Глава 7

На следующее утро Глеб проснулся совершенно больным. Насморк, головная боль, резь в глазах и температура тридцать восемь градусов не оставляли сомнений: Звоницкий ухитрился подцепить вирусную инфекцию. А может, причина в том, что вчера он посидел под кондиционером в кабинете Гертруды.

В общем, Глеб Аркадьевич позвонил Яне и слабым голосом сообщил, что болен и на работу сегодня не придет. Ассистентка посочувствовала шефу, просила не беспокоиться, обещала, что справится с приемом и в клинике все будет нормально.

Но Глеб знал: нормально уже не будет. На днях — лекарства, вчера — деньги, и не какие-нибудь копейки… «Хватит изображать страуса, делать вид, что ничего не происходит!» — прикрикнул он на самого себя. Девушку придется увольнять. Мало того — сначала нужно потребовать, чтобы Казимирова вернула украденные деньги. Представив эту сцену, Глеб стиснул зубы. Самое обидное, что ассистентка ему нравилась. Впервые за два года работы в клинике Глеб Аркадьевич был доволен помощником.

Ему трудно было поверить в то, что Яна Казимирова — обыкновенная воровка. Не верилось, что эта девушка, так любящая животных, готовая прийти на помощь любому бездомному псу, состоящая в волонтерской организации, занимающейся помощью бродячим животным, — что эта Яна Казимирова способна украсть.

Но на кого тогда думать? На приходящую уборщицу тетю Машу, что моет полы в клинике по утрам? Глеб представил толстую смешливую уборщицу… Она с ним уже два года, и за это время у нее была масса возможностей что-нибудь стянуть. Но тетя Маша и скрепки не взяла…

В общем, Звоницкий решил быть честным сам с собой и признал — не так уж он и болен. Иногда приходил на работу и куда в худшем состоянии. Наглотался бы жаропонижающего и как-нибудь отработал бы день. Дело не в этом. А в том, что ему просто не хочется встречаться с проворовавшейся ассистенткой, и он любой ценой старается отсрочить неприятный разговор.

Что ж, решено. Девушку придется увольнять, это ясно. Но только… завтра. У Глеба правило — никогда не увольнять своих ассистентов без объяснения причин. Так что завтра — а возможно, и сегодня к вечеру он расстанется с Яной.

Зазвонил телефон. Глеб снял трубку.

— Доброе утро, Глеб Аркадьевич! — жизнерадостно приветствовал его Александр Пестряков. — Я обещал позвонить, когда появится что-то важное. Ну вот — звоню!

— Что, выяснились какие-то новые обстоятельства? — обрадовался Глеб.

— Мы задержали подозреваемого в убийстве Старикова! — отрапортовал Пестряков.

— И кто это? — поинтересовался Звоницкий, прикидывая, кто бы это мог быть. Но ответ Александра привел его в полное изумление.

— Эдуард Валентинович Ковалев, знаете такого?

Эдуард? Тихий алкоголик, похожий на музыканта похоронного оркестра? Он убил Илью? И повесил его тело на люстре из муранского стекла?!

— Почему вы заподозрили именно его? — медленно проговорил Глеб.

— Да там и подозревать нечего! — хмыкнул в трубку Пестряков. — Сняли видео с мобильного дочери Старикова. Девушка снимала торжество почти весь вечер… И на записи заметили этого Ковалева. Со Стариковым он знаком не был — по крайней мере, об этом никому из родных и знакомых адвоката не известно. Покойный к себе на юбилей его не приглашал, в списке гостей его нет. Мало того — гражданин Ковалев на записи ведет себя крайне подозрительно: там видно, как он прячется в саду, в сарае для инструментов. Очевидно, там он подождал, пока гости разъедутся, после чего проник в дом и совершил преступление… А в кадр Ковалев попал случайно — просто фигура на заднем плане. Только когда эксперты принялись отсматривать запись, его обнаружили.

— А мотив? — спросил Глеб, гадая, что не поделил Эд с его покойным другом.

— Задержанный не может внятно объяснить, зачем приехал в дом Старикова, — ответил Александр. — Вину свою не признает, но и правдоподобного объяснения своим поступкам придумать не может. Да и вообще, в момент задержания он был того… нетрезв.

