Глава 7
Странная деревня

А ночью случилось происшествие. Уже после Первуша, по размышлении, понял – сам виноват. На торгу товар выбирал, за людьми вокруг не следил. Да, видно, попался лихой человек, увидел, что звонкой монетой за покупки рассчитывается. Проследил, куда направляется. Первуша же, довольный покупками да подарком купеческим, к хутору бежал, ног под собой не чуя. Обернулся бы хоть разок, глядишь – от беды уберегся.

Засиделись немного вечером Первуша и Купава, уснули крепко. А под утро девчонка Первушу толкает. Сон самый сладкий, спросонья никак не поймет, что от него хотят.

– Первуша, да проснись!

– А? – вскинулся юноша.

– Тише. Мне кажется, ходит вокруг избы кто-то.

– Может, медведь на пасеку забрался медку отведать?

– Да окстись! Разве медведи разговаривать умеют?

Первуша к окошку подскочил, прислушался. В самом деле – шаги слышны, говорок тихий. Двое точно, а может, трое. Дверь в избу всегда на ночь Первуша сам запирал, о нежити помятуя. И дверь дебелая, только топором рубить, да и то не скоро получится. Купава рядом встала. Первуша шепчет:

– За медом пришли?

– Борти перевернуть могут, соты унести. А пчелиный рой так и останется.

– Надо разобраться!

Первуша одеваться стал. Купава в руку его вцепилась:

– Не ходи, недобрые люди пожаловали.

– Как это – не ходи? Если им отпор не дать, они в другие дни пожалуют, как к себе домой.

Купава уже губы кусала, сожалея, что Первушу разбудила. Он оделся, посох взял, к двери подошел.

– Я выйду, а ты дверь сразу запри.

– Оставлю открытой, вдруг тебе схорониться надо будет?

– Слушай, что мужчина говорит, я все-таки старший.

– Ладно, как скажешь.

Первуша дубовый запор отодвинул, вышел на крыльцо, дверь прикрыл. С удовлетворением услышал, как запор задвинулся. Послушалась все-таки. На ногах у него поршни, в них ступать абсолютно бесшумно, заячий мех все звуки гасит. У амбара две тени, что-то складывают в сумраке в мешки. Первуша подкрался да, размахнувшись, одного ночного татя по голове огрел, сильно, не жалея. Ударенный так и упал. Второй отшатнулся было в испуге, потом увидел, что хозяин один. Ощерившись, кривой нож из-за ремня выхватил. Думал – в руках у Первуши палка простая. Лезвие поблескивает под луной зловеще.

Первуша нападения ждать не стал. Взмахнул посохом, ударил по предплечью, нож вылетел. Вторым ударом – тычком под дых, как копьем. Мужчина согнулся, воздух ртом хватает, сипит. А Первуша давай его охаживать по самым болезненным местам – по голени, по пяткам да по ключицам. Взвыл мужик дурным голосом. А сам виноват, непрошеным гостем заявился да не с добрыми намерениями. Отдубасил Первуша татя до полного бесчувствия. Когда тать шевелиться перестал и стонать, Первуша мешки развязал. А в них все, что на торгу выменяно на мед. Вот же ублюдки! Здоровые лбы, работать надо в поте лица, а не сирот грабить. Обозлился Первуша сильно. В амбаре длинную веревку нашел. Два куска отрезал, руки татям связал, потом к дубу тела подтащил. Веревку через сук перебросил. По Ярославовой «Правде» казнить он их мог без суда, застав на месте преступления. Казнить не собирался – попугать изрядно, чтобы урок дать.

На концах веревки петли завязал, на шею татям набросил. Сам рядом уселся, ждать, когда в себя придут любители легкой наживы. Время шло, а тати не шевелились. Первуше надоело ожидание, за ведром сходил. Из-за двери, услышав знакомые шаги, голос Купавы послышался:

– Первуша, ты ли?

– Я. Не беспокойся, все хорошо, татей связал я. Узнать хочу, кто такие.

– Отпустил бы ты их с Богом.

– Не, урок преподам, пусть дорогу сюда забудут. Ты печь топи, кашу готовь.

Сам ведро воды в ручье набрал, щедро плеснул на лица татей. Вздрогнули, в себя пришли.

– С пробуждением вас, голубчики, – ехидно сказал Первуша. – По шерсть пошли, да сами стрижены оказались!

– Эй, парень! Ты что собрался делать? – встревожился один.

Тать видел пеньковую веревку на шее у другого и на своей шее ощупал грубую пеньку.

– А что с татями ночными на Руси делают? И все честно, по «Правде».

– Погоди, давай миром решим, – вступил в переговоры второй.

Как раз он с ножом на Первушу кинуться собирался.

– А разве в чужой монастырь со своим уставом ходят? Ты с ножом ко мне в незваные гости пришел. Жизнь мою забрать пришел, так будь готов к тому, что я твою заберу.

– Погоди, не торопись. У меня в мошне деньга бренчит. Забери и отпусти.

– Мне неправедно нажитые деньги не надобны. Если возьму – чем я лучше вас буду? А вздерну, люди спасибо скажут.

– Тайну откроем – обогатишься.

– Враки. Если бы ты мог, сам обогатился. А ты еду воруешь, стало быть, жизнь твоя ломаного гроша не стоит.

– Деревня есть. Избы целы, люди. Только люди те застыли, не шевелятся. Сказывают – ночью оживают.

– Кто сказывает?

Тати переглянулись, ответа не дают. Первуша ногой одного пнул, другого:

– Поднимайтесь. Сейчас вешать буду, время только отнимаете.

Заголосили тати, в угрозу поверили. Кому умирать охота, когда зелень вокруг, птички поют – лепота!

– Не бери грех на душу. Отдай сельскому старосте.

– Неуж подельник? Думаете – отпустит?

– Лучше в узилище или в каменоломне, чем на суку висеть.

Первуша подумал немного. В самом деле, лучше в село отвести. Старосте с рук на руки сдать. Тот наверняка на княжий суд отвезет. Как князь решит, так тому и быть. Шагнул к татям, за веревку взялся. Они подумали – петли на шеях затягивать будет. Один зачастил:

– Про деревню не врали. Сам видел, только страшно там, убег я.

– Где? Как называется?

– Марьины Колодцы, отсель на закатную сторону верст пять.

– К старосте отведу, ежели скажете, кто на сей хутор навел.

