Книга: Бумажный занавес, стеклянная корона
Назад: Глава 5
Дальше: Глава 7

Глава 6

1
На то, чтобы просмотреть записи с камер внешнего наблюдения, ушел почти час. Но зато Сергей Бабкин удостоверился, что никто из посторонних в дом проникнуть не мог.
– У Грегоровича всего пара охранников снаружи, – сказал он Илюшину. – Один в будке у ворот, второй внутри сидит, делает вид, что на экраны поглядывает. А на самом деле спит и в носу ковыряет.
– Поварихи точно не выходили из кухни?
– Абсолютно. Как и водители из гаража. Тут все подтверждается.
– Получается…
– Да. Убийца – кто-то из своих.
– Ты следователю позвонил?
Бабкин вздохнул. Позвонить-то он позвонил…
– Не порадовали тебя ничем? – догадался Макар.
– Отпечатки на статуе есть, но смазаны. Установить, кому принадлежат, невозможно.
Илюшин озабоченно взлохматил волосы.
– Прямых улик нет, значит.
– Возможно, эксперты еще что-нибудь раскопают, но на данный момент – нет. Пусто.
– Ожидаемо, но от этого не менее грустно. Ладно, а что с косвенными?
Расписываться в собственной профессиональной несостоятельности Бабкину было неприятно. Вдвойне – поскольку он гордился своей наблюдательностью.
– Эта чертова лапка там действительно валялась, – неохотно признал Сергей. – Медведкина не врет. Я вспомнил.
– Что совершенно ни о чем не говорит. Кармелита гуляла по оранжерее двумя часами ранее, могла и обронить.
– А с места преступления она ее зачем утянула?
Илюшин пожал плечами:
– Затем и утянула, что место преступления. И не факт, кстати, что она сама. Пока нам известно, что в промежутке между половиной седьмого, когда ты обнаружил тело, и шестью сорока, когда там появилась Медведкина, лапку никто не трогал. Забавно, если окажется, что Кармелита в эти десять минут не появлялась в оранжерее.
Макар внезапно спрыгнул с подоконника и обошел комнату, вглядываясь в углы.
– Колокольчик, – пробормотал он, – здесь должен быть колокольчик…
Бабкин озадаченно наблюдал за его перемещениями.
– Э! Ты о чем?
– Кофе хочу, – решительно сказал Илюшин. – Не звать же мне для этого всякий раз Кутикова.
– А ты попробуй! Только вот так не забудь сделать, – Бабкин изобразил сложные пассы руками. – Глядишь, он и материализуется, демон.
– Черт, как кофе-то хочется…
Илюшину лень было идти на кухню, но Сергей не собирался работать при нем официантом. Принесешь один раз кофейник и можешь считать, что подписался на внеурочное обслуживание номера. Макар же, включивший режим требовательного зануды, становился совершенно невыносим.
– Куууутиков! – провыл Бабкин. – Куууутиков!
Но камердинер не появился.
– А! Я эту не начертил, как ее… пентаграмму.
– У нас должна быть связь с внешним миром, – настаивал Макар. – Шнурок. Как в лучших домах Парижа. Чтобы я за него дернул, а на кухне дебелая повариха услышала звон и поняла, что двум уставшим мужчинам требуются кофе и орешки.
– Кофе заменить на пиво, орешки на воблу, – поправил Сергей.
– Мы на работе, мой забывчивый друг. Никакой выпивки.
Илюшин сделал еще пару кругов между столом и диваном и, видимо, смирился с тем, что кофе в ближайшее время не появится.
– Ладно. Кто у нас там следующий на очереди?
– Вороные.
– Кто? – изумился Макар.
– Никита и Анжела Вороные, – терпеливо повторил Бабкин. – Ты что, никогда не слышал «Три дороги, две тюрьмы»?
– Бог миловал. Они оба поют? Это дуэт?
Бабкин засмеялся. Самый простой способ ощутить превосходство над более умным и образованным собеседником – это продемонстрировать осведомленность в какой-нибудь бессмысленной для него теме.
– Сразу видно, не читал ты досье. И первый канал не смотрел на досуге. Поет Никита. Анжела руководит процессом из-за кулис.
– С дирижерской палочкой?
Бабкин ненадолго задумался.
– С хлыстом и пряником, я бы сказал.
– Тогда начнем с нее, – определился Макар. – Хочу посмотреть на женщину с хлыстом.
2
Есть люди, живущие с твердым убеждением, что мир к ним неблагосклонен. Что провидение доброжелательно к другим, куда меньше заслуживающим его расположения, а откровенно говоря, порой и вовсе его недостойным. Этим людям в детстве кажется, что им подменили семью и вместо приличных людей, скажем, принцев или герцогов, подсунули папу-водителя маршрутного такси и маму-технолога общественного питания. Что в школе их принижают, оскорбляют и не оказывают должного уважения (что истинная правда, поскольку высокомерных зазнаек никто не любит). Все, все до единого пазлы в картине окружающего мира складываются так, чтобы причинить бедному индивидууму максимум неудобств. Дождь начинается не вовремя, совещание начинается не вовремя – да что там, даже восемь утра и те начинаются не вовремя. Могли бы и попозже на пару часов, чтобы несчастный человек мог выспаться.
