Глава 9

Ася Катунцева собрала волосы в хвостик и туго перетянула резинкой. Когда она видела в боевиках, как очередная воинственная девушка стреляет из лука, ползает по стенам и дерется с семерыми противниками, больше всего ее раздражали не выдающиеся способности героини. А то, что эта удивительная леди повсюду бегает с распущенной гривой. Пряди же мешают! В глаза лезут! Пол помыть – и то на затылке их гулькой укладываешь! А уж противостоять мировому злу, когда тебе его загораживают собственные вихры, и вовсе не с руки.

Слава богу, мировое зло дремало и не собиралось вызывать Катунцеву на решающее сражение. Но и без этого у Аси хватало забот.

Она без труда сообразила, что именно стянула Кармелита у Бантышева. Достаточно было услышать, как он горестно причитает о пропаже. Прежде, чем камердинер успел развести всех по разным комнатам, Виктор обежал половину дома, прислушиваясь, не раздастся ли где-нибудь знакомая мелодия.

– Может быть, его кто-нибудь нашел и себе взял? – сочувственно предположила Ася. Она повсюду носилась за Виктором, точно Пятачок за Винни-Пухом, и набирала номер его пропавшего телефона.

– Ах, ну нет же! Зачем, для чего?

– Любовнику звонить с незасвеченного номера, – авторитетно объяснила Ася.

Расстроенный Бантышев взглянул на нее и вдруг рассмеялся:

– Боже мой, какие познания! Асенька, меня пугает ваша осведомленность!

Катунцева сначала побледнела, потом покраснела, а затем принялась оправдываться, что это она не из собственного опыта, ей один знакомый рассказал, он старше нее, но они просто друзья, ничего больше…

– Там пароль! – мимоходом объяснил Бантышев, в очередной раз забегая в библиотеку и с размаху ныряя головой в пышное кресло. Отчего-то он был уверен, что забыл сотовый в одном из них. «Виктор, вас и в библиотеке-то не было», – хотела напомнить Ася. Но молчала.

– Ах, ах, какая потеря! А ведь мне нужно срочно звонить менеджеру, объяснять, переносить…

Бантышев вдруг застыл, согнувшись пополам. Затем обратил к Асе покрасневшую физиономию.

– Я и сам этот пароль вечно забываю! Вот и сейчас…

Ася едва удержалась от смеха. Бантышев защелкал пальцами, не разгибаясь.

– Два-четыре-восемь-два, – пропел он на какой-то известный мотив. – Асенька, вы запомните, пожалуйста, хорошо? Как только найду… сразу же… разблокирую…

Бантышев снова зарылся в подушки.

«Два-четыре-восемь-два», – повторила Ася. И захочешь – не забудешь.

Потом явился Кутиков и с извинениями и поклонами развел их по разным комнатам.

И вот теперь Ася стояла перед зеркалом и убирала волосы, чтобы не лезли в глаза. В последнюю секунду спохватилась и повесила на шею вышитый чехол на шнурке, подарок Катьки. Сшит криво-косо, нитки торчат, но сестра дарила его от души. Если все пройдет так, как задумано, он ей пригодится.

Часы показывали половину двенадцатого. За окном ночь стояла, как вода в болоте – темная, густая, подернутая зеленоватой пеленой ряски. Ася выглянула наружу.

Слава архитектору, проектировавшему особняк Грегоровича! Явный поклонник рустикального стиля, он щедро облицевал фасады грубо отесанными камнями, сильно выступающими из стен. Узкая полоска декоративного карниза еще больше облегчала Катунцевой задачу.

– Совершенно не думают о безопасности, – пробормотала Ася, забираясь на подоконник и примеряясь, как бы половчее уцепиться за выступы.

Сестра бы ее сейчас осудила. Когда-то Ася в свои пятнадцать карабкалась по деревьям, инспектировала помойки и носилась по крышам гаражей с бандой дворовых мальчишек и таких же бесшабашных девиц, не желавших взрослеть. Сестра Катька в том же возрасте отплясывала в ночных клубах и с великолепным взрослым видом цедила бармену: «Текилу Санрайз», пожалуйста, только не с апельсиновым, а с грейпфрутовым».

О чем Катунцева действительно сожалела, так это о том, что не взяла с собой к Грегоровичу домашний спортивный костюм. Но кто мог знать, чем все обернется! В тесном платье изображать человека-паука было совершенно невозможно. Только в голливудских фильмах прекрасная Анжелина Джоли покоряет небоскребы, не снимая юбки-карандаша и не расстегивая ни одной пуговки на деловой блузке. Асе Катунцевой пришлось ограничиться ночной рубашкой, доставленной пару часов назад все тем же симпатягой камердинером. Кеша с самым невозмутимым лицом вручил Асе запечатанный пакет. Внутри оказалась белая ночнушка, больше похожая на платье. Очень милая, надо сказать.

