Глава 2
Дождь кончился в тот момент, когда Звоницкий въезжал в ворота загородного дома Ильи Старикова. По случаю внезапного дождя прием был перенесен под крышу — и явно в последний момент. На лужайке перед домом мокли изящные кованые столы и стулья, а гости толпились в помещении — через «французские», во всю стену, стеклянные окна было видно, что народу собралось порядочно.
Глеб поставил машину на стоянку и по дорожке, выложенной испанской плиткой, прошел к дому. Лекарство подействовало, и Звоницкий почти не хромал. Да, адвокат Стариков явно не бедствовал. Дом был выстроен с размахом. Неужели Илья живет здесь совсем один?
Ответ на этот вопрос он получил очень быстро — едва переступил порог дома Старикова. Большая комната на первом этаже была полна фланирующих гостей — большинство держали в руках фужеры с шампанским, которое разносили на подносах официанты. Пахло цветами и духами — еще бы, когда в закрытом помещении собирается два десятка дам… Илья Петрович спешил навстречу запоздавшему гостю, широко улыбаясь и сверкая хитрыми черными глазами, белоснежным воротом рубашки и такими же белоснежными зубами.
По обе стороны от адвоката выступали две молодые красавицы — блондинка в длинном платье цвета морской волны и брюнетка в сиреневом коктейльном платье. Женщины выглядели ровесницами — лет двадцати пяти на вид. Звоницкий вспомнил, что так и не удосужился купить цветы. Фу, до чего же неудобно…
Но адвокат вывел Глеба из неловкого положения, тихо и весело сказав:
— О, хоть один нормальный мужик нашелся — без «веника» приехал! А то я себя чувствую как на собственных похоронах — кругом букеты… Ну, здорово, разбойник!
— Здравствуй, Старик! — Глеб пожал протянутую руку, с облегчением прогоняя чувство неловкости. Нет, похоже, Илья не зазнался, не «забронзовел», остался все таким же компанейским и веселым, как в студенческие далекие времена… Прозвище «Старик» выскочило само собой — Глеб не вспоминал его лет двадцать, не меньше, но адвокат только улыбнулся еще шире — похоже, и ему было приятно хоть на минуту окунуться в атмосферу юности. Глеб умел чувствовать фальшь — но, кажется, Стариков был искренне рад однокашнику.
Между тем Илья Петрович приобнял за талии обеих красавиц и произнес:
— Девочки, познакомьтесь. Это мой старинный друг и приятель Глеб Аркадьевич Звоницкий. А это моя супружница, Ирина Витальевна, Ирочка, утешение моей старости.
Блондинка протянула руку, и Глеб слегка сжал узкую нежную ладонь.
— А это Арина Ильинична, дочурка моя. Ты ведь ее помнишь, Глеб?
Звоницкий поспешно вернул на место взлетевшие вверх брови. Своих детей он не имел и как-то упустил из виду, что дочери его старых друзей могут быть такими… такими… в общем, очень взрослыми.
Рукопожатие брюнетки оказалось по-мужски энергичным — не то что вялая ладошка ее мачехи.
— Я тоже отлично помню Глеба Аркадьевича, — тряхнула вьющимися черными кудрями дочка Старикова. — Он мне чупа-чупсы привозил, а однажды вылечил лапку моему котенку. Помните, Глеб Аркадьевич?
Звоницкий сглотнул. Дочка Ильи осталась в его памяти тощим семилетним ребенком с разбитыми коленками. Котенка он помнил значительно лучше. А сейчас насмешливый взгляд красавицы был уж чересчур… женским. На старых друзей папочки так смотреть не принято.
— Вот они какие, мои девочки! — засмеялся Стариков. — Утешение на старости лет… Слушай, Глебушка, ты не стесняйся, будь как дома. Я хочу у тебя консультацию получить по одному важному делу. А пока выпей слегка, сбрось напряжение. Что-то ты какой-то гружёный… Вот, Ариша составит тебе компанию, чтобы не скучал. — И Стариков поспешил навстречу очередному запоздавшему из-за дождя гостю, обнимая за талию супругу.
Старый друг, как Звоницкий и подозревал, оказался не так прост. «Консультацию получить» ему надо, видите ли… Значит, Глеб не ошибся и адвокат пригласил однокашника не просто так, а с каким-то умыслом… Интересно, что ему надо?