Подобное трагическое мироощущение не зависит от особенностей биографии. Люди-страдальцы могут действительно претерпевать лишения и тяготы, а могут расти в холе и неге. Общим у них остается одно: чувство острой несправедливости, творящейся по отношению к ним.
Анжела Бирюкова в детстве была убеждена, что поезд, подъезжая к платформе, нарочно пыхтит и скрежещет как можно страшнее, чтобы испугать ее. То, что кроме нее, на платформе стоят еще две сотни человек, не меняло дела. Весь этот ужас устраивался лишь ради нее одной. Иголка, колющая ей пальцы, делала это специально. Яблоко подворачивалось гнилой стороной, потому что все вокруг желало зла бедной девочке.
Словом, в любой самой крошечной неудаче Анжела Бирюкова видела вредный умысел, направленный на нее.
Неудивительно, что к шестнадцати годам она совмещала в себе чувство острой обиды на всех с осознанием собственной исключительности. Ради кого попало мироздание так напрягаться не станет.
Анжелу до глубины души оскорбляло, что у нее простые и глуповатые родители, что она растет в городе Мариуполь, учится в самой заштатной школе, и даже то, что дом их стоит на улице Водопроводной. Водопроводной! Нет бы Алмазной или Греческой.
Ну как тут не поверить в насмешку судьбы.
Между тем водитель маршрутного такси и технолог общественного питания любили свою дочь, в шко-ле подобрались молодые, веселые и добрые учителя, а в квартире на Водопроводной у нее была своя комната, просторная и с окнами в палисадник.
Анжела росла девочкой скорее эффектной, чем красивой. Но к шестнадцати годам план борьбы с жестоким миром у нее определился. Она станет участвовать в конкурсах красоты, победит, удачно выйдет замуж и уедет навсегда из своего осточертевшего Мариуполя в столицу, где будет блистать и наконец-то займет приличествующее ей положение в свете.
Мысленно Анжела видела свои фотографии в газетах: она в сияющей короне, в облегающем платье с белоснежной лентой через плечо. Одноклассники рвут тетради в бессильной зависти и скрежещут зубами.
Дело оставалось за малым. За победой.
Анжела записалась на курсы моделей. Шесть месяцев она училась правильно ходить, улыбаться и смотреть на людей. Последнее умение далось ей с трудом. Взгляд должен был нести не привычный ей посыл «вы все грязь под моими ногтями», а внушать окружающим понимание, что перед ними красавица с гордым профилем и божественной фигурой.
Она по-прежнему в глубине души страдала от несправедливости. Ей, такой прекрасной и одаренной, приходится постоянно доказывать встречным свое право на их восхищение. А эти упрямые болваны еще и не всегда понимают, что от них требуется.
В школе моделей были девочки красивее Анжелы. Были более одаренные. Но упорнее не было ни одной. Задавшись целью, Бирюкова превратилась в изголодавшуюся акулу. В бульдога, намертво сцепившего челюсти. Она бросала вызов целому пакостному миру, не желавшему устилать ее путь розами, и готова была сокрушить все на своем пути.
В свои восемнадцать Анжела была крайне практична, сообразительна и довольно беспринципна. Она здраво взвесила шансы на победу. Нет, вокруг слишком много красавиц. Это никуда не годится!
Превратить соперниц в уродин было не в силах Анжелы (иначе она непременно использовала бы эту возможность). И тогда она решила зайти с другой стороны.
В жюри конкурса из года в год сидели одни и те же люди. Мелкая шелупонь вроде главы балетной студии или руководителя местного телеканала Бирюкову не интересовала. А вот более крупная рыба заставила ее задуматься о наживке.
Сайков Андрей Васильевич. Сорок три года. Предприниматель, заместитель начальника порта.
Сайков был толст, одышлив и лыс, но это не имело значения. Даже если бы он выглядел как престарелый тролль с флюсом, геморроем и подагрой, Анжела не отступилась бы от своей затеи. Он возглавлял жюри, раз в году выбиравшее первую красавицу Мариуполя – вот что было действительно важно.
К этому времени Анжела хорошо отличала главное от второстепенного. Когда у тебя есть цель, этому быстро учишься.
Она уже пару лет как работала моделью, вовсю снимаясь для рекламы. Конечно, амбициозную девочку никак не могли удовлетворить фотосессии для проспекта нижнего белья или трикотажа белорусской фабрики. «Все с чего-то начинают, – успокаивала себя Бирюкова. – Главное – не закончить тем, с чего начал».
Разузнать, в каком ресторане обычно обедает Сайков, было делом несложным. Несколько раз попасться ему на глаза. Короткое кружевное платье, каблуки, распущенные волосы, алая помада: Анжела использовала стандартный набор обольщения. Затем будто бы случайно столкнуться на выходе, засмеяться, познакомиться.
На то, чтобы оказаться в постели Сайкова, у Бирюковой ушло каких-то три дня. «Плевое дело, – легкомысленно сказала она себе. – Первое место у меня в кармане».
Но заместитель начальника порта оказался далеко не таким дураком, как полагала Анжела. Он развлекался с девушкой в свое удовольствие, однако не отвечал ни да, ни нет в ответ на ее прямые вопросы о конкурсе. Один раз Анжела попыталась шантажом выцыганить у него клятву обеспечить ей победу, пригрозив, что, если он немедленно не согласится, она его бросит. Сайков в ответ только рассмеялся. Бирюкова кусала губы и сдерживала желание влепить ему оплеуху. Как получилось, что не она держит этого жирного борова на поводке, а он ее?