— По-моему, это его нормальное состояние, — задумчиво проговорил Звоницкий. — Спасибо, Саша.

Представить Эдуарда в роли убийцы было трудновато. С другой стороны, Глеб видел этого человека всего раз в жизни. Что он знает о Ковалеве? Ничего! Без причины не убивают. Значит, мотив у Эда был, причем весьма весомый. Это ведь не преступление в состоянии аффекта — беседовали на повышенных тонах, потом один из спорщиков вышел из себя, схватил что под руку подвернулось и нанес роковой удар, а потом не может поверить, что именно он это сделал, и не в силах вспомнить, как это случилось…

Нет, если именно Эд Ковалев убил Илью, то преступление он планировал заранее. Приехал в такую даль, прятался в сарае… Все равно не складывается. Даже если Эд имел вескую причину желать смерти адвокату Старикову, невозможно было выбрать худшего дня для убийства, чем день юбилея. В доме толпилась сотня гостей, это не считая обслуживающего персонала… Особняк Старикова в коттеджном поселке стоит довольно уединенно. Что мешало Эдуарду Ковалеву приехать сюда в любой другой день? Почему тихому алкоголику так не терпелось совершить убийство, что он несколько часов прятался с сарае, дожидаясь, пока адвокат останется один?

— Глеб Аркадьевич? Вы слушаете? — вернул его к реальности Пестряков.

— Да, Саша! Извини, задумался.

— Вы что, не верите в его виновность? — усмехнулся Пестряков. — Сомневаетесь?

— Ну, раз у следствия есть доказательства…

— Косвенные, Глеб Аркадьевич, косвенные… Но других подозреваемых у нас пока нет. Так что будем работать… Кстати, я присутствовал при допросе этого Ковалева. Такое впечатление, что ему на все наплевать. То ли он не до конца понимает, чем это может для него закончиться, то ли просто такой… фаталист. Повторяет: «Это судьба!» У меня создалось впечатление, что у него с головой не очень. Экспертизу будем проводить…

— Хорошо, Саша, спасибо. Я все понял. Держи меня в курсе…

И Звоницкий повесил трубку. Что ж, неожиданный поворот… Эд Ковалев был бы последним, кого Глеб заподозрил бы. Выходит, с семейкой Ковалевых и в самом деле не все так просто…

Он старательно прополоскал горло, заварил чаю с малиной, а сам тем временем размышлял, как лучше поступить. Когда чай был выпит, в голове у него уже был готов план.

Глеб взял мобильный и набрал номер, поглядывая на визитку, которую вчера вручил ему старший из братьев Ковалевых.

— Электрон Васильевич? Это Глеб Звоницкий. Мы с вами вчера беседовали…

Ковалев несколько секунд молчал, потом отозвался:

— Зовите меня Саша.

— Хорошо, Александр. Вы могли бы подъехать ко мне домой? У меня есть для вас работа.

— Так ведь это… несчастье у нас, — тихо проговорил Ковалев. — Брата моего арестовали. Говорят, он вашего друга убил.

— И об этом я тоже хотел бы с вами побеседовать, — сказал Глеб.

Электрон еще немного помолчал, потом решительно произнес:

— Давайте адрес.

Ковалев прибыл к Звоницкому через час. Неловко потоптался на пороге, раздумывая, снимать ли обувь, потом все-таки разулся и прошел в комнату в носках. Сел в кресло, взял со стола карандаш и принялся вертеть его в неухоженных рабочих руках.

— Хотите кофе? — предложил Глеб.

Электрон поднял глаза, и Глеба поразило его лицо — бледное, заросшее двухдневной щетиной, с покрасневшими от бессонницы глазами.

— Брата моего арестовали! — хрипло произнес Электрон.

Глеб уселся напротив. Судя по всему, гостю было не до кофе.

— У следствия появились улики, указывающие на виновность вашего брата, — мягко произнес он.

— Но Эдик не убивал! — Электрон сделал резкое движение, и карандаш хрустнул в его пальцах. Мужчина смущенно покосился на половинки карандаша и аккуратно положил их на столик.

