти зверьки обитают в настоящем раю по сравнению с крысами, которым приходится жить в клетках размером с коробку из-под обуви, что считалось нормальным вплоть до конца 1950-х гг. Позже работа Марка Розенцвейга из Калифорнийского университета в Беркли продемонстрировала, что крысы, живущие в разнородной среде, лучше справляются с поставленными задачами. Кроме того, у них толще новая кора головного мозга и лучше развиты синаптические связи между клетками мозга. Эти открытия легли в основу современной идеи о том, что мозг, который к моменту взросления человека еще не сформировался окончательно, может активно реагировать на изменения окружающей среды в течение всей жизни (вот, в частности, почему многие из нас надеются на то, что кроссворды и мозговые тренажеры вроде Lumosity помогут сохранить ясный ум до глубокой старости)90.

Ну а что насчет людей? Обнаруженный у лабораторных крыс механизм эффекта проживания в многостимульной среде настолько фундаментален, что было бы странным, если бы он не действовал и у человека. Действительно, различные эксперименты, проводившиеся с целью изучить влияние развития какого-либо навыка на мозг, показали, что последнему присуща удивительная пластичность. Так, у музыкантов, которые должны много упражняться, чтобы сохранить профессиональное мастерство, отмечается рост мозговой активности и количества нейронных соединений между областями мозга, ответственными за освоенные навыки. К счастью, люди в основном живут в лучших условиях, чем крысы Хебба, обитавшие в крошечных металлических клетках. Если что-то подобное случается, то часто в роли крыс оказываются дети, которых жестокие родители на долгое время заперли дома (как правило, пространственная депривация приводит к стрессу и физическому истощению, так что лучше не проводить подобных параллелей). Возможно, правильнее всего сравнить жизнь типичной лабораторной крысы в 1940-х гг. с жизнью арестанта в одиночной камере (сегодня лабораторные крысы в основном обитают в улучшенных многостимульных условиях, как в лабораториях Хебба, Розенцвейга и других. Во многом благодаря открытиям именно этих ученых люди изменили отношение к подопытным животным). Проведя в «одиночке» даже немного времени, заключенные, у которых прежде не было выявлено никаких патологий, начинают бредить, становятся импульсивными и склонными к суициду. Но дело здесь не только в постоянстве и однообразии окружающей среды. Люди, запертые в «одиночке», сталкиваются с полным отсутствием социальной стимуляции, что, возможно, так же сильно сказывается на состоянии заключенного, как и четыре стены тюремной камеры91.

О том, как депривация окружающей среды влияет на поведение и мозговые функции, говорят и работы, посвященные изучению причин синдрома дефицита внимания и гиперактивности (СДВГ). Ученые, исследовавшие условия, в которых живут дети, выяснили, что недостаток стимуляции в доме — невозможность играть, отсутствие развивающих досок или картин на стенах — предвестник появления симптомов СДВГ92. Интересно, что этот вывод согласуется с результатами исследования Меррифилд и Данкерта, поскольку психофизиологические проявления скуки, которые они выявили, были также обнаружены у детей с СДВГ. В совокупности исследования экстремальных и умеренных форм депривации окружающей среды дают нам неоспоримое доказательство того, что скучная обстановка способствует стрессу, импульсивности, понижению уровня позитивного эффекта и постоянному росту вероятности неадекватного и рискованного поведения. На данном этапе мы еще не знаем, насколько тяжелыми могут быть последствия ежедневного соприкосновения с плохо спроектированными городской средой или интерьерами, поскольку этот вопрос еще не изучался. Тем не менее, учитывая вполне понятные принципы нейропластичности и то, что известно о депривации и стимуляции в других, еще более экстремальных условиях, а также принимая во внимание результаты исследований, проведенных Яном Гейлом и моей группой в нескольких городах по всему миру, можно утверждать, что у нас есть все основания полагать: стерильная, однородная среда оказывает определенное воздействие на наше поведение и, скорее всего, на мозг. Поэтому разумный подход к проектированию городских улиц и зданий, предполагающий максимально возможное использование таких факторов, как визуальная сложность, никак не может ограничиваться простой пропагандой пешеходных прогулок и сооружением активного и энергичного делового центра. Это вопрос общественного здоровья, точнее, психического здоровья населения.