«Первое место, – терпеливо повторяла девушка, сжимая зубы и приказывая себе терпеть. – Первое место!»
На конкурсе красоты Анжела победила. Но вкус триумфа неожиданно для нее самой оказался сильно подпорчен насмешками. «Мисс Мариуполь!» Приехавшая в гости из Киева сестра отца не смогла удержать ухмылку, когда Анжела гордо представилась этим титулом. Девушку словно кнутом хлестнули. Она увидела себя со стороны: дешевая провинциальная штучка, гордящаяся такой же дешевой провинциальной победой.
Сражения не вышло. Мир не вышел на войну, поскольку настоящие битвы велись в других местах.
Киев, решила Анжела. Надо завоевывать Киев.
В Киеве она действовала по накатанной. Найти спонсора конкурса. Выдержать кастинг среди еще пяти участниц, задумавших, как и она, соблазнить старого толстосума. «Сучка мариупольская», – шипели ей вслед конкурентки. Анжела только довольно улыбалась. Злитесь-злитесь, неудачницы! Лохушки с искусственными сиськами.
Незаметно для нее самой горячее желание победить обратилось в идею-фикс. Бирюкова слишком много поставила на эту карту. Ей стало казаться, будто столичный конкурс – решающее место схватки между ней и враждебным миром. Если она выиграет, с этого момента жизнь ее изменится навсегда. Если проиграет, тонуть ей окончательно в провинциальной трясине.

 

– …Эй, Бирюкова! Держи!
Шел третий этап конкурса. Девушки одна за другой выскальзывали на сцену в бальных платьях. Из тридцати красавиц отберут всего десять, которым в следующем туре предстоит дефилировать в одних купальниках. Затем интервью на тему «Как показать, что я не такая законченная дурочка, какой выгляжу» – и оглашение результатов.
За десять минут до выхода Анжеле наступили на подол. Кто-то в суматохе зацепился каблуком за длинную желтую оборку, и ткань с треском разошлась.
– Ой! Мариуполю хвост оторвали! – с фальшивым сочувствием протянули за спиной.
Вокруг злорадно засмеялись. Анжелу на дух не переносили.
– Дуры! Дайте нитку! – взвизгнула она.
– Повеситься, что ли? – фыркнули ей в лицо.
– Не выдержит!
– Инна Сергеевна! У Бирюковой тут бедствие.
Мчалась уже с иголкой Инна Сергеевна, но Анжела понимала, что не успеет тупая распорядительница подшить подол. А новое платье схватить – так не подогнано по фигуре, да и мятое!
– Держи!
К Анжеле по столу скользнули ножницы.
– От это правильно! Нехай зарэжэтся! – одобрила Натаха, высоченная язвительная блондинка.
Бирюкова коротко глянула на девчонку, бросившую ей ножницы. Олеся, самая юная и мелкая из всех участниц.
– Режь! – скомандовала та. – Давай!
И глядя, как Бирюкова стоит в нерешительности, подбежала, схватилась за ножницы и присела на корточки.
– Платье испортите! – закричала распорядительница.
– Хуже уже не будет! – фыркнула Олеся и лихо отхватила кусок ткани.
– Быстрее, быстрее! – подгоняла сверху Анжела.
Из-за кулис доносился голос ведущей, объявлявшей выход следующей участницы.
– Наталья Лепницкая!
«А за Лепницкой – я!»
Блондинка, скорчив злорадную физиономию, стремительно рванула на сцену.
– Ты можешь быстрее или нет?! – плачущим шепотом закричала Анжела на девчонку, ползающую по полу.
Снизу на нее укоризненно глянули васильковые глаза.
– Быстро только кошки рожают.
– Анжела Бирюкова! – раздался голос, усиленный микрофоном.
Ножницы клацнули в последний раз, Олеся вскочила и подтолкнула Анжелу в спину – та чуть не свалилась. Но чудом удержалась на высоченных каблуках и вылетела под камеры и прожекторы, не успев даже увидеть, что натворили руки ее неожиданной помощницы. Принужденно сияя застывшей улыбкой, Анжела изобразила положенные па и заняла свое место на ступеньках. «Только не смотреть вниз. Только не смотреть вниз». Ей чудилось, что она слышит смешки из зала. Лиц зрителей не было видно из-за прожекторов, но Анжела чувствовала: все взгляды устремлены на нее. Презрительные, ироничные, жалостливые. «Вы посмотрите! Она в рваном платье!»
Как огласили фамилии счастливиц, прошедших в следующий тур, Анжела почти не слышала. В ее ушах гремели насмешки.
Едва дождавшись взмаха руки ведущей, отпускавшей девушек, Анжела кинулась за сцену и там влепила ухмыляющейся Олесе пощечину. А следом отчаянно зарыдала.
– Бирюкова, ты чего?
Вокруг зашумели, переговариваясь.
– Она!.. меня! – всхлипывала Анжела. – Опозорила!..
– Дура! Ты в следующий тур прошла! – рявкнула Натаха.
Анжела перестала рыдать и уставилась на нее покрасневшими глазами.