– Ты сам. Башмаки новые, на торгу денежкой расплачивался, подумали, не беден. Следом пошли. А не выходил бы ты, так и ушли бы тихо с добычей.

– Вон что!

Злость захлестнула Первушу. На татей, на свою неосторожность, беспечность. Схватил посох и давай охаживать. Мужики в голос кричать. Стоя с петлей на шее не увернешься. Славно поколотил, самого пот пробил. Мужики уже не кричат, только стонут. Первуша посох оставил, присел устало. Отдохнув чуток, выдернул у каждого из головы по длинному волосу, узлом завязал, прочитал наговор на порчу. Потом петли с шеи каждого снял. Тати так и рухнули на траву. А Первуша им:

– Вернетесь если, предупреждаю – оба ослепнете навсегда. Наговор мой крепкий, никто снять не сможет. А теперь скройтесь с моих глаз, пока не передумал.

Оба татя, поддерживая друг друга, пошатываясь, двинулись по тропинке. Первуша им в спины крикнул:

– И приятелям своим накажите хутор стороной обходить, ибо кара жестокой будет, никто живьем не вернется.

Мужики, хоть еле держались, шаг ускорили. Ох, все тело у обоих болит, теперь не скоро о преступном ремесле вспомнят. Первуша задумался. Правильно ли поступил? Одобрил бы его поступок Коляда, если бы жив был? Пожалуй, не бил бы так сильно, но наказал бы по-другому, это точно. Нельзя обиды спускать, от этого беды множатся.

Первуша в дверь избы постучал:

– Купава, это я, все хорошо, тати ушли, миловал я их. Каша готова?

Дверь открылась.

– Немного подождать надо, не поспела.

– Я в амбар, надо мешки разобрать. Представляешь, наши запасы унести хотели.

Первуша мешки затащил в амбар, по полкам разложил. Надо на амбарную дверь замок ставить, сейчас она палочкой подперта, больше от ветра, да чтобы живность не забрела. Не эти, так другие недобрые люди наведаться могут. В долгий ящик откладывать не стал. Подумавши, припомнив увиденное ранее, сделал запор хитрый: на деревянной оси качающаяся толстая плашка вроде коромысла. На верх двери от нее тонкая бечевка. Потянешь, дверь откроется, отпустишь – под собственным весом коромысло опускается, концы за проем дверной заходят. В темноте, да и днем, кто не знает, петельку веревочную и не углядишь.

Купаву позвал, показал и объяснил, как запором дверным пользоваться. Иначе без харчей остаться можно. Как их раньше не обокрали, когда на торг ходили? Хутор вообще без пригляда оставался. Да и уйди он по делам, что с непрошеными гостями Купава сделать сможет? Защитника надо, собаку. Взять щенком, тогда хозяину за кормежку и будку собачью верна будет. Человек продать и предать может, а собака хозяина – никогда. А только где щенка взять? На торгу у селян поспрашивать надо.

За хозяйственными хлопотами время пролетело, завтракать сели. Купава кусочки получше подкладывает.

– Ты что суетишься? – заметил Первуша.

– Как же? Защитник в доме. Не думала я, что отважишься выйти ночью один, да против двоих мужиков. У них ножи могли быть или кистени, дубины.

Про нож у татя Первуша благоразумно умолчал, зачем волновать? А из головы не выходили слова про странную деревню. Тать ее назвал – Марьины Колодцы. Коляда о таком не рассказывал. Тать соврал или Коляда не знал? Первуша сам решил проверить. Время раннее, пять верст туда, столько же назад, там осмотрится. До вечера вполне обернуться успеет. Взял посох, Купаву предупредил:

– К вечеру вернусь!

Шагалось легко, весь груз – только посох. Плохо, что направление приблизительное. Однако набрел на дорогу. Когда-то наезженная, аж колеи набиты от тележных колес. А ноне травой поросла, поскольку движения давно не было. Первуше интересно. Неужто деревню никто не посещает? Или вымерла вся? Побаивался нескольких моментов – не чума ли в деревне либо другая напасть? Но не зря говорят, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

Деревня открылась неожиданно. Выбрался из леса, а деревня – как на ладони. Невелика, одна улица в два десятка домов. Причем избы крепкие, дебелые, каждое хозяйство забором огорожено. На задних дворах амбары с поверхом, что не часто увидишь, бани, коровники и птичники. И сразу понятно, почему в названии слово «колодцы». Не вороты стоят, а «журавли-качалки». Постоял немного, присматриваясь и прислушиваясь.

День в разгаре, люди должны ходить, куры и гуси расхаживать, свиньи в грязи купаться. И вся скотина должна мычать, хрюкать, кукарекать. Но тишина гнетущая, пожалуй, даже мертвая. По спине холодок пробежал, и чувство опасности возникло. Захотелось развернуться и уйти восвояси. Пересилил себя, к деревне пошел. У первого же хозяйства в ворота постучал, покричал. Безответно. Калитку толкнул – распахнулась. Еще раз покричал, чтобы за татя хозяева не приняли. А в душе тревога нарастала, страх появился. Открыл дверь в избу и замер. В сенях мужик стоит. Одет-обут, застыл неподвижно, как статуя. Первуша сразу понял – не мертвый он, глаза открыты, поблескивают, кожа чистая, нет трупных пятен, следов разложения, как и запаха соответствующего. Окликнул хозяина:

– Спишь или худо стало?

Мужик не ответил, не шевельнулся, голову в его сторону не повернул. Первуша руку хозяина потрогал. Прохладноватая, но не ледяная, какая у мертвецов бывает. Показалось – слегка дернулась. Обошел его, в избу вошел. А тут картина еще похлеще. Хозяйка в сарафане у печи стоит, на ухват оперлась, в сторону стола смотрит. За столом двое деток сидят, в руках ложки, к чугунку в центре стола тянутся. Но все замерли в движении. Как будто приказ кто-то неведомый отдал, как в детской игре «замри-отомри». Только сейчас не игрушки. Первуша до женщины дотронулся, до детей, потом до чугунка. И руку отдернул. Чугунок теплый, как недавно из печи вынули. А только в печи огня нет и сама печь холодная. Единственными звуками в избе были его, Первуши, шаги да поскрипывание половиц. В бедных избах полы земляные, в зажиточных – из струганых досок. Первуша не трогал ничего, не открывал сундуки. Выбрался во двор, прошел в коровник. Здесь еще удивительнее. Рядом с коровой – молодая женщина, обликом на хозяйку похожа, наверное сестра. Под выменем подойник стоит, наполовину молоком полон. Не мертвы, не шевелятся. Еще в два хозяйства зашел, и везде картина одинаковая. Никогда не слышал о таком и тем более не видел. Очень странно. А главное – ни одной мысли нет: что произошло и как исправить. Болезнь неведомая? Так люди и животные лежали бы. А то некоторые шагали, одна нога в воздухе висит, положение неустойчивое. Но не падают, хоть и должны. Надо на хутор возвращаться. Зашел в лес, разделся донага, одежду вытряхнул. Потом нашел куст полыни, сорвал несколько листков, обтерся. Если лихоманка какая, должно помочь. Вернулся раньше, чем солнце садиться стало, в глубокой задумчивости.