— А вы действительно тот самый Глеб Аркадьевич Звоницкий? — беззастенчиво поинтересовалась Арина, сверкая черными глазами. Они были удивительные — с какими-то золотистыми искрами на радужке.
— Что значит — «тот самый»? — осторожно поинтересовался Глеб.
— Ну, тот, который едва не погиб при теракте?
— Тот самый, — сухо ответил он. Ему совершенно не хотелось обсуждать подробности своей жизни с кем бы то ни было, особенно с этой красоткой. — Скажите, Арина, а кто вы по профессии?
— Угадайте! — кокетливо повела плечиком девушка.
— Легко! — развеселился Звоницкий. — Сейчас, сейчас… Вы — журналистка! Работаете в газете с небольшим тиражом. Пишете о культурно значимых событиях города.
На лице девушки появилось выражение изумления, что вовсе не испортило красоты мадемуазель Стариковой.
— Откуда вы узнали?! Это вам папа сказал?
— Уверяю вас, Арина, я и не подозревал о вашем существовании до сегодняшнего дня, — усмехнулся Глеб. — То есть подозревал, конечно… вашего кота я помню. А вот вы в моей памяти остались первоклассницей, уж извините старика…
— Ну какой же вы старик! — приняла подачу девушка. — Вы ведь моложе папы! А выглядите… замечательно. Ни за что не скажешь, что вам пришлось пережить такое!
Звоницкий поразился бестактности красавицы. Вот уже второй раз она затрагивает неприятную для него тему! Интересно, это у нее профессиональная черта — отсутствие сочувствия к людям? Или она просто по жизни такая… жесткая?
— Я постарался, — довольно сухо ответил он, — и пережить, и забыть. И давайте не будем сегодня вспоминать об этом — ведь у вас праздник.
Девушка слегка смутилась — но только на мгновение. Быстро подхватила Звоницкого под руку и повлекла к гостям.
— Нет, ну признайтесь, как вы узнали, кем я работаю? — продолжала она допытываться на ходу.
Глеб усмехнулся. Иногда он и впрямь поражал окружающих неожиданными догадками. То есть неожиданными они выглядели только со стороны…
— Пусть это останется моим секретом, — сказал он и потянулся к тарелке с бутербродами с семгой. Все-таки он не успел поесть после работы и теперь был ужасно голоден. Но главной целью было переключить внимание девушки на что-нибудь другое. Глеб Аркадьевич совершенно не собирался весь вечер служить игрушкой для избалованной девушки. Арине не оставалось ничего другого, как выпустить его руку.
Мадемуазель Старикова какое-то время понаблюдала за Глебом, который мирно поедал тарталетки с икрой, потом фыркнула, повела плечиком и исчезла в толпе гостей.
А Звоницкий углядел еще двоих бывших однокашников и приветливо помахал им. О, наши люди! Теперь не придется скучать в компании незнакомых мужчин и женщин — сам юбиляр слишком занят, чтобы уделить время другу… Юристы подошли ближе, и вечер получился куда более интересным, чем предполагал Глеб. В приятных воспоминаниях время летело быстро, и вот уже гости стали прощаться и разъезжаться по домам.
Выждав, пока основная часть приглашенных разъедется — он плохо переносил скопление народа, — Глеб оставил свой подарок на мраморном столике и тоже поспешил к двери. Что ж, приятно было повидаться… И надо бы почаще «выходить в свет» — ну, попросту выбираться куда-нибудь. А впрочем, ему и так неплохо живется. Что там у него завтра? Операция назначена на два… Придется управляться самому, но ничего, справится… А забавная девушка встретилась ему сегодня под дождем…
Неожиданно Глеба окликнул Стариков:
— Эй, разбойник, куда это ты собрался? Сбежать решил, а?
— Да нет, просто поздно уже… Все разъехались. Спасибо тебе, Старик, вечер получился приятный. И дом у тебя выше всяких похвал…
— Э-э, от меня так просто не уйдешь! — хлопнул его по плечу адвокат. — Мы с тобой еще не закончили, дружище. Помнишь, я сказал, что мне нужно с тобой поговорить?
— Помню, — кивнул Звоницкий. — Тебе что, нужны услуги ветеринара?