– Как прошла?
– Ногами своими кривыми!
Бирюкова наконец опустила взгляд на подол платья. Ткань была выстрижена неровным зигзагом, но в движении смотрелась так, словно это был авторский замысел.
– Ой! Прости!
Анжела кинулась извиняться перед Олесей. Вокруг смотрели осуждающе, да она и сама прекрасно понимала, что выставила себя в некрасивом свете.
Жертва ее тяжелой руки отняла от щеки ладонь и принужденно улыбнулась:
– Да ладно! Все на нервяке. Что я, не понимаю, что ли.
– Девочки! Купальники! – прервала их распорядительница. – Живо!
Все бросились переодеваться. Гример торопливо запудривала Олесе покрасневшую щеку.
«Десять, – колотилось в голове Анжелы, уже забывшей пережитый стресс. – Нас осталось всего десять. После этого конкурса будет пятеро. Олеська вылетит на купальниках, у нее ноги короткие. Кто пройдет?»
Она торопливо подсчитывала свои шансы на победу, и по всему получалось, что невидимая пока корона уже готова материализоваться над ее головой. Ответы на интервью Анжела вызубрила и оттарабанила перед камерой бессчетное количество раз. Фигура у нее прекрасная, всем на зависть. Макияжем ее не испортили, в отличие от нескольких других девчонок, чья нежная красота пропала под толстым слоем грима.
«Получится! Все получится!»
– Девки! Крем!
По рукам пошел тюбик с белой мазью. Бывалые участницы утверждали, что волшебное средство за пять минут подтягивает ягодицы и маскирует целлюлит. Являться перед зрителями с дряблой задницей никому не хотелось, и девушки старательно втирали крем в кожу.
Анжела отвлеклась на секунду, а когда обернулась, Олеся протягивала ей тюбик. До выхода оставалось совсем немного времени. Бирюкова выдавила белую массу в ладонь, торопливо размазала по телу. Жжется? Или кажется?
Девушки уже надевали туфли, поправляли ленты с номерами и выстраивались в цепочку возле выхода на сцену.
– Готовимся, готовимся! – разнеслось по гримерке.
Кожа у Анжелы горела все сильнее.
Бирюкова наклонилась за босоножками, и вокруг раздались смешки. Она подозрительно вскинула голову. Что такое?
– Идем, идем, идем!
Под аплодисменты десять девушек вышли из-за кулис. «Бедрами покачивать плавно… Подбородок не задирать…»
Модельной своей походкой Анжела продефилировала навстречу жюри и призывно улыбнулась всем сразу. Развернулась – и услышала, как повисла в зале озадаченная тишина.
А затем раздался явственный смех. Кто-то гыгыкнул в голос, не стесняясь. Ничего не понимающая Анжела дошла до своего места, встала на ступеньку. Что происходит? У нее порвался купальник?
Ей предстоял второй проход, но едва Анжела ступила на подиум, раздались хохотки. Теперь уже не оставалось сомнений: смеются над ней. Двое из членов жюри синхронно подняли брови, когда Анжела повернулась боком и изящно уперла ладонь в бедро. Третий с трудом сдержал ухмылку.
Анжела, стиснув зубы, отмерила свои двадцать шагов до ступеньки и застыла. Казалось, будто ее собственная кожа внезапно стала ей мала.
Она ощущала себя точно в затянувшемся кошмаре. Только успела вынырнуть из него, перевести дыхание, как снова затянуло вниз, еще глубже, в раззявленную хохочущую пасть.
Все рушилось, все. Когда дошла очередь до интервью, Анжела отвечала скомкано, запинаясь и сбиваясь с мысли. Ей хотелось лишь одного: сбежать отсюда, прочь от колющих взглядов, от режущих, как бритвы, ухмылок, прочь от себя самой, выставленной на посмешище.
Когда объявили победительницу, Анжела даже не расслышала фамилию. Только по удаляющимся светлым кудрям поняла, что корону завоевала Лепницкая.
За кулисами она кинулась к ближайшему зеркалу. И, повернувшись боком, с ужасом увидела свои ярко-красные, как у павиана, ягодицы.
– Кто тебя отшлепал, Бирюкова? – хихикнула одна из девиц, проходя мимо.
– Да тут не отшлепали, тут выпороли! – засмеялась другая.
Анжела уставилась на них невидящим взглядом. Почему у нее багровая задница? Как это случилось?
Она поймала быстрый взгляд Олеси, и вдруг вспомнила: тюбик! Тюбик с кремом!
Бирюкова кинулась к столику. Фен, расчески, заколки, лак для волос… Она расшвыряла их в стороны, игнорируя возмущенные крики. И наконец наткнулась на тюбик. «Крем антицеллюлитный» – было написано на нем. И маленькими буквами добавлено: «Разогревающий».
Лишь теперь Анжела осознала, что проделала Олеся. Эта подлая маленькая тварь подсунула ей не тот крем. Все остальные намазались подтягивающим, и только доверчивая Анжела своими собственными ладонями втерла в задницу средство, превратившее ее в макаку. Разогревающий!
– Ах ты сволочь! – охрипшим от бешенства голосом сказала Бирюкова и пошла на Олесю. – Сука! А ну иди сюда, дрянь!..