Должно быть, приготовлена для очередной подружки Грегоровича, подумала Ася. Интересно, Кутиков сам выбирал ее? Рубашку, не подружку.

Она вдруг покраснела. И поправила задравшийся подол.

«Какая жалость, что я Катунцева, а не Джоли. С другой стороны, зачем мне этот ее Брэд Питт? Не больно-то он и симпатичный!»

Этой ерундовой болтовней Ася сама заговаривала себе зубы, чтобы не думать о плохом. Например, о том, что охрана все-таки решит проверить окрестности и застанет ее, распластавшуюся, словно морская звезда, на фасаде. Или о том, что она ошиблась с вычислением окна Кармелиты.

Нет, не должна.

Сергей Бабкин, решивший за ужином, что видит перед собой стеснительную пугливую девушку, поглощенную только Виктором, удивился бы наблюдательности Аси. «Профессиональная швея должна быть крайне внимательна!» Весь ужин Ася посвятила тому, чтобы разобраться в хитросплетениях отношений окружающих. В центре маленькой вселенной, которую она наносила на астрономическую карту, сиял Бантышев.

Кто смеется его шуткам? Кто смотрит на него чаще других? А на кого – он сам? Ася не вслушивалась в треп. Она подмечала непроизвольные движения, кривые ухмылки, едва заметно сморщенный носик, долгий взгляд и поспешно отведенные глаза… Узнай Макар Илюшин о том, какую огромную работу проделала за два часа Ася Катунцева, он нанял бы ее вместо Бабкина.

Ася очень быстро догадалась, зачем Кармелите потребовался телефон. Два факта у нее уже были. Оставалось провести прямую через две точки.

… – Телефон Бантышева все еще у вас?

Кармелита молча уставилась на незваную гостью. Затем усмехнулась:

– Допустим.

– Он мне нужен, – напрямик сказала Ася.

Времени у нее было мало. А чутье подсказывало, что танец под названием «вокруг-да-около» Кармелита любит исполнять не больше, чем она сама.

– Ах ты моя девочка! – умилилась женщина. – Ты ж моя прелесть! Чистенькая такая, хорошенькая…

Она обошла кругом неподвижно стоящую Асю. Оглядела с головы до ног. Присела на корточки, нахмурилась.

– Это что у тебя на носках приклеено? Изолента?

– Чтобы ноги меньше скользили, когда по стене полезу, – объяснила Катунцева. – В ящике стола нашлась. Я и подумала – не пропадать же.

– Предусмотрительная ты, малышка.

– Сотовый отдайте, пожалуйста.

Кармелита выпрямилась. Похлопала себя по карманам, вытащила вместо телефона носовой платок и громогласно высморкалась.

– И наглая! – одобрительно воскликнула она.

– А я вам за это пароль сниму с него.

Черные глаза вспыхнули. Ася с трудом выдержала впившийся в нее взгляд.

Казалось, Кармелита пытается провертеть в ней две дырки. Улыбка исчезла с губ. «Переварит она меня и не поморщится», – мелькнуло у Аси.

Ужасно захотелось выдать пароль и сбежать без всякого телефона. Лишь бы выпустили из этой душной комнаты! «Куда я сунулась?» Девушку бросило в пот. Стены пыхнули жаром, словно ее уже сунули на противне в духовой шкаф и вот-вот начнут поливать собственным соком.

– Скажи пароль, – попросила Кармелита. – Сама сниму.

Ася молчала. Ей стало трудно дышать. Жаркий воздух забивал горло и легкие, словно кто-то заталкивал внутрь вату.

– А после отдам телефон, – пообещала женщина. Глаза ярко блестели в полумраке комнаты.

«Бантышев, – сказала себе Ася. – Виктор Бантышев».

– Я это сделаю, – выговорила она, удивляясь твердости своего голоса. – А вы сотрете свои фотографии.

– Откуда знаешь о них? – не выдержала Кармелита. – Кто тебе сказал?!

Ася перевела дух. Температура вокруг нее стремительно возвращалась в норму.

– Можно я присяду? – спросила она и, не дожидаясь разрешения, опустилась на краешек стула.

Фух! Вентилятор бы сейчас! Катунцева подергала туда-сюда ворот ночной рубашки, чтобы хоть немного освежить тело.

– Вы не беспокойтесь, – попросила она. – Никто мне ничего не говорил. Я просто догадалась. Иначе зачем бы вы стали красть его сотовый!

– А тебе он зачем, дурочка с переулочка? – грубо спросила певица.

Ася закусила губу. Кармелита, вглядывавшаяся в нее, натолкнулась на упрямый жесткий взгляд.

– Дурочка с переулочка! – подтвердила она первоначальное подозрение.

Но решение уже было принято. Сил на новые фокусы не осталось, а девчонка оказалась на редкость стойкой. Значит, не на шутку запала на Бантышева. Кармелита по себе знала: влюбленную женщину сдвинуть с места можно только в одном направлении – в сторону предмета страсти.

