Глава 5
Черные птицы

Подкрепились кашей, Мышата масла не пожалел. Вид довольный, хоть и один в деревне остался. Времени уже далеко за полдень. После обеда отправились посмотреть, что там с избой мельника. А сгорела вчистую, только каменный фундамент остался. Головешки еще дымились, и запах вокруг стоял горелого мяса. Как ни странно, строения вокруг избы не загорелись и не почернели от копоти.

– Для кого-то фундамент готов, – сказал Мышата. – Руби лес, строй избу.

– Место нехорошее, не надо здесь строиться. И другим скажи, – ответил Первуша.

– Твое слово для меня – закон.

Первуша раздумывал. Уйти сейчас из деревни – не успеет отойти, вечер настанет. В голом поле, а тем более в лесу, ночевать не хотелось. Решил – с утра в путь двинется. Мышата побаивался в ночь один оставаться. Нежить порубили, но кто его знает, какой неприятный сюрприз ночь преподнесет. Забежал вперед Первуши:

– Ты же останешься сегодня ночевать?

– Побаиваешься?

– Есть немного.

– Так и быть, переночую. А завтра в путь.

– Деревня опустела, занимай любую избу и живи на готовом.

– Хм, Мышата. Чтобы жить здесь, надо скотину держать, пахать – сеять, а я другому обучен. И в своем ремесле больше пользы принести могу.

– Это верно, не подумал. Кабы не ты, не я остался бы в живых, а мельник.

– Во-во, заселил бы в избы нечисть, путников убивал, люди стороной начали деревню обходить. Получилось бы гнездо чернокнижное, колдовское. А это княжеству угроза.

– Эка мельник замахнулся!

– Похоже, планы большие были. Да сейчас перед апостолом Павлом стоит.

– Чтобы не только тело его сгорело, но и душа в огненном аду мучилась. Много загубленных жизней на нем, ой много!

Вдвоем закончили ремонт двери, навесили.

– Бревном будем подпирать? – поинтересовался Мышата.

– Нежить не придет, если только дикий зверь, да и то сомнительно. Запах отпугнет. Порубленная нежить, пожарище. Не по нраву зверью сие. А доброго путника, случись он, сам приветишь.

– Вот удивляюсь я тебе. Молод, а рассуждаешь здраво. Я ведь постарше тебя буду, почитай – в два раза. А главенствуешь ты. Почему так?

– У каждого свое умение. Ты, скажем, силен в одном, я в другом. Начни сейчас сеять, я тебе первенство уступлю.

– Устал я сегодня, да и ночь бессонная выдалась. Давай почивать.

– И я не против.

Через несколько минут оба уснули. Сутки на ногах провели, и не в самых приятных хлопотах. Через разорванный пузырь на маленьком оконце поддувал свежий воздух. От печи теплом веяло. Благодать! Ночь прошла спокойно. Да и кому бесчинство учинять, если со всей деревни их в живых только двое.

Утром поднялись рано, с солнцем. Мышата печь растапливать начал, а как разгорелась – чугунок с водой поставил. С ледника, что под амбаром был, принес копченого сала шматок. Потом примерился, половину отмахнул. Одну часть нарезал тонкими пластинами – кулеш заправить. Вторую половину в чистую тряпицу завернул.

– Первуша, это тебе запас в дорожку. Не побрезгуй, от чистого сердца. А еще полкраюхи хлеба. Больше бы дал, да нет. На завтрак оставил немного.

– И на том спасибо, хозяин, за доброту, за кров над головой.

– Обязан я тебе. По совести если – до гробовой доски поить-кормить должен. На Руси испокон века так.

– Сочтемся.

А по избе уже запах аппетитный пошел. Мышата крышку на чугунке открыл, в булькающее варево сало бросил, помешал. Спустя время чугунок ухватом вытащил. На стол поставил.

– Погоди чуток, остынет да настоится, духом пропитается. Вкуснятина будет.

Позавтракали после молитвы на образа. Первуша с хозяином облобызались троекратно, по обычаю. Первуша узелок с книгами да едой от Мышаты за спину забросил на посохе. В путь отправился. Руку на сердце положа, сам пока не знал – куда. Ноги сами несли.

Далеко за полдень, одолев десяток верст, присел под раскидистой ивой отдохнуть в тени. Только тряпицу развернул на траве молодой, собираясь подкрепиться, сверху голос девичий, нежный:

– Не угостишь ли, добрый молодец, кусочком хлебца?

Первуша голову поднял. На ветке в полупрозрачной одежде полуденница сидит.

– Отчего же не приветить, не угостить деву красную?

Первуша отломил кусочек, встал, полуденнице протянул. Взяла с благодарностью, улыбнулась. Первуша сало съел, хлеб. Крошки хлебные с тряпицы в ладонь стряхнул, в рот кинул. И снова голос сверху:

– Прилег бы отдохнуть, устал в дороге. А я постерегу твой покой.

– Последую совету. На тебя полагаюсь.

Первуша узелок с книгами под голову пристроил, вздремнуть немного успел. Вроде короток сон, а освежил. Да не сам проснулся, полуденница разбудила:

– Вставай, молодец, туча черная находит. Как бы дождю не быть. Слышишь – затихло все, как перед бурей.

– Спасибо за заботу!

Первуша, немного отдохнув и подкрепившись, отправился в путь. С полуденной стороны в самом деле грозовая туча надвигалась. Юноша шаг ускорил. Со слов Мышаты, уже скоро деревня быть должна. Сам-то если промокнет – не велика беда, а за книги редкие и сердцу дорогие опасался. Книги рукописные, чернила от воды поплывут, страницы склеятся – беда будет.

Как ни торопился, а туча догнала. На дорогу первые крупные капли упали. А с пригорка уже деревушка видна в полтора десятка домов. Первуша побежал. Издали видно было, как хозяева птицу и скот во дворы загоняют. В деревушку вбежал, запыхавшись. Гром громыхнул так, что земля затряслась, молния ослепила. Первуша в первый же двор постучался. Хозяин на крыльцо вышел, под навесом остался:

– Кого нелегкая принесла?

– Хозяин, пусти от непогоды укрыться.

– Ступай дальше, самим места мало!