Даже без открытий, сделанных в ходе сложных психологических экспериментов и исследований скучающего мозга, мы по собственному опыту знаем, что скучная среда неприятна. Но как же такая среда может появиться? Почему кому-то пришло в голову, что построить большое, совершенно невыразительное на уровне глаз здание — хорошая идея? Что подвигло застройщика соорудить бесконечные ряды пригородных домов, где каждый отдельный участок похож на другой как две капли воды, или, выражаясь языком теории информации, имеет низкий уровень энтропии? Ответов на эти вопросы много, все они сложны, и по крайней мере некоторые из них не имеют отношения к психологии. Одна очевидная переменная в уравнении, особенно для пригородных застройщиков, — это экономическая составляющая. Намного дешевле разработать три-четыре модели разных зданий, может быть, с минимальными отличиями, чем предлагать покупателям богатую коллекцию строений с разнообразным дизайном и планировкой — в результате дома будут стоить меньше, а покупателей окажется больше, что очень важно. Собственники жилища могут захотеть привнести в облик нового дома свою индивидуальность — например, устроить во дворе цветник или по-особому использовать элементы ландшафтного дизайна. Но на это требуются воображение и деньги, а у покупателей слишком часто просто не остается лишних средств после покупки недвижимости.

А как насчет больших ведомственных строений? Почему их фасад на уровне первого этажа настолько невыразителен, что вгоняет прохожих в тоску? В данном случае аргумент с экономикой кажется неубедительным, потому что главными грешниками здесь выступают корпорации, которым, казалось бы, ничего не стоит выделить средства на то, чтобы придать привлекательный и неповторимый вид нижней части своих зданий. Возможно, владельцы просто не видят в этом никакой выгоды. Вряд ли владельцы, например, важного банка желают видеть у своих дверей толпы счастливых зевак вместо серьезных клиентов, входящих и выходящих. К тому же дружелюбный фасад не соответствует имиджу серьезного бизнеса. Вряд ли нам бы захотелось, чтобы банк, где мы храним свои сбережения, выглядел как часть непредсказуемой и оживленной уличной ярмарки, — скорее уж пусть он будет похож на спокойную, застывшую и неприступную крепость.

Стремление сэкономить, приверженность имиджу и нежелание включать в проект элементы, противоречащие основным функциям здания (как правило, это безопасность и эффективность), — вот непосредственные причины того, почему улицы наших городов не всегда характеризуются приятной для нас сложностью. Но существуют еще по крайней мере две причины, по которым вид многих современных зданий не отвечает нашим психологическим потребностям. Одна из них связана с радикальным изменением в архитектурном дизайне: теперь вся оболочка здания может превратиться в знак.

Впервые эту тенденцию отметил Роберт Вентури в своем спорном исследовании об архитектуре Лас-Вегас-Стрип. По его словам, фасады превратились в рекламу того, что содержится в здании, и подобное встречается повсеместно93. Вспомните рестораны McDonald's. Мы легко распознаем их издалека, даже когда едем на большой скорости по трассе, так что не приходится сомневаться в том, что узнаваемость была одной из целей проектировщиков. Многие усталые и пережившие культурный шок туристы (включая и меня!) испытывали явное чувство облегчения при встрече с таким вот типичным брендовым зданием после долгих путешествий по незнакомой территории. Типовые элементы строений были разработаны с расчетом на такое вот мгновенное узнавание, чтобы привлечь клиентов. Супермаркеты, банки, рестораны, магазины и многие другие предприятия обеспечивают узнаваемость своих зданий не только с помощью ярких, бросающихся в глаза вывесок с фирменным знаком, но и используя весь фасад. Мы с детьми часто играем в такую игру: пытаемся догадаться, что будет располагаться в новой вырастающей из котлована постройке, исходя лишь из первых признаков ее формы и размера. Выиграть очень просто.

