Малфрида ушла, ни с кем не простившись. Какое ей было дело до того, что подумают приютившие ее крестьяне? Или до того, какие планы у Йовко? Ей надо пробраться к своему князю, надо предупредить его, что не ромеи страшны ему, а печенежский хан Куря. Хотя ныне и от ромеев беда. Вот доберется она к своим – и, глядишь, окажется, что не зря звал ее князь в земли дальние. А там она напомнит ему и про обещание отдать в обучение одну из княжон.

Ведьма шла всю ночь, спустилась с холмов, миновала тихую долину между лесистыми возвышенностями. В самый темный час ночи увидела курган – древний, давно осевший. А возле него… Ведьма сперва присела в траву, опасаясь негаданной встречи, но потом присмотрелась… О, от ее колдовского взора даже в ночи не укрылось неясное видение: мутно-прозрачный воин и его неживой, как и хозяин, конь. Говорили ведь, что в старину болгары хоронили воинов вместе с любимой лошадью. Вот и сейчас, понурив обритую голову, похаживал у кургана давно похороненный болгарский хан, а за ним, волоча поводья, брел полупрозрачный длинногривый конь. С рассветом они исчезнут, вреда от них никакого, разве что непосвященного напугать могут. Но Малфрида все равно почувствовала трепет. Вои встают из могил без зова, когда где-то льется живая воинская кровь, она их волнует и одновременно подпитывает. И увидеть такого… нет, не к добру. Нехороший знак!

Призрачный мертвец вскоре учуял присутствие ведьмы, повернул к ней темное изможденное лицо и окинул хмурым взглядом. Она прошла мимо, не потрудившись даже развеять его. Сам появился, сам и пропадет, как только первые петухи пропоют.

И все же это было предупреждение. Малфрида пробиралась осторожно и вскоре поняла, что в округе неладно. Окрестные села опустели, люди ушли, и теперь нигде ни огонька, ни запаха дыма очагов. Так всегда бывает – люди бегут от войны подальше, остаются лишь старые и слабые или те, кому податься некуда. Ближе к рассвету ведьма угадала вдали какое-то колебание, легла на землю, приникла ухом: так и есть, шагают по дороге тяжелые сапоги, тупо бьют подковы лошадей, подрагивает почва под тяжестью возов, увлекаемых волами. Идет войско и, видимо, спешит – воям и ночь не ночь, направляются к Доростолу, где ныне князь Святослав готовится противостоять рати, которая явится оспаривать его победы.

Чем ближе к Доростолу, тем меньше возвышенностей, холмы остались позади, вокруг лишь лес, перемежающийся лугами и опустевшими пашнями. Малфрида решила не рисковать и пересекла открытое пространство, превратившись в зайца. Так и шмыгала в травах, лишь порой привставала, насторожив длинные чуткие уши. Хорошо было скакать по простору, отталкиваясь от земли сильными задними лапами. Заячья пугливая душа отвлекала от людских проблем, однако страху от этого только прибавлялось – везде опасность: от гудящей при движении войска земли, от парящего в небе ястреба, от чужих незнакомых запахов, приносимых ветром. И все сильнее хочется умчаться вдаль, скрыться… или, наоборот, затаиться, пощипывая сочную весеннюю травку.

Правда, долго в теле зверя оставаться не следовало. Это не как прежде, когда Малфрида в любом облике оставалась послушной воле сильного колдуна и, пренебрегая опасностями, неслась как угорелая, куда приказывал Расате. Сейчас иная сущность отвлекала своими заботами. Потому-то ведьма-оборотень вдруг взяла и свернула к плетням у опустевшего села, забилась в огород, где темнели всходы спаржи, и просидела, грызя нежные побеги, почти полдня. А потом почти до заката пришлось брести в собственном обличье, чтобы избавиться от навязчивого желания спрятаться в траве от кружившего над полем ястреба.

Но надо было спешить, спешить! И, отдохнув ночью в каком-то брошенном хозяевами доме, ведьма наутро решила пуститься в дорогу, приняв облик быстроногой лани.

Впереди маячил лес, она устремилась к зарослям, уже и скрылась среди яркой весенней зелени, когда замерла, почувствовав непонятную тревогу. В зарослях почудилось движение, где-то хрустнула ветка. Лань застыла, втягивая воздух широким влажным носом, при этом машинально сжевала свежий лист с ближайшего куста. Будь она человеком, то поняла бы, что ветер дует не к ней, а от нее, потому и не унюхала чужого и пружинисто поскакала дальше.

В воздухе просвистела стрела, и легкая лань кубарем полетела в заросли, засучила копытами, дернулась и застыла. И уже застонала по-человечьи, теряя сознание.

Через миг раздался крик из леса:

– Попал! Я на бегу сразил ее! Теперь можно и в лагерь возвращаться.

Треск, топот, потом из зарослей показались двое воинов с луками. Оба были в обшитых металлическими кольцами куртках. Один из них, тот, что в простом кожаном капюшоне, был помоложе и первым подбежал к зарослям, где лежала добыча. И застыл как вкопанный. Второй, коренастый, в надвинутом до кустистых бровей шлеме, подошел враскачку и тоже замер. Потом издал нечто вроде смешка.

– Что, Еводий, голова твоя глупая, сразил человека вместо дичи? А еще похвалялся умением стрелы метать! Да за такое тебя покарает сам святой Трифон, покровитель охоты!

Названный Еводием юноша продолжал оторопело глядеть на молодую женщину, неподвижно лежавшую в траве с торчащей у ключицы стрелой. Ее черные пышные волосы разметались, глаза были закрыты, а там, где светлую холщовую рубаху пробила стрела, расползалось кровавое пятно.

– Что же теперь делать, лохаг Парфений? – в отчаянии закричал юноша. – Я ведь метил в лань, я хорошо ее видел! Вот и пустил стрелу, когда она скакнула в эти заросли. Откуда мне было знать, что в кустах этих женка мисянская укрывается.

Он едва не плакал. Старший воин украдкой огляделся и сказал:

– Вот что, Еводий, нас никто не видел. Да и что нам эти мисяне, в конце концов? Они вон язычника Сфендослава привечали как своего. Ну, пристрелил ты женщину, что с того? Уйдем потихоньку, да и Бог с ней.

Юный Еводий шмыгнул носом и странно посмотрел на наставника.

– Парфений, а мисяне ведь Христу поклоняются!

– Что с того?

– Выходит, я христианскую душу погубил?

– И еще немало погубишь. Война ведь.