Купава с расспросами не приставала. Захочет Первуша – сам расскажет. Поужинали в молчании. Как стемнело, Купава на лежанку печи забралась. С тех пор как печь топить стали, Купава там спала. Лежанка широкая, тепло от печи до утра держится. Первуша на полати улегся. Уснуть долго не мог, перед глазами стояла странная деревня. Не сонная, как если бы кто-то опоил зельем. Тогда бы понятно было. Опыта не было, случай трудный. Эх, посоветоваться бы с Колядой. Вертелся до полуночи, решил с утра, пока Купава будет занята на пасеке, прибегнуть к помощи Вещей книги. А если и она не сможет помочь, тогда обратится к духам рода. В борьбе с вороньим царем Калимом они здорово помогли. По мелочам тревожить дух предков не стоит, но люди в Марьиных Колодцах вовсе не мелочь.

Утром, после завтрака, с нетерпением ждал, пока Купава на пасеку уйдет. При ней задействовать Вещую книгу нельзя. Сочтет колдуном, чернокнижником. А отношение к ним на Руси известное: либо в кандалы, либо извести под корень. Открыл сундук, оставшийся от отца Купавы, достал обе книги. Библию огладил по кожаному окладу, в сторону отложил. С волнением взял в руки Вещую книгу. Прочитал наговор, сосредоточился мысленно, повторил несколько раз: «Марьины Колодцы». Книгу открыл, на странице появилось изображение. Первуша сразу узнал деревню, где был давеча. С виду все нормально. Ходят люди, занимаются делами. Вот женщина дородная кормит кур зерном, мужик колет дрова. Дети играют в «пятнашки». Обычная сельская жизнь. Но вот в деревню въезжает возок, с него важно слазит какой-то мужчина, явно облеченный властью. То ли княжеский тиун, либо староста. Для небольших деревень, стоящих неподалеку, он назначался один. Вокруг него быстро собираются жители. Приезжий что-то говорит, размахивая руками. Наверняка нечто обидное либо предъявляет требования непомерные. Понять бы – что? Коляда мог понимать по губам. Но Первушу этим навыкам не научил.

– Рано тебе, – говаривал он.

А оказалось – уже никогда не научит. Изображение в книге есть, а о чем разговор – непонятно. Мужики словами приезжего явно возмущаться стали. Один так и вовсе с досады колпак с головы сорвал, на дорогу швырнул. И все вместе кричать стали – рты разинуты, глаза выпучены. Понятно – недовольны словами. Староста спорить не стал. Он один, мужиков много, в запале побить могут. Уселся в возок и был таков. Потом видение в книге дернулось. На странице тот же староста, только вечером, в избе. Свеча горит на столе. Мужик что-то читает, губами шевелит, потом какие-то тайные знаки руками делать стал. А уж когда свечу наклонил и капли расплавленного воска стали в чашу с водой капать, понятно стало – волхвует, колдовством непотребным занимается. Опять видение на странице дернулось. Та же деревня, только пустынная. А если и есть кто, застыли в нелепых позах. Ага, понятно стало, чьих рук дело. Страница белой сделалась, видение исчезло, Первуша книгу закрыл. Благодарен он Вещей книге, подсказку дает. Только где этот колдун обитает, кто таков и как с его чарами справиться?

Несколько дней он занимался хозяйственными делами – дров напилить, перевезти на тачке на хутор, наколоть, уложить в поленницу под навес. Расход дров на печь был большой, а еще раз в неделю баню топить надо. Пообвыкся на хуторе. Не хозяин он, не владелец. Купава собственница, от отца по наследству досталось. А он примак бесправный. Но обязанности как-то сами собой распределялись. Первуша мужскими делами занимался – дров запасти, баню протопить, воды наносить, подремонтировать то, что износилось. На амбаре крышу поправил из деревянных плашек, крыльцо у избы заново сделал. Купава пасекой занималась, поскольку навык имела, да женскими заботами – еду приготовить, постирать. Притерлись друг к другу, стали как брат и сестра.

Но Первуша, мужчина и старший, ответственность чувствовал. Началось с того, что хотел помощь оказать сироте да и уйти, а застрял надолго. И, положа руку на сердце, его такое положение устраивало. Есть крыша над головой, не надо выпрашивать кусок хлеба. Быть попрошайкой ему претило, не так его воспитывал Коляда.

После того как первый медосбор прошел, Первуша с туесками с медом в село отправился. Купава на хуторе осталась туески плести. Теплое время быстро пролетит, надо думать о запасах на зиму. Селянина летний день зимой кормит. Мед выгодно поменял на крупы и муку. Пока меной занимался, к нему мужик подошел:

– Не ты ли Первуша будешь?

– Он самый, угадал.

– Стало быть, ты купца Шемяку пользовал?

– Я, – не стал отпираться Первуша.

– Оголец мой надысь ногу подвернул, распухла, ходить не может. Не посмотришь?

– Отчего же? Веди.

Мужик впереди шел, дорогу к хозяйству показывая, за ним Первуша тачку толкал с провизией. На торгу оставлять нельзя, место бойкое, разные люди бывают. Большинство честные, но и лиходеи встречаются – кошель срезать либо скрасть чего-нибудь из товара. Мужик, как подошел к хозяйству, калитку открыл, помог тачку завести. Из собачьей будки сука щенная кинулась на Первушу.

– Ощенилась, на всех кидается, щенков защищает.

– Хм, как щенки подрастут, отдашь одного?

– Да хоть всех бери, куда мне пятеро? Топить собирался. Заходи.