3
Анжела Вороная успела переодеться в спортивные штаны с футболкой и смыть макияж. Вместе с косметикой с ее лица смылись и лишние десять лет. Однако молодой она не выглядела. Взгляд остался тяжелым и испытующим, словно Бабкин с Илюшиным явились просить о работе, а она прикидывает, стоит ли давать им шанс.
Насколько успел заметить Сергей, это был фирменный взгляд Анжелы. Взгляд человека, воспринимающего окружающих только как просителей.
– Это все крайне огорчительно, – сказала Анжела, барабаня пальцами по подлокотнику. Голос у нее оказался резкий, пронзительный.
Сергей не был уверен, относились ли ее слова к гибели Джоника или к тому, что супругам Вороным пришлось нарушить свои планы из-за этого досадного недоразумения.
– Не представляю, кто мог его убить. Во всяком случае, это сделали не мы.
– Не мы? – переспросил Илюшин.
– Не я и не мой муж. Мы все время были вместе.
Анжела успела раз пять повторить про себя эту фразу, когда шла к комнате сыщиков, и сейчас могла бы быть довольна собой. Сказано именно так, как надо: не слишком быстро, не слишком медленно. Естественно сказано. Теперь главное, чтобы Никита не сбился и подтвердил ее слова.
– Что вы делали после ужина? Расскажите, пожалуйста, – попросил Макар.
Он слушал вполуха, зная, что Бабкин все запишет. Речь Анжела контролировала неплохо. А вот с мимикой дела обстояли хуже. Только тренированный человек или прирожденный актер может отслеживать движения собственных лицевых мышц. Анжела Вороная не относилась ни к первым, ни ко вторым.
Через пять минут после начала ее рассказа Илюшин уверился в двух вещах. Во-первых, женщина нервничала. Во-вторых, она чего-то сильно боялась.
– …заглянули в библиотеку… Потом в бильярдную.
– Вы кого-нибудь там встретили? – перебил Макар.
– Андрюшу. Это менеджер Джоника.
– Он был один?
– Да, гонял шары в полном одиночестве. Никита сыграл с ним партию.
Сказано было так, словно певец Вороной облагодетельствовал бедного парня. Макар немедленно зацепился за эту интонацию.
– Вас удивило, что муж вступил в игру?
Анжела слегка пожала плечами.
– Я не поняла, зачем он стал общаться с человеком не нашего уровня.
И снова эта нота жалостливого презрения, замешанного на недоумении. Женщина раздраженно дернула уголком рта, и Сергей подумал, что она, как пить дать, отчитала мужа после этой злосчастной игры. Сделала выговор за неподходящего партнера.
Эти тетки начинали всерьез его злить. И балерина Медведкина, и жена Вороного, остренькая и злая, как изголодавшаяся комариха. Самодовольством от них разило почище, чем перегаром от утреннего алкаша. Грегорович тоже относился к себе с большим пиететом, но у него это смягчалось самоиронией. Человеку, который готов над собой посмеяться, Бабкин готов был простить даже расшитый бисером камзол.
«Человек не нашего уровня»! Вот что поразительно: певец Никита Вороной и его жена всерьез считают, что у них есть некий уровень, дающий право смотреть на кое-кого из окружающих сверху вниз. Прямо принц Чарльз и героцогиня Корнуольская!
Пока Бабкин тщетно боролся со злостью, Макар забрасывал Анжелу вопросами. Та отвечала быстро и четко, и картина, с ее слов, вырисовывалась однозначная: они с мужем никого и ничего подозрительного не видели, быстро ушли из бильярдной, до половины седьмого оставались у себя в комнате, обсуждали дела.
– А фейерверки?
Ах да. Она совсем забыла. Салюты выбирали все вместе, через десять минут после ужина. Кто там был? Грегорович и его камердинер – это без сомнения. Нет, ни Кармелиты, ни Андрюши. На несколько минут прибежала Олеся Гагарина, и Медведкина что-то крикнула через приоткрытое окно – кажется, потребовала, чтобы непременно использовали «мерцающие звезды». Бантышев не появлялся.
– А Катунцева с вами была?
– Катунцева? – удивилась Анжела. – Кто это?
– Девушка, которая приехала с Виктором.
Несколько секунд Анжела, казалось, вспоминала. Затем громко щелкнула пальцами:
– Да, какая-то нелепая девица! Понятия не имею, была ли она там. Я плохо замечаю второстепенных личностей.
Вот оно что, подумал Сергей. Второстепенные личности. Как аккуратно Анжела Вороная избежала слова «второсортные», в то же время исчерпывающе дав понять, что она думает о бедной Асе Катунцевой.
Интересно, легко ли это – представлять всех людей будто расставленными на гигантской иерархической лестнице? Не «ближе-дальше», а исключительно «выше-ниже». Держать эту лестницу постоянно в голове. Безошибочным взглядом сразу же определять, на какую ступеньку отнести новичка. За долю секунды вырабатывать стратегию общения в зависимости от того уровня, на котором размещается новый знакомец. О, здесь царит этикет жёстче, чем при королевском дворе! Понимать, с кем стоит сыграть партию в бильярд, а кто этого недостоин; классифицировать людей на тех, кого необходимо помнить, и тех, кого следует немедленно забыть сразу после представления. Умение забывать и игнорировать преподается в числе базовых в этой школе приличий.