– Но наше дело фуражом заниматься, добывать пропитание для армии, а не брать на душу грех смертоубийства!

– Что, парень, чистеньким хочешь на войне остаться? Чего ж ты у мамки под подолом в Салониках своих не остался?

В этот миг Малфрида глухо застонала, не приходя в себя.

– Гляди, гляди, живая! – воскликнул юноша. – О, почтенный лохаг Парфений, давай отнесем ее к лекарю Макриану! Говорят, он и мертвых к жизни возвращает. А она… Она красивая, да?

Лохаг принялся журить юношу, твердил, что им надо добывать пропитание для армии, а не спасать раненых красавиц, но юноша молча подхватил бесчувственную женщину на руки и отправился туда, где на дороге ждала телега. Там уже было немало снеди, которую фуражиры армии базилевса Иоанна Цимисхия набрали в окрестных селах, имелось даже несколько овец со связанными ногами, которые жалобно заблеяли, когда поверх них уложили женщину, заквохтали куры в плетеных клетках. А вот поохотиться как следует да добыть дичи для знатных воинов, к сожалению, сегодня не получилось, пояснил Парфений ожидавшим их другим фуражирам. Стрелок Еводий оказался куда хуже, чем похвалялся, подстрелил какую-то местную молодку в кустах. Ибо кем еще могла быть эта женщина в болгарской крестьянской одежде, как не прятавшейся от людей базилевса мисянкой?

Малфрида пришла в себя от резкой боли, вскрикнула, на миг открыла глаза.

Сидевший подле нее бородатый мужчина в островерхой шапочке держал перед собой окровавленное древко стрелы, одновременно прижимая к ее ключице пропитанную кровоостанавливающими настоями тряпицу.

– Успокойся, женщина, успокойся! Важные для жизни органы не задеты, ты будешь жить.

У Малфриды все плыло перед глазами. Она с трудом поняла, что он говорит, но все же догадалась, что этот бородатый врачеватель обращается к ней по-гречески. Некогда Калокир обучал ее этому языку, а тому, кто для заклинаний выучивал звуки леса и умел вторить голосам птиц и зверей, несложно было запомнить и чужую речь. И вот теперь это пригодилось…

Врачеватель еще что-то говорил, пока перевязывал ее рану. Малфрида поняла, что он предлагает ей поспать, отдохнуть, пока она не наберется сил после потери крови. Но она не сразу уснула, смотрела по сторонам. Поняла, что лежит на тюфяке в каком-то довольно длинном помещении со сводчатым беленым потолком. Такие она видела в монастырях. О, Перун великий, неужели она попала в христианскую обитель?

Когда лекарь удалился, Малфрида приподнялась, но тут же со стоном упала. Видела, что вокруг лежат и стонут, а то и хрипят какие-то бедолаги. Между ними и впрямь расхаживали облаченные в темные одеяния священники, но были тут и люди в островерхих кожаных шапочках и полотняных передниках, забрызганных кровью, такие же, как тот, что врачевал и ее. Лекари, поняла чародейка. Она в госпитале для раненых. Но эти раненые были византийскими воинами! Она оказалась среди врагов!

А потом она увидела Невену. В помещении находилось несколько ухаживавших за страждущими женщин, и ее бывшая служанка была одной из них. Малфрида хотела ее окликнуть, но Невена была занята, возилась с ранеными, а затем вышла куда-то с охапкой окровавленного полотна и больше не возвращалась.

Малфрида была слишком взволнована, чтобы уснуть. Но боль в ране донимала, дышать было трудно, а к вечеру ее начало познабливать. К ней никто не подходил, все были заняты другими ранеными, подле некоторых задерживались священники, читали молитвы, осеняли страждущих крестным знамением. И только к вечеру в лекарне стало тише, хотя вряд ли можно было назвать тишиной приглушенные стоны и скрежет зубов воинов, пытающихся сдерживать вопли. Но Малфрида находила в этом некое удовлетворение – она догадалась, откуда столько раненых. Значит, Святослав не позволил так просто покорить себя, значит, он сражается! А еще ведьма использовала это ночное время, чтобы постоянно шептать заговор, останавливающий кровь и изгоняющий заразу из ран. Она повторяла его снова и снова. Сперва было тяжело, она путала слова, ее мутило, подступал жар и все вокруг плыло. Хорошо, что в какой-то миг рядом оказался кто-то из лекарей, напоил ее, положил на лоб влажную тряпицу. Это принесло некоторое облегчение, она вновь стала монотонно твердить заклинания, освобождая себя от боли и приказывая ране затянуться. У нее начало получаться. Благо, что святоши к ночи тоже удалились. А вот лекари не успокаивались. То и дело кого-то уносили на носилках в соседнее помещение, оттуда, из-за толстых каменных стен, порой слышались крики, сдавленный вой. Но Малфрида старалась не обращать на это внимания, она шептала и шептала заклинания, не останавливаясь ни на мгновение, пока сознание не стало гаснуть и она не погрузилась в сон.

Утром рядом с ней стал вертеться какой-то парень. Говорил без умолку, принес кусок лепешки с сыром и немного вина, угощал. И все пытался что-то объяснить. Малфрида поняла: оказывается, это он угодил в нее, когда метил в лань в чаще. Парень не догадывался, что именно она и была той ланью, просил прощения, что промахнулся, – мол, не ведал, что она таилась в кустах. А сейчас он рад, видя, что она идет на поправку. Малфрида едва дождалась, когда он уйдет. Бежать ей надо, пока не явились попы со своими молитвами. Но сперва ее осмотрел лекарь Макриан – так его тут все называли. Озадаченно потеребил бороду.

– Я не припомню, чтобы такое ранение столь быстро затягивалось. У вас отменное здоровье, и вы скоро совсем поправитесь, ангел мой!

Он назвал ее ангелом! Ведьму даже передернуло. Она стала подбирать слова, объясняя, что ей пора уходить.

– И куда же вы пойдете, позвольте спросить? – перевязав ее, осведомился лекарь. – Здесь вы под защитой стен лекарни, но вокруг военный лагерь, и люди там нынче не в духе, особенно после таких потерь, которые понесли. Одинокой женщине лучше здесь не разгуливать. Поэтому вот как мы поступим: сначала я удостоверюсь, что вы окончательно выздоровели, а потом братья монахи переправят вас в безопасное место. Или вы останетесь и будете помогать мне в лазарете. Мне лишние руки пригодятся, а женщин из лазарета воины не трогают. Вам сейчас все расскажут, чтобы вы поняли, о чем я. – И он окликнул: – Эй, Невена! Присмотри за этой женщиной.