И в избу зашел. Во второй избе сжалились. Молодуха с крыльца легко сбежала, калитку отворила:

– Зайди, путник. Непогода надвигается, негоже человеку мокнуть.

– Спасибо.

А дождь из редких капель уже в ливень перешел. На крыльцо, под навес, оба заскочить успели. Первуша сразу за узелок схватился. Едва-едва подмок, но не страшно, его у печи подсушить можно, книги выложив. Молодуха дверь открыла, кивнула:

– Будь гостем, проходи.

Избенка маленькая, в одно помещение, посредине русская печь. В подвесной, на жердине, люльке младенец спит.

– Что же, одна проживаешь? – огляделся Первуша:

– Муж на отхожий промысел подался, плотничает. А я с дитем.

– Бывает. Соседи-то не обижают?

– В первой избе куркуль-мироед. А так в деревне нашей люди добрые. Попросишь – помогают, а то и без просьбы подсобят.

– Одной женщине плохо. В хозяйстве мужская рука нужна.

– Мыслю – проголодался с дороги? Угостить, окромя толокняной затирухи, нечем. Не побрезгуешь?

– Никогда.

Есть хотелось, прошагал он изрядно. А толокняная затируха – блюдо вкусное, полезное, хоть и не очень сытное, не сало, чай. С аппетитом миску толокнянки съел. А уж молодуха на лавку показывает:

– Отдыхай!

На улице полное светопреставление. Дождь в ливень перешел. Льет как из ведра, шумит. Периодически через маленькие оконца сверкает молния. А громыхает так, что молодица от испуга приседает, и несколько мгновений уши не слышат ничего, как будто мхом заткнуты.

Первуша книги вытащил, на лавку уложил, сверху хозяйскую подушку. Сам узелок сушиться у печи повесил. Молодица на печь взобралась. На столе только лучина горела, давая зыбкий круг света. Ночью младенец просыпался несколько раз, требуя есть. Но Первушу это не беспокоило. Проснулся утром, когда хозяйка у печи хлопотать стала, греметь горшками. Первуша прислушался. Дождь стих. Идти будет после ливня невозможно, пока дороги не просохнут. Он пожелал хозяйке доброго утра, вышел во двор. Солнце светило ярко, небо чистое, от влажной земли парит, как легкий туман. Слышно, как в соседних дворах хлопочут хозяева.

Молодуха корову подоила, начала блины печь.

– Хозяйка, чем помочь?

– Крышу бы поправить на амбаре, совсем худая стала.

– Подсоблю.

Первуша на амбар забрался. Амбар бревенчатый, без окон. В селах и деревнях в них хранят запасы муки, зерна, круп, других припасов – масло в бочках, вино – кто побогаче. В городах амбары в первую очередь купцам потребны – для хранения товаров.

Амбар давно построен, крыша деревянными плашками крыта, как черепицей. Некоторые уже сгнили от времени. Кто побогаче, пропитывал их вареным маслом для стойкости к влаге. Первуша насчитал десяток сгнивших плашек, вытащил одну – для образца. Сделаешь не по размеру – не подойдет. Спустился на землю, спросил у хозяйки:

– Доски или бревна есть? И топор бы мне.

– Все в сарае. Не торопись, поснедаем, потом работать.

Давненько Первуша молочка не пил, да с блинами, в охотку пошло. Потом за дело принялся. Досок не было, лучковой пилой бревно распустил. Вышла почти готовая плашка. Обтесал немного, за деревянные гвоздики принялся. За работой время быстро летело. На крышу плашки забросил, сам поднялся. С амбара видно далеко – роща вдали, озеро блестит. Заменил трухлявые плашки, закрепил гвоздями. Железные в деревне почти не применяли: дорого железо стоило. За железный меч всю деревню купить можно, вместе со скотиной. А деревянные выстрогать – бесплатно, только время потребно. На тонкую деревянную палочку с заостренным концом такой гвоздь похож, только без шляпки. С чувством удовлетворения подремонтированную крышу осмотрел. Уже слезать собирался, как заметил приближающуюся к деревне стаю птиц. Вроде ничего необычного – пара десятков воронов. Только вороны живут в облюбованных местах и не мигрируют, как грачи или утки, не перелетная ворон птица. Гвалт подняли, усевшись на дерево. Ветки облепили, дерево черным сделалось от черного оперения. Первуша сплюнул. Ворон – плохая птица, настоящий хищник и мусорщик. Не стервятник, конечно, но и гнезда разоряет, и что плохо положено, на виду, утащить может.

Прилетели так прилетели. Вниз с крыши спустился и забыл, эка невидаль. До сумерек еще время есть, а молодуха просит навес над колодцем поправить. Почему человеку не помочь? Она и приютила от дождя, и накормила. А долг платежом красен. Только к колодцу подступился, как с другого конца деревни крик, воронье карканье. Первуша подумал – хозяин двора воронье согнал. Камень бросил либо шумнул. А крики все сильнее. Выскочил Первуша со двора, по деревне мужик бежит, ладонью за лицо окровавленное держится.

– Стой! Кто тебя обидел, что случилось?

– Воронье набросилось. Я и не сделал им ничего.

– Ладонь убери, попытаюсь кровь остановить.

Мужик ладонь убрал, Первуша в испуге отшатнулся. Глаза не было, по щеке слизь вперемешку с кровью. Ворон глаз выклевал. Первуша свою ладонь к глазу поднес, заговор нашептал. Мужик сразу сказал:

– Тепло чувствую.

– Руки к глазу не прикладывай, грязь занесешь. Тряпица чистая есть ли?

– В избе.

– Веди, повязку наложить надо, пусть заживет.

– Боюсь возвращаться, вдруг набросятся?

– Ты один ли живешь?

– Бобыль я. Супружница в родах умерла, так и проживаюсь.

Первуша за посохом своим сбегал.

– Идем.

Мужик сначала бодро шагал, но чем ближе к избе, тем медленнее шаги.

– Ну, не робей.

Послышался вороний гвалт, хлопанье крыльев. С дерева сорвалось несколько птиц, кинулись на Первушу с мужиком. Тот в испуге пригнулся, лицо руками прикрывает. Первуша посох приготовил. Как только первая птица подлетела, нанес удар. Ворон наземь свалился, крыльями хлопает, клюв разинул. Оглушило его. Первуша на крыло ему наступил, сам над головой посохом крутит, как ветряк у мельницы. Еще одну птицу сбить удалось, и ее прижал. Первуша мужику кричит:

– Лапы им свяжи!

