Книга: Бумажный занавес, стеклянная корона
Назад: Глава 9
Дальше: Глава 11

Глава 10

1
Человек, убивший Рината Баширова, лежал в углу своей комнаты, растянувшись на полу. Там гуляли сквозняки, прохладными струйками разбавляя тепло июньской ночи. Со стороны человек мог показаться спящим, до того неподвижно и расслабленно было его тело. Но в действительности он бодрствовал уже много часов.
Его не терзал страх, и муки совести тоже были ни при чем. Просто он всегда тяжело засыпал в духоте.
Из двоих сыщиков, окопавшихся в дальней комнате, как кроты, и безвылазно сидящих там довольно долгое время, его всерьез беспокоил только один. Тот, который поначалу притворялся телохранителем. Из тех, кто мало говорит, но много думает, а приняв решение, начинает действовать как таран, и его можно столкнуть с пути, только убив. Проницательнее, чем кажется, а сейчас еще и разозлен. Что делает его вдвойне опасным.
«Нравишься ты мне, – мысленно обратился человек к Сергею Бабкину. – Не хотелось бы тебя убивать».
Он понимал, что второе убийство не сойдет ему с рук. С Джоником просто повезло. Ни одного свидетеля, и он, похоже, ухитрился не оставить отпечатков, несмотря на то, что впал в ярость и потерял голову. К тому же момент оказался выбран на редкость удачно: у прочих гостей не было алиби. То есть кроме него здесь еще десяток подозреваемых.
Из всего этого следует только один вывод.
«Бог любит меня».
Высшие силы на его стороне.
А Джоника давно пора было прихлопнуть. Даже странно, что никто не сделал этого раньше.
Сколько продлится вся эта катавасия с самодеятельным расследованием? Сутки или двое, а затем он свободен. Сразу нужно бежать. Если он смоется сейчас, это равносильно признанию вины, и на его поиски бросят все силы. А когда их распустят по домам, его хватятся не сразу.
Вот смеху-то будет, когда они поймут, кто прикончил маленького стервеца!
Убийца усмехнулся.
Потом перевернулся на другой бок и наконец-то заснул крепким сном человека, которого не мучают ни призраки мертвых, ни тени живых.
2
Едва Анжела вышла из душа, в глаза ей бросилось настежь распахнутое окно. Никита сидел у письменного стола и зачем-то вертел в руках телефон.
Анжела принюхалась. Он курил?
Но в комнате не было и намека на сигаретный дым. Зато чуткий ее нос уловил едва слышимые сладкие нотки чужого, незнакомого аромата.
Женского аромата.
– Здесь кто-то был?
Никита в ответ глуповато улыбнулся.
– Где?
– Здесь. Только что.
– Я был! И есть! И буду есть!
Анжела присела на край незастеленной кровати и будто невзначай провела рукой, словно проверяя, не хранят ли простыни тепло чужого тела.
– Никита, здесь был кто-то посторонний?
Он уставился на нее с таким честным видом, какой бывает только у детей и лжецов.
– Анжел, ты чего? Кто сюда мог заходить?
– Не знаю. Я тебя об этом спрашиваю!
Голос все-таки сорвался. Она знала, что иногда он становится визгливым, и старалась контролировать себя. Но сейчас все рушилось, Анжела разрывалась на части, не зная, какую течь затыкать тряпками, и в ужасе ощущая, что она безнадежно опоздала. Ее корабль вот-вот пойдет ко дну.
Когда, когда она упустила Никиту? Когда он успел спутаться с этой хорошенькой юной сучкой, с этой спелой блондиночкой с круглыми коленками и розовыми плечами? С этой Асей, будь она проклята, Катунцевой?
Семейным девизом Анжелы было «смотри на меня!» Определилось это в первую же минуту их встречи, когда во второсортном сочинском ресторане она увидела на сцене Никиту, склоняющегося к микрофону. Посреди августовской ночи с Анжелой случился солнечный удар или вспышка прозрения. Она поняла, что хочет жить с этим человеком до конца дней своих, рожать ему детей и кормить его бараньими ребрышками и гороховым супом.
А в следующий миг Никита поднял глаза и улыбнулся белобрысой мымре за ближним столиком. Улыбнулся так, словно в этом зале, битком набитом отдыхающими, не было никого, кроме них двоих.
Встроенный сканер в мозгу Анжелы сработал незамедлительно. В долю секунды она оценила, с кем сидит белобрысая (две некрасивых подруги), как сильно она пьяна (явно не первый коктейль), что хочет от этого вечера (приключений, судя по длине микро-юбки и высоте макро-каблуков). На столе перед белобрысой красовалась вазочка с поникшей розой. Рука с наманикюренными ногтями уже тянулась к ней, и Анжела поняла, что сейчас произойдет. Роза будет брошена певцу, тот непременно после завершения песни подойдет выразить благодарность прекрасной слушательнице, и между ними всё завертится быстрее, чем успеешь дожевать отбивную!
Никогда еще Анжела не соображала так быстро. Ко второму столику неторопливо приближался молоденький официант со стаканом томатного сока. Анжела встала, уверенно пошла ему навстречу, и как только траектории их движения пересеклись, толкнула юношу под руку. Томатный сок выплеснулся на платье белобрысой, та взвизгнула и отпрянула от стола, и тогда Анжела королевским движением вытянула розу из вазы и походкой от бедра, закрепленной двумя годами хождения по подиуму, приблизилась к сцене.
«Смотри на меня!»
Плечи расправлены, на губах победоносная улыбка. Разумеется, теперь певец глядел только на нее. Хотя бы потому, что Анжела предусмотрительно загородила от него белобрысую гадину. Сзади что-то негодующе пищали, приглушенно оправдывался официант, но она не оборачивалась. Взгляд ее был прикован к лицу певца.
И Никита наконец-то ее увидел. По-настоящему.
Роза полетела к его ногам. Анжела высоко подняла руки, и едва стихла последняя нота, пылко зааплодировала:
– Браво! Браво!
Вслед за ней пьяными голосами подхватили в зале:
– Браво! Давай еще!
Никита был польщен. Он забыл про неудачницу, облитую томатным соком. Его вниманием завладела Анжела.
Остальное было делом техники.
Заполучив в свое пользование мужчину мечты, Анжела принялась за дело. Ее честолюбия хватило бы на армию Наполеонов. Кроме того, она не сомневалась, что Никита гениален. Разве могла Анжела Бирюкова выбрать себе в пару посредственность? Никогда.
Оставалось убедить в этом окружающий мир.
Нет лучшего агента, чем влюбленная женщина. Анжела проталкивала Никиту с усердием самки кенгуру, вылизывающей дорожку в шерсти для собственного крошечного новорожденного детеныша, который должен добраться до соска с молоком.
Кенгуренок из Никиты был нежизнеспособный. Будь его воля, он лежал бы там, где родился, и ждал, пока сосок сам доползет до него. Нет, амбиций у него было в избытке. Но вот воли для их воплощения не хватало.
Анжела договаривалась с директорами ресторанов. Нанимала музыкантов. Искала композиторов. И неустанно контролировала мужа: чтобы не напился, приехал вовремя, не вильнул за кулисами в сторону очередной блондинки, улыбался публике и фотографам… Это она придумала образ, который через пять лет станет популярным на всю страну: расстегнутая рубаха, крест на пузе, смачная мужественность плюс романтическая сентиментальность.
И наконец ее титанические усилия принесли плоды. Никиту заметили продюсеры. Вернее, жена одного из продюсеров. Она убедила мужа, что тот имеет дело с уникальным явлением, и с Вороным заключили контракт.
А там нагрянула и слава, о которой столько мечталось.
Вместо того чтобы расслабиться, Анжела ухватила вожжи еще крепче. Но если поначалу ею двигало честолюбие, замешанное на любви, то теперь топливом стал страх. Анжела как-то совершенно упустила в своей борьбе за место Никиты под солнцем, что сама осталась в тени.
Кто она такая? Никто. Жена Никиты Вороного. Сегодня нынешняя, завтра бывшая. Потеряла товарную ценность в виде упругой груди, крепкой попы и гладкой мордочки – и прости-прощай, любимая, твое время истекло.
Анжела по-прежнему очень любила мужа. И по-прежнему не доверяла ему ни на грош. В ее системе ценностей любовь никак не коррелировала с доверием.
Ей было бы легче, если бы перед глазами не стоял убедительный пример. Причем созданный ее собственными руками.
Несколько лет назад Анжела отомстила одному из своих врагов до того просто и красиво, что долгие месяцы потом при одной мысли об этом ловком фокусе пела душа. А всего-то и нужно было, что вовремя представить стареющему ловеласу симпатичную свежую девочку. Ловелас распрощался с актуальной женой быстрее, чем бедняжка успела сказать «любимый».