Невена оставила кого-то из раненых и приблизилась. Она мгновенно узнала Малфриду и какое-то время слова вымолвить не могла. Только когда лекарь удалился, она подсела к ведьме и поведала ей, как оказалась тут. Оказывается, после исчезновения возлюбленной Калокира она вернулась в Доростол и находилась там до тех пор, пока не стало известно, что на город движется армия базилевса. Святослав выступил перед жителями города и сказал, что их ждут лихие времена. Поэтому он предлагает всем, кто сможет, покинуть крепость. Правда, забрать продовольствие не позволил, его отряды, готовясь к осаде, заранее объехали всю округу и свезли в Доростол провиант. Но сама Невена, как и многие другие, ушла из города. И так вышло, что она оказалась среди тех беженцев, которые оказались на пути разъездного отряда ромеев. Возможно, ей пришлось бы худо, но она сказала, что занимается врачеванием, и ее отправили в лазарет помогать лекарю Макриану. И дел у нее теперь невпроворот.

– Русы отчаянно сопротивлялись войскам базилевса, – рассказывала она. – Еще перед подходом главного войска они устроили в лесу засаду и уничтожили весь авангард ромеев. Но и сами полегли. Однако это позволило им подготовиться к большому бою, и когда стали прибывать основные силы войска императора, русы встретили их у Доростола. Бились они насмерть, я сама не видела, но говорили, что они стояли, сомкнув щиты и выставив копья, и так отразили двенадцать атак ромеев. Только к вечеру, когда император Цимисхий собрал свою конницу и бросил ее против утомленного противника, люди Святослава отступили и укрылись за стенами крепости.

– Представляю, сколько раненых в Доростоле, – тихо молвила Малфрида. И сердито взглянула на болгарку. – А ты помогаешь врагам!..

Невена отмолчалась, но продолжала рассказывать о том, что происходило в последующие дни. Вскоре после того, как войска Цимисхия окружили Доростол, по Дунаю к ним подошла флотилия. Русы успели вытащить свои ладьи на берег, и ромеи не пожгли их страшным греческим огнем, но теперь людям Святослава приходилось обороняться как от флота, так и от атак с суши. А потом Святослав вновь вышел из Доростола на битву. Причем многие его воины сражались не только в пешем строю, но и на конях, чем изумили ромеев. Византийцы отчего-то считали, что русы не умеют сражаться верхом и поэтому используют конницу союзных им печенегов и венгров. Эта промашка дорого обошлась ромеям, ибо русы навалились на конницу Цимисхия, и только атака его отборных войск, закованных с головы до ног в броню катафрактариев, вновь заставила русов отступить к городу. И все же поле боя осталось за Святославом, а ромеи отвели свои силы и теперь строят перед Доростолом лагерь, готовясь к долгой осаде.

– А раненых к нам несут и везут, – вздохнула Невена. – Макриан здесь, в обители Святой Троицы, собирает только самых изувеченных, а тех, кто пострадал не столь сильно, оставляют в лагере ромеев. Так уж у них заведено, что среди воинов немало умелых врачевателей, набравшихся опыта в походах, вот они и оказывают им помощь. Лагерь-то они возвели громадный, там и шатры военачальников, и палатки гоплитов и стратиотов, конюшни для катафрактариев, а еще кухни и даже часовня, где воины Византии могут молиться перед битвой.

О, зачем Малфриде было все это знать! Она только тихо спросила Невену, сможет ли та помочь ей скрыться.

Невена лишь пожала плечами.

– Поправляйся пока, а там будет видно.

Но Малфриде было трудно поправиться там, где постоянно находились священнослужители. Они молились над ранеными, отпевали умирающих. Последних было немало. Малфрида из своего угла видела, как бредившие и стонавшие люди затихали, когда к ним приближались облаченные в темные одеяния священники, вслушивались в слова молитвы и последнего напутствия, некоторые смирялись, на устах других даже появлялась блаженная улыбка. Они покидали эту юдоль скорби, чтобы предстать перед своим Творцом. Они верили в это. И Малфриде становилось тяжело дышать: повсюду она ощущала эту непреклонную веру. Как можно колдовать, если здесь все чужое, если она сама тут словно нечто темное и враждебное со своей затаенной ненавистью к врагам! Ее раздражали их вопли, когда им отпиливали начинавшие гнить и распухать конечности, зашивали раны, стягивали порезы, вынимали из ран осколки дерева и металла. Океан страданий и смрада окружал ее со всех сторон, а еще – молитвы, молитвы, молитвы… И она не знала, что ей хуже – страдания или эта несокрушимая вера.

По ночам она опять твердила заклинания, и через какое-то время заметила, что стала спокойнее засыпать. Утром опять приходил молоденький Еводий, заботливый и внимательный. Он подкармливал раненную им женщину. А та ела с аппетитом, даже шутила со смущающимся юношей. Лекарь Макриан осмотрел ее рану и снова поразился.

– Никогда еще не видел, чтобы подобная рана столь быстро затягивалась. Да вы почти здоровы!

«То-то, это тебе не молитвы твердить над болезными», – не без злорадства подумала ведьма. Конечно, не живая и мертвая вода, шрам наверняка останется, но она уже сейчас готова уйти от ромеев. Однако лекарь Макриан сказал:

– Отправитесь вместе с Невеной и другими женщинами стирать холсты для перевязок.

Ведьма только улыбнулась. Вот теперь-то она их и покинет. Обратится синицей и упорхнет…

Но сила словно замерла в ней. Колдовать среди христиан не получалось. Пришлось мрачно плестись с ворохом окровавленного холста к ручью, где за стиркой повязок следила Невена. Малфрида бросила ей под ноги отвратительную ношу.

– Не принуждай меня. Я на врагов работать не стану. Ведь они… они Свенельда моего погубили!

– Ну, спросила бы ты о своем любезном Калокире, я еще поняла бы тебя, – произнесла Невена, принимаясь полоскать холстины. – Чего тебе о Свенельде горевать? Да и жив он. Раненого его привезли в Доростол, едва на коне сидел. Потом стал понемногу поправляться. Я сама его выхаживала, пока оставалась в Доростоле. А вот Сфенкеля моего убили… Там он!

И она заплакала, кивнув в сторону ромейского лагеря.

Малфрида смутно помнила, что эта ладная болгарская женщина нравилась варягу-воеводе Сфенкелю, но противилась его ухаживаниям, называя того язычником. Теперь, значит, своим назвала. А в одной из битв зарубили Сфенкеля, и его отсеченную голову подняли на копье над частоколом лагеря ромеев, чтоб страшились русы.