Вытащив из ящика айфон, певица бросила его Асе. Та поймала на лету.

«Два-четыре-восемь-два».

– Держите.

Кармелита жадно схватила разблокированный телефон. В этот момент Асе пришло в голову, что надо было подстраховаться. Убедить эту кикимору болотную, что она сама удалит все снимки. А сейчас уже поздно. Как откажется Кармелита возвращать телефон, как выкинет она ночную гостью в окно! Интуиция подсказывала, что честной игры от нее ожидать не стоит.

Кармелита быстро чиркала пальцем по экрану, удаляя снимок за снимком.

– Из корзины тоже нужно стереть, – подсказала Ася.

– Без тебя знаю! – огрызнулась Кармелита, понятия не имевшая, что здесь есть, оказывается, еще какая-то корзина.

– Давайте я вам покажу.

– А ну! – прикрикнула женщина, хотя Ася не шевельнулась. – Только сунься! Конечности обломаю, будешь в гипсе ходить.

Ася вздохнула и вытянула ноги.

Кармелита возилась минут пять, нависнув над телефоном. Когда-то Катунцева смотрела передачу про стервятников, додумавшихся разбивать яйца страусов тяжелыми камнями. Кармелита походила на птицу, столкнувшуюся с чрезмерно твердым яйцом. Она потела, тяжело дышала, склонялась над айфоном и грозно шмыгала. Волосы ее вставали дыбом. Пару раз она бессильно царапнула когтями по экрану, словно надеясь через корпус добраться до вожделенной «корзины». Наконец гортанно вскрикнула и сосредоточенно замолчала, прикусив губу.

«Нашла», – поняла Ася.

Она утомленно смежила веки. Когда ей удастся лечь спать этой ночью, еще неизвестно. Надо пользоваться любой возможностью…

Раздался сытый смешок, а затем звук предмета, скользящего по гладкой столешнице. Ася открыла глаза как раз вовремя, чтобы перехватить айфон на краю стола.

Кармелита посмеивалась. Она выглядела довольной и опасной. Как вампир, который, в общем-то, уже поужинал сегодня парой случайно заглянувших на огонек путников, но никогда не откажется от десерта.

– Спасибо, – вежливо поблагодарила Ася, поднялась и шагнула к окну.

– Деточка, а ты не боишься меня? – вслед спросила Кармелита.

Катунцева вопросительно посмотрела на певицу. С губ рвалось дерзкое «ну вот еще!», но благоразумие подсказывало придержать язык. Ей и в самом деле было не по себе.

– Куда ты ж, крошка, полезла? – вздохнула певица. – Понесло ведь тебя во все эти дебри. Фотографии… Чужие тайны… Ох-хо-хох, грехи наши тяжкие. Как бусины на нитке. Начал низать – уже не остановишься. И добавляешь, добавляешь одну за другой…

Ася бросила короткий взгляд на створку. Успеет она добежать?

Сильнее всего пугало сочувствие в голосе Кармелиты. Сочувствие – всегда привилегия сильных. Оно напоминало о том, кто здесь хищная птица, а кто глупая молодая курица.

– Я про вас никому не скажу, – пообещала Ася, сжимая айфон Бантышева в мигом вспотевшей ладони. – Мне нужен только телефон.

– Конечно, не скажешь!

Алые губы разошлись в многообещающей улыбке. И вдруг вытянулись в трубочку:

– Бу!

Кармелита сделала выпад в сторону девушки и, когда та вздрогнула, в голос расхохоталась.

Ася покраснела. Ах вот как! Ее будут пугать, как малолетку? И кто! Человек, который пять минут назад не мог разобраться с самым обыкновенным айфоном!

Еще секунду назад Катунцева готова была выпрыгнуть в окно, если бы Кармелита шевельнула хоть мизинцем. Теперь же она развернулась в сторону певицы и воинственно выпятила подбородок.

– Что, шею мне свернете? Или как Джоника, статуей по затылку?

Женщина в кресле укоризненно погрозила пальцем.

– Ай-яй-яй! Ты, дурочка моя, говори да не заговаривайся. Иначе найдут тебя подавившейся собственным языком. Я такое умею. Веришь?

– Не верю, – сказала Ася.

Сунула телефон в чехол, висящий на шее, и забралась на подоконник.

– Зачем он тебе? – донеслось вслед.

– Хозяину верну, – сказала Ася, не оборачиваясь.

Глуховатый смешок.

– Я не про сотовый, а про Бантышева, тупица.

Ася молча уцепилась за стену и полезла наружу.

Вернувшись в свою комнату, она торопливо вытащила добычу. Руки чесались сделать это сразу, едва только он оказался у нее, но мешала Кармелита.

Ася проверила список контактов.