И не забавно ли, что лучшей ученицей в ней стала бывшая «Мисс Мариуполь», в девичестве Бирюкова.
– А что с горячей ротацией? – спросил Макар с самым невинным видом.
– Что с горячей ротацией? – точно с таким же видом переспросила Анжела.
«На конкурсе бесхитростных морд эти двое могут конкурировать друг с другом». Уж кому-кому, а Бабкину было отлично известно: когда Илюшин напускает на себя простодушие, жди подвоха.
– Джоник упрекнул Грегоровича в том, что тот перекупил горячую ротацию у Муриева.
Анжела великосветски махнула рукой, словно отмахиваясь от пустой сплетни:
– Чушь! Даже не хочу говорить об этом.
– Ладно, – на удивление покладисто согласился Макар. – А кто такой Кацман?
На этот раз ему удалось ее пробить. Анжела сделала такое движение челюстью, словно пыталась незаметно прожевать пастилу, а в ней неожиданно попался камешек. Бабкину на миг даже показалось, что он расслышал хруст сломавшегося зуба.
Но она быстро овладела собой, надо отдать ей должное.
– Стас Кацман – директор «Общего радио». – Анжела заставила себя улыбнуться, хотя это больше походило на демонстрацию прикуса по просьбе ортодонта. – Занял это место год назад. А почему он вас интересует?
– Не столько он, сколько отношения с ним вашего мужа.
Секунду или две Сергей думал, что она взорвется. Памятуя о тех гадостях, которые успел наговорить Джоник, это было бы неудивительно. Но выдержка у этой женщины имелась.
– У моего мужа со Стасом прекрасные отношения, – сказала она сухо, хотя улыбка балансировала на грани с оскалом. – Прекрасные рабочие отношения.
Едва за Анжелой закрылась дверь, Илюшин хлопнул ладонью по столу:
– Серега, ты это видел?
– Ты про спесь, гонор и Кацмана?
– Про Кацмана, да. А также неуклюжее вранье насчет Катунцевой.
– Почему вранье?
Макар усмехнулся.
– Здесь десять человек, из которых девятерых Анжела прекрасно знает. Если я называю незнакомую ей фамилию, остается лишь один вариант, кто это может быть.
– Ерунда, – отмел Бабкин. – Она чистосердечно забыла про девчонку.
Илюшин покачал головой.
– Такие, как Анжела, не забывают ни о ком из приглашенных к Грегоровичу, поверь.
– Катунцева здесь случайный человек. Выиграла конкурс, оказалась рядом с обожаемым певцом на один вечер.
– И тем не менее. Вороная прекрасно помнит, кто, где и когда был. Она не сбилась ни разу, перечисляя тех, кто выбирал салют. К тому же девочку представили всем в начале ужина, ты сам мне рассказывал.
– Рассказывал, не рассказывал, – раздраженно отозвался Бабкин. – Пойми простую вещь: у этой тетки в башке карта людей с течениями и рифами, и такой остров, как Катунцева на нем просто не существует. Не нанесен, понимаешь? А то, что его кто-то там назвал в начале ужина, так это он ошибся. Принял мираж за реальный объект.
Илюшин заинтересованно уставился на друга.
– Ого! Откуда такая образность?
– От жены набрался, – буркнул смущенный Бабкин и ушел к окну, подальше от насмешливого илюшинского взгляда.
4
Крест, перстни и бриллиант на зубе. Никита Вороной ослеплял. На стуле он сидел, раскинувшись, улыбался широко, смерти Джоника, кажется, не придавал особого значения и всем своим видом словно предлагал относиться к жизни проще.
– Слышь, а что ты меня-то спрашиваешь, – удивился он в ответ на вопрос Илюшина об алиби. – Анжелка все ведь рассказала.
– А теперь ты расскажи, – потребовал Илюшин, моментально входя в образ нагловатого, но свойского парня. – А то баба твоя наплетет, а нам потом распутывай.
Как оказалось, тон выбран безошибочно.
– Ну! – согласился Никита, подумав. – Баба-то – да. Она может.
Он икнул, вытер пухлые губы, вопросительно посмотрел в сторону шкафа, где со скромным достоинством поблескивали бутылки французского коньяка. Илюшин с Бабкиным сделали вид, что намеков не замечают. Никита вздохнул, ласкающим взглядом попрощался с ближней бутылочкой «Хеннесси». Так уезжающий из селения генерал одаривает улыбкой хорошенькую крестьянку: мол, в этот раз ничего не получилось, но я еще вернусь к тебе, красавица!
И немедленно повторил рассказ Анжелы о том, где они были и что делали после ужина.
Бабкин с Илюшиным дружно насторожились. Никита использовал в точности те же речевые обороты, что и жена. Он напоминал ребенка, добросовестно вызубрившего два абзаца текста из учебника, но не слишком вдающегося в его смысл.
Илюшин повис на нем мертвой хваткой. Однако не преуспел. Если Никита и воспроизводил чужой текст, то делал это на совесть. Он расслабленно почесывал пузо и в целом выглядел поразительно безмятежным для человека, ставшего свидетелем по делу об убийстве.