Однако стрела, выпущенная Анжелой в противницу, оказалась бумерангом.
– …Кто здесь был?
Никита пожал плечами и зевнул.
– Да чего ты расшумелась-то? Никого!
– А почему у тебя телефон?
Анжела сама понимала, что выглядит смешно и нелепо со своими глупыми вопросами. Но остановиться не могла.
– Ты должен был отдать его Кеше!
– Один отдал, другой оставил, – засмеялся Никита.
– Зачем? Кому ты звонил?
Никита окончательно развеселился.
– Ну ты, мать, даешь!
«Мать!» Анжела ненавидела, когда он так называл ее, и Никите было отлично известно об этом. Мигнуть не успеешь, как из статуса подруги жизни перейдешь на уважаемое положение матери его детей. А подругой станет другая.
– Никому я не звонил! – Никита положил руку на грудь и с трогательным видом прикусил нижнюю губу.
Господи, да она сама научила его этому жесту и выражению!
Анжеле стало жутко. Так кучер, управляющий тройкой лошадей, внезапно обнаруживает, что сам давно тащит упряжку, а лошади летят рядом и ржут ему в лицо.
Нервы у нее и так были на пределе. А насмешливая невозмутимость мужа окончательно расшатала опору.
Будь что будет, но выносить это невозможно. Даже самый страшный ответ, окончательно расставляющий все по местам, лучше, чем этот мост над пропастью, шатающийся под ее ногами.
– Ты спросил, не брала ли я у тебя что-нибудь, – выговорила Анжела. – Что ты имел в виду?
Если Никита скажет «фотографию», все пропало. Значит, он не считает нужным больше скрываться от нее. Пока муж таится и делает вид, что ничего не происходит, у нее еще есть шанс.
– Брала? – переспросил Никита.
На лице отразилась работа мысли.
Анжела перестала дышать.
– А-а! – Никита хлопнул себя по лбу. – Так это, как его… Сотовый-то я и посеял. Сунул в брюки, а искал в пиджаке. Ну, раззява!
Он добродушно улыбнулся жене.
Анжела вдохнула в несколько приемов, по чуть-чуть.
– Что-то ты вспотела, – озаботился муж. – Слышь, иди к окошку, подыши.
На негнущихся ногах Анжела приблизилась к открытой створке. Облегченно присела на подоконник. И прямо перед собой, на подоконнике, заметила длинный русый волос, свернувшийся спиралью.
3
С раннего утра Сергей Бабкин сел обзванивать людей, которые могли что-то знать о гостях Грегоровича. Он терпеть не мог выяснять важные вопросы по телефону, но на сей раз выбора не было. Их новый наниматель выделил им слишком мало времени, чтобы тратить его на разъезды и личные встречи.
Итоги снова оказались неутешительными.
– Если Джоника и связывали с кем-то из присутствующих личные отношения, об этом ничего не известно.
Бабкин потер глаза и отпил кофе, не чувствуя вкуса.
Спал он мало и паршиво. Во-первых, адски не хватало Машки: запаха, тепла ее тела и даже острых ее локтей и коленок, которые Бабкин за четыре года брака приноровился каким-то образом сгребать в охапку, так что к утру длинная худая Машка вся оказывалась в его объятиях, свернувшаяся клубочком, точно ежик.
Во-вторых, снилось всякое непотребство. Половину сна Бабкин провел в сундуке, куда к нему то и дело пыталась забраться балерина Медведкина в прозрачной пачке на голое тело. Крышка открывалась, балерина ныряла к Сергею, скрючившемуся на дне, придавливала его и хохотала заливистым басом. Бабкин просыпался в холодном поту и с завистью смотрел на Илюшина, дрыхнувшего безмятежным сном.
Макар потянулся и с видимым удовольствием откусил от сэндвича с лоснящейся бужениной. Сергей чуть не взвыл. Ему после страстей минувшей ночи кусок в горло не лезет, а этот прохиндей уплетает за обе щеки.
– Хватит поглощать жратву с таким аппетитом, – буркнул он. – Смотреть больно.
– Нервный ты стал, Серега, – пожурил Илюшин. – Трепетный. Подвинь соль, пожалуйста.
Покончив с сэндвичем, Макар принялся за яичницу.
– Вариант с попыткой мести Грегоровичу отбрасываем? – вслух подумал он.
– Ты имеешь в виду, кто-то мог убить Джоника, чтобы подложить свинью хозяину?
– Неплохой вариант, но оторванный от действительности.
Бабкин согласно кивнул. Чересчур сложно, да и пришлось бы подгадать с убийством так, чтобы у Грегоровича не было алиби… Из нелюбви к Богдану можно было бы придумать что-нибудь менее трудоемкое, чем насильственная смерть одного из его гостей.
– Значит, пока достоверно установлена только связь Джоника с его администратором, – задумчиво сказал Макар.
– Он и грохнул, – проворчал Бабкин.
– Серега, начинай проверку каждого на предмет темных делишек с Джоником. А особенно тщательно проверяй девицу Бантышева.
– Почему именно ее?
– Остальные на виду. А она кот в мешке.
Бабкин пожал плечами:
– Случайно выиграла конкурс, случайно оказалась у Грегоровича. Виктору пришлось тащить девчонку с собой, потому что он был уверен, что сегодня улетает.
– А это не так?
– Уже нет. Кутиков сказал, что Бантышев из-за всей этой катавасии перенес дату вылета на два дня. Но это выяснилось всего пару часов назад. Так что у него особого выбора не было, когда ему навязали эту влюбленную простушку.
Макар задумчиво покачал ногой. Что-то ему не нравилось во всей этой истории.
– Думаешь, слишком много совпадений? – усомнился Бабкин. – Но ведь это очень легко проверяется.
– Вот и проверь. Хотя сдается мне, ты ничего не вытащишь.
– Тогда что тебя смущает?
Илюшин помолчал.
– Меня по-прежнему занимает вопрос, откуда у покойного Рината все эти компрометирующие сведения. Похоже на целенаправленный сбор информации.
Бабкин вспомнил комнату с сундуком, из которого только что выбрался Андрюша Решетников. Запах духов, издевательская болтовня, ухмыляющиеся физиономии – и набычившийся Джоник, окруженный насмешниками. Мог он явиться в гнездо поп-звезд без камня в кармане? Нет, не такой человек был Ринат Ильдарович Баширов.
– У Джоника мировоззрение засланного казачка, – медленно сказал Сергей. – А казачок должен знать, от кого чего ожидать. Значит, он и впрямь собирал информацию.
– Чтобы быть во всеоружии? Тогда у него на каждого должно быть досье.
– Как и у меня.
– И не забывай еще, что он пытался найти любовника Решетникова.
– Не исключено, что нашел, – буркнул Бабкин. – И тот огрел его по затылку.
Макар пожал плечами:
– Но такой компромат – обоюдоострое оружие. Джонику пришлось бы сознаться, что речь идет о его любовнике.
– Этот хитрый гаденыш мог что-нибудь придумать. Выкрутиться.
Сыщики посмотрели друг на друга. Каждый физически ощущал, как утекает из пальцев бесценное время.
– Все, работаем, – подытожил Макар.
Три часа спустя про девицу Бантышева, она же кот в мешке, было известно следующее.
Родилась и выросла в Химках, по профессии – швея. Не замужем. Есть младшая сестра, которая в настоящее время находится на дневном стационаре в клинике неврозов.
– Что с сестрой? – немедленно спросил Илю-шин. – Ну скажи, что наследственная шизофрения! Порадуй меня чем-нибудь!
– Понятия не имею, что с сестрой. – Бабкин был мрачен и не настроен шутить. – Как я тебе выясню такие подробности по телефону? Тут и лично-то черта с два узнаешь за один день! А ты хочешь информацию на блюдечке с голубой каемочкой.
Илюшин разочарованно прищелкнул языком.
– Зато в журнале меня заверили, что письмо Катунцевой честно победило из четырех сотен таких же.
– Еще бы они сказали что-нибудь другое!
– Сомневаюсь, чтобы Катунцева дала взятку сразу главному редактору, его заму и ответственной за рубрику «Ужин со звездой». Я общался со всеми троими, и они единодушны. Девушка оказалась в гостях у Грегоровича случайно. Она знать не знала, что встретит здесь Джоника.
– И никаких пересечений с убитым? – предпринял Илюшин последнюю попытку.
– Даже намеков нет.
Бабкин помассировал виски. Они в этом доме меньше суток, а ему кажется, что он провел здесь по меньшей мере неделю. С утра успел заглянуть Богдан, тер воспаленные глаза, интересовался ходом дела. А какой ход, если они тычутся из стороны в сторону, точно слепые котята.