— Если ваш брат невиновен, следствие разберется, — пообещал Глеб.

— Да ладно вам… неужто вы в это верите? — невесело усмехнулся он.

Глеб промолчал. А Ковалев тоскливо вздохнул и продолжал:

— Засудят его! Кого-то ведь надо посадить за это убийство. Брат мой очень даже подходящий для этого человек…

— Почему?

— Да ему все равно. Он на своей жизни давно крест поставил. Он ведь музыкантом был, в филармонии на трубе играл. Если бы не пьянка… — Электрон махнул рукой: — А, чего там говорить! Выгнали его. Руки дрожат, гастроли пропустил. Как это в песне поется? «Я стою у ресторана, замуж поздно, сдохнуть рано…»

— Послушайте, — разозлился Глеб, — но ведь ваш брат — еще не старый человек. Сколько ему? Пятьдесят?

— Сорок пять, — мрачно отозвался Ковалев. — Ну и что? Кому он нужен, кроме своей родни? Какая баба за такого замуж захочет? Эдик сам говорит: «Я смерть не тороплю, просто ускоряю процесс».

Мужчины помолчали. Вдруг Электрон поднял голову и уставился на Глеба:

— Слушайте, а может, вы… это, поможете ему?

— Как вы себе это представляете, Александр? — изумился Звоницкий.

— Ну, у вас же там знакомые, в органах… Вы же юрист, хотя и бывший. Замолвите кому надо словечко за Эдика, а? А я вам это… по гроб жизни благодарен буду! Отработаю, я ж мастер…

Звоницкий задумался, потом хлопнул ладонью по колену.

— Вот что, Александр. В виновность вашего брата я, честно говоря, не верю. Давайте поступим так: я найду Эдуарду толкового адвоката. Имейте в виду — если Эдуард виновен, ему придется ответить за свое преступление.

— Глеб Аркадьич, да я вам по гроб жизни… — Электрон попытался пожать Звоницкому руку.

— Не надо «по гроб». Услуги адвоката вы оплатите сами — думаю, ваша семья может себе это позволить. Кстати, Александр… А как вы узнали, что я в прошлом юрист?

— А? — на грубом лице Ковалева выразилось искреннее недоумение.

— Вы сказали, что я юрист и что у меня знакомые в органах. Откуда у вас такая информация? — жестко спросил Глеб.

— Да я не помню… Сказал кто-то…

— Кто?

— Ну, Филька, кажется…

Звоницкий откинулся на спинку кресла. Интересно… Зачем Филиппу Альгидасовичу Ковалеву наводить о Звоницком справки?

От мыслей его отвлек звук ключа в замке. Это Варвара Михайловна явилась на рабочее место. Домработница заглянула в комнату, поздоровалась, беглым взглядом просканировала комнату и двух мужчин и спустя десять минут вкатила столик на колесах, на котором дымился заварочный чайник и на тарелках были красиво уложены бутерброды.

— Вот, Глеб Аркадьевич, подкрепитесь. А то что же вы и гостя вашего ничем не угощаете, — закудахтала Варвара Михайловна, расставляя чашки. Закончив сервировку, она ушла, оставив мужчин одних.

Электрон тут же схватил бутерброд и впился в него зубами. Видимо, бедняга из-за переживаний не успел позавтракать. Жуя, он невнятно произнес:

— М-м, вкусно! Это мама ваша, да?

— Домработница, — пояснил Звоницкий.

— Заботливая такая… Прямо как моя тетка, земля ей пухом…

Подождав, пока гость утолит голод, Глеб поинтересовался:

— Какая она была?

— Тетка-то? — Электрон задумался. — Добрая была. Простая совсем. Всю жизнь работала. Нас вырастила, вместо матери была. Другой такой и на свете нет…

— А вашу родную мать вы помните?