Малфрида окинула взглядом этот огромный, окруженный рвами и частоколами военный лагерь. Он занимал обширную открытую возвышенность перед Доростольской крепостью, перекрывая все подходы к ней. Как она сможет пробраться к своим? Без чар ничего не получится… Но Свенельд жив! От этой неожиданной вести даже смеяться хотелось. Но она сдержалась, уважая чувства Невены, которая продолжала беззвучно плакать, развешивая выстиранные полотнища для просушки.

– А ведь все равно врагам помогаешь! – вновь не сдержалась Малфрида. – Я бы их муки удвоила, а ты возишься с ними.

– Но ведь люди же, – утерла слезы Невена. – А мне не станет легче, если я буду истязать их. Я ведь… – Она в упор поглядела на Малфриду. – Я ведь не ведьма, как ты…

И снова Малфрида ломала голову – как ускользнуть из монастыря, как вновь обрести способность колдовать? Она уже попыталась однажды ночью, но оказалось, что вокруг стоит стража, и ее тут же задержали. Еле отбилась и прибежала обратно в лекарню. Разрази их Перун! Хоть бы русы на них напали!

Между тем русы не сидели без дела. Слушая раненых, Малфрида узнала, что отчаянные язычники безлунной ночью сумели вырыть ров перед стенами града. Ромеев это привело в ярость. Они только что возвели огромные осадные башни и начали придвигать их к укреплениям Доростола… а тут, будто по волшебству, ров! Может, и впрямь колдовство? Говорят же, что среди этих язычников немало чародеев.

Осада Доростола затягивалась. Малфрида порой подумывала снова попробовать сбежать и уйти куда глаза глядят – и от войска ромейского, и от Доростола осажденного… Но нельзя. Ее долг – упредить русского князя о стерегущей его беде. Но как ей попасть к Святославу, если среди вечно молящихся христиан ее чародейство тает, как снег под солнцем? И Малфрида, вынужденная поневоле томиться в монастыре, порой с тоской смотрела в блеклое от жары небо. Стоял месяц, который на Руси называют травнем, в эту пору грозы не диво, но тут только дважды накрапывал мелкий дождик, а вот если бы Перун прогрохотал молниями, то и ведьма набралась бы сил. Да имеет ли тут Перун силу? Невена рассказывала, что некогда здешние славяне молились Громовержцу, потом стали почитать болгарского Тенгри, бога неба. И кто знает, позволит ли гроза чародейке творить волшебство?

Однажды ночью на исходе травня Малфрида проснулась от страшного шума. Кутаясь в шаль, она вышла с другими женщинами на галерею монастыря и увидела вдали отблески пламени. Шуршал мелкий дождик, но сполохи пламени были яркими, и кто-то из ромеев сказал, что это горят осадные башни и стенобитные орудия. Малфрида улыбнулась в темноте, поняв, что это дело рук ее земляков. А потом опять стали везти раненых.

Среди них оказался и юный Еводий, который в последнее время взял Малфриду под опеку. А теперь и он лежал перед ней, цеплялся за ее руки, а она, глядя на его глубоко рассеченное плечо и кровавую пену в уголках губ, понимала, что юноша вряд ли выживет.

И все же она просидела рядом с умирающим до самого рассвета, пока его душа не отлетела в христианский рай. Со слов других раненых Малфрида уже знала, что случилось. Пользуясь долгим затишьем в стане и темнотой, воины Святослава предприняли отчаянную вылазку. Их было почти две тысячи, и ночью выскользнули из города на ладьях, прошли мимо византийского флота и разгромили один из обозов, где захватили немало продовольствия и припасов. Ромеи спохватились, когда русы уже отступили под защиту стен Доростола, но когда пытались их настичь, другой отряд русов прокрался к стенобитным орудиям за рвом и подпалил их. Теперь русы не только обеспечили себя провиантом, но и могли не страшиться камнеметных орудий, которые мало-помалу крушили городские укрепления.

Можно бы радоваться, но Малфриде было грустно из-за смерти этого мальчика, Еводия. Бородатый Парфений, его наставник, поведал, как много значила для него Малфрида, парень даже поговаривал, что хочет после войны взять ее с собой в Солоники, с матушкой познакомить… Смешно, конечно, но отчего-то Малфрида опечалилась. И сердце сжималось. О, матерь Мокошь, не становится ли она такой же жалостливой, как эти христиане?

А тут еще выяснилось, что лазарет Макриана, куда после ночного набега русов принесли немало тяжелораненых, намерен посетить сам император Иоанн Цимисхий. Малфрида, увидев его, до бровей надвинула головной платок, отошла в сторону, спряталась за спинами лекарей и монахов. Некогда она гадала Цимисхию, когда он еще не был базилевсом, и поведала ему о грядущем возвышении, но теперь надеялась, что базилевс, даже если и приметит ее, едва ли вспомнит русскую чародейку.

Он и впрямь ни на кого не смотрел – только на раненых воинов. Явился в пурпурном плаще, накинутом на золоченый доспех, и в сверкающем обруче поверх длинных, гладко расчесанных волос. Был все так же невысок и пригож лицом, правда, постарел, под глазами набрякли мешки, а волосы, некогда черные как смоль и густые, поредели надо лбом. За минувшие двенадцать лет Иоанн Цимисхий сильно поседел, но, как всякий щеголь, следил за собой и усердно подкрашивал седину сирийской хной, отчего стал огненно-рыжим. Держался он величаво и степенно, как и надлежит правителю. Но когда подсаживался к своим соотечественникам, пострадавшим в ночной стычке, и негромко беседовал с ними, вел себя не как богохранимый базилевс, а как простой человек, христианин, пришедший навестить страждущих, – выслушивал их, брал руки умирающих в свои и обещал молиться о спасении их душ.

Малфрида видела, что при его приближении даже самые изможденные раненые пытались привстать и оказать ему честь. Глаза их начинали сиять, они смотрели на него, как на чудо, как на последнюю надежду. Они боготворили своего базилевса, который нередко и сам принимал участие в сечах! Иоанн всегда был воином – и когда еще не облачился в пурпур, и когда уже стал императором. И даже те, кто был приверженцем его предшественника Никифора Фоки и знал о преступлениях Цимисхия, почитали его.