– Чем?

– Да хоть поясным ремнем! Пока не вырвались и не улетели.

Раненый с себя ременной пояс сорвал, воронам лапы связал, как курам, когда их на торг несут. Другие вороны нападать перестали, отлетели в сторону, кружат. Да какие-то крупные, клювы здоровенные, как у орла, только что не изогнуты. Таких воронов Первуша в первый раз видел.

– Бери тварей за лапы, неси в сени, там разберемся.

Мужик правой рукой воронов за лапы подхватил, левой рукой голову прикрывает. Первуша за ним следует, зорко поглядывая за вороньем. Сбитых воронов в курятник бросили, дверь прикрыли.

– Тебя как звать, хозяин?

– Ратша. Ох, болит!

– Ищи тряпицу чистую. А мох сушеный есть ли?

– Откель ему взяться?

Ратша нашел чистую тряпицу. Первуша ее на ленты разодрал, перевязал глаз. Кровь уже остановилась, не текла.

– Ложись на лавку, боль заговаривать буду! – крикнул Первуша.

– Ты как бабка.

– Ведаю маленько.

Прочитал заговор. Мужик, до того стонавший, умолк.

– Вроде отпустило, полегчало.

– Ты воронов обидел чем? Камни швырял?

– Сдались они мне!

Странно. Вороны – птицы злопамятные и сообразительные. Без причины нападать не должны.

– Ты полежи, не вставай, – попросил Первуша. – Я в сарай, воронов проведать, вернусь скоро.

– Не бросай меня, – жалобно заныл Ратша.

– Не уйду, – успокоил Первуша.

Дверь в избу прикрыл, в сенях заговор прочитал, отпил из баклажки отвар чертополоха. Учил Коляда понимать язык птиц и зверей, да раньше повода не было знания использовать. Кроме одного раза, когда с волком-оборотнем общался. Где сейчас волкодлак Харитон? Хорошим человеком оказался, верным. Вместе с Первушей умирающего Коляду к избе тащил, потом непрошеных гостей остановил.

Первуша к сараю подошел. Часть его огорожена под курятник. Прижался к двери, прислушался. Один связанный ворон другому потихоньку каркнул. А Первуша понял. Даже головой повертел: не видит ли кто его за неприглядным занятием – птиц подслушивать?

В переводе с птичьего на человеческий было:

– Влипли мы с человеком этим.

Другой ворон ответил:

– А ты повернись, клювом попробуй путы развязать.

– Вдруг этот, с посохом, зайдет?

Первуша дверь распахнул, напротив ворон уселся. Куры на насесте закудахтали. И их Первуша понял:

– Незнакомец пришел. Яйца наши забрать хочет!

– Сдались мне ваши яйца, – пробурчал Первуша.

Он одного ворона за шею схватил, сзади, чтобы не клюнул, руку не раскровянил.

– Ты зачем на хозяина напал?

У ворона от удивления клюв открылся. Но молчит. Первуша шею сдавливать начал.

– Будешь молчать – шею сверну или придушу и чучело сделаю, на огороде поставлю, собратьев твоих пугать.

Ворон сдавленно каркнул:

– Шею отпусти, дышать нечем.

– Молчать не надо было. А и придушу до смерти, не велика беда. Вон второй ворон есть, наверняка посговорчивее будет.

Первуша хватку ослабил. Ворон вздохнул, встрепенулся.

– Хозяин двора мне ничего дурного не сделал. Только указание стае было – людишек извести.

– Что – всех? А дети как же? В чем их вина?

Ворон не ответил, попытался шеей вертеть, чтобы хватку Первуши ослабить.

– Кто указание дал – на деревню напасть?

– Если скажу – он мне шею свернет.

– А не скажешь – я сверну. Только если я узнаю кто, у тебя будет шанс жить, потому как твоего хозяина я сам под корень изведу.

Ворон молчал, видимо, страх перед своим властителем был силен. Первуша обещание сдержал, крутанул ворону шею и набок свернул, ворон дух испустил. И все на глазах у второго ворона происходило. Первуша руку к нему протянул, а он клюнул, стервец. Кожу на пальце содрал, кровь пошла. Первуша разозлился, вскочил, отвесил ворону хорошего пинка, так что птица от удара отлетела в угол. Пока ворон в себя не пришел, Первуша его за шею схватил:

– Хочешь за дружком последовать? И тебе шею сверну, прямо сейчас. Я слово свое всегда держу.

И сдавил шею ворону всей пятерней, так что у птицы глаза из орбит полезли. Через минутку хватку ослабил, дал отдышаться.

– Повторяю вопрос: кто? Считаю до трех, потом ты умрешь, если я ответа не услышу.

– Не надо, скажу. Калим его звать.

– Калим? Не слышал никогда. Кто такой, каков из себя, где обитает?

Имя ворон назвал странное. Первуша уже знал, что в городах имена чаще христианские – Павел, Георгий, Иван. В деревнях зачастую встречаются старые, пришедшие от племенных, – Ратша, Замята, Кудеяр. Имя Калим вовсе какое-то не наше, не славянское.

– Ворон он, старый уже, говорят – триста лет ему. Кто постарше меня, видели, как он человеком обращается, выглядит седым стариком.

Для Первуши удивительно. Коляда никогда не рассказывал о подобном. Сам не знал или не успел поведать?

– Чего замолк? Где найти твоего вороньего царя можно?

– Ты человек. Неужели думаешь с птицей справиться? Он улетит, ты не догонишь.

– Хоть ты и ворон, а мозги куриные. С чего ты решил, что я воевать с ним буду? Может, побеседовать хочу, вот как с тобой.

Первуша сдавил ворону шею. Тот задергался, засучил связанными лапами. Юноша хватку ослабил.

– Если в полуночную сторону отсюда, день лета. Там река изгиб делает, посредине остров, деревья растут высокие. Там его обиталище.

– Волшбе обучен?

– Не знаю, не замечал.

– Все живое на земле смертно, и Калим твой тоже.