На это ушло почти полчаса. Казалось, имена никогда не кончатся! И ладно бы только имена! Но и фамилии, уменьшительно-ласкательные прозвища, клички вроде «Мыська» или даже «Буренок», буквы с цифрами, лишенные видимого смысла… Если здесь и зашифрован нужный ей номер, найти его невозможно.

Значит, придется снова повторить подвиг разведчика.

На этот раз путь по стене дался ей легче. Только комары внезапно оживились и атаковали ее со всех сторон. «Волдыри будут!» – с отчаянием думала Ася, пытаясь ускорить шаг и в то же время не свалиться с карниза.

Десять минут спустя она стояла на карнизе перед темным окном и напряженно вглядывалась сквозь стекло. В нем отражалась луна, прожектором светившая в спину девушки. Как беглому преступнику.

На кровати лежал человек, накрывшись с головой одеялом. Как ни напрягала Катунцева зрение, понять, кто это, она не могла.

«Если я ошиблась в расчетах, все накроется».

Ася глубоко вдохнула, сжала кулак и постучала в стекло.

Андрей Решетников выглядел сосредоточенным. Не расслабленным, как Никита Вороной, не жизнерадостным, как Олеся Гагарина, а крайне собранным. Точно лучник, готовящийся выпустить стрелу в цель. Он слышит голоса тех, кто рядом, видит их боковым зрением. Но весь устремлен туда, где желтеет круг мишени.

Сергей Бабкин удивился. За ужином он увидел мальчика-мажора, расхлябанного тусовочного парнишку, обаятельного и пустого. Такие блистательно умеют пустить пыль в глаза, создав иллюзию богатой внутренней жизни. У них в запасе всегда есть история душевных страданий, четыре-пять подходящих случаю цитат из Бегбедера и, на всякий случай, Кьеркегора (чтобы собеседник понимал, что перед ним неординарный ум), а также мужественная улыбка, пронизанная горечью. Умение улыбаться подобным образом убеждает окружающих, что им попался человек, глубоко разбирающийся в людях и в жизни. Хотя вообще-то он всего лишь долго тренировался перед зеркалом.

К Решетникову у Сергея были свои счеты. Этот голубоглазый мерзавец забрался в сундук и прикинулся дохлым, как сушеный майский жук.

Шутники, елы-палы.

– У меня нет алиби, – сухо сообщил Андрей Решетников. – Вы это хотели узнать?

– Ты убил Джоника? – тут же спросил Макар.

Решетников не отреагировал, и это было странно. Сидел, отрешенно глядя перед собой, слегка сведя брови. Точно стал жертвой внезапной амнезии и теперь гадает: убивал? не убивал?

– Нет. Не я.

– А кто? – доброжелательно поинтересовался Илюшин.

– Я должен знать? – так же сухо осведомился Решетников.

– Не должен. Но знаешь.

Быстрый скользящий взгляд, кажется, с оттенком тревоги. Пальцы, лежащие на подлокотнике, дернулись.

– Промашечка. Я знаю только, что мой друг мертв.

– Что-то не наблюдаю особой скорби! – не удержался Сергей.

– Я должен руки заламывать и биться головой об стену? Не в моем стиле.

«Вот поганец. Не в его стиле».

Бабкин даже не мог определиться, какая из двух ипостасей этого лягушонка – расслабленная или сосредоточенная – ему не нравится сильнее.

– Зачем из комнаты удрал?

Парень пожал плечами. Каждое движение у него выглядело так, словно Решетникова снимают для канала «Лица эпохи» и он об этом знает.

– Хотел побыть на том месте, где…

Он замялся. На миг сквозь маску проступили и боль, и страх, и смятение… Обнажение было коротким, но его заметили и Бабкин, и Илюшин.

– Ты сказал, у тебя алиби нет, – вступил Макар. – Вороные утверждают…

– Они врут.

Илюшин осекся. Сказано было со спокойной, уверенной ненавистью.

– Насчет чего они врут? – осторожно спросил он.

– Насчет бильярдной. Они ведь это рассказали, да? Якобы пришли, Никита сыграл со мной партию… Ничего подобного не было. Заглянули на две секунды, скорчили рожи и свалили.

Услышав о «скорчили рожи», Бабкин сразу понял, что рожа была одна. Он живо представил Анжелу, морщащую острый носик. Никита наверняка просто стоял рядом, покачиваясь, и ждал, что решит любимая супруга. Даст ли команду «можно» или дернет поводок: фу, Никита, нельзя! брось гадость!

– Куда свалили?

– Без понятия. Потом прискакала Вороная, вся на измене, и стала упрашивать, чтобы я подтвердил, будто они со мной были двадцать минут.

– И ты согласился, – утвердительно сказал Илюшин. – А потом передумал. Что-то случилось в промежутке, что заставило тебя изменить решение?

Решетников озадачено взглянул на него.

– Случилось? О чем ты? А, дошло!

Он даже ухмыльнулся.