В какой-то момент император повернулся к лекарю Макриану:

– Это ведь монастырь, хотя ныне и отданный для нужд раненых. Я повелеваю, чтобы здесь сегодня же провели службу. Пусть сюда доставят мощи святых и хоругви, которые мы везем с собой, и окропят все святой водой. Я сам буду молиться за умирающих, взывая к Богу и его Пречистой матери.

Малфрида находилась достаточно далеко, и среди общего гула в лекарне не расслышала, что приказал Цимисхий. Только видела, как священники посторонились, как вошел облаченный в золоченую ризу епископ, за которым несли какие-то ларцы, покрытые дорогими тканями. Монахи начали распевать псалмы, запахло ладаном.

Малфрида не заметила, когда ей стало худо; голова пошла кругом из-за духоты, смешанного запаха крови, гноя и испражнений. А еще этот густой дым ладана, от которого заломило в висках, обожгло грудь, потемнело в глазах… Ей казалось, что внутри у нее все разрывается, и эта боль все нарастала.

Выдержать ее было невозможно, Малфрида закричала, забилась, ничего не понимая, жестокие судороги ломали ее тело…

Собравшиеся в лекарне не сразу смогли расступиться, когда там раздались яростные крики и нечеловеческий вой. Казалось, что среди людей затесался какой-то дикий зверь, чье утробное рычание перекрывало поднявшийся шум, заглушало пение клириков. Люди заметались, возникла давка, кто-то упал прямо на носилки с раненым. Монахи пытались успокоить людей, вооруженные дорифоры – телохранители базилевса – мгновенно окружили своего господина, вынудив священников прервать службу, и стали увлекать его в сторону от столпотворения. Но Цимисхий не был трусом, он сам пожелал узнать, что случилось. И когда толпа поредела, он увидел бившуюся на полу в припадке женщину…

Она была ужасна: каталась по полу и рычала, ее лицо потемнело, а исторгавший звериное рычание разверстый рот казался кроваво-алым. От нее исходило ужасное зловоние, черные волосы, словно сеть, облепили ее всю, и лишь на мгновение, когда она пыталась привстать, можно было увидеть ее искаженное лицо с безумно вытаращенными глазами.

Император остолбенел от увиденного. Ему никогда прежде не доводилось наблюдать что-либо подобное. Когда же беснующееся существо – ее и женщиной в этот миг трудно было назвать – поползло в его сторону на руках, волоча за собой бесчувственное тело, базилевс невольно попятился, забыв о величии. Кто-то из священнослужителей заслонил его от чудища, послышались крики, что надо окропить бесноватую святой водой и увести прочь.

Цимисхий не мог опомниться даже после того, как на женщину набросили полотно и выволокли. Священник стал успокаивать собравшихся, призывая продолжить службу. Но снаружи все еще доносились неистовые крики, гудела толпа, и тогда император сказал одному из охранников:

– Не дайте ее растерзать. Схватите и свяжите. Но чтобы осталась цела и невредима.

Когда Малфрида начала приходить в себя, как будто всплывая из глубин поглотившего ее мрака, она поняла, что не может пошевелить ни рукой, ни ногой. Все тело болело, а кожу то тут, то там жгло, словно огнем. Она мучительно застонала и тут же услышала, как рядом сразу несколько голосов стали выкрикивать: «Изыди, сатана! Изыди!..»

Медленно приподняв тяжелые веки, она увидела, что находится в каком-то ящике или клетке, а вокруг маячат чьи-то силуэты. Потом голоса стали тише и она разобрала, как кто-то негромко сказал по-гречески:

– Она одержима бесом. Если это та самая дьяволица, о которой мне говорили, надо окропить ее еще раз святой водой и прочесть молитвы.

И Малфрида поняла, что попалась. И эта ужасная боль во всем теле… Погружение во мрак забытья стало для нее избавлением, пусть и временным.

Много позже она снова пришла в себя, смогла даже приподняться и осмотреться. Так и есть, она была заключена в прочную деревянную клетку, стоявшую под каким-то навесом. Неподалеку сидели два стража, их освещал огонь, горевший в сосуде на железном треноге, вокруг было темно. Очевидно, наступила ночь.

Малфрида ничего не могла вспомнить из того, что с ней случилось. Осталось единственное ощущение: в какой-то миг она перестала быть самой собой и испытывала от этого ужас. Теперь она пленница. Которую стерегут и, похоже, опасаются. В последнем она убедилась, когда оба стражника вскочили и подошли к клетке, едва она пошевелилась.

Они смотрели на нее, она – на них. Потом один из них сказал, что пойдет сообщить о том, что дьяволица пришла в себя, а второй стал настаивать, что не хочет оставаться один. Они ее боялись – изможденную, заточенную в клетку, измученную! Их страх придал Малфриде уверенности, и она засмеялась. Этого оказалось достаточно, чтобы оба стража кинулись прочь.

Однако о том, что дьяволица пришла в себя, они все-таки доложили. Малфрида сидела, съежившись и крепко обхватив колени, и видела, как вокруг собирались какие-то люди – явились поглазеть на необычную пленницу. Это были солдаты, в большинстве своем пехотинцы в блестящих лориках, но были и чины повыше, в украшенных перьями шлемах и сверкающих при свете огней панцирях. Все они расступились, когда появился император. За ним опустили полог, и он присел на складной стул, поставленный телохранителями возле клетки. С ним был толмач, переводивший то, что говорил Цимисхий.

Малфрида слушала. Оказывается, Цимисхий все-таки узнал ее. Это он сильно изменился за прошедшие годы, а она осталась такой же, как была, когда он приходил к ней и просил предсказать будущее. И сейчас император помнил, что именно чародейка с Руси предрекла ему возвышение и пурпур власти. Он даже улыбнулся ей и поблагодарил за это предсказание. Теперь же Цимисхий желал знать, что его ожидает в дальнейшем.

Не будь Малфриде так скверно, она бы посмеялась над его неуверенностью в себе. Надо же – повелитель величайшей державы, и страшится будущего! Значит, она может это использовать. Поэтому сказала, что непременно погадает ему, пусть только выпустят и дадут прийти в себя.

– Нет! – отрезал Цимисхий. – Ты останешься в клетке, и за тобой будут присматривать. А когда поправишься, мы встретимся снова. О тебе будут заботиться и лечить.