Мужик дверь открыл, в избу пригласил. Потолки низкие, в избе сумрачно, оконца маленькие едва свет пропускают. На полатях малец лежит лет семи-восьми, в одной рубашонке. Стопа и сустав левой ноги распухли, посинели.

– Ты что же вчера меня не позвал, как случилось все?

– Думал – пройдет.

Первуша осторожно ощупал ногу. Вывих, это точно, вправлять надо.

– Холстину надо, узкими полосами. Лед на ногу вчера еще приложить следовало.

– Откуда я знал? Не знахарь, чай.

Первуше такой вывих под приглядом Коляды вправлять уже приходилось. Сустав у мальчонки прощупал, прицениваясь, как ловчее вправить. Дернул стопу на себя, да с поворотом. Щелчок, и сустав на место встал. Мальчонка закричал от боли.

– Все, все, сустав на место встал, сейчас полегче будет.

Хозяин принес длинные узкие полосы холстины. Первуша туго обмотал сустав.

– Придется несколько дней полежать. Я еще зайду.

– Благодарствую, – поклонился хозяин.

Уже во дворе сказал:

– Маслицем не побрезгуешь? Сам давил, духовитое.

Первуша перенял принципы Коляды. Сам ничего не выпрашивал, но если давали за труд – не отказывался. Принял из рук хозяина горшочек с конопляным маслом, в тачку поставил. Все прибыток в хозяйстве. Уже уходить собрался, как вспомнил:

– Подскажи, хозяин. Не в вашем ли селе мужик живет? Борода окладистая, черная, роста среднего, тощеват. Возок пегой лошадью запряжен.

– В селе такая масть только у двух хозяев. У Гришки-печника мерин-двухлетка, а кобыла у Хована-ключника. Так Гришка бугай здоровый, мешок с каменьями поднимает играючи. Хован тощеват. А что приключилось-то?

– Кнутом огрел на мосту. Я только лошадь успел приметить. А лица мужика толком не разглядел, он спиной повернулся.

– Тогда точно Хован. Зол, злопамятен, исподтишка напакостить способен. Ключник он, помощник тиуна.

Тиуном при князе был сборщик податей, а ключники – доверенные лица тиуна, хранившие в амбаре собранные продукты. Деньги-то тиун сразу с собой забирал, а обоз присылали, когда амбар полон был. Да для сохранности еще княжих дружинника придет два-три.

– А проживает где?

– Вторая изба от торга. Да ты никак отомстить ему хочешь? Не советую. Один живет, бобылем. Во дворе кобель злой, весь в хозяина, и ростом едва не с жеребенка. А главное…

Хозяин наклонился к уху Первуши, хотя во дворе не было никого, подслушать не могли.

– …все, на кого злобу Хован затаил, плохо кончали. Кто утонул, как рыбак Плехан, кого падучая бить стала, как плотника Рогдая, у женки Румяны бесплодие приключилось. Боятся его люди, глаз у него недобрый, черный.

– Вон как! Ну, до свидания скорого. Про щенка не забудь.

– Лучшего отберу.

Пока тачку к хутору толкал Первуша, о Ховане думал. Не глаз у него черный, а душа – завистливая, злобная. Скорее всего, чернокнижник, да еще покровительством княжеского тиуна пользуется. Против Хована осторожно действовать надо, каждый шаг продумывать. Еще не известно, насколько силен в магии Хован. Если сильнее Первуши, то быть беде. И не столько о себе беспокоился юноша, сколько о Купаве. Будет промашка с его стороны, чародей злобный на Первушу и Купаву морок напустить может, как на жителей Марьиных Колодцев.

Через несколько дней Первуша снова в село отправился. Мед на провизию поменять, огольца проведать, а еще щенка забрать. На хуторе охранник нужен. Собаки быстро растут, даже если маленькой собачонкой получится, голос подаст, Первушу разбудит.

За полдня мед в туесках на продукты поменял: два мешка крупы – пшено и гречка. По осени, по холодам, селяне скот забивать станут. Тогда придет пора мяса прикупить, сала. Сало засолить, а мясо закоптить, тогда зимой не испортится. А еще рыбки бы засолить бочку, но она тоже жирок к осени нагуляет, сейчас тощевата. К избе огольца направился. Хозяин – Ивар, во дворе у кучи репы сидит, чистит. Молодая репа сладкая, вкусная. А полежит, так парить можно, мягкая получается, не хуже тыквы по вкусу.

Первуша с хозяином поздоровался. Тот встал, ответил. Приветствовать гостя сидя – признак неуважения.

– Где наследник?

– С ногой все хорошо. На огороде с мамкой горох собирает.

– Ну слава богу!

– Щенка я тебе отобрал, лапы толстые, резвый. Добрый пес вырастет.

– Беру.

Хозяин вытащил из закутка щенка. Недели две ему, смешной, толстенький. Первуша его в руки взял, щенок тут же в лицо его лизнул. Ивар засмеялся:

– Хозяином тебя признал. Первое время в сенях держи, мал он еще. А подрастет – будку сколоти. У каждой скотины во дворе свое жилье быть должно, укрытие от непогоды.

– Сделаю. А как звать-то?

– Да никак пока. Сам и назови.

Первуша откланялся. Щенка в тачку посадил. В руке держать, так обе руки ему нужны, у тачки две ручки. Да и мал щенок, отстанет. Пока шел к хутору, кличку щенку придумал – Пострел. Стало быть – юркий, шустрый.

Купава щенку обрадовалась, потискала его, посюсюкала:

– Ой, какой хорошенький! Как звать?

– Пострел. Месячишко подержать его в сенях надо, пока не подрастет. А потом в будку определим, я сколочу.

Первуша продукты в амбар определил. На зиму на двоих – еще маловато, так медосбор не кончился еще, а второй в августе будет.

Немного меда себе оставить надо. А щенок под ногами так и вертится. Ему бы молочка сейчас, маленький совсем. А на хуторе ни козы, ни коровы. Рогатая скотина дорого стоит – рубль, а то и больше, а где взять такие деньги?

Следующим днем стал подбирать материал для будки. С досками не просто, дорого стоят. Каждое бревно вручную лучковыми пилами вдоль распускали. Доски шероховатые выходили и дорогие. Для полов деревянных их рубанком строгали, только позволить себе такие могли немногие. Потому подобрал горбыль, будку из двух слоев делал, чтобы не продувало и не промокала крыша. У амбара поставил, так щенок сразу облюбовал, внутрь забрался.