Самодовольство бывает разным. Никита Вороной представлял собой типаж абсолютного самодовольства, а его жена – ограниченного. Абсолютное самодовольство, оно же безоблачное, не бывает омрачено ничем. Носитель этого качества, вне зависимости от остальных своих свойств, преисполнен упоения самим собою. Рядом с Никитой Вороным тетерев на току показался бы рефлексирующим неврастеником.
В Анжеле же самодовольство было не природным качеством, а старательно взращенным из зернышка ощущения собственной уникальности. Для его цветения и плодоношения требовались соответствующие условия. Пока они соблюдались, Анжела искренне презирала большинство окружающих. Когда же в жизни что-то шло не так… Нет, презирать окружающих она не переставала. Но в этом случае ей приходилось прикладывать усилия.
Ее высокомерие, если можно так выразиться, было рукотворным. Анжела вынуждена была постоянно напоминать себе, кто она, чего добилась и какие перспективы ждут ее в будущем (сияющие). А Никита вне зависимости от перспектив знал, что он пуп земли, центр мира и всеобщее солнце.
Но в этом и заключалась его слабость. В отличие от жены, он не ожидал подвоха.
– А что с горячей ротацией? – поинтересовался Илюшин. – Твоя жена объяснила, но я до конца так и не понял.
Никита скорчил физиономию, означающую, что от баб толку не дождешься, и на удивление внятно изложил суть вопроса.
Ротация, сказал Вороной, это постоянный повтор песни в эфире. На радио или на телевидении, не имеет значения. Ротация для певца означает, что он востребован и успешен или скоро станет таковым. Это популярность, народная любовь.
– Продюсеры готовы платить за это деньги? – спросил Макар.
– И немаленькие, – заверил Никита.
Ротация покупается и продается, хотя вслух об этом никто лишний раз старается не говорить. Нет, бывают случаи, когда талантливый певец прорывается сам и его крутят просто потому, что его песня действительно нравится слушателям. Но если говорить о поп-исполнителях, они не полагаются на удачу, а куют счастье собственными руками. То есть платят.
– Можно выкупить пять мест в сутки. Можно шесть. Главное, чтобы песню в хорошее время ставили. То есть не ночью, между тремя и четырьмя, когда радио слушают два с половиной старичка с бессонницей. А утром, когда народ на работу тащится в пробке. Или днем. А самое классное – и утром, и днем, и вечером.
Если у певца грядет концерт, для него особенно важно выкупить ротацию. «Чтобы люди шли тебя слушать, они должны тебя слышать».
– А кто такой Муриев? – спросил Илюшин.
– Ты что, реально не в теме? Певец такой. Крутой. Богданчик с ним конкурирует типа. Хотя им обоим до меня – как до Луны пешкодралом!
– То есть когда Джоник говорит, что Грегорович перекупил ротацию у Муриева…
Никита нахмурился.
– …ну, это типа западло по нашим понятиям. У Муриева в Олимпийском выступление, ему везде рылом надо светить!
– Рылом светить, – повторил Илюшин, заворожённый этим образом.
– Фейсом торговать, – расшифровал Никита. – Лампочкой Ильича работать. Чтобы все его видели! Чтобы у каждого дворника на слуху! А тут приходит Богданчик и заносит больше бабла. Муриеву – что?
– Что?
– Краник прикрывают. Шиш ему, а не звон венчальных колоколов.
Поймав непонимающие взгляды, Никита снисходительно пояснил:
– Песня у него заглавная с нового альбома. «Звон венчальных колоколов». Считай, рекламу зарубили на корню.
– Так скандал же будет, – вмешался Бабкин. – Если звон прикрутить.
Никита покачал головой.
– С радийщиками ссориться себе дороже. Ты Кацману лишнего ляпнешь, а потом облизывай его со всех сторон, чтобы тебя к ротации пустили. Желающих-то знаешь сколько!
– Кстати, – Илюшин щелкнул пальцами, словно только что вспомнил. – А какие у тебя отношения с Кацманом?
Никита Вороной и глазом не моргнул. Ухмыльнулся только понимающе:
– А, это ты о намеках Джоника! В небо он попал. И не пальцем, а… Я не по этой части. У меня и жена есть!
«Жена и у Джоника есть, – чуть было не сказал Бабкин. – Нынче ее наличие ни о чем не говорит».
– Да и вообще мне бабы нравятся, – разоткровенничался Никита. – Я в юности до них жадный был – страх! Чтобы блондинка, глазки быстрые, губки пухленькие… – Он вытянул губы уточкой. – Ух, люблю таких!
Он хлопнул себя по коленке.
«А жена-то у тебя, однако, брюнетка».
– Как ты с ним познакомился?
– Со Стасом-то? Да на тусе какой-то, уж не помню. Он мужик с пониманием, хоть и пройдоха тот еще. Ну да они все такие.
– Кто – они?
– Кацманы, – простодушно пояснил Никита. – Зинберги эти, Рабиновичи…
Тут он спохватился, что сболтнул лишнего, и уставился на Илюшина взглядом, который должен был изображать ум и хитрость. На практике это выглядело, однако, иллюстрацией к выражению о баране и новых воротах.
– Ты только Стасу не вздумай пересказывать, о чем я тут с вами откровенничаю, – предупредил Никита. – Чтобы все, типа, между нами. Иначе…
– Полная конфиденциальность гарантирована, – успокоил его Макар.