Малфрида не сразу поняла, что означают эти забота и лечение. Да, ее стали кормить и давать воду, однако она все время была под надзором. Рядом неотступно находились священники. Клирики распевали псалмы, молились и кропили ее святой водой. Для ведьмы это было хуже смерти! Ибо каждый раз ее начинали мучить ужасные боли, она билась в клетке и выла, а капли святой воды оставляли на ее теле следы, подобные следам ожогов. И было странное ощущение, будто из нее рвется вовне нечто иное, сильное и болезненное, и она изгибалась всем телом, на ее губах пузырилась пена. Правда, по истечении недели боли стали не столь мучительными, порой Малфрида просто лежала, сжавшись в комочек, и скулила. Но силы ее истаяли. И это чувство бесконечного унижения, когда толпы ромеев сходились глазеть на нее, словно на дикого зверя.

Несмотря на то что у клетки всегда стояли стражники, отгонявшие особо любопытных, зеваки торчали здесь и днем, и ночью. Пока длилась осада и больших военных действий не было, бездельников, желавших поразвлечься, хватало с избытком. В лагере ромеев появились торговцы и шлюхи, солдаты стали устраивать петушиные бои, шла игра в кости, и на бесноватую приходили поглядеть, особенно когда священники молились об изгнании бесов и она выла в клетке.

Однажды Малфрида очнулась от забытья в темноте, услышав, как какой-то подвыпивший воин приставал к стражникам, упрашивая позволить взглянуть на дьяволицу. Ведьма забилась в угол, сжалась, понимая, что сейчас опять начнут тыкать в нее пальцами и гоготать, а она устала, замерзла, да и дождь моросит. Не холодно, но сыро и так горько… так жалко себя…

Внезапно сердце глухо и сильно ударилось о ребра.

Она узнала этот голос! Поверить не могла, но все же…

Подвыпивший вояка, покачиваясь перед стражниками, твердил, растягивая во хмелю слова:

– Ради покрывала Влахернской Богоматери, будьте посговорчивее, парни! Я ведь служу на дромоне, целыми днями торчу у весла, а сегодня у меня отлучка, вот и решил поглядеть на дьяволицу! Ведь правду говорят, что вы поймали дьяволицу и попы изгоняют из нее нечистого? Дали бы хоть одним глазком глянуть!..

Стражи грубо ответили, чтобы он проваливал и дал им отдохнуть. Но получивший увольнительную матрос не желал отступаться, даже заявил, что готов поделиться со стражниками вином, которое приобрел у одного из поставщиков императорского двора. И вино это темное и сладкое, как раз такое, чтобы согреться в сырую дождливую ночь.

Похоже, мысль о вине показалась стражам заманчивой. Один из них отставил копье, принял мех. И тут же стал оседать на раскисшую под дождем землю, колени его подкосились, и он тихо упал, словно улегся спать. Второй и пикнуть не успел, как матрос метнулся к нему, резко дернул за голову – послышался сухой хруст, и стражник лег подле своего напарника. При этом звякнула связка ключей, и воин с дромона принялся обшаривать его одежду, пока не нашел на поясе ключи. Но и тогда он не подошел к клетке, а сперва залил вином из меха рдевшие в чаше на треноге уголья, чтобы стало совсем темно и его действия не были видны со стороны.

Ведьма хорошо видела его во мраке. Матрос был одет в простой стеганый панцирь с нашитыми на плечах металлическими кольцами, и кожаную шапку, облегающую голову и завязанную под подбородком. Разве так когда-то выглядел щеголь Калокир? Да и бородой зарос до самых скул, но глаза его все те же – темные, большие, под дугами расходящихся густых бровей. Теперь он приблизился к клетке.

– Малфрида? Ты слышишь меня?

– Ты явился воевать против моего князя? – глухо отозвалась ведьма.

О чем она? Ведь прежде в ней была только радость от встречи с ним, от того, что видит его, что он рядом. Но почему он с ромеями?

А с кем ему быть? Главное – что пришел за ней.

Он какое-то время провозился с замком, потом открыл ее узилище и легко, как пушинку, поднял пленницу. Ей вспомнилось, как когда-то патрикий носил ее на руках, кружил, смеялся…

Затем он вынес ее из клетки, встряхнул, будто заставляя опомниться. Но она все оседала, слабо отталкивала его. Она была грязная, израненная, обессиленная.

– Ты можешь стоять? – спросил Калокир негромко. – Я смогу вывести тебя из лагеря, но ведь не на руках!..

Ведьма заставила себя выпрямиться. Рядом возник еще один силуэт – Малфрида с удивлением узнала Невену, в руках у нее была котомка. Женщина накинула на пленницу широкую накидку, спрятала под платком ее спутанные волосы. Случайно задела щеку со следом ожога – Малфрида невольно застонала. Калокир тем временем поднял и прислонил к клетке тело одного из охранников, подпер его копьем: со стороны могло показаться, что стражник просто задремал на посту. Второго тоже подтащил к клетке.

Малфрида в последний раз оглянулась на ненавистное узилище и, с усилием переставляя ноги, пошла вдоль светлых палаток, увлекаемая Калокиром и поддерживаемая Невеной. Палатки в лагере ромеев были расположены стройными рядами; порой то в одном, то в другом из переходов между ними мелькал отсвет огня – то проходила стража с факелами, а на деревянных вышках вдоль частокола виднелись силуэты дозорных.

Была глухая ночь, шуршал мелкий дождик, Малфрида шла, как в бреду. Иногда Калокир вдруг тащил ее в какой-то узкий проход между полотняных стен, они замирали на месте, выжидали, пока кто-то пройдет, а потом снова двигались дальше. Ведьма была бесконечно слаба и плохо соображала, что происходит, однако, когда впереди замаячил свет большого костра, Калокир энергично ее встряхнул.

– Крепись, Малфрида, нам придется пройти мимо них.

И, к ее удивлению, затянул какую-то незнакомую песню. Невена стала ему вторить. Воины, сидевшие у костра, оборачивались, смеялись, кто-то из дремавших на земле приподнялся и велел прекратить бесчинство и не мешать спать.

Наконец показались ворота в частоколе. Преградивший им дорогу стражник похлопал Калокира по плечу:

– Что, земляк-самосец, все же сумел сманить у кого-то девок для утех? Но учти: за то, что я пропустил тебя, утром поделишься одной из них. Две шлюхи даже для загулявшего мардаита – это многовато. А сейчас убирайся поскорее, пока наш декарх не явился и мне не влетело.

Малфрида не понимала, о чем они говорят, но слышала смех Калокира и склонила голову на его плечо. Он буквально нес ее. Невена молчала.