– Ты погоди, я тебе кошму войлочную брошу, тогда и заселяться будешь, – пошутил Первуша.

Хоть и делами занимался, а все думки о чернокнижнике Ховане. Что за хитрое и доселе невиданное чародейство применил ключник, а главное – как с ним или его магией справиться?

Следующим днем Первуша снова на торг, как всегда – с тачкой, в которой туески с медом для мены. Товар свой на муку поменял да небольшой горшочек перца у заезжего купца. Вышел с торга, тачку перед собой толкая, а перед ним на возке Хован. Остановился, вперился взглядом:

– Чьих будешь? Почему не знаю?

– Я не холоп, не поденный и не черный, не закуп, а свободный человек. И тебя тоже не знаю, назовись.

Поденный – селянин на княжьих землях, а черный – селянин, приписанный к монастырю. Причем таких много было.

– Ключник я, именем Хован, – важно ответил мужчина.

– А меня Худаней звать.

Хован хмыкнул, ни слова в ответ не сказал, окинул Первушу презрительным взглядом и тронул вожжи.

– Но, мелкая!

Вот и состоялась первая встреча. Сильно не понравился Первуше Хован. И вроде бы – обоюдная неприязнь. Первуша перед ключником шапку не ломал, вел себя независимо. А Хован привык к почету и уважению. Первуша, пока к хутору шел, снова решил прибегнуть к духу предков. Второй раз в жизни, так нужда великая и не для себя старался, вся деревня мучается. И кто-то должен исправить несправедливость.

Обернулся – осмотрелся по сторонам, никого. Да и кто ходит на хутор? Один раз были гости непрошеные, ночные. Тем не менее тачку в кусты закатил, начал призывать духов рода своего:

Глаза закрыл, прислонясь к сосне. Перед глазами сразу видение. Полупрозрачные бородатые духи предков племени его. Первуша мысленно поздоровался учтиво.

– И мы приветствуем славного потомка Рода. В чем нужда, вьюноша?

– Чародей злобный есть, именем Хован. Подозреваю – чернокнижник. Волхвою черной, недоброй морок на все живое в деревне Марьины Колодцы напустил. И морок необычный, все застыли недвижимо – собаки, скот, люди. Как подступиться к злодею, морок снять?

– Трудную ты задачу задал, отрок. Хоть и духи мы, видим невидимое, людскому глазу недоступное, а сами не сталкивались с подобным. Если и волшба черная, так с книг иноземных, какие у персов или индусов в чести. Подумать, посоветоваться надо, времени много пройти может – день, два, а то и седмица. Ты же тем временем заговор-оберег сочти от Хована. Все спокойнее будет. И про Купаву, что сестрой к сердцу принял, не забудь. Коли Хован злобный, тебя одолеть не сможет, то ей пакость сделает, через нее тебя уязвит.

– Понял, сделаю, благодарен вам.

– Потом благодарить будешь, когда людям поможешь, а Хована изведешь.

Видение исчезло. Первуша глаза открыл, тряхнул головой. Духи-то рядом, а не видно и не слышно. Зато сами все видят и слышат. И только посвященные в таинство общаться с ними могут. Ах, какой Коляда все же молодец, дал бесценные знания!

Не сходя с места, Первуша заговор-оберег стал читать:

Заклинание большое, длинное. И сбиться нельзя, иначе действовать не будет. Не сбился, закончил:

– Да будет так, как речено! Гой!

Перевел дыхание. Все упомнил, свое имя и Купавы упомянул, теперь под защитой древних богов и он и названная сестра его. На хутор возвращался в приподнятом настроении. А тут гости – женщина с подростком.

– Не ты ли Первуша-знахарь?

– Он самый. Какая беда стряслась?

– Сыночка привела. Седмицы три назад испужался сильно, свора собак на него налетела, едва не покусали. Хорошо – сосед палкой разогнал. С тех пор заикаться стал и глаз дергается.

– Не глаз, а веко.

Тик у подростка Первуша уже сам заметил, пока женщина говорила.

– Ну да, ну да! Меня Ивар прислал, говорит – ты сыну ногу поправил.

– Было дело. Ты здесь посиди, изба-то у нас об одной комнате. Нельзя, чтобы мешали. А ты со мной идешь, – обратился Первуша к подростку.

Тот моложе Первуши всего года на три, щуплый. Болезнь его от испуга. Бабки в деревнях испуг отливают водой, но пустое это. Коляда лучшему способу учил, показывал не раз. Поэтому Первуша смело к делу приступил. Паренька на лавке уложил, стал бубнить монотонно. Паренек, именем Ефим, глаза закрыл, да и уснул крепко. Первуша тут же внушать ему стал, что болезнь его от испуга.

– Нет уже тех собак, и бояться нечего. После наговора страхи твои уйдут бесследно, как и заикание. Слышишь ли ты меня, Ефим?

– Слышу, – тягуче, в полусне, ответил паренек.

– Болезнь твоя внутри сидит, сейчас изгоню!

Забормотал заклинание, но так, чтобы Ефим слышал. Внушение в данном случае и есть главное снадобье.

– Болезнь-кручина через рот и нос выходит. Дыши редко и глубоко. Я вижу, как серым облаком исходит она от тебя. Душа твоя очищается. Чувствуешь, как теплеют ноги?

– Чую, – прошептал Ефим.

– Тепло по телу растекается, к рукам приливает, в животе благость. Теперь я считать буду. На счет три проснешься здоровым. Раз! Дыхание ровное, голова светлая. Два! Чувствуешь себя хорошо отдохнувшим и полностью здоровым. Три! Открой глаза, просыпайся, вставай.

Парень медленно поднялся с лавки.

– Ой! А глаз не дергается!

– И не заикаешься, хорошо говоришь. Я же обещал тебе болезнь изгнать. И обещание сдержал, как видишь. Иди к матери, порадуй!

Ефим выскочил из избы, Первуша следом. Ефим мать обнял:

– Все хорошо у меня, матушка!

– Вот и славно. Первуша-знахарь, ты рыбкой и сметаной не побрезгуешь ли? Все свежее!

– Возьму, отчего нет, коли от чистого сердца.

Женщина отдала крынку сметаны и большого карася, завернутого в лопух. Карась потрошеный, солью слегка присыпан.