Первуша свернул ворону шею, отбросил мертвую птицу. Они напали на человека, покалечили, прощать им юноша не собирался. А вот стаю под корень извести хотел. Подобрал оба трупика, вышел во двор. Вороны, сидящие на дереве, уставились на него. Первуша поднял в руке битых птиц.

– Так с каждым будет! – каркнул он. – Убирались бы вы отсюда! Не дам зло творить в деревне!

Вороны в изумлении переглядывались. Чтобы человек с ними разговаривал – невиданное дело! Первуша швырнул наземь птиц, вернулся в избу. Ратша уже не стонал, лежал на лавке тихо.

– Как ты, хозяин?

– Лучше.

– Подкрепиться чем есть ли?

– Горшок со щами в печи стоит, сам распорядись.

Ну, если хозяин позволил, надо хозяйничать. Первуша щей в миску налил, под рушником каравай хлеба обнаружил, отхватил ножом кусок изрядный. Уселся за стол, с аппетитом поел. Щи постные, без мяса, надолго сытости не дадут.

– Там, в чугунке, еще яйца вареные. Утром в курятнике набрал, ты поешь, – разрешил Ратша. – Все сытнее.

Первуша съел пару вареных яиц, запил узваром шиповника. На крыльце каркнул ворон, просил выйти.

Юноша вышел. Ворон сидел на перилах крыльца.

– Пусть люди покинут деревню, мы никого не тронем, – прокаркал ворон.

– Не договоримся. У людей скарб, скотина, избы. Как бросить?

Ворон не ответил, улетел. Вороны на дереве облепили переговорщика. Ну-ну. Пусть подумают. Впереди ночь, а вороны – птицы дневные, ночного зрения не имеют. На это Первуша рассчитывал. Он вернулся в избу, присел. За день прошел много, устал. Сейчас бы вздремнуть, ночью предстоит работа. Видимо, придремал сидя, потому что, когда открыл глаза, в избе была полная темнота. Выбрался в сени на ощупь, опасаясь наткнуться на что-нибудь и грохотом разбудить хозяина. Прочитал заговор, крутанулся на одной ноге и обратился в филина, как Коляда когда-то. Только теперь понял, почему учитель выбрал эту птицу – за способность отлично видеть в темноте, а еще за мощный клюв и сильные когтистые лапы, все же хищник. Взлетел, описал широкий круг, осваиваясь с новым телом. Ощущение полета было необычным, захватывало дух. Попробовал сделать несколько разворотов, осмелился даже на кувырок, как это делают голуби. Получилось, хотя чувствовал – не вполне освоил полет, надо было прежде практиковаться. Только нужды не было. Описал восьмерку, приблизился к дереву, где вороны сидели. Филин беззвучно летает, в метре пролетит, и не услышишь. Но вороны почувствовали что-то, загалдели. А Первуша глазами филина прекрасно видит всех пернатых пришельцев. Почему-то решил, что на верхушке дерева сидит вожак стаи. Подлетел к ворону, схватил его мощными лапами и давай долбить клювом по голове. Ворон забился в лапах и дух испустил. Первуша отпустил тело, на других кинулся. И с этими покончил быстро. А Первуша с непривычки устал, уселся на несколько минут на ветку. Передохнув, принялся за истребление стаи. Так, с перерывами на отдых, извел всю стаю. Сил едва хватило, чтобы плюхнуться посреди двора, отдышавшись, обернуться человеком. В избу вошел, пошатываясь, свалился на лавку, уснул. И снился ему полет над степью, рощами и реками. Проснулся от движения рядом, то хозяин хлопотал.

– Здоров ты спать, гость. Доброе утро!

– И тебе не хворать.

Первуша поднялся, хозяин пригляделся и давай хохотать.

– Ты чего?

– На себя посмотри, весь в пуху. С подушкой ночью воевал?

– А ты выйди во двор, посмотри.

Ратша вышел. Непривычно ему с одним глазом, расстояние определить невозможно. Вернулся быстро, от возбуждения руками размахивает:

– Первуша! Диво дивное! Вороны-то все под деревом мертвые валяются. Чума на них какая-то напала или хорек душу отвел, не знаю. Радость-то какая!

– Да? – делано удивился Первуша. – Пойду, гляну.

Под деревом пух, перья, вороньи туши едва не слоем лежат. Первуша с удовольствием оглядел дело рук своих, вернее – клюва и когтей. Неплохо получилось. Он даже не представлял, как бы еще победить, одолеть злобную стаю. Конечно, если бы все жители объединились, сплели тонкую и прочную сеть, скажем – из конского волоса, да накинули ее сверху. Только в действительности как это сделать? Вороны тоже не будут сидеть на дереве и наблюдать. Снимутся с места и налетят с другой стороны. Еще отравить можно было, но для этого приманку подобрать надо, а главное – собрать ядовитые растения. А вот здесь загвоздка, потому как еще весна и не время для сбора ягод или плодов либо корней, той же мандрагоры.

Однако уселся у сарая на чурбачок. Думы одолевали. Вчера, даже сегодня, поскольку дело уже ночью было, со стаей он справился, не дал деревню в обиду и разорение. Но есть где-то неизвестный вороний царь Калим. Наверняка такая стая у него не одна. Нашлет своих пернатых разбойников на другую деревню, учинит разбой. По разумению – надо Калима убрать, убить, уничтожить. Но он один, а на острове речном ворон наверняка хватает. И, обратись он даже орлом могучим, со множеством воронья не справится. Вороны – птицы сообразительные, живут стаями, в случае опасности нападают на обидчика сообща, водится за ними такая привычка. Долго раздумывал, а на ум ничего толкового не приходит. Как бы сейчас пригодился совет Коляды! Первуша вздохнул. Рано ушел из жизни учитель, не все знания успел передать.

Пока сидел, на запах мертвых птиц стали собираться собаки, устроили пиршество, нажравшись падали. Смотреть на это было противно, Первуша в избу вернулся. А Ратша поджидает:

– Заждался! Снедать пора. Я у соседа несколько яичек на двух карасей выменял, ушицу сварил.

Уха горячая, паром исходит. Правда, жидковата: чечевица и рыба. Зато караси вкусные, каждому по рыбине досталось.