Это был не единственный пост, который им предстояло миновать. Но, похоже, пьяные ромейские ополченцы с разбитными девками тут были не в диковинку, поэтому их везде пропускали. Главное, что Калокир был осведомлен, какой сегодня пароль, и все время повторял: «Анемас крещеный». Только на берегу Дуная, где Калокир отыскал загодя припасенную в тростнике лодку, их задержали и даже велели принести фонарь, чтобы разглядеть лица гуляк. Даже пароль не помог. Херсонесец уже держал Малфриду на руках, собираясь перенести в суденышко, но теперь швырнул ее на руки ближайшему из дозорных, второго оглушил булавой, а потом погнался за третьим, чтобы тот не успел поднять тревогу. Пока он возился с ним, Невена и Малфрида стащили первого стражника в воду, но, не успей Калокир вовремя вернуться и добить его, им бы пришлось туго.

На этот порыв у Малфриды ушли остатки сил, и она опять потеряла сознание. Невена плакала, помогая Калокиру уложить ее в лодку, но херсонесец действовал решительно – оттолкнул суденышко от берега и направил его вдоль зарослей тростника против течения – у берега оно было не таким сильным.

– Благодарю тебя, Невена, – проговорил Калокир, когда они были уже далеко. – Но стоит ли тебе рисковать, оставаясь с нами? Может, ты вернешься в монастырь?

– Нет, – покачала головой женщина. – Вы всегда были добры ко мне, господин, а в стане ромеев мне в последнее время совсем не стало житья. Покровительствовавший мне лекарь Макриан прогнал меня, как только открылось, что с Малфридой неладно. Меня допрашивали офицеры базилевса, били, валяли, как площадную девку… – В голосе Невены послышались слезы. – Я уже думала руки на себя наложить, если б вы не забрали меня из этого притона…

Калокир молча налегал на весла. Невена спешит выговориться, а ему необходимо увести лодку как можно дальше от стоянки византийского флота. Ромейские суда виднелись у противоположного берега реки: паруса спущены, весла сложены, на палубах, на корме каждого горит масляный фонарь, и этих фонарей там великое множество. Небольшая лодка не привлекала внимания вахтенных на судах – их главной задачей было следить за речными воротами Доростола, откуда недавно совершили успешную вылазку русы. Корабли стояли как напротив города, так и ниже по течению – там, где на реке виднелось несколько островов, но Калокир плыл в противоположную сторону, рассчитывая найти место, где можно безопасно пересечь Дунай и причалить к лесистому и безлюдному противоположному берегу. Пару раз он наклонялся к Малфриде, окликал ее. Ведьма не шевелилась. Невена подсела к ней, зачерпнула воды и стала смачивать ее лоб.

Малфрида пришла в себя не сразу. Открыла глаза – вокруг темно, пахнет речной сыростью, моросит дождик. Она посмотрела на Невену, потом перевела взгляд на Калокира, сидевшего на веслах, и подумала: «Хорошо, что сейчас темно и он не видит, в каком я жалком состоянии». Но душу согрела мысль, что он пришел за ней, не оставил в беде…

В полной темноте они миновали небольшие лесистые речные островки, и Калокир наконец решился направить лодку к противоположному берегу. В окрестностях множество византийских воинов, и он опасался наткнуться на их конные разъезды. Но им повезло. Было тихо, в ночи тонко кричал сыч, местность казалась пустынной.

Ближе к рассвету они высадились на поросший лесом берег и укрылись в зарослях. Малфрида снова впала в полусон-полузабытье, но чувствуя себя в безопасности. К ней больше не придут священники с молитвами и святой водой, над ней больше не будут издеваться подвыпившие воины.

Когда она окончательно пришла в себя, то обнаружила, что лежит под навесом. Неподалеку у висящего над огнем котла хлопотали какие-то женщины. Рядом с ложем Малфриды сидела Невена, что-то толкла в ступке.

– Где Калокир? – спросила чародейка.

Невена склонилась к ней, стала смазывать приготовленным из трав снадобьем ожоги и раны на ее лице и руках. Оказывается, они углубились в земли Онгл, задунайские болгарские владения. Правда, сейчас тут никакой власти нет: влияние русов Святослава ослабело после того, как появились ромейские войска, но сами ромеи сюда не суются, а местные правители-комиты затаились и ждут, чем окончится противостояние императора и князя.

– Ну где же Калокир? – повторила вопрос Малфрида.

Невена пояснила, что херсонесец заплатил за их постой местным углежогам, которые согласились приютить двух болгарских беглянок, а сам отправился на поиски лошадей. Сейчас непросто купить коня, так как перед осадой Доростола русы забрали почти всех лошадей у местных землепашцев и бояр, но Калокир все же надеется что-нибудь найти. Ведь надо как-то выбираться отсюда.

– Я плохо выгляжу? – спросила Малфрида.

Болгарка спрятала улыбку: вспомнила, как нежно смотрел на спящую ведьму Калокир. Как долго сидел рядом с ней, лаская ее свалявшиеся волосы, роняя слезы на ее израненное лицо и руки. Малфрида для него все так же хороша, как и в те времена, когда Невена рядила ее в царский бархат в Преславе. Сейчас она перевяжет раны чародейки, а добрая еда и отдых помогут ей быстро окрепнуть. Их не выгонят, люди здесь хорошие и не очень-то рады приходу ромеев – пусть русы и не были ласковыми господами. К тому же Калокир расплатился серебром за своих спутниц и учтиво держался с семьей углежога.

Малфрида была вся в повязках, когда ближе к вечеру вернулся ее ромей. Теперь она не думала ни о его измене, ни о том, что он скрывал от нее. Это был он, ее патрикий! Небритый, усталый, запыленный, но бесконечно дорогой ее сердцу! Малфрида целый день в полудреме мечтала о нем: они уедут отсюда, проберутся на Русь, она поправится, и заживут они душа в душу. К ней вернется колдовская сила, она покажет Калокиру всякие дива, даже, возможно, научит его заговорам, а затем уведет своего милого в мир чародейства, подальше от людей, от войн, от врагов и правителей!.. Ведь не награды и венцы нужны для счастья. Нужно просто жить друг для друга, делать одно дело, спать в объятиях милого, улыбаться ему по утрам.

Но сейчас она не решалась заговорить об этом с Калокиром. Недужная, слабая, бессильная – и ради такой он должен оставить все, что имел прежде?