— Да какая она мать? — мрачно усмехнулся Ковалев. — Кукушка она. Я ее видел-то всего несколько раз в жизни. Встречу на улице — не узнаю! Она нами не интересовалась. Приедет, подкинет очередного кукушонка, и только ее и видели. Разве это мать? Вот тетка — она и была нам настоящей матерью! Своих-то детей у нее не было. Хотя что она могла — Геру ей маманя подкинула, когда тетке уже за сорок было. А Фильку — так вообще за семьдесят. Так всю жизнь тетка Лида с нами и промучилась. Для себя ей ничего не надо было. Всю жизнь две пары обуви имела — летнюю и зимнюю. Даже когда сестра стала ей деньги присылать, она на себя ни копейки не тратила, все нам. Говорила: «Нет, деточки, у меня есть все нужное. А ненужного мне не надо. Стакан воды в старости поднесете — и хорошо!» — Эл тяжело вздохнул: — Ведь это я ее нашел, тетку… Вошел под утро в спальню — смотрю, а она уже не дышит. Сидит в кресле, даже спать не ложилась, лампочка горит. Она письмо писала…

— Какое письмо? — встрепенулся Глеб.

— Да сестре своей! Она часто ей писала. Филька предлагал тетке Лиде компьютер поставить, но та всякой техники боялась, писала от руки. По старинке. Я у нее в кармане халата нашел, смятое…

— И куда оно делось, это письмо?

— Сначала-то я его себе в карман сунул, ну, машинально, — пожал плечами Электрон. — И забыл про него. Совсем из головы вылетело… А после похорон надел тот спортивный костюм и нашел.

— Вы кому-нибудь говорили об этом письме? — спросил Глеб, чувствуя, что разгадка, кажется, где-то близко.

— Нет, никому. А что, надо было? — перепугался Эл.

— Скажите, Александр, а где это письмо сейчас?

— Так я его это… отправил адресату! — ответил Ковалев, глядя на Глеба ясными голубыми глазами. — Подумал, вдруг там что-то важное…

— Скажите, вы его прочли? — Глеб затаил дыхание в ожидании ответа.

— Прочел. Надо же было знать, о чем тетка писала… Но вы не думайте, там ничего такого не было! — заверил мужчина. — Так, ерунда какая-то. Старая она уже была, тетка-то. Все детство вспоминала… Потом еще писала, как ее раздражает Алевтина — ведет себя в точности как Клаша… Какая еще Клаша? Заговаривалась, наверное…

— Кто такая Алевтина? — деловито поинтересовался Глеб.

— Так это… сиделка теткина! Гертруда наняла. Да вы ее видели у нас в доме. После теткиной смерти она вроде прислуги у Геры.

Звоницкий вспомнил казашку в спортивном костюме.

— А где сейчас эта Алевтина?

— Уехала. Вернулась, наверное, к себе в Астану… или где она там проживает. Вот в тот день, когда вы к нам приходили, она и взяла расчет. Не пойму только, чего тетка Лида на эту Алевтину злилась? Они ж вроде ладили… Месяца два эта Аля у нас проработала. Ничего баба — молчаливая только и по-русски говорит не очень правильно. Но за теткой хорошо смотрела. Все ее желания выполняла, угодить старалась.

— А ваш брат Филипп? — поинтересовался Глеб. — Он мне признался, что тоже ухаживал за теткой, по ночам вставал, чтобы дать лекарство…

Электрон стиснул челюсти так, что на щеках выступили желваки, потом ответил:

— Может, и вставал… пару раз. Вы Филиппа не слушайте. Он вам такого понарассказывает… Это Филька от скуки мается, вот и сочиняет чего в жизни не было. В армию его не взяли… Я так считаю, если в армии не служил — ты не мужик!

— А вы сами где служили? — заинтересовался Глеб.

— Я, это… в Афгане, — почему-то смутился Электрон. — Давно уже…

— Да ну?! — оживился Звоницкий. — А я на границе, в Таджикистане.

Следующие полчаса они вспоминали армейскую службу.

— Ладно, Александр! Спасибо за помощь! — наконец сказал Глеб, вставая.

Ковалев неуклюже поднялся и пожал протянутую руку. Он вроде бы хотел что-то спросить, но не решался. Наконец, мучительно покраснев, выговорил:

— Так это… насчет работы — это было так, повод для встречи?