– Купава! – позвал Первуша. – Рыбка у нас. Пожарить бы, да со сметаной.

А щенок под ногами вертится, сметану учуял. Коту была бы ближе к сердцу рыба. Первуша в глиняную миску сметаны налил, на землю поставил. Щенок так и припал, чавкает жадно.

Обед сегодня знатный вышел. Щи, да карась со сметаной, да сыто со свежим медом под пшеничный каравай. Первуша почувствовал, что жизнь налаживается. Давненько так не ел. Когда еще с Колядой жил, да и то не всегда. Чаще одним блюдом довольствовались. Купава тоже довольна. Не зря холодной и голодной зимой перед образами стояла, молилась о том, чтобы спас ее Господь от смерти голодной, мечтала в семью попасть. Есть же у нее родня дальняя? Сколько случаев знала, когда сиротку к себе родня брала, в семью. И хутор бросать с ульями жалко было. Видно, услышал Господь ее молитвы. Вон какого парня в помощь послал. И хозяйственный, и знахарь, и разумен не по годам. Одно плохо – мала она, годами не вышла для замужества. Пугало то, что в селе положит глаз на какую-нибудь девицу, женится. Думать об этом не хотелось, но дурные мысли сами в голову лезли.

Первуша в амбар направился. Надобно счесть запасы. Острым писалом на бересте царапал, сколько и чего есть. Выходило – мукой до следующего урожая уже обеспечены, это если и ржаную считать. Крупой – пшеном, гречей, горохом – наполовину. Соли и перца хватит. А вот масла мало, рыбы и мяса совсем нет. Хороший хозяин всегда знать должен свои запасы. Зима, она спросит жестко. Вернувшись в избу, спросил у Купавы:

– У тебя валенки, шубейка или охабень есть?

– Были. Слегка малы в зиму были, а на следующую и вовсе не натяну.

Так, уже есть чем заняться. У самого тоже теплых вещей нет. Полушубок нужен овчинный, на осень – сапоги, на зиму валенки. И на все деньги потребны, которых нет. Грешным делом подумал – клады поискать с помощью лозы. Только даром они не достаются. Каждый клад заговорен, дух его охраняет, что-то взамен потребует. Не знаючи, можно и жизнь потерять, потому как неправедные это деньги, не тобой заработаны, потом и кровавыми мозолями.

Следующие несколько дней, к удивлению Первуши, к нему на хутор приходили болящие. Кому грыжу поправил, кому спину, а молодице зуб заговорил. И каждый рассчитывался натурой – горшочком сметаны или масла, связкой чеснока или вяленой рыбки. Первуша рад был. Все польза людям и прибыль. Молва о молодом, но толковом знахаре по селу прошла, окрестным деревням. Когда страдальцев с утра не было, он на торг отправлялся, мед менять надо, запасы пополнять.

Дней десять прошло, как он к духам предков-радимичей обращался за помощью. Подумалось уже – забыли или ничем помочь не могут, уж больно морок, что Хован напустил на деревню, редкий. Обратно с торга шел, довольный меной. Как же, на туески с медом выменял заячий треух и шерстяные носки две пары. Как раз себе и Купаве. А еще полмешка чечевицы для похлебки и несколько гвоздей. Железо дорогое было, но и без гвоздей никуда. Где можно – деревянными шпунтами обходился. Петли бы еще кожаные на дверях заменить на железные, надежные и прочные.

А по дороге, когда до хутора немного осталось, голос в голове. От неожиданности Первуша остановился. В первый раз с ним такое. Коляда говорил, что у блаженных да юродивых так бывает. Слышат в голове голоса чужие, о том вещают. И предсказания их зачастую точные, сбываются. Коляда объяснял – голосами в голове духи с земным миром, с людьми общаются. Только не все смертные слышать могут – избранные.

К юродивым и блаженным Первуша причислять себя не хотел. Видел в Ельце у храма юродивого. Через дыры в рубище голое грязное тело видно, из приоткрытого рта слюна на неопрятную бороду капает. Да еще веригами – железной цепью – себя по спине охаживает. А уж что косноязычно бормочет, никто понять не в силах. В общем – образ скорее отталкивающий, на прорицателя никак не похож.

Что скрывать, немного испугался. Но голос сразу успокоил: «С тобой духи предков общаться желают. Зайди в укромное место».

Первуша поторопился исполнить. С тропинки в сторону свернул, отошел подальше в лес, чтобы случайно гости не увидели, на хутор к знахарю направляющиеся. На землю сел, о дерево оперся для удобства. Плохо, что торопился, к осине припал. Скверное дерево, из всего живого силы тянет, не то что дуб или сосна. Те силу земных соков дают, сильнее делают.

Глаза прикрыл, стал духов предков призывать. Не успел несколько слов мысленно произнести, как появились старцы.

– Задал ты нам задачу, Первуша. Кое-какие подсказки в помощь нашлись. Подсмотрели книги его колдовские, поклонник Заратустры он ярый.

О таком учении Первуша слышал в первый раз.

– Если попроще – огнепоклонник. Учение странное, у нас на Руси последователей его по пальцам счесть можно. И как он морок необычный навел, никто не знает. Однако удалось пообщаться… ну тебе лучше не знать. Так вот – погибнет твой чернокнижник, и морок тут же спадет. Напустить на него порчу, наложить заклятие не получится, магия у него необычная. По возрасту смерти ждать долго, сам к тому времени состаришься.

– И грех на душу брать неохота. Спросится потом, – кивнул Первуша.

– Но есть то, от чего защиты у Хована нет, – змея ядовитая. От гадов ползучих у него защиты никакой.

– Змею в избу подбросить, а лучше сразу несколько, чтобы наверняка?

– Мы помогли, подсказали, а дальше решать тебе. Мы только духи, над материальным не властны.

– И на том низкий поклон и благодарность великая.

– Не забудь – пес у него в хозяйстве. Злобен, чужака не подпустит. Ты уж заклинаниями его утихомирь. Хован-то упустил этот момент.

– Спасибо!

Видение духов исчезло, в голове просветлело. И облегчение Первуша почувствовал. Знает он теперь способ, как со злом справиться. Гадюк ядовитых полно в лесах, вон сколько выползков видел. Это когда змея шкуру меняет, выползая из старой. Как человек тулуп сбрасывает. Не самый сильный яд у нее, да Хован чувствителен к нему. А уж помрет от укуса ядовитого гада или нет – на все воля Божья!