— Не-ет! — захохотал Илья, сверкая искусственными зубами. — У меня два домашних зверька — жена и дочка. Но тут я и сам справлюсь. Хотя их содержание — дело дорогостоящее, понимаешь? Особенно Ариша не дает скучать… Сейчас она подросла, а вот пару лет назад такие фортеля выкидывала! Хорошо тебе — ты один, свободен как ветер…
— Да, — усмехнулся Глеб, — мне хорошо, я сирота… Это один мальчик так говорил, из книжки великого еврейского писателя Шолом-Алейхема. Так о чем ты хотел со мной побеседовать?
Илья повел Глеба по длинному коридору. В доме было темно и тихо, и не верилось, что еще полчаса назад он был полон гостей, играла музыка, звучали тосты за здоровье юбиляра. Навстречу им попалась Ирина — супруга Ильи.
Блондинка открыла было рот, собираясь что-то спросить, но супруг не дал ей такой возможности.
— Зайка, потеряйся где-нибудь, — довольно жестко проговорил он. — Иди найди себе какое-нибудь занятие или просто вздремни. Нам с Глебушкой надо поговорить о важном.
Блондинка дернула уголком рта, опустила глаза и поспешила прочь по коридору.
— Глупа как инфузория, — пожаловался адвокат, — но исключительно красива! Я ее с подиума снял, совсем молоденькой. Пока испортить не успели. После моей Татьяны мне все равно какая, лишь бы поглупее и попроще… Ладно, это к делу не относится. Ты сам-то как, не обзавелся еще новой подругой жизни?
— Не обзавелся, — коротко ответил Глеб. Все-таки они с Ильей слишком долго не виделись, чтобы вот так, с места в карьер, начать откровенничать.
— Ну, какие твои годы… — как-то неопределенно пробормотал адвокат. — Заходи!
Он распахнул дверь, и свет автоматически зажегся. Это была библиотека — с ровными рядами нечитаных книг, с удобными креслами. Стариков с размаху плюхнулся в одно и приглашающим жестом указал гостю на другое. Звоницкий уселся, гадая, что же могло понадобиться от него бывшему другу, преуспевающему адвокату.
— Ты когда-нибудь слышал про такую юридическую контору — «Томкинс и сыновья»? — поинтересовался Стариков.
Звоницкий отрицательно качнул головой.
— Так я и думал! — почему-то торжествующе воскликнул адвокат. — Это старинная британская фирма. До того британская, что аж зубы ломит. И до того старинная… короче, со времен Чарльза Диккенса их офис помещается в Лондоне. Этот Томкинс даже знал самого писателя — тот у него мелким клерком подрабатывал… Но это к делу не относится. Главное, что фирма старинная, проверенная, с отличной деловой репутацией.
Илья Петрович отвлекся, взял со стола ящичек с сигарами, предложил гостю, но тот вежливо отказался. Стариков взял серебряную гильотинку, отрезал кончик сигары и прикурил, вкусно чмокая и пуская ароматный дым. Глеб вообще успел заметить, что с годами Илюша превратился в ценителя радостей жизни. Еда у него вкусная, спиртное первоклассное, сигары дорогущие. Жена — бывшая манекенщица…
— Конечно, никакого Томкинса там давно уже нет, — хмыкнул адвокат, — и сыновья его давно уже в могиле, и даже внуки-правнуки успели состариться. Фирму вместе с названием выкупили другие люди… но дела ведут отлично и репутацией дорожат. Я к чему это тебе говорю?
— Да, к чему? — вставил Глеб, украдкой бросая взгляд на часы.
— К тому, чтобы ты понял: это не какая-нибудь контора «Сявкин и дети», которая позавчера открылась и завтра закроется. Это солидные люди!
— Да, я понял. «Томкинс и сыновья» — классические британские юристы с отличной репутацией. А ты тут при чем? Тебя что, на работу туда пригласили? — не удержался и подпустил шпильку Глеб.
— Нет, что ты, зачем я им сдался? — усмехнулся Илья. — У них своих законников как тараканов… Но в какой-то степени ты прав. Всегда удивлялся, как это ты ухитряешься угадывать… «Томкинсы» эти занимаются делами о наследстве. В их сейфах на Бобкин-стрит, или где они там находятся, хранятся десятки завещаний. Долгие годы мирно покоятся в сейфах юридической конторы. А когда настает времечко, они их — бац! И вынимают на белый свет. И вот недавно одно такое завещание всплыло, так сказать, со дна. Хранилось оно в сейфе ровнехонько восемьдесят лет. Старушка — «божий одуванчик» составила его в одна тысяча девятьсот тридцать пятом году, в возрасте двадцати двух лет, сразу как овдовела.