— Нет, мне действительно нужен мастер, — честно ответил Глеб. — Давно собираюсь сделать ремонт в квартире, а сам я в этих делах не специалист. Да и некогда мне, честно говоря. Так что, если возьметесь, я буду вам благодарен. Об оплате договоримся.

Электрон обвел комнату взглядом профессионала. Улыбка осветила его грубую физиономию, и он воскликнул:

— Да я это… я хоть сегодня начну! Найду себе помощника — одному несподручно, и только скажите!

— Не надо сегодня! — слегка испугался Звоницкий. — Давайте завтра. Вот Варвара Михайловна вам все покажет.

Он позвал домработницу и объяснил, что Александр Васильевич будет делать ремонт в квартире. Варвара Михайловна всплеснула руками — она давно грызла Глеба разговорами о новом ламинате — и пообещала кормить мастеров как следует.

Проводив Электрона, Глеб закрылся в своей комнате. Домработница донимала его предложениями поставить горчичники, и ему стоило большого труда защитить свою независимость. Нужно было спокойно подумать, а добрейшая Варвара Михайловна мешала. Закрыв дверь перед носом обиженной пожилой дамы, Глеб уселся в кресло и принялся размышлять.

В ночь смерти Лидия Ковалева написала сестре письмо, в котором пожаловалась на свою сиделку Алевтину, мол, та ведет себя в точности как Клаша.

После смерти сестер Срезневских на свете был всего один человек, который мог разгадать эту загадку. И этим человеком был он, Глеб Звоницкий. Покойный Илья Стариков тоже был в курсе, но сейчас Глеб остался в одиночестве.

Он вспомнил драматическую историю семьи Срезневских, которую Илья рассказывал ему всего несколько дней назад. Помнится, Клашей звали няньку девочек. Ту самую, что сдала маленькую Лиду в детдом, присвоив драгоценности ее покойной матери. То есть Клаша — злодейка и предательница.

Почему Лидия Ковалева прямо не написала сестре: дескать, моя сиделка совершила что-то плохое? Для чего старухе понадобилось использовать иносказание, понятное только двум сестрам и никому более?

И почему эта Алевтина покинула дом Ковалевых не после смерти пожилой подопечной, а после визита Звоницкого?

Надежды раздобыть фотографию казашки Али у Глеба не было, поэтому он заварил себе еще малины, включил компьютер и скачал программу «Фоторобот». Память на лица у него была профессиональная, и на составление вполне приемлемого фоторобота ушло не более получаса. Да, Алевтина выглядела именно так. Кстати, на казашку она не очень-то похожа…

Глеб снял телефонную трубку. Сережа Коломиец был его давним приятелем, сейчас он занимал высокую должность в УФМС. Услышав голос Глеба, Сергей искренне обрадовался:

— Ну смотри-ка, жив, курилка! А я тут всякое слышал… А ты, оказывается, просто зазнался, да?

Заверив, что ничуть не зазнался, а просто весь в делах, дав клятвенное обещание съездить как-нибудь «на заимку на шашлыки», Глеб перешел наконец к сути дела. На просьбу Звоницкого пробить по базам одну даму Коломиец хмыкнул, но пообещал сделать в кратчайшие сроки.

Попрощавшись с приятелем, Глеб прикинул, позвонить ли Пестрякову, но решил пока не торопить события. В конце концов, что он может сказать Саше? Смутные подозрения не в счет…

Что же получается? Лидия Фелициановна пишет письмо сестре и в ту же ночь умирает. После этого баронесса впадает в жуткую депрессию, целыми днями сидит, отвернувшись к окну, и не желает ни с кем разговаривать. А спустя недолгое время умирает, успев перед смертью изменить завещание в пользу кота… Глеб помотал головой. Картина пока не складывалась, но кое о чем уже можно было догадываться.

То ли малина подействовала, то ли надежда на то, что дело о смерти Ильи Старикова сдвинулось наконец с мертвой точки, неизвестно, но только Звоницкий почувствовал себя почти здоровым. Пожалуй, пора уже покончить с одним неприятным делом…

Он переоделся, заверил домработницу, что вечером непременно сделает себе компресс на спирту, с облегчением простился с добрейшей Варварой Михайловной и поехал в клинику. Специально не стал предупреждать Яну о том, что приедет, хотел посмотреть, чем занята ассистентка в его отсутствие.