После позднего завтрака Ратша к знахарке ушел. Первуше и смешно, и досадно. Чем знахарка поможет, если глаз вытек? Улегся на лавку, решил попробовать вызвать на помощь духов рода. Он помнил, что из радимичей он. Глаза закрыл, начал:

После заклинания призрак увидел в темноте – деда старого, с седой бородой по пояс. Длинные волосы тесемкой перехвачены. И голос услышал негромкий, скорее шепот:

– Зачем призвал, дитя рода древнего?

– Черные птицы на людей налетели, зло творят. На речном острове есть вороний царь Калим, он всему виной. Помощи прошу, совета. Как избавиться от напасти?

– Чего проще? Сожги! Трава сухая, вспыхнет. Гнездовья на деревьях сгорят вместе с птенцами. Улететь с острова только взрослые вороны смогут, но власть Калима падет.

– Благодарю покорно и кланяюсь роду.

Призрак улыбнулся довольно и пропал. А говорят – духи эмоций не испытывают. Врут, поди. Говорят те, кто сам с ними не сталкивался. Первуша с лавки вскочил. Есть способ вороньего царя извести! Только как на остров огонь доставить? Оборотись он птицей, в клюве не принесешь, а на человека накинутся всей многочисленной стаей, посохом не отобьешься. Если только ночью на лодке подплыть. Лодки нет. В принципе – можно на самодельном плоту. Но огонь! Не в ладонях же нести? Взгляд упал на икону в углу, перед которой масляный светильник горел. Как будто икона сама подсказала выход. Первуша духом воспрял. Теперь и цель ясна, и способ решения, надо исполнять.

Первуша сразу к Ратше:

– Хозяин, в деревне кузнецы есть?

– Есть двое, кузницы за околицей стоят.

– Почто так?

– Не знаешь разве? Пожар от них приключиться может, да, кроме того, молотами стучат день деньской, гарь. А поодаль от деревни не беспокоят никого.

– Мне бы из проволоки железную клетку сделать, маленькую.

– Железо дорого стоит, даже если работы на раз плюнуть. А зачем тебе?

– Лампадку с огнем нести.

Ратша почесал в затылке:

– А руки на что?

– Заняты будут.

– Ага, уяснил. Так можно тыковку малую взять, нутро выскрести, оплетку из веревочек сделать, дешево и сердито.

– Хм, покажи.

Тыквы в амбаре с прошлогоднего урожая хранились. Какие в добавку к каше шли, истомятся в горшке с крупой, сладко получается и духовито. Недозрелые – свиньям в кормушку, только жесткую кожуру срезать надо. Подобрали тыкву чуть больше кулака. Ратша хоть и об одном глазе ныне, а опыт большой. Ножом верхушку срезал, средину выбрал, ложкой выскоблил изнутри. Получилась легкая скорлупка. Пеньковыми веревками оплел.

– Ты бы сверху вроде петельки сделал, для удобства переноски.

– Погодь, не закончил я еще.

Первуша тыковку взял, да с ней в избу. Лампадку снял, примерил донцем, получилось хорошо.

– Мудришь ты что-то, – заметил Ратша.

– Разрешишь взять лампадку на ночь? – попросил Первуша.

– Я тебе другую дам.

– Маслом бы ее заправить. Верну, слово даю.

– Бери.

Ратша порылся в сундуке, вытащил бронзовую лампадку.

– Бабушкина еще, – похвастал он.

Залил полную льняным маслом.

– Поджечь?

– Позже.

– Тогда давай снедать.

За хлопотами и запоздалым обедом время пролетело быстро. Первуша раздумывать стал, в какую птицу обратиться. В ворона? Летит медленно. В стрижа? Всем хорош, но мал, лампадка в тыкве будет для него грузом неподъемным, избыточным. Привычнее в филина, но это птица не перелетная, оседлая. Летит бесшумно, но не быстро. Вот же закавыка. Но и выбор невелик, предстоит лететь ночью, а мало какие птицы обладают ночным зрением.

Только темнеть начало, Первуша попросил:

– Ты за узелком моим пригляди, лучше схорони в сундук да под замок. Библия там. А к утру кашу либо кулеш приготовь.

– Все в точности исполню. А куда это ты собрался?

– Опосля поведаю.

Первуша вышел во двор, осмотрелся. Нет ли нежеланных наблюдателей? Счел наговор, крутанулся на ноге, обратившись в филина. Привычно уже, и ночное зрение – фактор важный. Подхватил клювом за веревочную петлю, захлопал крыльями, поднялся в воздух. Лететь несподручно. Опыта мало, да еще тыква с лампадой, хоть и легкие, так то для человека. А у филина голову вниз клонят, равновесие нарушают. Все же приспособился, мерно заработал крыльями. Внизу проплывали поля и леса, редкие деревни, погрузившиеся в сон. Ни огонька в пределах видимости. С заходом солнца селяне ложились спать.

Сколько он летел, не знал, но луна переместилась с правой стороны на левую. Первуша устал, приземлился отдохнуть. В темноте все окружающее теряло краски, выглядело черно-белым. Некоторое время отдыха, и снова в путь. Дважды еще приземлялся, чтобы восстановить силы. На последнем отрезке пути стал помогать попутный ветер. Отблескивая серебром, внизу мелькнула река. Влево повернуть или вправо? Ворон говорил о направлении в полуночную сторону. Первуша так и делал. Но стоило отклониться немного в сторону, на версту-другую, и точно на остров не выйдешь. Повернул вправо, спустя небольшое время показался плавный поворот русла, на средине реки темнел остров. Первуша вздохнул облегченно, сел. Нашел укромное местечко в ветвях, решил вздремнуть до утра. Вдруг ошибся и остров не тот? По светлому времени можно проверить. Уставшего сон сморил быстро. Проснулся от громкого карканья воронов. Посмотрел наверх. Солнце уже встало, стало пригревать. Низко над деревьями кружила большая воронья стая. Потом дружно, как по команде, повернули в сторону и скрылись из вида. Полетели на поиски пропитания. А на деревьях виднелись вороньи гнезда. Не ошибся Первуша, и ворон не соврал. Полагал – не найти остров. Однако далеко, почти всю ночь пришлось добираться. Первуша слетел вниз, счел наговор, обратился в человека. Прошелся по острову, стараясь укрываться за кустами, под деревьями. Остров оказался не так велик, и следов присутствия человека не заметно. Оценил с берегов оба русла реки. Если одолевать вплавь – изрядно. Ни лодки нет, ни бревен на берегу. Во время половодья упавшие в воду деревья могло выбросить на берег. Или даже бревно с разбитого плота. Стоит плотогону не усмотреть, не справиться, как плот наскакивал на отмель, стягивающие его канаты рвались, и бревна несло течением. Это был самый простой и дешевый способ доставить лес с верховьев реки до степных районов, граничащих с Диким полем.