– Чего?
– Расслабься, говорю. Считай, тайна исповеди.
– Ну, священник-то из тебя фиговый! – заржал Вороной. – Слышь, мужик, а ты ведь тот еще ходок! Верно? А я сразу понял! Я своих издалека чую!
Илюшин скромно потупился.
– А с Решетниковым давно друг друга знаете?
– Каким Решетниковым? – озадачился Никита. – А-а, с Андрюхой. Давненько. Он ведь сначала у Олеськи трудился. За связи с общественностью отвечал.
На слове «связи» Вороной двусмысленно ухмыльнулся.
– У Гагариной?
– Ага. Потом еще к кому-то перетек, я уж не помню. Мирок-то наш тесный, хорошие люди на вес золота.
– А Решетников хороший человек? – серьезно спросил Макар.
Никита усмехнулся.
– У нас ведь как: не ворует – значит, хороший. Честный он, вроде. Ты про бывшего Кармелитиного мужа слышал?
– Знаю, что он ее обокрал.
– Как курицу ощипал, в натуре. Если самый близкий человек с тобой такое проделывает, что от чужих ждать! Вот поэтому те, кто тебя не обманет, у нас всегда в цене.
– Ты с ним спал? – светски поинтересовался Макар.
Никита выпучил глаза.
– С кем? С Андрюхой, что ли? Ну, ты даешь! То про Кацмана туфту прогонишь, то про Решетникова… Я же тебе сказал, что не по этой части.
Вороной начал раздувать щеки, ноздри и явно готовился перейти от обиды к стадии «ты меня за кого принимаешь?»
– Слушай, мне вот еще что непонятно, – быстро переменил тему Илюшин. – Если Муриев проплатил ротацию, а Грегорович и в самом деле договорился, чтобы ее отменили, почему не было скандала? Разве директор радиостанции не несет ответственности перед тем, кто заказал эфирное время для своих песен?
Никита широко усмехнулся. Бриллиант сверкнул в зубе.
– Кацман что-нибудь наплел Муриеву в свое оправдание, тот и проглотил. Это как на пиру у царя: нравится, не нравится – ешь, моя красавица. Меня как-то раз супом из медвежатины кормили, у губернатора одного. Эх и гадость! – Никита выразительно скривился. – Но я же, типа, настоящий мужик! Как я откажусь? Да и губернатор этот суп наворачивает так, что щеки трещат. Пришлось есть…
Он вздохнул.
– Тяжело вам, артистам! – проникновенно сказал Илюшин.
– А в другой раз пришлось торт лопать, – пожаловался Вороной. – На свадьбе выступал. Как меня там чествовали, эх! Круче, чем жениха с невестой. Любит меня народ русский! Габрелян, кстати, была фамилия новобрачного. Знаешь такого?
– Директор «Нефтин-инвеста»?
– Он. Сам понимаешь, на свадьбе у сына такого человека от угощений морду не воротят! Поднесли они мне вот такенный кусок торта на тарелке! Смотрю на эти цветы сахарные и чувствую: вот-вот стошнит. Не люблю я сладости! Как боролся с собой, как страдал! Но ел.
– Героический ты человек, Никита! – одобрил Макар.
«Илюшин, заткнись! – мысленно взмолился Бабкин. – Ну не полный же он идиот! Почувствует твою издевку – и прости-прощай разговоры по душам».
– А еще был случай…
Вороной ударился в воспоминания. Сергей сначала слушал с интересом, затем приуныл. Он пытался было переключить внимание Никиты на расследование, но Вороной нашел в Илюшине понимающую душу и теперь с удовольствием изливал свою собственную. Бабкин с Макаром выслушали подробное перечисление всех тех гадостей, которыми пичкали несчастного певца. В изложении Никиты его творческая жизнь в основном сводилась к принудительному кормлению.
Закончив повесть о своих страданиях, Вороной тяжело вздохнул, поднялся и без разрешения откупорил бутылку коньяка. Илюшин с Бабкиным молча смотрели. «Бульк-бульк-бульк!» – сказал коньяк, встречаясь с бокалом.
– Эх, помянем Джоника! – с чувством сказал Никита. – Хороший был певец, хоть и говнюк! Не чокаясь, парни.
Парни, сидевшие с пустыми руками, переглянулись. Вороной крякнул, осушил бокал и некоторое время стоял, прикрыв глаза, с таким выражением лица, словно языком облизывал изнутри щеки.
Когда же Никита поднял веки, взгляд у него был на удивление ясный.
– К Вите Бантышеву тебе присмотреться надо, – сказал он, глядя между Макаром и Сергеем, словно там сидел кто-то третий. – У всех нас грешки есть. Если их вывалить на всеобщее обозрение, каждому будет паршиво. Но Витьке, если про него правду Джоник болтал…
Никита замолчал на полуслове. Моргнул, внезапно расплылся в бессмысленной улыбке, чмокнул кончики пальцев, послал сыщикам воздушный поцелуй – и, шатаясь, пошёл прочь из комнаты.
– Что Витьке-то? – вслед ему крикнул Бабкин.
Вороной застрял в дверях, словно наткнувшись на невидимую преграду.
– Кранты ему, – буркнул он, не оборачиваясь.
Назад: Глава 5
Дальше: Глава 7