– Думаешь, я вначале согласился, потому что эта сука меня уговорила? Я согласился, потому что мне было пофиг. Вообще пофиг. Хотела она услышать «да» – я сказал «да».

Илюшин понял. Он прямо увидел, как Анжела, едва сдерживая истерику, налетает на Решетникова и требует, требует, требует! Чтобы он соврал, чтобы он подтвердил, чтобы он запомнил то, что она сейчас ему скажет. «Это крайне важно, Андрюша!» Может быть, она даже щелкает пальцами, чтобы привлечь его внимание. Решетников кажется ей преступно рассеянным. Как можно смотреть в сторону, когда речь идет о ней и ее муже!

Когда он выслушивает ее и кивает, она тут же успокаивается.

Покровительственно хлопает его по плечу. Решетников дергается. Анжела этого не замечает.

Ей и в страшном сне не может привидеться, что для Решетникова согласие – это высшая форма выражения презрения. Он даже не снисходит до того, чтобы спорить или сказать «нет». Отказ – всегда затрата ресурсов, а Андрей не собирается тратить на эту женщину ни лишних слов, ни лишней минуты. Он готов пожертвовать лишь безразличным кивком.

Который Анжела принимает за покорность.

– Ты знаешь, где они были на самом деле?

– Без понятия. Да мне пофиг.

Чем дольше Илюшин наблюдал за Андреем Решетниковым, тем сильнее в нем крепла уверенность, что парень присутствует с ними лишь физически, мысленно же – даже не наполовину, в лучшем случае – на одну десятую. И только лишь затем, чтобы относительно контролировать происходящее. Все его мысли сосредоточены вокруг чего-то другого.

Переживает таким образом смерть партнера?

Напряженно соображает, где он мог наследить, когда убивал Баширова в оранжерее?

Макар знал, что от людей, подобных Решетникову, можно ждать как благородных, так и крайне неблаговидных поступков. Нельзя сказать заранее, куда качнется маятник под влиянием обстоятельств. Иногда кажется, будто внутренний стержень у них отсутствует начисто. Вместо него – наружный хитон повышенной приспособляемости к внешним условиям.

Илюшин засыпал парня вопросами. Андрей не уклонялся от ответов, но пользы от них не было ни на грош. По его утверждению, после розыгрыша с сундуком он бессмысленно пошатался по дому, отчаянно скучая, потом забрел в бильярдную и провел там блаженные полчаса, катая шары и ни о чем не думая. Потом отправился искать хоть кого-нибудь, с кем можно было бы сыграть партию, и крики привели его к оранжерее.

Бабкин был уверен, что на вопрос о возможном убийце Андрюша ответит отрицательно. Но парень второй раз его удивил.

– Медведкина.

– Почему она?

– Вот он знает, – Решетников кивнул на Сергея.

– В том смысле, что он бы тоже ее убил? – понимающе спросил язва Илюшин. – Из-за сундука?

– Какого еще сундука? А-а, розыгрыша.

Казалось, именно этой части истории Решетников не придает ни малейшего значения.

– Кто, кстати, придумал вышутить телохранителя? – спросил Макар.

Андрей пожал плечами.

– Кажется, Татьяна и придумала. Не подвернулся бы этот, – он пренебрежительно кивнул на помрачневшего Бабкина, – попробовала бы разыграть кого-нибудь другого. Фанатку Бантышева, допустим. Новое лицо, свежая кровь. Чем здесь еще развлечься!

Решетников осекся. В свете гибели Джоника слова о свежей крови и развлечениях прозвучали дико.

Несколько секунд Макар молча смотрел на него. Андрей Решетников не выдержал его взгляда и отвел глаза.

Сфера постоянно таяла, вот в чем беда. Помимо борьбы с тем, что мучило его каждую секунду, Решетников тратил силы на ее восстановление. Кое-где она начинала мутнеть, и он пугался: ни с чем подобным раньше сталкиваться не приходилось. А сфера сейчас абсолютно необходима. Он должен скрыть свои мысли, чтобы защитить того, кто убил Джоника. Андрей уже сделал кое-что. Но этого недостаточно.

Создавать сферу он научился в четырнадцать лет. Отец, доктор физико-математических наук, интеллектуал и умница, обожаемый студентами за едкий юмор, находил удовольствие в том, чтобы тиранить сына-подростка. Начиналось всегда с маленькой насмешки. Стоило Андрею не выключить свет в ванной, как отец возникал за спиной с понимающей улыбкой на губах. Такой тонкой, будто Решетников-младший только что изысканно пошутил.

– Конечно, не гаси свет, Андрюшенька, – ласково говорил отец. – Электричество ведь у нас бесплатное, правда?

Андрей с виноватым видом шагал к выключателю.

– Зачем тебе думать о том, как даются деньги родителям? – продолжал отец. – Ты и без этого знания прекрасно существуешь. Как амеба. Никаких лишних мыслей!

– Много ты знаешь о моих мыслях! – не выдерживал Андрей.