– Что?
Илюшин поднял взлохмаченную голову. Сергей, задумавшись, произнес последние слова вслух.
Бабкин, глядя на напарника, подавил подступающее раздражение. Вы только полюбуйтесь! Свеж, как ландыш. Бодр, весел, ясноглаз. Сергей не придал бы этому значения, если бы утром при виде самого Бабкина зеркало в ванной комнате не всхрапнуло в ужасе и не попыталось вырваться из рамы. Глаза мутные, как воды Ганга, набрякшие веки отливают синевой, рыло небритое, отекшее – ну кабан кабаном. Положим, насчет зеркала соврал: на то оно и зеркало, чтобы терпеть все, что в нем отражается. Но сам себя испугался.
– Ерундистикой мы занимаемся, – угрюмо сказал Сергей, закатывая рукава своей белой рубашки. Униформа эта официантско-телохранительская ему тоже осточертела. Но сменная рубаха, которую раздобыл услужливый Кеша, оказалась мала, а принесенная на замену футболка едва не треснула по шву, когда Бабкин попытался в нее влезть. Почесав в затылке, камердинер исчез и спустя короткое время вернулся с ворохом сорочек. «На Богдана Атанасовича пошито, – пояснил он. – Он у нас тоже мужчина крупный, так что вам должно подойти».
И не ошибся. Сорочки оказались даже длинноваты в рукавах. И все бы ничего, но каждая из вещей Грегоровича ошеломляла экзотической расцветкой. Одна малиновая в синих зигзагах, другая лиловая с серебряными эполетами, третья расшита пайетками… Скрипнув зубами, Сергей примерил самую скромную и обреченно повернулся к Макару.
«Выглядишь так, словно ограбил кабаре», – развеселился Илюшин.
И пришлось вернуться к своей белой.
– Делаем все, что в наших силах, – невозмутимо отозвался Макар. – Если в наших силах ерундистика, будем заниматься ею.
И снова уткнулся в свои записи.
Сергей походил по комнате, наткнулся на угол комода, охнул и потер ушибленное бедро. Илюшин глянул на него без малейшего сочувствия.
– Если тебе делать нечего, тащи сюда Катунцеву. Хотя нет, постой. Давай сначала Кармелиту.
– Бесполезно это все.
– Упаднические настроения, – диагностировал Илюшин. – Раздражительность, отсутствие веры в свои силы. Тебе надо позавтракать.
– Мы беспомощнее кротов в бассейне. Какие уж тут силы.
– Кое-что мы все-таки можем. Расспросить свидетелей, сопоставить алиби. Серега, не мне тебя учить!
– Мы действуем дилетантски! – упрямствовал Бабкин. – Затрудняем работу официального следствия!
– Не мы, а Грегорович. Мы лишь приняли участие в партии, которая была бы сыграна и без нас.
– Если бы мы не согласились, Богдан не стал бы тянуть со сроками.
Илюшин заложил руки за голову и откинулся на стуле.
– Тебя беспокоит, что правосудие не восторжествует? И ты полагаешь, это наша вина?
Бабкин хмуро молчал.
– А почему тебе не приходит в голову, мой скептически настроенный друг, что у нас все может получиться?
– Не может. Существует набор следственных действий, существует здравый смысл, в конце концов! Который подсказывает, что мы не успеем за короткое время выяснить подноготную всех этих…
Сергей проглотил бранный эпитет.
– …менестрелей, – пришел на помощь Макар. – Однако кое-что ты все-таки о них разузнал.
– По верхам! И все это нужно тысячу раз перепроверять.
Он попытался подхватить яичницу на вилку, проткнул ее, и желток освобожденно растекся по блюду.
– Да ешкин кот, – совсем огорчился Сергей.
Илюшин похлопал его по плечу.
– Серега, пойми: твои методы не сработают. Не потому, что они плохие или неправильные, а потому что в нестандартной ситуации стандартные способы решения задачи не помогут.
– И что ты предлагаешь?
В глубине души Бабкин надеялся услышать «съесть еще по сэндвичу и отправляться домой».
– Мы можем плясать только от мотива.
– А что ты будешь делать, когда найдешь мотив? Заметь, я даже не говорю «если найдешь»! И уж подавно молчу о гипотетической ситуации, когда основания для убийства будут, скажем, у троих из присутствующих. Давай облегчим тебе задачу.
– Давай, – согласился Илюшин.
Его невозмутимость окончательно вывела и без того взбешенного Бабкина из себя. Он грохнул солонкой об стол:
– Вот – мотив.
Напротив солонки с таким же стуком была установлена сахарница:
– Вот подозреваемый. И что ты собираешься предпринять дальше без единой улики, с одними лишь твоими… – он пощелкал пальцами, подбирая наименее обидное слово, – …умствованиями?
Макар придвинул к себе чашку с кофе.
– Вечно ты забегаешь вперед, Серега. Понятия не имею, что я буду делать с моими умствованиями. Когда дойду до этого этапа, тогда и стану решать. А пока…
Он потряс над яичницей солонку и высыпал в чашку три щедрых ложки сахара.
– …пока у нас еще есть время для расследования. А самое главное – у нас есть отличный кофе!
2
– Что же вы, Вероника Аркадьевна, – укоризненно сказал Макар. – Из окна выбрались, по трубе карабкались… Это зачем все было?
Кармелита закинула ногу на ногу и почесала обнажившуюся ляжку. Рыхлая кожа, нездоровый цвет лица…
– Погадать хотела, – легко солгала она. – А для этого крапива требуется.
Илюшин покивал, а затем спросил, отчего крапиву не мог принести охранник.
– Он бы мне своей грязной энергетикой всю траву заляпал! – обиделась певица.
Илюшин помолчал, бросил короткий взгляд на часы и принял решение.
– Про вашего ребенка спрашивать бесполезно?
Кармелита не изменилась в лице. Как смотрела на него с хищной улыбкой, так и продолжала смотреть. Но это был однозначный ответ.
– Тогда расскажите про Бантышева, – попросил Илюшин.
Окаменевшая статуя ожила.
– Что тебе рассказать? Если ты не дурак, сам все увидишь. Тяжело ему…
– Почему?
– Предлагать зрителям образ напыщенного болвана в кружевных панталонах, ощущая себя при этом Гамлетом… Это, знаешь ли, не способствует сохранению душевного здоровья. А у нашего брата с ним и так не фонтан!
– Гамлет, значит, – протянул Илюшин. – И как же Гамлет мог ввязаться в историю с Кузбассом?
Бабкин ожидал, что они снова наткнутся на стену непонимания, истинного или притворного. Но Кармелита помолчала, словно взвешивая, заслуживают ли они правды, и неохотно сказала:
– Ну, допустим, я понимаю, отчего Витька это сделал.
Бабкин затаил дыхание.
– И отчего же? – осведомился Илюшин с бесстрастием опытного рыбака, у которого только что под воду ушел весь поплавок и два метра лески.
Кармелита потянулась к шее, но задержала ладонь, словно натолкнувшись на невидимое препятствие.
– Немыслимое количество одиноких людей в шоу-бизнесе, – вздохнула она. – Когда быть вместе? Ты все время то на гастролях, то на записях, то еще где-нибудь… Тут жить-то не успеваешь, не то что терпеть другого человека рядом.
– А как же Руденя с Гагариной? Или Вороные?
– Редчайшие исключения, мальчик мой. Артист по сути своей – одиночка. И это правильно. Он не должен ни с кем связывать свою жизнь, потому что посвящает себя музыке. Это не пустые слова. Так и есть, поверь мне, старой калоше, которая двадцать лет положила на то, чтобы петь в полный голос.
Кармелита посмотрела куда-то за спину Макара. Маска бесстыжей ведьмы сползла, открыв смертельно усталое лицо.
– И когда все-таки встречаешь родственную душу…
Она помолчала.
– …хочется как-то защитить. Уберечь. Это такая редкость среди нашей братии – дружить с кем-то из своих искренне, а не напоказ. Без ревности к чужому успеху, без зависти этой поганой, изматывающей.
У Бабкина рвался вопрос, с кем искренне дружит Бантышев, но он прикусил язык. Вываживать эту рыбину следовало с большой осторожностью, иначе сорвется – и поминай как звали. Уйдет в свою темную безответную глубину навсегда.
– Никто ведь не знал, что ему достанется такая людоедская девка. Выглядела-то она пиончиком душистым. А понюхаешь – и смрадом дохнет в физиономию.
Сергей окончательно перестал понимать, о чем идет речь. Он только быстро записывал за Кармелитой, стараясь не упустить ни слова.