— Погоди, — наморщил лоб Звоницкий. — Так какого она года рождения, эта твоя старушка?
— Одна тысяча девятьсот тринадцатого! — с гордостью сообщил адвокат.
— А почему… почему завещание вскрыли только сейчас? — удивился Глеб.
— А-а! — поднял палец адвокат. — Вот за что я тебя люблю, Глеб, ты сразу глядишь в корень. Пока другой бы путался, ты сразу просек. Именно в этом все и дело. Потому что вскрывать завещание раньше не было необходимости. Старушка померла три месяца назад в городе Лондоне в возрасте ста двух лет. Естественно, вскрыли завещание… И вот тут наследничков ждал сюрприз! — Он злорадно захихикал и даже потер руки, зажав зубами сигару. — Собственно, наследников первой очереди там не наблюдается, так, седьмая вода на киселе… Большую часть старушка отписала на благотворительность. Но состояние там такое… в общем, на все хватит. И вот громадный кусок этого состояния унаследовал… кот.
— Извини?! — Глеб подался вперед — ему показалось, что он ослышался.
Стариков откинулся на спинку кресла, наслаждаясь произведенным эффектом.
— Кот, говорю. Жирный такой котяра.
Звоницкий задумался. Он слышал о таких казусах. Любимым животным оставляли состояния и даже заводы. Одна британка вообще вышла замуж за двух своих котов и даже ухитрилась как-то юридически это оформить…
— Ну, рад за кота, — усмехнулся он. — И что дальше?
Стариков отложил сигару и очень серьезно произнес:
— Дело в том, Глебушка, что мы с этим котом теперь не чужие. Проживает эта животина здесь, в нашем городе. «Томкинс и сыновья» прислали своего поверенного, чтобы тот удостоверил подлинность животного. Что и было проделано. Теперь британцы отбыли в свой туманный Альбион, а вашего покорного слугу, — шутливо поклонился адвокат, — оставили на непыльной должности. Я буду вести дела фонда «Феликс» на территории Российской Федерации.
Звоницкий с минуту посидел, переваривая услышанное. Наконец спросил:
— Что это еще за фонд «Феликс»?
— Феликсом зовут котяру, — пояснил Стариков. — Кличка по-латыни означает «счастливый». Учитывая обстоятельства и то, каким местом к животине повернулась фортуна, имечко ему выбрали правильно…
— Ну поздравляю! — пожал плечами Глеб. — А при чем тут я? Нужно осмотреть кота?
— Да нет же! — отмахнулся Илья. — Кота уже смотрели, его подлинность удостоверена юристом из «Томкинс и сыновья». Он даже ветеринара привез с собой! Как будто наши ему нехороши… Кот тот самый, правильный…
— Что значит — тот самый?
— А то и значит. Феликс, порода сибирская, раньше принадлежал сестре покойной. Та тоже недавно скоропостижно скончалась.
— Слушай! — вскинулся Звоницкий. — Что это за эпидемия вокруг кота — одна старушка умерла, за ней другая… ты подозреваешь, что дело нечисто?
— Да нет! Одной старушке было аж сто лет, другой вообще сто два года… Что здесь может быть нечисто?!
Глеб придвинул кресло поближе. Он уже понял, что домой сегодня попадет в лучшем случае к утру, так что стоит провести время с пользой. К тому же история с котом его действительно заинтересовала.
— Что, зацепило? — блестя глазами, поинтересовался Стариков.
— Давай, не томи. Изложи подробности.
— Слушай, может, кофе? — оживился адвокат. — Все равно у меня бессонница…
Пожилая дама в кружевном переднике принесла им кофейник на серебряном подносе, чашки, тростниковый сахар и еще какие-то восточные сладости — рахат-лукум, что ли. Стариков подождал, пока она покинет библиотеку, отхлебнул ароматной темной жидкости и начал рассказывать…
Баронесса Александра Фелициановна Баух, урожденная Срезневская, происходила из старинного, но небогатого рода. Ее отец был потомственным военным, генералом белой армии. У него было две дочери — Александра, старшая, и Лидия, младшая. Сашенька Срезневская как раз начала брать уроки балета, когда грянула революция.