– Ах, у тебя они все же есть! – удивлялся доктор физико-математических наук. – Зачем же ты их столь тщательно скрываешь от широкой общественности, сын мой? Поделись с нами, нищими умом!

Из своей комнаты выбиралась младшая сестра – насладиться представлением. Следовала за отцом, удовлетворенно хихикая. С ней доктор физико-математических наук подобных бесед никогда не вел.

Мать несмело улыбалась в дверях кухни. Она смутно догадывалась, что когда смеются все, кроме одного, это неправильное веселье. Но роль ее в семействе Решетниковых сводилась к своевременному обслуживанию мужа во всех бытовых сферах и лишь изредка – в сексуальной. Плотские потребности Решетников-старший предпочитал удовлетворять с помощью хорошеньких старшекурсниц.

– О деньгах ты не знаешь, – перечислял отец. – О взаимосвязи выключателя с работой лампочки не осведомлен. Возможно, твоя голова полна размышлениями о физике электрических зарядов?

Сестра уже протягивала ему дневник Андрея. Где среди худощавых четверок выделялась, как повариха среди балерин, жирная тройка по физике.

– Положи на место!

Но было поздно. Отец, сокрушенно поджав губы, вперивал взгляд в грудастую, как сама физичка Ирина Давыдовна, тройку.

И принимался за дело уже всерьез. С губ его сочился яд и стекал на изъязвленную кожу сына, заставляя того корчиться от боли. «Ты глуп! – слышал тот в шипении испаряющихся капель. – Ты ничтожество. У тебя нет друзей. Девушка, которая тебе нравится, предпочла другого. И это закономерно. Выбрать тебя, сутулого неудачника, может лишь такое же унылое серое существо. Плесень, не способная даже на то, чтобы запомнить: свет в ванной нужно за собой выключать!»

Голоса Решетников-старший никогда не повышал. Он считал недопустимым кричать на детей.

Подобные сцены повторялись пару раз в месяц. Если Андрей пытался огрызаться, отец с наслаждением размазывал его, как масло по бутерброду, острым лезвием своего сарказма. Если угрюмо молчал, яд беспрепятственно проникал в него и разъедал изнутри. «Я никто. Ошибка природы». Утром он вставал с посеревшим лицом, и его тошнило от самого себя.

Однажды, не зная, в какую нору спрятаться от боли, чувствуя, что вот-вот разрыдается, к восторгу сестры и отца (последний в таких случаях с выражением цитировал Ильфа и Петрова: «Вам, предводитель, уже пора лечиться электричеством!»), он неожиданно для самого себя вдруг представил, как выкатившаяся из его глаза слеза разбухает и разрастается. А он, Андрей, оказывается внутри нее. Слеза приняла форму шара и застыла, встав прозрачным щитом между ним и всеми остальными.

Андрей видел ее легкое сияние. Кое-где сфера переливалась радужным. Он знал, что она твердая и в то же время упругая, и что разбить ее невозможно.

Иллюзия, с одной стороны, была плодом его фантазии. С другой, родилась и существовала сама по себе. Этой ее двойственности Андрей понять не мог, да и не слишком задумывался, целиком поглощенный открывшейся ему удивительной особенностью.

Сквозь сферу не проникали слова отца.

Андрей по-прежнему слышал их, но как бы приглушенными, издалека. Капли злобы, соприкасаясь с поверхностью его сферы, теряли силу. Яд испарялся из них, и они бессильно скатывались вниз, точно дождевые потоки по закрытому окну.

Широко распахнув глаза, он смотрел на отца. Тот шевелил губами, насмешливо улыбаясь. И вдруг Андрей первый раз подумал, какое злое и глупое выражение лица у великолепного Сергея Алексеевича. Решетников-старший напоминал сома, проповедующего внутри аквариума и убежденного, что тысячи рыб почтительно вслушиваются в его речь. Хотя всех обитателей аквариума – только лягушка да смирная черепаха, ни слова не понимающая из его бульканья.

Андрей не выдержал и хихикнул.

Решетников-старший замолчал. Затем выразил соболезнования: истерическая реакция, сказал он, перешла в ту фазу, которая…

– Пап, ты извини, я писать хочу, – сказал Андрей и ушел в туалет под недоуменными взглядами отца и сестры.

Его очень интересовало, пройдет ли сфера в узкие двери. Она прошла.

С тех пор Андрей прибегал к ее помощи всегда, когда нужно было закрыться от болезненного внешнего воздействия. Он научился создавать сферу за секунду. Его перестали травить в школе: нет ничего увлекательного в том, чтобы дергать за ниточки человека, который не дергается.

Чем старше становился Решетников, тем реже прибегал к ее помощи. В каком-то смысле он сам стал сферой.

И вот – смерть Рината.