– А откуда она взялась, эта девка? – небрежно поинтересовался Макар.
Кармелита удивленно вскинула брови:
– Как откуда? От Кузбасса.
«Вот теперь все стало понятно», – поздравил себя Бабкин. Нет, если Илюшину удастся выжать из этой ахинеи хоть каплю логики…
Не успел он додумать мысль, как Макар понимающе кивнул:
– Дочь? Или любовница?
– Дочурка. Двадцать лет солнышку. Всех вокруг готова спалить к едрене фене.
Кармелита нервно взлохматила волосы.
– Я ее пару раз видела, но даже мне не по себе стало. Злоба там – ух, вулканическая! Как начнет извергаться, так все небо в копоти и минус одни Помпеи.
– Как же Бантышева угораздило? – посочувствовал Макар.
Певица разразилась прочувствованной речью, из которой понемногу стали вырисовываться очертания произошедшего.
Виктор Бантышев помогал раскручивать девушек, рвавшихся в шоу-бизнес. Все, что необходимо было молодому дарованию на старте – это деньги. Действовал Виктор по той же схеме, что и Медведкина. Для начала рядом с ним появлялось юное прелестное существо, и вокруг их отношений грамотно нагнеталась интрига. Встречаются или нет? Влюблен Бантышев всерьез, или это очередной короткий романчик?
Пиар-компания выстраивалась согласно четкому, раз и навсегда отработанному плану. Сперва Бантышева замечали в ресторане с новой пассией, затем следовал совместный отпуск (Мальдивы, любительские фотографии, якобы совершенно случайно попавшие в сеть). Не в силах отрицать очевидное, менеджер артиста наконец подтверждал, что сердце Виктора занято навсегда. Поклоннницы издавали дружный горестный вздох и считали караты в помолвочном кольце счастливицы.
После этого отношения переходили на новый этап. Девушка принимала участие в каком-нибудь из проектов Бантышева.
– Один раз Витька актриску продвинул, – рассказывала Кармелита. – Ну что значит «как»? Снял ее в своем клипе в главной роли. Девочка засветилась. Личико стало известно на всю страну. А там уже ей открыты все дороги, все пути. Кажется, сейчас в каком-то сериале играет главную роль. А большего ей и не нужно.
– И за чей счет весь этот банкет? – поинтересовался Илюшин.
– Обычно папаша раскошеливается. Любовники-то редко соглашаются оплатить своей бабе такую мечту. Они б, может, и не возражали, но кому понравится, что твоя телка полгода играет в любовь с самим Бантышевым!
В среднем на продвижение уходило шесть-восемь месяцев. Когда новорожденная звезда прочно вставала на ножки, пиар-служба провоцировала новый всплеск интереса. С шумом и помпой приобреталось свадебное платье. А затем пара внезапно расставалась, предоставляя поклонникам гадать, кто из двоих влюбленных решил сбежать из-под венца.
– Актриску помню. Пару певичек. Потом была дамочка, втемяшившая себе в голову, что она талантливый режиссер, – перечисляла Кармелита. – Клип Витьке сняла, ага. Тоже поиграли в любовь для публики. А когда они расстались, появился Кузбасс.
Кузбассом называли угольного короля Анчарова. По словам Кармелиты, был он чистейшей воды уголовник, отсидевший когда-то за убийство, человек с феноменальной хваткой и чутьем на выгодные дела. Его единственная дочь, Анна Анчарова, пожелала стать певицей. Анчаров навел справки, и полезные люди свели его с Бантышевым. Они договорились, что Виктор запишет с его дочерью два клипа. А подадут их взыскательной публике под соусом открытия новой звезды из глубинки. Зрители такое любят. Биографию сочинили бы поубедительнее. Мол, покинула папашин дом, где купалась в рубинах и платине, устроилась официанткой, напевала, убирая грязную посуду, и в один прекрасный вечер ее услышал Бантышев. Восхитился, пал жертвой дивного вокала и предложил спеть с ним вместе. Так зажигаются звезды.
– Витька деньги взял, – Кармелита понизила голос, – а потом начали выясняться кое-какие любопытные подробности. Тут он спохватился, что сунул голову в петлю. Только не свою, а чужую.
– Чью? – не выдержал Сергей.
– Олеськи Гагариной.
– Гагариной?!
Бабкин снова потерял ориентиры. При чем здесь Олеся?
Кармелита посмотрела на него с насмешливой жалостью. Сергей уже привык к этим взглядам. Он даже заподозрил бы неладное, промелькни в глазах чернявой ведьмы какое-нибудь другое чувство. «Черт с ним, побуду дураком. Дураку хорошо, ему все объясняют».
И Кармелита в самом деле объяснила.
У дочери Анчарова была цель. Она хотела вытеснить Гагарину с занимаемого ею места в пантеоне отечественных звезд.
– Это возможно? – удивился Илюшин.
– И гораздо легче, чем ты думаешь. Если задаться целью и иметь неисчерпаемый кредит у папаши. – Кармелита потерла указательный палец о большой. – Только успевай отстегивать. Плати журналистам, чтобы писали о тебе, а не о Гагариной. Башляй на радио, чтобы ставили твои песни, а не ее. Перекупай ее композиторов, чтобы писали только для тебя.
– А телевидение? – подал голос Бабкин.
– Всех можно купить с потрохами. А если чуток набросишь сверху, потрохи для тебя вырежут и отдельно упакуют.
– Но почему нужно было вытеснить именно Гагарину?
– Типаж у них один, – пояснила Кармелита. – Огневушки-поскакушки: мелкие, грудастые, глазастые. Только Леська искренняя, хоть и дурища, а Анчарова двуличная сука. В лицо тебе скалится, а стоит отвернуться, у нее с клыков капает слюна. Бешеная она. И злобная, как оса. Папаша ее с детства баловал, ни в чем девочка отказа не знала. Для нее Гагарина – не человек, а товар на полке в супермаркете.
Кармелита поджала губы, вытянула палец, указывая на воображаемую полку, и металлическим голосом завила:
– Хочу себе ее жизнь! Такую же славу, таких же поклонников и мужа такого же, только брюнета.
На несколько секунд перед Илюшиным и Сергеем материализовалась красивая девушка с холодным взглядом и привычкой всегда брать свое. Люди, за желания которых расплачивается кто-то другой, быстро входят во вкус.
Сергей в очередной раз поразился, до чего Кармелита артистична. Перевоплощение было полным и молниеносным.
– Истеричная бездушная дрянь, – своим собственным низким голосом сказала Кармелита. Тряхнула волосами, и Анна Анчарова растворилась бесследно. – Из тех, что щипцами жгут горничной лицо, как у Булгакова. Это про подобных ей простодушные люди удивляются, как таких земля носит. Витька эту змею не сразу раскусил, а когда понял, к чему все идет, уже поздно было.
– Деньги у ее отца взял? – догадался Макар.
– И потратил, – подтвердила Кармелита. – Да и дело не только в деньгах. Есть такая поговорка: когда танцуешь с дьяволом, пляши до конца песенки. Остановишься – сожрут. Витька подписал контакт с Анчаровым кровушкой своей, и пути обратно ему не было.
Сергей вспомнил, с чего Кармелита начала свой рассказ.
– Так они с Гагариной друзья?
Женщина усмехнулась. Бабкину показалось, что в глазах промелькнула затаенная зависть.
– Чем ты меня слушаешь, олух? Я с этого и начала. Витька у нас существо трепетное, совестливое. Когда узнал, что Гагарина докатилась до того, чтобы торговать картошкой в ларьке, кинулся ей помогать. Стыдно ему стало, ишь! – Кармелита озадаченно покачала головой. – Я так считаю, каждый сам творец собственного счастья, верно?
Ни Илюшин, ни Бабкин не ответили.
– К тому времени Леська уже вышла замуж за Руденю, – продолжала женщина. – И все у нее стало потихоньку налаживаться. Но песен-то как не было, так и нет! И тут является Витька и предлагает Гагариной царский подарок. Двадцать композиций! Сам нашел какого-то автора, и приличного, между прочим, заказал, оплатил. Ну, песенки-то полный шлак, но мотивчики привязчивые, слова запоминающиеся, пурум-бурум, турум-пам-пам! У Гагариной и таких не было. Арендовал ей студию звукозаписи, подрядил музыкантов из знакомых, и сварганили они полноценный альбом. Наш Витенька помог вернуть честь и достоинство униженной деве. Без него Гагарину потрепали бы и забыли через пару недель. Выплюнули, как потерявшую вкус жвачку. Уж я-то знаю, как это бывает.