Разумеется, генерал отправился воевать против красных и вместе с остатками отступающей белой армии оказался за границей. Сначала Харбин, потом Париж… Генерал делал все возможное, чтобы вырвать из большевистского плена семью. Наконец, уже в 1921 году, ему это удалось. Доверенный человек привез семье генерала, которая бедствовала в Петрограде, денег на дорогу. Он должен был сопроводить обеих девочек, их мать и няньку в Чехию, а оттуда в Париж. Но в ночь перед отъездом младшая девочка заболела тифом, а от нее заразилась и мать. Везти их, лежащих в жару, за границу было подобно убийству. Но доверенный человек не мог ждать — его в любую минуту могли схватить.
И тогда жена генерала приняла решение: пусть доверенный вывезет хотя бы Сашеньку. И оставит денег на дорогу. А уж когда больные, бог даст, выздоровеют, они присоединятся к родным. Вот так получилось, что Александра Срезневская, неполных девяти лет от роду, оказалась в Париже.
Своих родных она больше не видела никогда.
Позднее стало известно, что мать в ту же ночь умерла. Не желая рисковать ради дочери классового врага, нянька прихватила деньги и исчезла, а шестилетнюю Лидию сдала в детприемник.
Между тем генерал Срезневский вместе с дочерью перебрался за океан. В поисках счастья, разумеется… Разбогатеть ему не удалось, зато Сашенька вытащила счастливый билет — в нее влюбился Соломон Баух, потомок эмигрантов из России.
Соломон был ростом Сашеньке по плечо, на десять лет старше, но зато его папаша страшно разбогател в Америке, продавая автомобильные шины. Шинные заводы «Баух и компания» снабжали «обувкой» половину автомобилей огромной страны, и, поскольку количество машин во всем мире с каждым годом увеличивалось, состояние семьи Баух росло по экспоненте.
Сашенька была девушкой практичной. Она хорошо помнила небогатое детство в Париже, то, как отцу приходилось работать таксистом, поскольку, кроме войны, он делать ровным счетом ничего не умел… Получив предложение от носатого, вечно сопящего Соломона, девятнадцатилетняя Сашенька проплакала всего одну ночь, а наутро приняла взвешенное решение — она ответила «да» на предложение руки и сердца. В первую очередь девушка думала об отце.
Сашеньке не пришлось пожалеть о своем решении. Супруг души в ней не чаял и носил бы на руках, если бы не разница в росте. Соломон оказался милейшим, деликатнейшим человеком, и вскоре Сашенька к нему привязалась. Вот только детей у них не было.
Именно по этой причине Александра Баух, урожденная Срезневская, и унаследовала миллионы семьи Баух. Но не сразу.
Сначала умер генерал Срезневский. Он давно отчаялся найти младшую дочь, а о судьбе жены так и не узнал. Сашенька горько плакала, но самое большое горе было еще впереди. Начиналась Великая депрессия.
В 1933 году Соломон Баух, который давно уже стоял во главе семейного бизнеса, был вынужден подавить бунт — рабочие одного из его предприятий вышли на «голодный марш». Отчаявшиеся демонстранты были готовы на все, на улицах заполыхали костры… Полиции пришлось применить силу. Несколько десятков демонстрантов были застрелены стражами порядка, сотни ранено. Среди убитых были и дети.
В ту же ночь Соломон Баух застрелился.
Двадцатилетняя Сашенька осталась вдовой. Молодая женщина не впала в отчаяние — слишком многое ей пришлось пережить в детстве. Она наняла толковых управляющих, обзавелась знающими юристами и создала на своих заводах что-то вроде внутренней полиции. С тех пор мысли о бунтах начисто исчезли из головы ее рабочих. Лучше жить им не стало, но костров на улицах с тех пор не видали.
К концу Великой депрессии, то есть к началу Второй мировой войны, Александра Баух удвоила состояние мужа. А во время войны оно продолжало увеличиваться — шины для военных автомобилей входили в оборонные заказы и были поистине «золотыми». Война позволила Америке восстановиться после депрессии, а Александре — разыскать наконец потерянную сестру.
Шел 1945 год. Тридцатилетняя Лидия Ковалева, урожденная Срезневская, жила в эвакуации в Саратове. Она попала в провинциальный город на Волге вместе с заводом, на котором трудилась чертежницей. Завод был оборонным, поэтому его вывезли из Ленинграда вместе со всем персоналом еще до начала блокады. Так что Лидии повезло. Перед войной она вышла замуж за Пашу Ковалева, гармониста и матершинника. Паша сгинул на фронте, пропал без вести. От него Лидии в наследство остались гармонь и его младшая сестренка Ульяша.