Вернувшись, Калокир сказал ей:

– Я был твоим должником, Малфрида! Ты спасла меня, когда томился в темнице в Царьграде, а теперь и мне довелось тебе помочь…

Он поведал, как после побега из тюрьмы отыскал своих сторонников, и те помогли ему устроиться мардаитом на один из дромонов во флоте друнгария Льва, отправлявшегося сражаться против русов на Дунай. Во флоте требовались умелые воины, и Калокир, недолго думая, прикинулся жителем фемы Самос, выходцы из которой всегда служили на судах империи. Во флоте никто не знал патрикия Калокира из Херсонеса, и он завербовался на дромон «Жезл Аарона».

– Но не думай, Малфрида, что я в самом деле намеревался воевать против одарившего меня своей дружбой и породнившегося со мной Святослава, – усаживаясь рядом с притихшей чародейкой, сказал Калокир. – Мне просто некуда было деться – в империи за мою голову назначена большая награда, а вздумай я вернуться в Херсонес, люди Цимисхия отыскали бы меня и там. А сейчас я надеюсь при первой же возможности пробраться в Доростол и предложить свой меч князю. Для этого и прибыл.

Малфрида слушала его с двойственным чувством. В Доростоле находился ее князь, ее соотчичи-русы, да и она сама еще недавно только и думала о том, как попасть к ним. Но теперь желала одного – уехать прочь с Калокиром.

А тот между тем продолжал:

– Корабли друнгария Льва сожгли все те ладьи, что князь велел строить в местечке Малый Переяславец. Я там был и сам помогал наводить раструб сифона с горючей смесью… Ничего не поделаешь: с корабля так просто не сбежать, а привлечь к себе внимание неподчинением слишком опасно. Так что теперь там, где Святослав рассчитывал возвести новую столицу, только пепел и обгорелые трупы защитников Переяславца. А вот воевода Волк успел скрыться еще до подхода флота. Помнится, ты недолюбливала этого воина, мне тоже не за что его хвалить, тем более что он бросил большую часть людей на погибель, а сам ускакал со своим отрядом. Понятия не имею, где он теперь. Когда ты сидишь на судне и не имеешь права покинуть палубу, вести доходят до тебя в последнюю очередь. Но известие о том, что стража императора поймала ведьму, добралось и туда. Я не хотел верить, думал, что ты давно уже на Руси – русалок приманиваешь. И почему ты не ушла туда?

Она молчала, только слеза ползла по щеке. Отчего не спросит, почему сбежала от него, почему покинула, когда так ладно жили?..

Малфрида безмолвно выслушала рассказ Калокира о том, как во время затянувшейся осады многие из служивших на дромонах стали просить навархов, чтобы их хоть изредка отпускали на берег. Вот и для него настал день увольнения. Большинство мардаитов не спешили в воинский лагерь, предпочитая грабить поселян, но Калокир упросил перевезти его на тот берег, где высился Доростол. Дескать, охота помолиться в походной церкви. На деле же хотел убедиться, что не его чародейку держат в клетке. Но когда увидел, как она стонет и мечется, как оплиты забрасывают ее нечистотами и объедками…

– Я сразу решил, что не вернусь на дромон, а сделаю все, чтобы тебя освободить. Помнишь, как у вас на Руси говорят: долг платежом красен. А тут еще и повезло – увидел в одном из притонов Невену. Добрая она душа – и мне помогла, и одежду для тебя раздобыла. Вот и все: немного хитрости и поддержка верного человека.

– Что дальше делать собираешься? – наконец решилась спросить Малфрида.

Калокир стащил с головы кожаный шлем, растрепал густые отросшие волосы.

– Я говорил же: к Святославу проберусь. Ему сейчас каждый воин дорог. А мы с князем – кровные братья. Это дорогого стоит. Наши императоры ни с кем не братаются.

Малфрида глубоко вздохнула – вздох этот вырвался из самого сердца. Развеялись ее тайные мечты о будущем. Если мужчина что-то решил, его не переубедить.

И тотчас заговорила о другом:

– Я тоже хотела пробраться к Святославу в Доростол. Он ведь на мои чары когда-то надеялся, и если б не мы с тобой… И обещал князь, если помогу, внучку мою в ученицы мне отдать…

Как же давно это было! Каким важным тогда казалось! А сейчас даже Калокир не понимает, о чем она, смотрит озадаченно.

– Теперь мне, такой немощной и израненной, в Доростол не попасть, – облизнув потрескавшиеся губы, глухо произнесла Малфрида. – А вот если у тебя получится, передай князю, что, когда я вновь обрела чародейство, открылось мне грядущее. И стало мне ведомо, что грозит Святославу. Не Цимисхия с его воинством надо опасаться князю. С ним он вскоре договорится. Беда будет от хана Кури! Вот это и передай слово в слово.

Они надолго умолкли. Под навесом становилось сумрачно, солнце садилось, звенели трели птиц, провожающих светило. Майский вечер был тих и напоен ароматами. Неожиданно к ним заглянул один из углежогов – лицо в саже, борода клочьями, – окинул взглядом Калокира и израненную женщину и вышел, поняв, что не до него сейчас этим двоим. Откуда-то доносился негромкий голос Невены: она беседовала с женами углежогов у костра. Голос был спокойный, в какой-то миг даже рассмеялась чему-то.

– Когда идешь к русам? – спросила чародейка после долгого молчания.

– Сейчас и пойду. Что тянуть? Пока доберусь, уже стемнеет. Я знаю, когда в лагере Цимисхия перекличка и когда трубят отбой. Как все затихнет – и попробую.

– Пусть хранят тебя боги, Калокир, – произнесла Малфрида. – Пусть хоть они берегут тебя… если ты в своего Распятого не веришь!

– Я сам справлюсь, – улыбнулся Калокир.

И сообщил, что смог раздобыть для них с Невеной кобылу. Неважная лошаденка, но они смогут уехать. Куда? Пока пусть Невена ей помогает, он немало серебра передал болгарке, где-нибудь смогут устроиться. А потом… Малфрида всегда была дерзкой и смелой, она придумает…

Он встал, а Малфрида невольно подалась вслед за ним:

– Калокир!

И протянула руку. Рука была в повязках, боялась, не коснется, побрезгует, но он мягко взял ее в свои ладони. Потом склонился, коснулся губами повязок, замер на миг.

– Всегда тебя помнить буду. А если жив останусь… отыщу, где бы ты ни была!

И ушел. Только силуэт его еще раз мелькнул в сумерках да послышались легкие удаляющиеся шаги.

Когда Невена принесла ведьме целительное питье, та лежала, содрогаясь от плача. Так хотелось верить, что и впрямь все сбудется, что найдет ее ромей Калокир… Она будет ждать. Ибо никто ей больше не нужен. Только он.