Кармелита беззастенчиво залезла в собственное декольте, пошарила там и вытащила пачку тонких дамских сигарет. Бабкин уже настолько привык к ее фокусам, что даже глазом не моргнул. Нравится человеку носить сигареты в бюстгальтере – его право. Он не удивился бы, даже если б ведьма выудила кролика в шляпе.
Ароматный дым растекся по комнате. А Кармелита продолжала рассказывать.
Когда Бантышев понял, с кем связался, задний ход давать было поздно. Как объяснить папе Анчарову, что Виктор отказывается продвигать его наследницу? Виктор боялся угольного магната до дрожи, и небезосновательно. С Анчарова сталось бы закопать Бантышева в каком-нибудь из своих карьеров. А погребальную песню над могилой исполнила бы Анна.
Виктор мог бы выполнить свою часть сделки, закрыв глаза на то, какое чудище выпускает порезвиться на поляне. Но к этому моменту они с Олесей крепко сдружились. В доме Рудени и Гагариной его принимали как родного. Хлебосольная Олесина мать кормила Бантышева борщами и галушками, ахала, слушая его рассказы, и обнимала на прощание.
Виктор не мог подставить единственного близкого человека под удар.
– …и он слил Анчарову, – сказала Кармелита.
Оценила молчаливые вопросы на лицах сыщиков и вздохнула.
– Клип записали. Даже два, кажется. Однако на том все и закончилось. Витька перекрыл этой борзой козе Аннушке все ходы и выходы. Он-то в нашем бизнесе сто тысяч лет. Если ты способен лепить звезд из грязи, умеешь и топить их в болоте. Для всех Витенька изображал видимость бурной деятельности. А сам втихую договаривался, чтобы Анчарову никуда не пускали. Бантышев вхож повсюду. Если он попросит редактора «Наших голосов» исключить девочку из списка участников передачи, тот будет рад оказать эту небольшую услугу.
– Как же он объяснил неудачу проекта самому Анчарову? – спросил Макар.
– Милый мой, слава – она стерва капризная, еще своенравнее сестры фортуны. Не знаю, что Бантышев наплел Кузбассу. Но догадаться могу. Витька развел руками: мол, сделал все от меня зависящее, но девочка ваша не понравилась зрителю. Зритель, сволочь привередливая, не оценил ее вокала, красоты и харизмы. Извините-простите, я свою часть сделки выполнил, и не моя вина, что новая звезда не зажглась.
Кармелита глубоко затянулась.
– На том и закончилась карьера Анечки Анчаровой. Шепотки, конечно, ползли, но тихие-тихие. Я-то думала, Бантышев всем слухам прикрутил фитиль. Выходит, что не всем. Если Джоник, проныра, сумел вытащить эту историю на свет божий…
Кармелита не закончила, но сыщикам и так было ясно, что к чему.
«… он был смертельно опасен для Бантышева».
3
Чтобы вернуть Виктору айфон, по карнизам больше карабкаться не пришлось. Ася поступила куда проще: вышла из своей комнаты, прошла, не таясь, по коридору, и поцарапалась в дверь бантышевской темницы. Хотя какая это темница, если никого не заперли. Профанация одна.
Виктор распахнул почти сразу. Как будто ждал ее.
Или кого-то другого.
Несколько секунд он стоял в явном затруднении, словно пытался припомнить ее имя.
– Ася, – помогла Катунцева.
Бантышев засмеялся.
– Я старый склеротик, Асенька, но не настолько. Заходите, прошу вас.
Внутри пахло сладкими, как ваниль, духами и чем-то неуловимо синтетическим. Точно такой же слабый аромат витал в комнате самой Аси.
– Кеша изводит комаров, – объяснил Бантышев, заметив, что она принюхивается. – У Богданчика аллергия на укусы. Вот и разбрызгивают в комнатах какую-то химию.
«У Богданчика», – отметила Ася. Все собравшиеся называют друг друга уменьшительно-ласкательными именами. Есть в этой умильности оттенок высокомерия и одновременно заигрывания.
Бантышев галантным и трогательно старомодным жестом предложил ей присесть.
– Как вы пробрались мимо местных церберов?
Ася покачала головой:
– Нас охраняют не так серьезно, как может показаться.
У Бантышева явно рвался с губ вопрос, зачем она к нему явилась. Катунцева не стала держать интригу и вытащила телефон.
– Вот. Хотела вам вернуть…
Бантышев обрадовался как ребенок. Бормоча «ах ты рыбонька моя серебристая», он подкидывал айфон, ловил и прижимал к груди.
– У меня здесь столько игр! – поделился он, сияя. – Я ими стресс снимаю. Кто-то пьет, Кармелита дурь покуривает… А я безобиден как яичница!
И тут же кинулся показывать Асе новейший квест с потрясающей графикой.
Ася слушала, кивала, выражала восторг, как от нее и ожидалось. Бантышев в пылу увлечения игрой сел на подлокотник ее кресла, склонился близко-близко. Ванильными духами пахло от его рубахи. Женский запах, запах кондитерской, а еще поварих в детском саду, колдующих над манной кашей и творожными запеканками.
Что-то противоестественное было в том, что от взрослого мужчины исходит такой аромат.
Бантышев упоенно рассказывал об игре, водил пальцем по экрану. Ася рассматривала пальцы с безупречным маникюром. Какие нежные ухоженные руки. Легко представить, как эти ладони скользят по телу, торопливо расстегивают пуговицы, стягивают платье…
– …а здесь нужно перепрыгнуть через книжную полку и трижды постучать в корешок книги, – ворвался в ее сознание голос Бантышева. – Весьма оригинально придумано!
– Очень, – сказала Ася. Голос звучал хрипло. Она откашлялась и повторила: – Очень оригинально.
Виктор обернул к ней раскрасневшееся от оживления лицо.
– Асенька, вы не заболели? У вас вид нездоровый. Девочка моя, ни в коем случае не геройствуйте и скажите, если что-то не так! Мы вас вылечим, обещаю.
«Девочка моя».
Ася облизнула пересохшие губы.
– Все в порядке. Честное слово.
– Но вы расскажете мне, если что-то будет не так? – тревожился Бантышев.
– Обязательно.
Он тут же забыл о ее здоровье и окунулся в красочный мир своей дурацкой игры. Поразительная птичья беззаботность, подумала Ася. А что бы я на самом деле сказала ему, если бы могла?
«Я знаю, что это сделали вы».
Долго ли еще он будет улыбаться по инерции? Станет ли притворяться, что не понимает, о чем речь? У него должно хорошо получиться. Лицедеи, все они лицедеи, и веселый Виктор Бантышев – один из лучших.
Интересно, его трогательная забота о ней – тоже притворство? Или он просто-напросто хорошо воспитан?
Или – страшно подумать, не то что произнести – неужели Ася Катунцева, написавшая проникновенное письмо о любви к популярному певцу, стеснительная Ася Катунцева, не похожая на его знакомых девушек, юная Ася Катунцева, случайно оказавшаяся рядом, и в самом деле ему нравится?
– Да вы дрожите! – встрепенулся Бантышев. Озабоченно вгляделся в ее лицо: – И глаза блестят. Милая моя девочка, у вас озноб!
И не слушая дальнейших Асиных оправданий, укутал ее пледом, достал из бара коньяк и налил в совершенно неподходящий фужер для сока.
– Залпом! – скомандовал Бантышев, поднося фужер. – Ну!
Пока Ася пила коньяк и откашливалась, кто-то внутри ее разгоряченной головы отстраненно комментировал происходящее. «Вот вы уже и выпиваете вместе. Ваши отношения развиваются семимильными шагами, правда, Катунцева? Ну просто азбука соблазнения неопытной девицы. Что ты будешь делать, если он потащит тебя в постель?»
Однако вместо того, чтобы увлечь неопытную девицу к кровати, Бантышев решительно выпроводил ее. Напутствовав на прощанье: «А теперь немедленно ложитесь и спите! Вам требуется хороший сон. И ничего, что белый день: сон – лучшее лекарство!»
Ася медленно доплелась до комнаты, начисто забыв об охранниках, которые могли подстерегать в коридоре, рухнула в кресло и прижала руки к пылающему лицу. Спать, как же! Если бы она могла уснуть…
Но как же трудно оказалось смолчать! В какой-то момент ей казалось, что она сейчас проговорится.
«Я знаю, что это сделали именно вы.
Вы преступник, Виктор.
Нет, я никому не скажу».