Пообедали с Купавой вместе после трудов. Уже традиция сложилась, кушать только вместе. Тогда какая-то общность чувствовалась, как семья. Один другого за два месяца совместного житья с полуслова понимал. После обеда Первуша спросил у названой сестры:

– У тебя мешка не найдется? Но только чтобы целый, без дырок.

– Есть в сундуке. Могу дать, если вернешь.

– Не уверен.

Купава подумала, но сундук открыла, мешок отдала. Скорее всего, в нем раньше хранили ценные носильные вещи. А Первуше он нужен для сбора змей. Хотя…

– Если жалко, сплети мне ивовую корзинку, только обязательно с крышкой.

– Завтра к вечеру тебя устроит?

– Вполне, – кивнул юноша.

В оставшееся время сделал две рогулины из веток, своего рода инструменты для ловли змей. Не голыми же руками их хватать? Начал место вспоминать, где видел их. Чаще ужи встречались, твари совсем безобидные. Но народ при виде их старался забить пресмыкающихся палками. Ну не любили на Руси гадов. Больше всего встречались они у болот. Болотные гадюки небольшие, но яд их силен. А болото – как столовая и дом для змей, поскольку лягушек в изобилии, вода прогревается быстро, в тине и камышах спрятаться легко. Но Первуша решил искать лесных гадюк, так самому проще уцелеть.

С утра болящие пришли, пришлось время уделить. Зато один кошму войлочную за услуги отдал. Первуша кошму на полати бросил, отсек по размеру. На кошме спать мягко, Купава довольна будет. Не пуховая перина, но и не матрац, набитый сеном, как сейчас. А остатками кошмы собачью будку изнутри обил. Себе смастерить что-нибудь из кусочков не получится, а в будку – в самый раз. Только закончил работу, щенок в будку влез. Обнюхал деловито, клубком в углу свернулся. Ага, понял – его дом.

Первуша на разведку в лес отправился. Корзинки нет пока, но место приглядеть надо. За половину дня обнаружил три места, где змеи грелись на солнце. Приблизился, чтобы рассмотреть. Точно – гадюки. Характерная зигзагообразная полоса по спине и кожа матовая. У ужа кожа блестит под солнцем и голова овальная, а не треугольная, как у ядовитых гадов. Причем все гадюки, которых видел, молодые еще, в локоть длиной. У таких яда мало. Взрослые змеи раза в полтора длиннее, и яд сильный. На обратном пути у ручья встретил щитомордника. Сам серый, а по спине крупные коричневые пятна. Взрослый уже, длиной изрядной, и тело толстое, а вот яд слабее гадючьего.

Следующим днем снова на торг в село отправился. И мед обменять, и хозяйство Хована осмотреть. Еще когда на торгу стоял, увидел, как на телеге Хован со двора выезжает. Собака его злобным лаем исходит, увидев через распахнутые ворота прохожих. Да на цепи сидит. Вероятно, на ночь ее хозяин выпускает. Стало быть – момент подгадывать надо, во двор змей выпускать бесполезно, через щели уползут. В избу подбросить – в самый раз. Первуша задумался, да покупатель о себе напомнил:

– Раздумал меняться или как? Онемел вроде?

– Буду. Что предлагаешь?

– Орехов лесных полмешка за туесок.

– Попробовать дай.

Первуша взял орех, потряс у уха. Слышно было, как ядро внутри о скорлупу стучит – высохло.

– Прошлогодние орехи-то!

Зубами раскусил скорлупу. Сам орех плотный, вылежался, вкус приятный, маслянистый.

– Меняем!

– А еще туесок за капусту отдашь?

– Два мешка капусты за туесок!

– По рукам!

Нагрузил Первуша полную тачку. Попросил знакомого за тачкой присмотреть. Не первый раз на торгу, уже шапочные знакомые появились.

Хозяйство Хована издали обошел. Изба крепкая, но без поверха. Вокруг владения забор высокий. На такой без лестницы или веревки с крюком или петлей не взобраться. Вдоль забора пошел. Двор большой, но сзади соседей нет, луг начинается. Первуша на ус мотает – ему сподручней. Щелку нашел, приник. Все как у людей – сарай, дровяник, амбар, только размеры крупные.

Ужель один со всем управляется? Самому дел невпроворот – печь истопить, еду немудрящую приготовить, постирать. Без помощника в доме худо. Со слов Ивара, хозяин бобылем живет. Хотя не холоп, мог бы себе бабенку найти. Либо неуживчив, что не позарился никто?

Кое-что полезное из обхода для себя вынес. Веревка нужна, а еще пса утихомирить. Если на цепи, до Первуши не дотянется, гавкать начнет. А голос громкий, Хован услышать может, вернуться.

Первуша, как к хутору тяжелую тачку толкал, вспоминал, как Коляда учил его собак усмирять. Несколько способов было. Первуше один нравился – заговором. Однако и недостаток есть. Действует вблизи и на всех собак сразу, в полсотни шагов, это точно.

Купава прибытку рада. Да еще и смотрит хитро. А из избы пахнет духовито.

– Никак пирог испекла или ватрушки?

– Угадал! Идем обедать. А это что в мешке?

– Орехи. Будет чем зимой заняться. Щелкай да сказки слушай.

– А ты знаешь?

– А то!

– Хочу, хочу, хочу!

– Сначала есть, сказки зимой или в непогоду.

Пироги со щавелем и ревенем; чтобы не кислили, сверху на начинке немного меда. После щей из крапивы да пареной репы сладкое к сыту в самый раз. Купава после еды на полати улеглась, которые Первуша кошмой застелил.

– Мягко, зимой тепло будет.

– Ну, в морозы лучшее место на печи, на лежанке.

– А я кошму туда перетащу. Ой, совсем забыла! Я же корзинку сплела. В сенях стоит.

Первуша двери в сени открыл.

– Да как же, забыла! А холстиной зачем прикрыла?

Корзинка была хороша. Сверху, над одной половинкой ее, открывающаяся крышечка, вторая половина глухая. Оно и лучше, змеи не выползут. И вытряхнуть их потом удобно.