Причина, по которой Александра смогла разыскать сестру, была проста: нянька, та самая, что сдала маленькую Лиду в детский дом, собралась помирать. Но грех на совести не давал ей спокойно преставиться, и нянька написала покаянное письмо. Дело в том, что еще перед войной к ней приходил нанятый Александрой юрист, но нянька, испугавшись, что иностранная богачка потребует ответа, наплела, что знать не знает о судьбе Лидочки. Померла, наверное, от тифа, как мамаша ее, царствие небесное… А тут нянька созналась в давнем преступлении и даже приложила к письму фамильную брошь Срезневских, которую все эти годы прятала на своей необъятной груди. Продать брошь она не решалась — вдруг заметут?! Так что брошь подтверждала подлинность рассказа.
Поверенный Александры разыскал Лидию. Но женщина, выросшая в советском детдоме, почти не помнила сестру. Зато, как и все ее соотечественники, очень боялась вездесущего НКВД, за агента которой и приняла юриста. Лидия в страхе отказалась от знакомства с сестрой-иностранкой, заявив, что ноги ее не будет за границей. Сама госпожа Баух приехать в Советский Союз не могла — времена были не те. Миллионершу, поднявшуюся на военных заказах, вряд ли встретили бы с распростертыми объятиями…
Александра прожила всю жизнь за границей. После войны она обосновалась в Париже — этот город она любила со времен детства и юности. Замуж госпожа Баух так и не вышла — осталась верна памяти своего Соломоши. Жизнь Александра Фелициановна вела яркую, интересную. Общалась с художниками, писателями, в общем, с богемой, покровительствовала какому-то юному поэту с Монмартра… Любила водить автомобиль на высоких скоростях, держала скаковых лошадей и даже выучилась водить самолет — маленькую двухмоторную «Сессну», причем уже в преклонном возрасте. Всю жизнь занималась благотворительностью, на старости лет приобрела поместье с титулом и сделалась баронессой Баух. Вот бы Соломоша удивился…
Наконец Советский Союз прекратил свое существование. И Александра вновь написала сестре, предлагая встретиться. Теперь Лидии некого было бояться — КГБ был далеко не самым страшным на просторах родины.
Но вмешался другой фактор — время.
Александре Фелициановне было семьдесят восемь. Катаясь верхом, она сломала бедро и теперь передвигалась в специальном кресле на колесах. О том, чтобы лететь в Россию, не могло быть и речи.
Лидия была моложе. Но в свои семьдесят пять она, в отличие от ухоженной и жизнерадостной сестры, выглядела старухой. К тому же Лидия Ковалева была опорой большой и безалаберной семьи. Та самая Ульяша, сестра ее покойного мужа, давно выросла и обзавелась собственным потомством. Родив очередное чадо, Ульяша скидывала его бездетной тетке и отправлялась на поиски новых приключений — то ехала осваивать целину, то БАМ строить. Из поездок традиционно привозила большой живот, а родив, тут же покидала родные края. Лидия воспитывала четверых племянников и не могла надолго уехать.
Сестры вели переписку — подробно сообщали друг другу, что у них сегодня на обед, как болит спина к непогоде, обменивались воспоминаниями далекого детства… В общем, на протяжении последней четверти века сестры Срезневские снова стали близкими людьми. Баронесса Баух посылала сестре деньги, но Лидия отнекивалась, говорила, что у нее есть все необходимое.
Столетний рубеж обе сестры пересекли в здравом уме и твердой памяти. Старшая даже не стала переписывать старое, составленное в тридцать пятом году завещание, по которому, за вычетом громадных сумм на благотворительность, все ее состояние переходило к сестре. Баронесса в то время еще не знала, жива ли Лидочка, но в ее распоряжении были все юристы мира, и она была уверена: младшую будут искать и после возможной смерти самой баронессы, ведь она почти на три года младше!
Но случилось так, что в прошлом году столетняя Лидия умерла. На баронессу смерть сестры подействовала ужасно — старуха заперлась в своей комнате, никого не хотела видеть и целыми днями сидела в своем кресле у окна, выходившего на бульвар Распай.
Баронесса Баух скончалась в возрасте ста двух лет в Париже и была похоронена на Сент-Женевьев-де Буа среди других эмигрантов.