Ася потерла вспотевший лоб и, спохватившись, раздраженно сбросила шерстяной плед на пол. Сейчас бы позвонить Катьке! Безалаберной взбалмошной ее Катьке, которая со своими неуместными шутками умеет всегда быть поразительно уместной. Однажды Ася напоролась босой ногой на гвоздь, торчащий из доски, и пока добиралась в травмпункт, успела передумать о смерти от столбняка тысячу мыслей, одна другой хуже. В клинике ее встретила сестра, предупрежденная по телефону. И первое, что она сказала с самым серьезным видом, было: «Попугай! Теперь мне придется купить тебе попугая».
Ступня так болела, а Ася была так перепугана, что не сразу сообразила, о чем ей говорят.
«Ты же будешь скакать на деревянной ноге, – пояснила Катька. – А к деревянной ноге должен прилагаться попугай».
И ведь не смешно, ну ни капельки! Ася тогда даже разозлилась. Но потом, сидя в кабинете у врача, внезапно вспомнила про попугая и начала улыбаться. До того живо представила себя с повязкой на глазу и крикливой пестрой птицей, вцепившейся когтями в плечо.
Беспечная Катька, вечно влипающая в разные истории. Выдумщица и лгунья. Но при этом – самый преданный друг. Последний год Катька не вылезала из клиники неврозов, и родители по инерции стали бояться и за старшую дочь. Словно болезнь была заразной и могла поразить Асю, как вирус.
В дверь деликатно постучали.
«Бантышев!»
Ася вспыхнула, прижала ладони к щекам. Спокойно, спокойно… У него есть десяток причин явиться сюда. Может быть, он хочет забрать плед!
За дверью, однако, оказался вовсе не Виктор. Камердинер, в своей безукоризненной рубашке и брюках, отглаженных до остроты коньков. Мягкий, обтекаемый, все время ускользающий. Человек-загадка.
– Я хотел спросить, не требуется ли вам что-нибудь? Понравился ли завтрак?
Завтрак? Ах да, был же завтрак. Великолепно сервированный на подносе.
– Было очень вкусно, спасибо, – медленно сказала Ася, пытаясь припомнить, что она ела.
– Значит, каша мне удалась?
– Очень удалась!
– Потрясающе, – очень серьезно сказал Иннокентий. – Особенно с учетом того, что готовил-то я омлет.
Ася засмеялась. Как-то так он это сказал… Необидно.
– Простите. Я в самом деле не заметила, что ела.
– …что неудивительно в свете обстоятельств. Я могу быть чем-нибудь полезен?
И снова этот кошачий прищур. Уже в который раз Асе показалось, что Иннокентий вглядывается в нее слишком уж пристально. Да и никакой он не камердинер, он домашний кот: то ли замурлычет, то ли когтями полоснет, то ли принесет в пасти задушенную птичку.
«Самой бы не стать этой птичкой!»
Асе вдруг остро захотелось погладить собеседника по голове и посмотреть, что он сделает в ответ. Отпрянет? Перехватит ее руку? Мурлыкнет и потрется щекой?
– Мне нужен крем, – бухнула она, пытаясь отогнать навязчивое желание и заглушить его первой пришедшей на ум ерундой.
Кеша слегка поднял брови.
– От комаров, – уточнила Ася.
Брови камердинера поползли еще выше.
– Меня искусали.
В подтверждение своих слов Ася предъявила руки, покрытые красноречивыми волдырями.
– Может, у вас есть что-нибудь?
– Найдем, конечно, – пообещал Кеша, рассматривая укусы. Асе показалось, что он чем-то не на шутку озадачен. – Я принесу. Пять минут.

 

– Кеша! – сердито позвал Грегорович.
Камердинер рылся в домашней аптечке и на призыв босса обернулся не сразу.
– Иннокентий! – прорычал Богдан в его спину.
Кутиков взмахнул рукой: мол, подождите минуточку, граждане, не видите, у нас обеденный перерыв. Наконец выудил искомый тюбик и резко крутанулся на каблуках с видом немедленной готовности к действию.
– Ты понимаешь, мерррррзавец, что если я тебя зову, значит, дело срочное? – рявкнул Богдан.
– Еще кого-то убили?
Богдан сдернул с ноги туфлю и запустил ее в камердинера с неожиданной меткостью, изобличающей в нем бывалого метателя домашней обуви. Кеша едва качнул головой, и туфля просвистела в паре сантиметров от его уха.
– Теряете былую легкость, Богдан Атанасович, – посетовал Кутиков. – А ведь вы еще не такой уж старый.
Грегорович, раздувая ноздри, потянулся за второй туфлей.
– Уже два человека погибли, а вы обувью разбрасываетесь! – укорил Кеша.
– Как два?!
– Вы же сами сказали…
Грегорович замахал руками.
– Черт бы тебя побрал! Типун тебе и геморрой!
– Лишь бы их местами не перепутали, – пробормотал Кутиков.
– Тьфу. Пошляк.
– А вы таинственный, как граф Монте-Кристо. Уже пять минут интригу держите. Что случилось-то? Почему шумим?
Грегорович вытащил из кармана телефон в золотом чехле и потряс им перед камердинером.
– Вот! Это что такое, а?!
– Гимн дурному вкусу? – предположил Кутиков.
Богдан застонал и схватился за голову.
– Господи! Чудовищный ты человек? При чем тут вкус?!
– Ни при чем, – согласился Кутиков. – Вкус здесь и не ночевал.
– Я о телефонах тебе говорю! – завопил Грегорович. – Будешь ты меня слушать или нет?
Кутиков изобразил на лице живейший интерес. В его исполнении выглядело это как легкое поднятие краешка левой брови.
– Ты собрал у моих прохвостов сотовые! – продолжал Грегорович, пылая гневом. – Гордишься собой, да? А тебе невдомек, что у половины из них как минимум по два мобильника? И я хорош! Проморгал! Клювом прощелкал! А сейчас в ящик полез – батюшки мои, там их меньше дюжины, а должно быть вдвое больше!
Кеша выслушал речь шефа с умеренно скучающим видом.
– Нет, ты скажи, скажи что-нибудь в свое оправдание! – кипятился Богдан. – Молчать мы все умеем!
Камердинер легким поднятием второй брови выразил сомнение в истинности последнего утверждения. Грегорович взвился:
– И нечего мне тут рожи корчить!
Богдан с силой швырнул об пол туфлю и замахнулся мобильником. Кутиков стремительно подскочил, выхватил телефон из вовремя ослабевшей руки шефа и поддержал его под локоток. Грегорович навалился на него всем телом, но камердинер даже не крякнул под его тяжестью.
– В креслице, Богдан Атанасович, вот так вот…
– Мне волноваться вредно, – стонал Грегорович.
– А уж мне как вредно, когда вы волнуетесь! – заверил Кутиков. – Так что давайте-ка спокойно поговорим.
При слове «спокойно» Грегорович дернул щекой, но смолчал.
– Знаете, Богдан Атанасович, с кем проще всего иметь дело? С человеком, который себя считает хитрецом, а тебя – простаком.
– Это ты-то простак?
– Возможно, я совершил непростительную ошибку, – потупился Кеша. – Забыл о том, что вы, звезды, этими смартфонами увешаны, как новогодняя елка шариками. Изъял по одной штуке и расслабился. Решил, что вы у меня в руках, связаться друг с другом не сможете, ничего плохого от вас ожидать не стоит. Так это выглядит, правда?
Грегорович, согласно кивавший головой на протяжении всей речи камердинера, при последних словах встрепенулся.
– Что значит «выглядит»? Хочешь сказать, ты нарочно…
– Хочу сказать, что я ваши собственные многочисленные телефоны трижды отдавал в ремонт и пять раз сушил после, простите, падения в ватерклозет. Вы в самом деле полагаете, будто я не способен к простейшим обобщениям?
– Тогда зачем же ты…
Богдан осекся.
– Ну слава богу, – вздохнул Кутиков, наблюдая за тем, как меняется выражение его лица. – Поняли, кажется. Мне ведь не нужно, чтобы ваши гости чувствовали себя как обложенные охотниками волки. Пусть думают, что меры безопасности приняты, но они без труда сумеют их обойти. Тогда есть вероятность, что кто-нибудь сделает ошибку. Тот, кто нам нужен. Шансы не очень велики, но…
– Что – но?
– Именно поэтому я заблокировал каждый телефон для всех входящих, – пояснил Кутиков, – кроме вызовов тех, кто сейчас находится в доме. Считайте, забросил сеть. Крупноячеистую, конечно. Вряд ли в ней кто-нибудь застрянет. Но чем черт не шутит!
Грегорович пощипал бороду.
– А если он не сделает?
– Что не сделает?
– Ошибку.
Кутиков пожал плечами:
– Все равно просчитается. Не здесь, так в другом месте.
Он закрыл дверцы аптечного шкафчика и снова обернулся к Богдану.
– Кстати, а зачем вы вообще полезли в ящик с чужими сотовыми?