Из машины Глеб позвонил знакомому адвокату — тот был молод, но уже успел хорошо себя зарекомендовать, — объяснил ему ситуацию, предупредил о специфическом образе жизни Эдуарда Ковалева. Адвокат хмыкнул, сообщил, что вообще-то загружен работой, но обещал заняться этим делом — исключительно из уважения к Глебу Аркадьевичу.

Глеб остановил машину, не доезжая знакомой двери, и прикинул, как лучше начать разговор. «Яна, вы воровка, и я не желаю иметь с вами ничего общего. Вы уволены, убирайтесь! Кстати, в этом городе вам больше не работать — профессиональное сообщество я поставлю в известность о ваших привычках…» Нет, слишком резко. Может быть, лучше начать издалека: «Яна, вы ничего не хотите мне сказать? Ни в чем не желаете признаться? Дело в том, что у нас с вами неприятности…» Нет, так тоже не годится — такое чувство, что это Звоницкий виноват перед ассистенткой.

Глеб поднял взгляд — и замер. Спина, мелькнувшая перед глазами, была ему явно знакома. Человек только что вышел из клиники и свернул за угол. Догонять его Глеб Аркадьевич и не пытался. Вместо этого он легонько постучал себя кулаком по лбу, обозвал болваном, кретином, идиотом и старым простофилей, выбрался из машины и бодро похромал в клинику.

Ассистентка была одна — девушка стояла у окна, глядя на пыльную клумбу невидящими глазами. Щеки Казимировой пылали, волосы были слегка растрепаны.

— Яна, я болван! — выпалил Звоницкий.

Девушка невольно улыбнулась, но вгляделась в лицо шефа — и улыбку словно стерли губкой.

— Что-то случилось, Глеб Аркадьевич? — обеспокоено спросила она.

— Случилось, причем не одно, — в сердцах ответил Глеб. — Позавчера пропало лекарство, а вчера я недосчитался приличной суммы в кассе.

Краска сбежала с лица ассистентки. Девушка побледнела так, что Глеб даже испугался — не дошло бы до обморока. Но Яна недаром была дочерью военного — девушка только сглотнула, сжала дрожащие руки и ровным голосом спросила:

— И вы думаете, что это я?

— Нет, Яна, я так не думаю! — зло бросил Глеб. — Теперь я точно знаю, чья эта работа! Скажите, зачем вы пускали в клинику этого мерзавца?

Щеки девушки слегка порозовели.

— Вы про Игоря? Почему вы его так не любите, Глеб Аркадьевич? — Как всегда, встав на защиту обиженных, хрупкая девушка превратилась в бойца. Сейчас она напоминала Глебу Дон Кихота с его ветряными мельницами — такая же худая, глаза горят, только не хватает копья, чтобы бросаться на великанов, и тазика на голове вместо шлема… — Он мне рассказал, за что вы его уволили!

— Да?! — неожиданно развеселился Звоницкий. — И за что же?

— Игорь сказал вам, что собирается открыть собственную клинику! А у вас работает только до тех пор, пока не заработает достаточно денег для этого. А вы, Глеб Аркадьевич, не захотели растить конкурента! Вот вы его и вышвырнули…

Неожиданно Звоницкому стало противно. Он тяжело опустился на стул и, неловко потянувшись, набулькал себе воды из графина.

— Глеб Аркадьевич, вам нехорошо? — забеспокоилась Яна. Всю ее неприязнь как рукой сняло.

— Все нормально, — отхлебнув тепловатой воды, поморщился Глеб — Присядьте, Яна. Я хочу вам кое о чем рассказать.

Девушка уселась напротив, обеспокоено заглядывая в лицо шефу.

— Так вот, Игоря я уволил вовсе не поэтому. Эта сказка про собственную клинику — просто мечта. Ему пришлось бы работать еще лет двадцать, чтобы открыть собственное дело, а к этому времени я давно бы уже прекратил практику. Так что дело не в этом.

— Тогда в чем? — Яна стиснула ладошки, подозревая, и не без оснований, что правда может оказаться крайне неприятной.