Со вчерашнего дня Андрей постоянно пытался закрыть себя непроницаемым шаром, чтобы не дать ни одной сволочи добраться до своих мыслей. От страха он даже совершил большую глупость – выбрался из комнаты и добежал до оранжереи, надеясь, что тому, кого он так отчаянно пытается защитить, тоже придёт в голову эта идея, и они успеют поговорить и что-нибудь придумать. Ничего не вышло, разумеется. Никто не пришел, кроме охранников.

И сфера теперь таяла, как ледышка на солнцепеке.

Почему-то быстрее всего это происходило в присутствии следователя, представившегося Макаром Илюшиным.

Нет, не следователя. Всего лишь частного сыщика.

За десять минут разговора Решетников возненавидел его. В нем чувствовалась та же едкая ироничность, что была в отце. Только этот ее не выпячивал. Наоборот: смотрел серьезно, кивал понимающе. Но Андрей знал: сфера не обманывает. Этот человек отвратителен и опасен.

Закрыться от его взгляда внутри сферы больше не получалось.

Значит, надо отвлечь.

К счастью для Решетникова, Макар задал ему подходящий вопрос.

– Медведкина его убила, – повторил Андрей. – Джоник был в курсе ее побочных заработков. Он бы всем рассказал. А для нее это крест на карьере. Да и в целом на хорошей жизни.

И сыщик клюнул. Переглянулся со своим туповатым приятелем, подался к Андрею.

– А вот с этого момента, если можно, поподробнее.

Подробнее Решетников мог. Это всегда пожалуйста! Правду говорить легко и приятно.

– Танька практикует эскорт-услуги.

– Чушь собачья, – резко оборвал его здоровяк, псевдо-телохранитель Джоника, оказавшийся детективом. Этот финт с превращением еще предстояло обдумать, но у Андрея хватало пока иных забот. – Хочешь сказать, когда Джоник орал, что она под любого ляжет – это была правда? Да хоть уши себе откуси, все равно не поверю.

Сергей сам не мог сказать, что побудило его заступиться за Медведкину. Нет, не рыцарское чувство. В нем по-прежнему не было ни капли симпатии к ней. Лживая, жеманная, претенциозная… А главное, при всех этих качествах успешно высмеявшая его, Бабкина. Невыносимая женщина!

– Мой напарник хочет сказать, – любезно начал Макар, – что, несмотря на его неприязнь к госпоже Медведкиной и готовность обвинить ее не только в убийстве, но и в краже у нищего слепца дырявой шапки для подаяния, он все-таки из последних сил старается быть объективным. Именно потому, что она ему не нравится. Слишком велико искушение повесить на такую одиозную фигуру всех собак и посмотреть, как она будет с ними гарцевать вокруг лебединого озера.

Теперь, когда Илюшин так хорошо объяснил за Бабкина неявные движения его души, Сергею оставалось только промолчать. Про себя он вздохнул. А ведь можно было пять лет назад в ответ на предложение Илюшина о совместной работе гордо сказать: «Ни за что!» И вернуться в отдел.

Теперь-то поздно. Считай, расписался кровью на контракте с дьяволом.

– Вы оба не въехали в тему, – нахмурился Решетников. – Или тупите, как школота. Вам понятно, что такое эскорт-услуги?

«Мне понятно, что я сейчас рыло тебе начищу», – мысленно пообещал Бабкин.

– Никто ни с кем не спит, – продолжал Андрей. – Это контракт. Представьте, что заявляется в Москву олигарх из какого-нибудь Сургута. Владелец заводов-газет-пароходов. С одной оговоркой: у себя в Сургуте. А здесь он никто. Вокруг таких купцов с толстой мошной – как грязи. Олигарху чего больше всего хочется?

– Любви и славы, – буркнул Сергей.

Решетников посмотрел на него уважительно.

– Соображаешь. Только сначала славы, а потом любви. Он обнаруживает, что за деньги напрямую это купить невозможно. Никто его не знает, никому он здесь не нужен. Он плавает среди рыб такого же масштаба, среди окуней и карасиков. А хочется-то к акулам! Чтобы светская хроника, новые контракты, особняк в Лондоне. Что самое ценное в лондонском домике? Гости! Откуда возьмутся гости, если он в столице кто-то вроде дикаря, увешанного бусами? Всем плевать, что бусы из золота. Важна репутация, а если ее нет, то необходим проводник в высший свет. И тут на сцену выходит… та-дам!

Решетников грациозно поднял руки над головой и легонько перебрал ногами, словно обутыми в пуанты.

– …наша красавица. Вы понимаете, что Танька знакома со всеми? С мэром, префектом, министрами, замами министров. Актрисами, певичками, бизнесменами. С председателем общества инвалидов. С директором «Лужников». Она вхожа в абсолютно любую тусовку, было бы желание. А теперь подумайте: сургутский олигарх – и бойфренд самой Татьяны Медведкиной. Есть разница? Кого примут в высшем, так сказать, свете?