Грегорович поднял на него озадаченный взгляд.
– Со своим сравнить захотелось? – догадался Кеша. – Помериться, у кого круче?
Богдан молчал. Только поднял руку, словно пытался нащупать что-то в воздухе.
– Или представляли, что все это богатство теперь ваше?
Грегорович едва заметно пошевелил губами. Но он по-прежнему не говорил ни слова, и Кутиков почувствовал себя несколько обескураженным.
– Опять забыли, куда паспорт сунули? – уже без насмешки спросил он.
Богдан словно проснулся.
– Так ведь гудело, – с детским изумлением сказал он.
– Что – гудело?
– В ящике. Вибрировало. Недолго. Я потому и полез туда, что стал искать, откуда звук…
Его глаза встретились с взглядом камердинера. Кутиков утратил всю свою обманчивую мягкость.
– Хотите сказать, кто-то позвонил на один из их сотовых? И вы до сих пор молчали?
– Да я только сейчас сообразил…
Но Кеша уже был за дверью. Приговаривая что-то извиняющимся голосом, Грегорович рванул за ним со всех своих длинных ног. Однако настичь Иннокентия смог только возле ящика с телефонами.
Кутиков быстро перебирал их: один, второй, третий…
– Вам точно не показалось? – отрывисто бросил он.
– Кажется, гудело…
– Не вижу…
Он вдруг замолчал.
– Что, что? – заволновался Грегорович, заглядывая через его плечо.
– Вот оно, – негромко сказал Кеша. – То, что нам нужно было.
Он вдруг щелкнул языком, и это было так же неожиданно, как если бы камердинер вздумал пройтись колесом.
– А ячейки-то в нашей сети не такие уж и крупные, Богдан Атанасович!
4
– Все лгут.
Выдав эту банальность, Сергей Бабкин лег на диван и положил на грудь папку с многочисленными досье. К его большому огорчению, информацией их с Макаром обеспечивал в основном Перигорский. Обращаться к человеку, втянувшему их в эту постыдную историю, Бабкин не хотел, но его собственный источник уже выложил все, что знал. После чего сказал начистоту: «Серега, дальше я пас. Ты залез в особый мир. В заводь, если хочешь. Они там под корягами живут, друг дружку жрут и тиной закусывают. Тебе, чтобы разузнать об их житье-бытье, нужен не я, простой журналист, а тот, кто сам туда опускается с аквалангом по три раза на дню. Ищи себе в помощь водяного, если ты понимаешь мои затейливые метафоры».
Сергей понимал. Знакомых журналистов у него хватало, но такого, чтобы хорошо был осведомлен о закулисной стороне жизни поп-звезд и при этом готов делиться сведениями, не находилось.
Тогда-то Илюшин и предложил спросить Перигорского.
Игорь Васильевич, если уж начинал действовать, действовал быстро. Через двадцать минут после телефонного разговора Макару позвонили двое и вежливо поинтересовались, какого рода сведения ему требуются.
«Любого», – опрометчиво сказал Макар. Или не опрометчиво, а обдуманно. Бабкин склонялся к первому варианту, потому что за последнее время он узнал о жизни присутствующих столько подробностей, что хватило бы на пять биографий. И большинство из этих подробностей, он чувствовал, были для его ранимой психики лишними.
Но удочки с наживкой были заброшены. Караси и уклейка разной степени жирности поступали теперь бесперебойно. Игнорируя насмешливые взгляды Илюшина, Бабкин распечатывал каждое электронное письмо и складывал в стопку. За последние два часа она выросла впятеро.
– Вороные лгут, что играли в бильярд с Решетниковым. Гагарина врет, что обвинение против Бантышева высосано из пальца. Кармелита врет, что не знает, где потеряла свою лисью лапку.
– О лапке мы ее не спрашивали, – возразил Макар.
– А если и спросили бы, все равно соврала, – упрямо сказал Бабкин. – Камердинер врет одним своим фактом присутствия в этом доме…
Илюшин оторвался от экрана планшета и с любопытством уставился на друга.
– Ты о чем?
Сергей сам не знал, что он имеет в виду. Но признаваться в этом не хотелось, и он, чтобы переключить интерес Макара, вытащил из стопки листов один наудачу.
Кармелита. Она же Вероника Копытина. Что нового прибавилось к портрету Вероники?
– Четыре раза была замужем, – вслух зачитал Бабкин. – Дважды за танцорами из своего коллектива, один раз за начинающей моделью… или начинающим? Четвертый – за популярным тусовщиком. Черт возьми, Макар! Что это за профессия такая – тусовщик?!
– Это образ жизни, – снисходительно пояснил Илюшин. – Который мы с тобой не можем себе позволить.
– С Джоником сталкивалась последний раз четыре месяца назад, когда по следам какого-то шоу он назвал ее престарелой эксгибиционисткой.
– Было за что?
Бабкин открыл рот, чтобы зачитать подробности, и поперхнулся.
– Что тебя так шокировало, мой чувствительный друг?
– Кармелита на этом шоу публично сделала себе эпиляцию.
– Бикини? – Макар был невозмутим, как хирург перед плановой операцией.
– Ног, – буркнул Сергей. – Вот не знал я об этом и предпочел бы и впредь не знать. Господи, это же вообще за гранью добра и зла! Вот зачем она это… А, нашел. В рамках акции «Вечная женственность».
Бабкин быстро пробежался по отчету информатора дальше. М-да… Похоже, для Кармелиты не существовало запретных тем. В одном шоу она охотно обсуждала свою неудачную сексуальную жизнь в последнем браке и делилась подробностями измен. В другом подробно излагала взгляды на гигиену, с деталями, от которых утратила бы аппетит даже акула. На любую тему, самую интимную, Кармелита высказывалась с шокирующей откровенностью. Казалось, не найдется тайн, которые она не готова выложить на прилавок перед покупателями. То есть, зрителями.
В искусстве душевного стриптиза Кармелите не было равных.
Нет, поправил себя Бабкин, это не стриптиз. Душа не просто распахивалась, она бесстыдно выворачивалась наизнанку, открывалась до таких глубин, в которые обычно забираются только специалисты: психологи, а в тяжелых случаях – психиатры.
Может, все дело в этом, подумал он. Мы в гнезде психов? А Кармелита самая кукукнутая из них. Ну не может, не должен нормальный человек прилюдно вываливать собственные кишки перед рукоплещущей публикой, затем собирать их как ни в чем не бывало в распоротый живот, зашивать на живую нитку и брести к следующей трибуне, чтобы там повторить этот номер.
Бабкин удовлетворился бы этим объяснением, если бы не одно «но». Он видел Кармелиту своими глазами. Разговаривал с ней. И не было ни одной секунды, в которую он мог бы поставить ее нормальность под сомнение. Странная – да. Экстравагантная – безусловно. Но больная?..
Он поделился своими соображениями с Илюшиным.
– Зачем Кармелита это делает? Объясни мне! Ради привлечения внимания? Но она уже популярна.
Макар отложил планшет и вытянулся в кресле. Он тоже устал. Временами его настигало ощущение, что все они заперты в кукольном домике, который лишь кажется настоящим, но по сути – раскрашенная картонная коробка. Кто-то встряхнул ее, фигурки перемешались, попадали со своих кукольных диванчиков и крошечных стульев. Теперь их нужно рассадить по местам, но как это осуществить, когда сам ты заперт внутри?
– Серега, ты совершаешь одну ошибку. Тебе кажется, что эти люди живут почти так же, как ты. Ходят теми же улицами. Едят ту же пищу. У них просто другая профессия, думаешь ты, но в целом мир для нас одинаков. Так вот, это не так. Их существование отличается от твоего сильнее, чем ты можешь вообразить.
– Почему это не могу? – возразил уязвленный Сергей.
– Потому что у тебя крайне ограниченная фантазия. Это комплимент. Именно отсутствие фантазии делает тебя превосходным сыщиком. Потому что выдумывать ты не способен и должен слушать, что тебе говорят факты. А факты всегда говорят правду.
Бабкин фыркнул.
– По этой логике ты должен быть позорищем нашей профессии.
– Я гений, – пожал плечами Макар. – Гении всегда признаются исключением из правила. Так вот, про наших подозреваемых. Они обитают в другой среде. А поскольку человек есть продукт среды, он вынужден к ней приспосабливаться. Представь, что ты всю жизнь стоишь под лучом прожектора.
Сергей добросовестно попытался представить, но не смог. Что значит «всю жизнь»? Да шарахнуть булыжником – и нет прожектора.