— Я уволил его за воровство и непрофессионализм. Вот и все секреты.

— Я вам не верю! — неожиданно воскликнула девушка.

— Сейчас поверите, — устало произнес Звоницкий. — Пересчитайте кассу.

Казимирова с минуту таращилась на Глеба, потом вдруг вскочила и кинулась к кассе. Выдвинула ящик с деньгами и принялась пересчитывать купюры, то и дело сбиваясь и начиная сначала. Глеб терпеливо ждал, пока она не ахнула и не замерла с веером купюр в руках.

— Ну что? Опять недостача?

— Он не мог! — еле выговорила девушка, глядя на шефа остановившимся взглядом. — Не мог так со мной поступить!

Звоницкому было отчаянно жаль дуреху, но все точки над «i» следовало расставить немедленно.

— Яна, этот мерзавец не только воровал лекарства и деньги, он еще и делал все, чтобы подозрение пало на вас. Если бы я сейчас случайно не заметил своего бывшего ассистента выходящим из клиники, я бы до сих пор был уверен в вашей виновности. Я ведь вас уволить собирался! — Глеб в сердцах сжал кулаки. — Вышвырнул бы вас с работы и сообщил всем знакомым ветеринарам, что Казимирову на работу брать не надо. И вы бы никогда больше не нашли работы в этом городе…

Яна растерянно смотрела на Звоницкого.

— Расскажите, как вы познакомились с этим типом, — приказал Глеб Аркадьевич.

— Но… ведь вы меня сами с ним познакомили! — удивленно произнесла Казимирова.

Глеб вспомнил тот день, когда Игорек приходил в клинику за расчетом. Он еще разглядывал девушку, как зверька в зоопарке, едва сдерживал смех и, уходя, поздравил Звоницкого с новой сотрудницей… Видимо, тогда же в голове юного негодяя и сложился коварный план мести бывшему работодателю.

Он попросту вскружил голову бедной девочке, обделенной мужским вниманием. И пользовался отсутствием Глеба для того, чтобы приходить в клинику. Врал, небось, что скучает по своей подруге. А сам тайком воровал лекарства и деньги, чтобы подставить новую ассистентку Глеба…

Неожиданно личико Яны скривилось, и девушка со всего размаху хлестнула себя по щеке. Глеб вскочил и едва успел поймать маленькие, но сильные руки, а не то бы ассистентка нанесла себе еще какой-нибудь вред.

— Яна, что вы делаете?!

— Какая же я дура! — глядя в стену сухими горящими глазами, тихо произнесла Казимирова. — Я думала, он и вправду в меня влюбился. Как будто в меня можно влюбиться…

— Ну что вы, Яна! Вы молодая девушка… — забормотал Глеб. За долгую жизнь он так и не научился справляться с женскими слезами и истериками. Его бывшая жена Людмила никогда в жизни не повысила голоса, а при серьезных неприятностях принимала две таблетки снотворного и ложилась в постель, рассудительно приводя пословицу про то, что утро вечера мудренее.

Но Яна не плакала — она просто добивала саму себя тихими словами:

— Я — молодая уродина. Пройдет еще лет десять — и я стану старой уродиной. Как Баба-Яга. Тогда, может быть, будет легче… Молодой уродиной быть трудно, а к старой все снисходительны — что с нее взять… Пустите меня, Глеб Аркадьевич!

Звоницкий разжал руки. Яна всхлипнула и скрылась в бытовке. Плачет, наверное… Разумеется, девушке обидно. Такой удар по самолюбию! Хорошо, что девочка по природе боец. Какая-нибудь нежная барышня после такого вполне могла бы наложить на себя руки, а Яна — нет, она не такая… кстати, а что она так долго делает в пустой комнате?

Звоницкий забеспокоился и уже собирался деликатно постучать, как вдруг дверь распахнулась и на пороге появилась Яна. Светлые локоны девушки были безжалостно, под корень обрезаны. Оставшиеся волосы напоминали цыплячий пух. Короткая стрижка подчеркивала длинный нос и большой рот девушки, уши топорщились, а шея казалась трогательно тоненькой и беззащитной. В руке девушка держала ножницы. Глаза ее были абсолютно сухими.