По летнему времени солнце поздно садилось, а вставало рано, ночи короткие, скоро равноденствие, потом день укорачиваться начнет. Зиму Первуша не любил, слишком сильны были детские воспоминания, как в лесу едва не замерз, спасаясь от татар. Кабы не Коляда…

После завтрака рогульки прихватил, корзинку, в лес отправился. До полудня трех ползучих гадов изловил. Наловчился рогулькой на шею. Придавит, змея тело кольцами вьет, пасть бессильно разевает. Двумя пальцами ее чуть ниже головы хватает и хвостом вниз в корзину. Брать-то неприятно. Тело скользкое, холодное, брр! Решил – трех за глаза хватит. Вернулся на хутор, корзинку с гадами на полу в амбаре поставил.

– Купава, у нас веревка есть ли?

– А большая нужна?

– Две косые сажени, да покрепче. Верну в целости.

– Погодь маленько.

Нашла в сенях. Первуша подергал веревку пеньковую. Его вес выдержать должна. На конце петлю связал. Тын из заостренных вверху бревен у Хована. На острый конец петлю набрасывать удобно, однако перебираться плохо. Портками зацепишься – порвешь. И усесться наверху, осмотреться, тоже нельзя. Хотя чего наверху сидеть? Узреет еще кто-нибудь.

Дело в долгий ящик откладывать не стал, сразу в село отправился. Сразу с тылов зашел, к щелке в заборе приник. Хован во дворе, лошадь запрягает. Можно полежать на травке, отдохнуть. Залаял пес, застучали копыта и тележные колеса. Первуша к щелке. Все, выехал Хован. Долго ли будет отсутствовать – неизвестно, поэтому действовать надо быстро. Снова на землю улегся, вспомнил слова заклинания, пробормотал быстро, но отчетливо, это важно. Встав, нашел камень, швырнул его через забор в сторону собачьей будки. Тишина! А ведь должен был пес загавкать, голос подать. Первуша петлю веревочную на конец бревна забросил, подергал. Прочно сидит. Корзинку с гадами за плечо перебросил, специально к ручке бечевку привязал. Ногами в бревенчатый тын уперся, на веревке подтянулся. Пес виден стал, лежит недвижимо. Первуша неловко через тын перемахнул, перебросив веревку на другую сторону забора. Надо еще назад выбираться. Огляделся, прислушался. Тишина, только приглушенные звуки со стороны торга. Первуша к избе двинулся, на крыльцо поднялся. Ни одна доска не скрипнула, подогнаны хорошо и, судя по рисунку древесины, из лиственницы сделаны. Чем хороша – не гниет от сырости, но тяжела, не то что сосновая. На двери, что на железных петлях висела, говоря о достатке хозяина, железный замок. Большой, скважина под ключ замысловатая. Для разбойника преграда, но не для мага или чародея. Все, что сотворено руками человека, пусть и знатного мастера, отпирается легко. Первуша заговор прочитал на открытие засовов, замков. Замок щелкнул, дужка откинулась. Первуша замок снял, приоткрыл дверь. Кроме замка, что от татя спасает жилище, Хован мог поставить колдовской заслон. Но не чувствовал Первуша колдовской силы, ее присутствие всегда ощущается как нечто тревожное, опасное. Порог и пол в сенях осмотрел, внутрь не заходя. В богатых домах или жилищах колдунов зачастую ловушки были. Наступишь на определенную доску, а пол провалится, а под ним яма с кольями для непрошеного гостя. А еще настороженные самострелы ставили. Не знаешь секрета – получишь стрелу. Ногой осторожно пощупал половицы, ни одна не поддавалась. Осознавал – поторапливаться надо, но спешка могла привести к беде. Сени пересек, открыл дверь в саму избу, причем в стороне стоял, за притолокой. Заглянул в комнату. Неплохо Хован устроился. Не как боярин, но для села вполне уютно. На полу домотканые дорожки, на полатях перина толстенная, чтобы бока не отлежал, подушка высокая. А вдоль стены сундуки, да все под замками. Обычно в избе сундук один, для одежды, а у Хована целых три. Зачем? Пусть один для кафтана да шубы и рубах. А два других? Не для книг или свитков колдовских? Там же могут храниться редкие порошки в шкатулках да гадости в горшочках для черной ворожбы. Очень хотелось посмотреть, но время поджимало. Хован мог вернуться. Первуша поставил на пол корзинку, откинул крышку, ногой толкнул. Из перевернутого вместилища поползли змеи. Заточение им явно не пришлось по вкусу. Каждая старалась найти укромный уголок. Только одна гадюка отползла недалеко, свернулась клубком, голову приподняла, зашипела. Первуша медленно за бечевкой потянулся, корзинку к себе подтянул, через плечо перебросил. Пора уходить. Дверь в комнату прикрыл, выскочил на крыльцо. Замок на досках лежал. Подобрал, вдел дужку в петли, заговор прочитал, дужка со щелчком закрылась. Первуша подергал для верности. Первый раз открывал-закрывал замок таким способом. Опять Коляду добрым словом помянул.

С крыльца на собаку глянул – спит. К тыну кинулся, по веревке наверх вскарабкался. Веревочную петлю с заостренного бревна сбросил: нельзя следов оставлять. Сам с тына спрыгнул. Не удержался на ногах, на бок упал. Поднявшись, одежду отряхнул. Не спеша, вразвалочку село по задам обошел – и на тропинку к хутору. Руку на сердце положа, неприятно было. Как тать действовал, только что не украл ничего. Но в чужое жилье забрался и смертельную ловушку для колдуна приготовил. Теперь только ждать, чем кончится. Хован не дурак. Злобен и злопамятен, но умен. Может быть, какие-то чары колдовские задействует, узнает, что чужак в избе был. Даже если человек покинул комнату, остается невидимый для простых людей след. Да не на полу, а в воздухе.

С Купавой пообедал щами да с ржаным караваем. На лавку улегся, припоминать стал. Все ли правильно сделал? И подскочил. Вот же дубина стоеросовая! Опрометью из избы кинулся, по дорожке к селу мчался как на пожар. Пса-то Хована он наговором усыпил, так и дрыхнет. Вернувшись, Хован насторожится сразу. Вопрос в том – вернулся Хован или нет? Запыхавшись, по задам к владению ключника подошел. Прижавшись спиной к тыну, отворотный наговор прочитал. Потом к щелке в заборе приник. С этого места собачьей будки не видно. По улице кто-то проехал на телеге. Сразу послышался басовитый лай. По голосу опознал – пес Хована гавкает. Фу, пронесло! И как же он обмишулился?