Еще один фактор универсализации зданий, согласно историку архитектуры Саре Голдхейген, сами клиенты94. Особенно в Северной Америке мы страдаем оттого, что ввиду изъянов в системе образования недостаточно понимаем и умеем ценить хорошую архитектуру. Несмотря на то что мы недовольны сокращением учебных программ по изобразительному искусству и дизайну (которые обычно являются первыми жертвами мер жесткой экономии), нас все-таки намного меньше огорчает полное отсутствие попыток включить в учебный план курс по архитектурному проектированию, хотя многие, наверное, согласились бы с тем фактом, что именно архитектура оказывает влияние на нашу повседневную жизнь. При виде очередного омерзительного общественного здания мы возмущенно качаем головой и мысленно адресуем претензии тем, кто находится по другую сторону широкой пропасти, отделяющей восприятие архитекторов и простых горожан. Но на ключевую причину этих разногласий — обусловленную недостатками образования неспособность среднестатистического жителя понять городскую архитектуру и наладить с ней контакт — все реже обращают внимание.

Что касается учебных программ архитектурных школ, Голдхейген указывает на перекос в сторону изучения постмодернизма — сложного направления в искусстве, которому обычно приписывают недоверие к основным социальным институтам. Если спроектировать здание в общественном секторе поручено архитектору — приверженцу постмодернистских идей, то можно ли удивляться результату?

Последняя причина универсализации городских зданий в том, что мы опираемся на цифровые технологии и информацию как на связующее звено в отношениях с застроенной средой. Такие технологии помогают установить связь на расстоянии и выводят на первый план виртуальное за счет реального. Чтобы понять, какое отношение это имеет к скучным городским пейзажам, нужно постоять на любой улице всего пару минут. Мы заметим, что люди теперь больше смотрят не вокруг себя — на то, что их физически окружает, — а вниз, на экраны своих телефонов. И действительно, данная проблема стала настолько серьезной, что представитель городского департамента транспорта Нью-Йорка Джанетт Садик-Хан распорядилась сделать на тротуарах перед самыми оживленными и опасными перекрестками крупные привлекающие внимание рисунки, которые могут заставить пешеходов оторваться от своих гаджетов и сконцентрироваться на дороге95. Сосредоточенность на электронных устройствах, хотя она на первый взгляд чревата лишь незначительным изменением позы и направления взгляда, вынудила нас по-новому использовать улицы и изменила облик зданий. Но на самом деле речь должна идти о более глубокой перемене: нас не очень-то заботит, как выглядит мир вокруг нас, потому что теперь мы обращаем на него не так уж много внимания. Мы в прямом смысле этого слова уже не находимся там, и то, что нас окружает физически, уже не настолько реально, как было прежде.

Тенденция к скрещиванию реального и виртуального пространства в городской среде имеет и идеологические корни. Некоторые специалисты считают такие новые явления, как города с многоцелевой кабельной сетью и Интернет вещей, самыми первыми свидетельствами начала процесса слияния информационных технологий и архитектуры, однако они ошибаются. Если электронная связь делает глобализацию возможной, позволяя нам игнорировать пространственный фактор в повседневной жизни, то универсализация архитектуры играет подобную роль в мире кирпичей, железа и бетона. В работе «S, M, L, XL» Рем Колхас и Брюс Мау расхваливают «дизайн пустых коробок» и отстаивают идею того, что они называют «универсальным городом»96. Авторы утверждают, что любому отличительному свойству архитектурного объекта, будь это красивый фасад или уникальная планировка улиц, суждено в каком-то смысле вызывать отчужденность. В мире, где мы все являемся членами различных групп, сложившихся поверх старых культурных границ, всякий элемент архитектуры, содержащий исторические ассоциации, будет неизбежно отвращать от себя людей, ведь они уже забыли историю определенного стиля. В интервью, опубликованном в Der Spiegel, Колхас объясняет это так:

«Традиционный город переполнен правилами и нормами. Но универсальный город свободен от общепринятых моделей поведения и ожиданий. Это такие города, которые не формируют запросов и, следовательно, создают свободу. 80% населения такого города, как Дубай, составляют иммигранты, в то время как в Амстердаме их 40%. Думаю, что представителям этих демографических групп приятнее гулять в Дубае, Сингапуре или в [гамбургском] Хафенсити, чем в прекрасных средневековых городах, где они не ощущают ничего, кроме собственной чуждости. В эпоху массовой эмиграции массовая схожесть городов становится просто неизбежной. Такие города функционируют как аэропорты, где в одних и тех же местах находятся одни и те же магазины. Все определяется функциями, и ничего — историей. Это также дает свободу»97.

Колхас, возможно, правильно оценивает роль универсального функционального проектирования в эпоху глобализации, мгновенной коммуникации и повсеместного доступа к Интернету. Тем не менее если не получится так, что наша электронная связь с миром, осуществляемая посредством коммуникационных и имитационных технологий, полностью подменит собой реальную окружающую среду, то широкое распространение зданий, построенных по глобальным, универсальным и функциональным архитектурным проектам, повлечет за собой психологические последствия, которые я описал в этой главе. Люди живут и действуют в среде с оптимальным для наших биологических особенностей уровнем сложности. Мы выискиваем такую среду глазами, телом, руками, ногами; а вид и устройство этой среды, в свою очередь воздействуя на наш организм, подключаются прямо к древним каналам связи, которые пробуждают в нас чувственные реакции и эмоции, являющиеся адаптивными. Мало что в этом процессе обусловлено культурой. Этот механизм настраивает нас на окружающую среду, помогает сохранять тонус и бдительность и в конечном итоге позволяет нам вести себя адаптивно. При универсальном проектировании наше взаимодействие с внешним миром регулируется искусственно, с помощью внедренного интеллекта и тщательно разработанных интерфейсов, способных имитировать окружающую обстановку, в которой мы развивались, и поэтому у нас есть возможность сделать все правильно и создать идеальную для человека среду. Но, учитывая проблемы, которые нам пришлось бы в таком случае решать и моделировать, более вероятным кажется то, что мы наделаем массу ошибок и наши сложности только усугубятся. К тому же создание идеальной адаптивной среды из битов и пикселей предполагает контроль со стороны щедрого и беспристрастного руководства. Учитывая то, что мы знаем о хитром использовании психологии дизайна теми, кто ради увеличения своей прибыли готов влиять на наше поведение и даже подталкивать нас к такому дискредитиру­ющему и самоубийственному образу жизни, какой свойственен людям с наркотической зависимостью, надеяться на щедрость довольно наивно.

Как бы ни было трудно это признать, скука, судя по всему, — неотъемлемый элемент современной жизни. Кто-то может утверждать, что небольшая степень скуки даже полезна для здоровья. Пока внешний мир еще не захватил наше внимание, мы можем посмотреть внутрь себя и сосредоточиться на своем собственном ментальном ландшафте. Скука, как иногда пытаются доказать, стимулирует нас к творчеству, ведь, чтобы привнести что-то интересное в скучную окружающую обстановку, мы используем свою природную интуицию и интеллект. Но улицы и здания, спроектированные в соответствии с универсальными и функциональными требованиями и игнорирующие врожденную человеческую потребность в сенсорном разнообразии, — соблазнительное и экономичное решение, поскольку большую часть ментальной стимуляции мы получаем благодаря виртуальной реальности и электронной аппаратуре, — не соот­ветствуют древнему, сформировавшемуся в ходе эволюции влечению ко всему новому. Скорее всего, такая архитектура не сможет дать будущим поколениям ни комфорта, ни счастья, ни оптимальной функциональности.