— Яна, ну зачем вы так! — с жалостью глядя на ассистентку, ахнул Глеб.

— Не переживайте, Глеб Аркадьевич! — хриплым голосом сказала Яна. — Я же уже не переживаю… Волосы — не уши, отрастут. А это так, напоминание самой себе. Чтобы усвоить урок и не быть больше такой дурой… Завтра я еще в рыжий цвет перекрашусь!

— Это еще зачем?!

— Ну, будет такой… типа, стоп-сигнал. «Не влезай, убьет!» Понимаете?

Глеб искренне не понимал.

— Все равно меня никто больше никогда не полюбит… — горько пожаловалась девушка.

Звоницкому стало смешно. Он вспомнил себя в юности. Какими громадными казались ему тогда горести, о которых он сейчас и вспомнить не мог, в чем же они заключались. Следовало завершить разговор какой-нибудь банальностью — из тех, что помогают переносить жизненные невзгоды.

— Говорите, не полюбит? Это еще бабушка надвое сказала!

— Глеб Аркадьевич! Что с вами? Вы в порядке?

Голос ассистентки доносился как сквозь вату. Наконец Глеб покачал головой и заявил:

— Яна, вы — гений!

— Правда?! А я и не знала, — фыркнула ассистентка. К ней постепенно возвращалось самообладание. — А что за бабушка? Ну, которая надвое сказала? Почему это вас так… потрясло?

— Бабушка — это баронесса Баух! — пояснил Глеб.

— Ух ты! — восхитилась Казимирова. — В жизни не была знакома ни с одной баронессой! А что она сказала надвое?

— Она написала странное завещание, — медленно произнес Звоницкий. — Завещание, которым многие остались недовольны…

— Вы хотите, чтобы я умерла от любопытства? Ну-ка, быстро объясните мне, в чем дело!

Что ж, никакой тайны здесь не было, поэтому Глеб в общих чертах изложил дело, с которым всего неделю назад познакомил его самого Илья Стариков.

Яна внимательно слушала, но в конце рассказа похлопала ресницами и поинтересовалась:

— И что все это значит?

— А то! — вдохновенно сочинял на ходу Звоницкий, связывая концы с концами. — Баронесса недаром совершила такой экстравагантный поступок! Не забывайте, Яна, ей было сто два года! Несмотря на здравый ум, она уже много лет не поднималась с кресла, не выходила из дома и вообще мало что могла.

Казимирова шмыгнула носом от сочувствия к незнакомой старушке.

— Александра Фелициановна понимала: ей осталось совсем мало, и хотела завершить свои земные дела. У нее оставался в руках всего один мощный инструмент воздействия на окружающих — это ее деньги. А точнее, завещание.

Яна непонимающе уставилась на Звоницкого. Теряя терпение, Глеб пояснил:

— Ну смотрите, незадолго до смерти баронесса Баух узнает, что ее младшая сестра скончалась. И что-то в обстоятельствах смерти Лидии представляется ей подозрительным.

— Ой, Глеб Аркадьевич! — не выдержала ассистентка. — Ну что тут может быть подозрительным! Сто лет старушке! Вы что же, намекаете, что кому-то захотелось ее убить?!

— Именно! — Звоницкий наставительно поднял палец. — У вас светлая голова, Яна!

— Сама знаю! — буркнула ассистентка.

Охотничий азарт, похоже, проник и в ее кровь. Девушка, блестя глазами, поинтересовалась:

— Но кому понадобилось убивать столетнюю старушку? И зачем?! Нужно было просто подождать…

— Значит, кто-то не мог больше ждать. Ну, или не хотел. Баронесса поняла, что ее сестру убили. Что ей оставалось делать? У нее было мало времени и всего одно оружие — завещание. И Александра Фелициановна пустила его в ход. Понимаете, Яна, баронесса не зря совершила такой экстравагантный поступок, завещав состояние коту. Она хотел привлечь внимание к обстоятельствам смерти своей сестры, поскольку у столетней старушки, пусть и сохранившей ясный ум, не было другого способа подать призыв о помощи.