Но увы! Первуша набрал валежника, коего было в избытке, сложил в кучи. Между ними своеобразную дорожку сделал из сухих веток и травы. Стоит поджечь любую из них, как загорятся все. Учитывая бурно разросшуюся растительность в виде кустарников и деревьев, пожар должен охватить весь остров. Если и уцелеют, так несколько прибрежных плакучих ив, но гнезд на них не было. Вороны всегда строили их высоко. И обзор хороший, и не каждый враг высоко заберется. А желающих полакомиться яйцами или птенцами хватало, начиная от змей до пернатых хищников. Уже все готово. Первуша присел, опираясь спиной на осину, раздумывал: поджечь сейчас или дождаться прилета стаи? Решил – чего тянуть? Главное – уничтожить потомство. Уже за тыкву долбленую с масляным светильником взялся, как одумался. Уничтожит он гнезда, как и деревья на острове, – воронья стая подберет себе другой участок леса и выведет потомство на следующий год. Пожар надо устраивать ночью, когда птицы спят. Кое-кто из них спасется, но большая часть погибнет в огне. Не летают вороны в темноте, не видят ничего. С тем и забрался в заросли малинника. Исцарапался весь, даже малины наелся до отвала. Мелковатая малина, но сладкая. И собирать ее некому. В лесах медведи охочи до малины, а на острове их нет. Там и уснул. После полудня стая вернулась, деревья облепили, аж черно. Да сколько их! Сотни!

Первуша добросовестно отсиделся в кустарнике до сумерек, выбрался из малинника. По едва заметному отблеску обнаружил тыкву. Донес ее до кучи валежника. Да вопрос возник. Если руку вниз, в полость тыковки, опустить, ладонь обожжешь, а вытащить не сможешь, отверстие мало. А ножа разрезать нет. В образе филина и тыква со светильником серьезной нагрузкой была, а если еще и нож брать, не взлетел бы. Не мудрствуя лукаво, перевернул тыкву над ветками.

Лампадка выпала, масло из нее разлилось, от фитиля тлеющего вспыхнуло. Первуша подождал немного, пока разгорится, выбрал ветку потолще, что загорелась уже с одного конца. Выхватил из горящей кучи и побежал с нею. По пути поджигал другие кучи валежника. Треск огня, пламя, дым. Дикие звери и птицы обладают хорошим чутьем. И запах дыма, этот знак тревоги, опасности, беды, учуяли быстро. Поднялся невообразимый гвалт. Вороны взлетали, тут же садились обратно на ветки. От валежника загорелись деревья. Дождей не было давно, и, высохшие, они вспыхивали как свечки. Занявшись внизу, пламя по коре поднималось вверх. Кроны мгновенно вспыхивали. Гнезда превращались в факелы. Слабый ветер раздувал пожар. Искры летели на соседние деревья, и огонь вспыхивал сразу вверху и снизу, от валежника. Вниз, на землю, падали взрослые вороны с опаленными крыльями. Наконец, как по команде, уцелевшие птицы поднялись, описали на небольшой высоте круг над пылающим островом и полетели в сторону. Первуша, первое время прятавшийся в кустах, от жара и пламени сам вынужден был спасаться. Он выбрался к самой кромке воды. От деревьев до уреза воды свободное пространство в полсотни шагов. Здесь вполне можно безопасно стоять, наблюдая за концом вороньего царства. Огонь охватил уже весь остров. Полыхало все, даже трава. Первуша подумывал – не обратиться ли в птицу и убраться с острова. Жарковато здесь становится. И вдруг увидел идущего к нему по краю берега седого старика. Он был стар, волосы на голове и длинная борода были белы как снег, но походка легкая, не по возрасту. Зато одежды черные, свободные. Сразу вспомнились слова ворона, что вороний царь Калим может обращаться в человека и выглядит стариком. Первуша пробежал по тлеющей траве, схватил толстую горящую ветку, собираясь использовать вместо оружия. От жара уже трещали волосы на голове, он пробежал к воде, а старик уже подходит. Лицо суровое, голос с хрипотцой:

– Человек, ты зачем пожар учинил, разорение?

– Так ты Калим будешь?

– Откуда знаешь? – Глаза старика злобно блеснули.

– Шею я двум воронам свернул, коих ты на деревню нашу наслал разбойничать. Только любое зло всегда возвращается. Не ожидал так быстро возмездия? Так вот он я.

– Назови имя, поганец.

– Язык придержи, вороний царь. Нет у тебя царства больше. А чтобы знал, кто укорот тебе дал, запомни – Первуша я.

– Первуша? В первый раз слышу.

Старик неожиданно резко махнул рукой. Как ворон крылом. Щеку левую обожгла боль. Первуша ладонью схватился за щеку, отнял, кровь на ней. Вот же гад такой, напал первым. Первуша горящей веткой ударил Калима, тот отпрянул, среагировал мгновенно, но пламя задело свободные одежды. Раздался треск, запахло паленым. Э, да, похоже, одежды старика – это бывшие перья. Спали их, Калим не сможет улететь, а обратится в ворона – будет похож на опаленную тушку. Вороний царь вскрикнул, не понравилось ему. Для любого живого существа огонь – самый страшный враг.

Старик еще раз махнул рукой, на этот раз левой. Настолько быстро, что Первуша толком движения не заметил, плечо обожгло болью. Но и рука-крыло Калима рядом, а ветка горящая в руках Первуши. Успел он толкнуть ею в развевающиеся одежды. И снова вскрик, паленым запахло.

– А, не нравится?