Когда вскрыли ее завещание, приключился скандал. В день оглашения документа в контору «Томкинс и сыновья» явился молодой человек сомнительного вида и представил завещание баронессы, датированное неделей до смерти.
«Томкинсы» оскорбились страшно. Они вели дела баронессы с тридцатых годов, а тут является какой-то прощелыга и заявляет, что именно его сомнительную юридическую фирму баронесса Баух удостоила своим вниманием, чтобы выразить последнюю волю!
Томкинсы принялись рыть землю носом, но все оказалось в полном ажуре. Документ проверяли всеми возможными способами, просвечивали сканерами и инфракрасными лучами… Все было бесполезно. К тому же подлинность документа подтвердили горничная и шофер, выступавшие свидетелями при составлении завещания, а также доктор, который присутствовал, дабы подтвердить вменяемость старой дамы.
Нотариально заверенная бумага отменяла предыдущее завещание — состояние семьи Баух переходило к коту! В общем-то, Томкинсам было все равно… если бы не приписка. Баронесса поручала именно им, фирме с солидной репутацией, проследить за соблюдением ее последней воли.
Вот так и получилось, что в Россию отправился поверенный конторы «Томкинс и сыновья», а адвокат Илья Стариков был втянут в эту историю…
Рассказывать Стариков умел и любил. Звоницкий даже заслушался, увлекшись перипетиями биографии баронессы Баух.
— Послушай, — наконец спросил он, хлебнув безнадежно остывшего кофе, — но при чем тут кот?! Почему она просто не завещала свое состояние каким-нибудь сироткам? Или фонду борьбы со СПИДом?
— О-о, это отдельная история! — хмыкнул адвокат.
Когда в девяностых между сестрами Срезневскими завязалась переписка, у них было мало общего. Еще бы, одна — миллионерша, баронесса, любительница экстрима и меценат. Другая всю жизнь проработала на заводе, стирала, варила, растила многочисленных племянников и ни разу в жизни не была не то что за границей — в самом паршивом санатории.
Но у Срезневских были общие воспоминания — о детстве, проведенном в собственном доме на Морской. К примеру, у девочек был кот, которого они очень любили.
За год до смерти Лидия Фелициановна завела кота — и сестры сошлись на том, что это точная копия незабвенного Мурзилки.
Кота назвали Феликсом, и его проказы и состояние здоровья составляли предмет переписки сестер довольно долго.
Вот этому котяре и достались миллионы баронессы Баух…
Адвокат закончил свой рассказ и с непонятным выражением посмотрел на Глеба Аркадьевича.
— Что? — вздернул тот брови. — Не пойму я что-то, Илья… История, конечно, интересная… Но зачем ты мне ее рассказал, а?
— Понимаешь, Глебушка, — замявшись, нерешительно произнес адвокат, — в этой истории мне что-то не нравится.
— Что именно?
— Если б я знал! — тоскливо вздохнул Стариков. — Но, понимаешь, у старых законников с годами вырабатывается такой… нюх на неприятности. Это невозможно объяснить… Но весь мой опыт, интуиция, все прямо-таки вопит: дело нечисто! Здесь воняет. Воняет преступлением…
Звоницкий кивнул. Он прекрасно понимал, о чем говорит Илья.
— А доказательства?
— Да какие доказательства… — досадливо поморщился адвокат. — Даже не знаю, что именно в этой истории не так… но обязательно выясню. Не люблю, когда из меня делают Петрушку, понимаешь? А именно это и происходит. Казалось бы, непыльная работенка — сиди стриги купоны… Но нет, не могу. И то, что юристы из «Томкинс и сыновья» не нашли ничего подозрительного, вовсе не значит, что все в порядке. Это британских болванов можно обвести вокруг пальца, а меня, адвоката с двадцатипятилетним стажем, лучше даже не пробовать…
— Чем я могу тебе помочь? — спросил Звоницкий. — Только учти, у меня клиника, так что много времени я тебе уделить не смогу. Но чем могу — помогу. По старой дружбе…
Стариков хлопнул Глеба по плечу и оскалил в улыбке белоснежные фарфоровые зубы:
— Я знал, что на тебя можно положиться! Значит, давай так. Мне нужно поближе подобраться к этой семейке…
— К какой семейке? — удивился Глеб.