– Все гости Грегоровича, включая его самого, являются постоянными объектами внимания, – продолжал Макар. – Когда на тебя в каждый момент времени нацелены чужие взгляды, ты должен научиться защищать себя от их излучения. Есть два способа. Либо нарастить непроницаемую броню: слой за слоем, напластования скорлупы из лжи и притворства. Тук-тук-тук! Где под ней настоящий человек? Неизвестно. Так поступает, например, Бантышев.
Либо можно пойти иным путем и стать совсем прозрачным. Проницаемым настолько, чтобы чужие рентгеновские взгляды не наталкивались на препятствие. Вот я, весь на виду, словно медуза в луче: студенистое тело, пульсирующие щупальца. Никто не заберется в твои нежные внутренности и не вывернет тебя наизнанку, если ты сам уже сотворил такое с собой. Тактика опережения, Серега. «Лучше я сделаю это сам, чем со мной так поступит кто-то другой против моей воли». Поэтому на Кармелиту нет компромата. Она сама себе лучший компромат.
– А ребенок?
– Да, ребенок в этой истории все усложняет. Кстати, мы Бантышева о нем спрашивали? Я уже забыл.
– Спрашивали. Толку-то.
Если Виктор что-то и знал, он молчал. Улыбался, был очень любезен, но не сообщал ничего сверх того, что сыщикам и так было известно. У Бабкина возникло ощущение, что перед ними матрешка: гладкая, расписная, лакированная. Вскрываешь ее, а внутри другая. Точно такая же. И еще одна. И еще. Крепкую скорлупу нарастил себе Бантышев, качественную.
Сергей покрутил головой и услышал, как в шее что-то хрустнуло.
– У Джоника, похоже, был штатный осведомитель на окладе. А мы тут как прыщи на заднице. Всех раздражаем, никому не милы.
– Медведкиной ты очень даже мил.
Сергей сдержал вздох.
– Ладно, давай еще раз пройдемся по мотивам, – сжалился Илюшин. – Кармелиту Баширов смертельно задел упоминанием ее мальчика. Сколько ему, кстати? Или этого мы тоже не знаем?
Бабкин порылся в записях.
– Около семи-восьми лет. Но ни диагноза, ни предположений об отцовстве – ничего.
Макар почесал переносицу.
– И мальчик – единственное уязвимое место Кармелиты, судя по тому, каким молчанием окружена эта тема. Но, по сути, Джоник не сообщил ничего нового. Грегорович знал о ее сыне, и Медведкина. Не говоря уже о Кутикове, которому по должности положено все обо всех знать.
Сергей вспомнил окаменевшее лицо Кармелиты.
– Нового, может, и не сказал. Но удар нанес жестокий. А она у нас женщина эмоционально раскованная…
– Эмоционально раскованная сразу бы придушила.
– Не забывай, ей мешал Жора. И я. Даже Кармелитиной ярости не хватило бы на нас обоих.
– И еще у нас лисья лапка исчезла, – напомнил Илюшин. – Валялась себе рядом с трупом, а между появлением Медведкиной и полиции пропала. Причем больше всего интересует меня не то, как она там оказалась. А то, каким образом испарилась. Ладно, поехали дальше. Кто еще получил от Джоника по первое число?
– Бантышев, Грегорович, Вороные, Олеся Гагарина, Медведкина, – перечислил Сергей. – Бантышеву Джоник напомнил о Кузбассе. Грегоровича попрекнул этой, как ей… перекупленной ротацией и конкурентом, которого обошли на повороте. Медведкину фактически обвинил в проституции, Гагарину… э-э-э… в том, что она подсыпает мужу какую-то отраву. Полный бред!
– А Вороные?
Бабкин внутренне поморщился.
– Никита якобы имел отношения с главой «Общего радио» Кацманом.
– Это чем-нибудь подтверждается?
– Нет. Вообще ничем. Больше тебе скажу: насчет Вороного эта тема выглядит бездарно притянутой за уши. Он у нас… как это… гетеросексуал, в общем.
Макар встал и принялся лавировать между креслами и столом.
– Ну, замельтешил, – недовольно сказал Сергей.
– Не мешай. Я думаю.
Он взъерошил и без того лохматые волосы и обернулся к Бабкину:
– Значит, без своей порции грязи остались только Решетников и Катунцева?
Сергей кивнул.
– Строго говоря, если учитывать всех присутствующих, еще и я Жора. Но нам влетело потом. Без свидетелей.
Макар по-прежнему мерил шагами небольшую комнату, и выражение его лица Бабкину категорически не нравилось. Вдохновенное лицо было у Илюшина. А чем вдохновляться, когда они по-прежнему топчутся на месте, и даже будь у них двадцать безукоризненных мотивов, это ни на шаг не приблизит их к изобличению убийцы.
Ну, прижмут они к стенке, допустим, прекрасную Медведкину. Так, мол, и так, дорогая, только у тебя была возможность убить Джоника и серьезный мотив. Вот показания свидетелей, вот данные разведки.
И что? Балерина расхохочется им в лицо. Посоветует отмыть карму, почистить чакры и не оскорблять ее, такую нежную и хрупкую, беспочвенными подозрениями. Потом сделает ручкой вот такой жест и великодушно добавит, что она все им прощает, бесчувственным мерзавцам.
Увлекшись, Бабкин сделал ручкой «вот такой» жест и спохватился, поймав на себе взгляд Макара.
– Ты чего размахался?
– Клешня затекла, – пробормотал Бабкин, встал и демонстративно потянулся влево-вправо.
На столе зажужжал телефон.
Илюшин протянул ладонь очень быстро, но все равно не успел. Сергей уже говорил в трубку: «Да, слушаю. Что именно?»
Собеседник начал отвечать. Брови Бабкина поползли вверх. Макар следил с неотступным интересом, как меняется выражение лица его напарника, и уже хотел потребовать переключения на громкую связь, но тут Сергей коротко сказал: «Понял. Спасибо», – и нажал отбой.
– Не томи! – потребовал Макар. – Выкладывай.
– Минус один подозреваемый.
– Кто?
– Кармелита.
– Почему?!
Сергей в двух словах объяснил почему. А следом собирался высказать Илюшину все, что накипело на душе, но тут дверь без стука распахнулась, и в комнату ввалился Грегорович, красный как рак, а за ним камердинер.
То, что Богдан возбужденно шлепал губами, размахивал руками и походил на человека, подавившегося рыбной костью, Бабкина не удивило. Но и у Кутикова на щеках лежал легкий румянец. А это говорило о том, что произошло нечто и в самом деле из ряда вон выходящее.
– Что? – хором спросили Сергей с Макаром.
– Мы его нашли! – выдохнул Грегорович. Подлетел к Илюшину, с пылкостью вжал его в свой живот, неохотно выпустил и обернулся к Сергею. Но при взгляде на Бабкина возбуждение певца несколько спало. Выражение лица сыщика недвусмысленно давало понять, что объятий он жаждет не больше, чем бродячий кот кастрации.
– Нашли! – повторил Богдан, тряся каким-то предметом, зажатым в кулаке. – Сволочь, пакость такая! Попался! А-а, это все Кешенька, солнышко мое, спаситель, лучик света!
Лучик света с невозмутимым видом выслушал эти восторги и коротко махнул ладошкой. Грегорович послушно смолк.
– Богдан Атанасович желает сказать, – пояснил Кеша, – что наша нехитрая ловушка сработала.
– Его! Его ловушка! Все предусмотрел, умничка моя! Ангел, ангел!
Растроганный Грегорович послал в сторону камердинера воздушный поцелуй. Но ограничиться им одним не смог и прочувствованно хлопнул Кутикова по плечу.
Кеша стоически выдержал и это.
– Какая ловушка? – быстро спросил Макар.
– Телефон! Он на остальных отключил, а на этих нет! И стал ждать в засаде. Вдруг кто-нибудь попадется! А тот, подлец, не выдержал и отправил сообщение!
Грегорович мог бы долго еще невразумительно вводить сыщиков в курс дела, но камердинер прервал его, решительно вынув из руки шефа телефон.
– Вот!
Сотовый оказался в руках Макара.
– Чей это?
– Решетникова! – опередил камердинера Грегорович.
– И куда смотреть?
– Последнюю эсэмэску.
Бабкин подошел, склонился над экраном. Илюшин вывел список сообщений, и прочитал вслух верхнее:
– «Ничего им не говори. Я что-нибудь придумаю. Потерпи, мой хороший. Прости, я виноват».
Отправитель не значился в списке контактов. Просто телефонный номер.
Илюшин вопросительно посмотрел на Грегоровича.
– Чей это? Вы знаете?
– Знаем, – ответил за Богдана Кутиков. – Это Виктор. Виктор Бантышев.
Назад: Глава 9
Дальше: Глава 11