Первуша сам перешел в атаку, как учил Коляда. Вот где в полной мере пригодились навыки. Нанес удар в лицо вороньему царю, тот отступить смог, а пламя бороду задело, полыхнула она, обожгла лицо Калиму. А Первуша шажок вперед сделал, удар слева, удар справа. Старик то отступать вынужден, то отклоняться. А только одежда его во многих местах прожжена уже до дыр, воняет непотребно. Или это трава под ногами тлеет, дымом исходит? Подошвам даже через поршни жарко, приходится приплясывать, не стоять на месте. Концы ветки, которой Первуша орудовал, обгорели, огонь поутих. Калим момент просек, сам в наступление перешел. Руками-крыльями машет, воздух рассекает. Ощущение – как железными мечами, потому как воздух посвистывает. Первуша шаг назад сделал, другой. Заметил, что Калим к воде его теснит. Понял замысел вороньего царя – в воду речную столкнуть, где огонь погаснет. Не ветка Калиму страшна, а пламя. Первуша вспомнил, чему Коляда его учил. Собрался, тень в сторону метнул, отводя глаза. Калим на хитрость купился, повернулся вправо, сделал шаг, руками-крыльями заработал, как мельницей. Момент удобный, упустить нельзя. Первуша ветку отбросил, вперед прыгнул, за спину вороньего царя. Правой рукой шею старика обхватил, ровно под локтевой сгиб, левой рукой правую у запястья перехватил. Получился захват мощный. Сдавил что было сил, Калим без воздуха остался. Руками-крыльями машет, пытаясь Первушу достать. А Первуша уже к воде его тащит.

Старик силен, сопротивляется, а с каждым мгновением воздуха в легких все меньше. Первуша в воду рухнул, полуоборот сделал, чтобы старика под себя подмять. Не получится удушить вороньего царя, так утопит. Сам воздуха в легкие успел набрать. Оба под воду ушли, хоть и не глубоко. Головы и туловища под водой, а ноги на мелководье. Калим задергался, телом извивается, дышать нечем. Шею Первуша сдавил, как тисками, а и отпустит, вода кругом. У Первуши самого цветные круги перед глазами поплыли, звон в ушах появился. Чувствует – невмочь уже. Отпустил руки, от дна оттолкнулся, вынырнул, жадно воздух вдохнул, закашлялся. Воздух-то дымный, в горле от него першит. Выбрался на четвереньках на берег, сел. На воду смотрит. Не сделает ли попытки Калим выбраться? Тиха вода, ни пузырька воздуха на ней.

Первуша отдышался. Скоротечной схватка была. Быстр и силен Калим был, в первый раз с таким противником Первуша столкнулся, да первый блин комом не вышел, как по поговорке следовало.

Вдруг темная вода взбурлила, из нее что-то темное показалось. Первуша назад на пятой точке попятился, помогая себе руками и ногами. Неуж не утоп, не задохнулся Калим? Руками ветку нащупывает. Да что вороний царь, две жизни имеет? А только не Калим из-под воды показался – в отблесках пламени горящего острова сам хозяин вод. «Водяного дедушку», как уважительно звали в народе водяного, Первуша лицезрел впервые. Говорил о нечисти Коляда, но одно дело, слышать, другое – видеть. Велик водяной, не меньше полутора человеческих роста, да и то не весь виден, по пояс. Вместо волос на голове и бороды – водоросли. Тело зеленцой отливает, все в бородавках или наростах, не разобрать. Лицо округлое, тело толстое, да не от жира, от переполнявшей воды.

– Почто покой мой нарушили?

– Ты прости, водяной дедушка, отношения мы выясняли. Да супротивник мой несдержан, руки в ход пустил.

– Этот, что ли?

Водяной легко поднял тело Калима одной рукой. На глазах тело вороньего царя стало съеживаться, уменьшаться, пока не превратилось в мертвого ворона. Вместо черных одежд – обгорелые перья.

– Он самый, – кивнул Первуша.

– Так это же сам вороний царь! – удивился водяной. – Что-то я его сразу не признал. Оно понятно, смерть никого не красит.

Видимо, знаком был водяному Калим, но добрых чувств к вороньему царю водяной царь не испытывал. С видимым отвращением вышвырнул его на берег.

– Зачем воду отравлять, смердить? Его даже раки не тронут.

– Ты прости, водяной дедушка, за беспокойство. Отдохну я маленько да остров покину. Сам видишь – догорает все.

– Н-да! Не скоро еще деревья вырастут, как и трава. Ты не только Калима убил, а, почитай, весь остров.

– Не хотел. Мне трава-мурава и деревья не мешали. А вот Калим воронье на деревню наслал. Знакомцу моему глаз выклевали. Негоже так.

– Он не тебе одному мешал. Обнаглел совсем. Ну ладно, коли так. Но больше не беспокой. Мое царство тихое, шума не любит. А то осерчаю.

Водяной скрылся в глубине вод, как и не было. Только круги на воде разошлись. Первуша головой потряс, глаза потер. Как видение было. Но не морок, это точно. Надо же, как велик и разнообразен мир, не всегда видимый, но оттого не менее опасный.

Трава уже прогорела, земля черной сделалась. Деревья кое-где еще догорали. Остров теперь насквозь просматривался. Куда девалась былая красота? Все черное, курится дымом. То-то удивится народ из деревень! Грозы с громом и молнией, от которой могли деревья загореться, не было. Подумают на проплывавших купцов. Остановились на ночлег, костер для приготовления пищи развели да за огнем не усмотрели, уснув.