— Ну как же, я ведь тебе не сказал главного! — хлопнул себя по лбу Стариков. — До меня дошли слухи, что эти племяннички Лидии собираются подать иск — хотят опротестовать завещание. Дескать, баронесса была в глубоком маразме, когда его составляла. Если докажут, вступит в силу старое завещание госпожи Баух. Это значит, все деньги получат наследники Лидии — а именно ее племянники, поскольку других родственников у нее нет. А состояние баронессы, на минуточку, — двадцать миллионов долларов.
— Да, есть ради чего беспокоиться… — не удержавшись, присвистнул Глеб.
— Так вот, племяннички спят и видят, как подобраться к состоянию. Но руки у них коротки! Они бы придушили кота, если бы могли, но проблема в том, что его смерть им ничего не даст. Ведь коту они не наследники! Если с животиной что-нибудь случится, все деньги уйдут на благотворительность. — Стариков вздохнул: — Со мной они общаться не желают — я ведь им вроде бы враг, играю на стороне «Томкинсов», — а вот тебя они принять будут обязаны. Я внес тебя в документы как ветеринарного врача нашего фонда. Извини, что не спросил твоего согласия… Но я был уверен, что ты меня не бросишь в трудной ситуации, верно, старичок? — слегка виновато добавил он.
Звоницкий поморщился — в народе такую ситуацию называют «без меня меня женили»… Надо же, Стариков был уверен, что он ему не откажет…
— Хорошо! — Глеб Аркадьевич хлопнул себя по колену и поднялся, тяжело опираясь на спинку кресла. — Когда ты планируешь нанести визит наследникам?
— Да вот прямо завтра и поедем! — оживился Стариков. — Утром я им позвоню и договорюсь о встрече… Отказать они мне не могут — я же представитель фонда «Феликс». И перезвоню тебе. Ты свободен завтра, надеюсь?
— Да уж придется ради тебя выкроить часок в моем плотном расписании! — хрюкнул Звоницкий. — Чего не сделаешь ради старых друзей… Ладно, я поеду.
— Ты что, приятель, оставайся ночевать! — радушно предложил Илья.
Глеб представил себе дорогу до дома — поездку по плохо освещенному шоссе, подумал и согласился.
Постелили ему в одной из гостевых спален. Он растянулся на прохладных простынях, закрыл глаза и провалился в сон.
Сны ветеринару снились нехорошие. Там фигурировали коты — почему-то на задних лапах, в цилиндрах и с сигарами. Еще Глебу снился огонь. Собственно, это был привычный кошмар — с того самого дня, когда рядом с ним взорвалась машина, начиненная гексогеном. Он знал, что кошмары эти ничего не означают, просто переутомленный мозг выдает эти яркие шокирующие образы в ответ на раздражители долгого утомительного дня.
Пробуждение оказалось еще кошмарнее, чем сновидения. Женский крик ударил по нервам, как оголенный провод:
— А-а! Помогите! Кто-нибудь!
Глеб Аркадьевич вскочил, спросонок не соображая, где это он находится и почему его комната выглядит не так, как вчера. Потом вспомнил вчерашний вечер и стал торопливо одеваться, путаясь в рукавах и не попадая ногами в брюки. Предстояло еще спуститься по лестнице на первый этаж.
Когда он дохромал до места происшествия, там уже собралось порядочно народу. Звоницкий узнал супругу Ильи, Ирину. Теперь она была не в зеленом платье, а в голубом воздушном халате, золотые волосы змеились по плечам. По бледному лицу безостановочно текли слезы, а рот был глупо приоткрыт.
Вокруг толпились какие-то тетки в байковых халатах и флисовых спортивных костюмах — видимо, обслуга дома.
— Батюшки, страх-то какой…
— Да что же это делается-то…
— В своем доме ведь… в своем доме…
— Надо его снять оттуда!
— Ага, пусть милиция этим занимается… в смысле, полиция…
Замирая от нехорошего предчувствия, Звоницкий раздвинул толпу. Прямо посреди зала, где вчера проходил прием, с потолка свисала громадная люстра. Еще вчера Глеб обратил на нее внимание — подобная штука не очень-то вписывалась в интерьер загородного дома. Помнится, вчера Илья что-то говорил про муранское стекло…
Так вот, с потолка свисала прекрасная люстра из муранского стекла. А с люстры свисал труп преуспевающего адвоката Ильи Старикова.