Жалко лампадку, сгинула она в пламени, Ратше не вернуть, как обещал. Зато груза никакого нет на обратный путь. Первуша заговор прочитал, крутанулся на ноге, обратился в филина. Тяжело поднялся в воздух. Устал он, подкрепиться бы. Но на острове абсолютно нечем. Летел до рассвета. Продолжил бы полет, да сил не было. Приземлился, обернулся человеком. Рубаха, почерневшая от дыма, на плече разорвана, в пятнах крови. Деревня недалеко виднеется. Хлебушка бы испросить, да в такой одежде стыдно: как погорелец. Нашел ручеек, рубаху простирнул, на ветку повесил сушиться. Сам омылся, скинув портки. Устроился под елью на опавшую хвою, да и уснул. Проснулся в полдень от щебетания птиц. Солнечный луч пробивался сквозь ветки, светил в лицо. Первуша поднялся, потер лицо. Хорошо-то как! Одевшись, побрел в деревню. Рубаха и порты мятые, но уже не закопченные, дымом так не пахнут. Бродяжек да паломников на Руси много было. Просьбе о куске хлеба не удивились. Кружку молока налили, краюхой хлеба угостили. Совестно Первуше. В его годы самому зарабатывать надо, а не попрошайничать. Успокаивал себя – временно. Хотя помогать людям, как Коляда это делал, желание было. Мешало одно – бродячее существование. Обзавестись бы избой своей. Но в деревне нежелательно, на виду все время будет. Коляда себе жилье удачно построил – вроде в лесной чаще, а деревни рядом. В случае нужды прибегут страждущие. Вот взять Первушу. Коляда многие занятия на свежем воздухе проводил, и из непостоянных зрителей один волкодлак Харитон. Пройдет время, у него тоже ученик может появиться. Как в деревне, на виду, его готовить?

Отдохнув на лавке у двора, тронулся в путь. В принципе, кроме книг, ничего его в деревне, где Ратша жил, не держало. Но книги эти были для Первуши большой ценностью. А кроме того – как вещественная память о Коляде. Чем больше времени проходило от гибели Коляды, тем сильнее юноша понимал, какую большую роль сыграл в его судьбе колдун. Но колдун – это для людей, для него – наставник, учитель. Кем бы он был, вырасти в семье? Хлебопашцем. А сейчас он сокровенными знаниями обладает и пользу значительно большую людям принесет. О княжестве или стране не думал. Не было еще страны – большой, сильной, объединенной. Со всех сторон многострадальную Русь враги терзают. С западной стороны – Литва, с восхода и полуденной стороны – татары, с полуночной – шведы. Меж князей раздоры и усобицы, кровь временами льется. Не зря говорят: паны дерутся, у холопов чубы трещат.

Но до понимания не дорос. Либо Коляда считал, что рано отроку знать, либо не хотел ввязываться в распри. Сегодня ты князю люб, привечает и за столом по левую руку сажает, а завтра в немилость попадешь.

Отойдя от деревни далеко, Первуша огляделся. Один он на грунтовой дороге. Пешком ноги бить долго. Обернулся стрижом. Дневная птица и быстрая, в полете никто не догонит. Тот путь, что филином проделывал, да отягощенный грузом, стрижом быстро одолел. Да еще подкормился в пути. Стоило клюв приоткрыть, как мошка набилась. Глотнул, показалось – вкусно и сытно.

Вот и деревня знакомая, дерево, где воронья стая сидела. Сел за околицей, человеком обернулся. Не спеша, вразвалочку, к хозяйству Ратши подошел:

– День добрый, хозяин!

– И тебе здоровья! Подзадержался ты. Пришлось самому кулеш съесть, чтобы не пропал.

– Виноват я перед тобой, хозяин, – повинился Первуша.

– Скрал чего?

– Лампадку не сберег.

– Жаль, памятная вещица. Это не беда, все, что руками сделано, купить можно. Есть хочешь?

– Если предложишь, не откажусь.

Нашлась толокняная затируха и несколько ватрушек с творогом. Первуша съел с аппетитом.

– Благодарствую, хозяин. Узелок мой сберег?

– А что ему сделается? Неуж в путь-дорогу собрался? Ночь скоро. Переночуй в избе, утречком позавтракаешь, да и в путь.

– Просить не смел. И так многим обязан.

Ратша был человеком простым, добросердечным. И вообще, из небольшого опыта общения с людьми Первуша сделал вывод – чем богаче человек, тем хуже характер. Злее становятся, жестче, чужая беда их не трогает. Наверное, деньги портят людей.

Утром Ратша в печи каравай испек, кашу сварил. После еды один каравай из двух Первуше отдал:

– Ешь, да меня добрым словом помяни.

– Непременно. Даст Бог – свидимся.

Дальше дорога петляла между холмами и лесами. Первое село встретилось после полудня. Хотел отдохнуть, водицы чистой колодезной испить. У первой избы остановился. А перед ней, за забором, хозяин трудится, лопатой что-то роет. Первуша окликнул:

– Хозяин! Бог в помощь! Не дашь ли воды испить?

– Бог-то бог, да сам бы помог. Нет у меня воды, видишь – колодец копаю.

– Как нет? Иссякла?

– Не у меня одного. Уж две недели как нет. А кушать надо, скотину поить, стирать. Как без воды-то? Одно выручает – дождевую водицу собираем, чтобы от жажды не помереть.

– Дозволь зайти?

– Заходи, коли с добрыми намерениями.

Первуша узелок с книгами и караваем на завалинку уложил. Коляда учил его лозоходству. Наука не хитрая – воду под землей отыскать, а захочешь – клад. Первуша в конце двора, за огородом, лозу сыскал, ветку срезал. Хозяин как привязанный за ним ходил. Первуша вокруг предполагаемого колодца обошел, лоза не шевельнулась.

– Напрасны труды твои, хозяин.

– Меня Чурилой звать. А почему?

– Нет внизу воды. Зарывай яму, пока кто-нибудь из домашних или скотины туда не упал.

– Не сочти за труд. Ты, я вижу, лозоходец. Обойди двор, может, и сыщется местечко.

Первуша весь земельный надел добросовестно обошел, кроме амбара, скотника и избы. Нет под землей воды! Хозяин следом за ним верным псом ходит.

– Нет воды, Чурила.

– Так что же, избу бросать, хозяйство нажитое? Перебираться в другое место?

– Не торопись. Скажи лучше – во всей деревне так?

– Не деревня у нас, село. Нешто луковку церкви не видишь?

– Прости.

– Не во всей. В двух дворах есть. У купца Колывана и знахарки Солохи водица есть. У Солохи на самом дне, да ей хватает, еще соседям немного раздает. Как у Колывана – не знаю. Люди к нему ходили – плату за каждое ведро воды требует, куркуль!

– Деньгами?

– Хочешь – деньгами, только откуда они? У кого есть – княжескому ключнику податью отдают. А он все берет, что продать можно, – зерно, репу, яйца, деревянные поделки. Кто ложки из липы режет, кто игрушки делает. На торгу в городе все продать можно. Вот Колыван моментом и пользуется.