– Хочешь сказать, Медведкина выдает олигарха за своего… э-э-э… друга? – спросил Бабкин.

– Разумеется! Все так делают. Она – его пропуск к нужным людям. Олигарх плюхается в бомонд, как в ручей, не успев заменить набедренную повязку на узкие джинсы. Он сразу во всей светской хронике, его имя полощут газетчики, его стрижку обсуждают на форумах. Каждый его подарок ей обсасывается в прессе. Ах, он преподнес ей бриллиант размером с чихуа-хуа! Ах, он преподнес ей чихуа-хуа размером с бриллиант! Люди, которые раньше выкинули бы из головы его имя через три минуты после знакомства, теперь изучающе смотрят на него через лорнеты. Медведкина – это пропуск, дети мои! Пропуск к аристократии. Ну, отечественного разлива, конечно.

Решетников усмехнулся так, что сразу стало ясно: во-первых, он об этой аристократии очень невысокого мнения, а во-вторых, не прочь бы и сам втереться в ее ряды. Илюшин часто наблюдал, как в людях непротиворечиво уживаются два этих подхода.

– Что с этого имеет Медведкина?

– Деньги, разумеется. Зависит от того, был ли это одноразовый выход или разыгрывался полноценный роман. Рестораны, театры, папарацци, якобы подловившие счастливую пару целующимися. А на самом деле тоже оплаченные заранее. Все продумано! Через полгода корабль их страсти, увы, дает течь. Медведкина остается при сургутских деньгах, олигарх уплывает к закату в обнимку с новыми друзьями-акулами.

– Какой любопытный симбиоз, – оценил Илюшин.

Решетников пожал плечами:

– Идее сто лет в обед. Одна чернокожая супермодель выводила в свет олигарха местного значения по точно такой же схеме. Заодно всколыхнула волну нового интереса к себе. А то уже подзабывать начали. А тут страсть с «рюсским медведем»! Любовь всегда очень хорошо продается.

– А что у вас плохо продается? – буркнул Сергей.

Андрей не задумался ни на секунду.

– Правда. Правда всегда и везде продается паршиво. Никому она, бедная, не нужна. Все живут иллюзиями и готовы платить за то, чтобы их не разрушали.

Илюшин отметил, что парень разговорился. Взгляд стал поживее, и присутствовал он теперь в их компании не на одну десятую, а на целых две трети. Макар не мог знать, что Решетников очень доволен тем, как сработал его отвлекающий маневр. Даже сфера не потребовалась.

– Получается, Ринат все-таки говорил правду… – протянул Илюшин.

Быстрый обмен взглядами с Сергеем. Олеся Гагарина утверждала, что нападки Баширова – полнейшая чушь.

– А Грегорович? Он в самом деле перебил ротацию у этого, как его…

– Муриева? Ага. У них аудитория общая, на шестьдесят процентов – бабы за сорок, средний класс. А тут одновременно два концерта сразу, у Муриева и у Богдана. Обычно организаторы всегда разводят такие выступления по времени, а тут Муриев уперся. Захотел доказать, что к нему больше народу придет. Знаете, как наша певческая тусовка выясняет между собой, кто круче?

– Как?

– Говорят «встретимся у кассы». Это универсальный ответ. Кто больше заработал, тот и прав. Муриев давно получает горы золотые. А слава народная все равно достается Богдану. И кое-кому это покоя не дает. Для Муриева дело чести, чтобы у Грегоровича полупустой зал, а к нему все ломятся так, что стены «Олимпийского» трещат. Ну он и запустил рекламу. Если бы она сработала, ему и впрямь удалось бы аудиторию перетянуть от Богдана на свой концерт. Только одного он не учел: когда Стас Кацман пришел новым директором на «Общее радио», первым, кто его вслух поддержал, был Грегорович. Ну, это кулуарные разборки, большого значения не имеют. Просто надо понимать, что когда Богдан по-свойски попросил Стасика накрыть ротацию Муриева медным тазом, ему даже тазик не пришлось с собой приносить. На месте выдали.

Бабкин представил драку между Грегоровичем и неизвестным ему Муриевым. Оба в золотых доспехах, точно гладиаторы, перетягивали канат зрительской любви. Ему стало смешно. Пусть кто-нибудь после этого скажет, что перед ним не цирк! Сплошные подковерные интриги.

– Слушай, а что-нибудь хорошее вы друг другу причиняете?

Он ожидал, что Андрюша огрызнется. Но Решетников принял его вопрос всерьез. Задумался, потер нос и медленно сказал:

– Есть такой журнал «Звезды рядом». А в нем благотворительная рубрика «Лучик». Публикуют фото больных детишек и собирают деньги всем миром.

Из голоса Андрея начисто исчезла злая язвительность.

– С этим журналом тесно сотрудничает наш Витенька.

– Бантышев?

Решетников кивнул.

– И вот однажды приносят ему журнал, чтобы он поставил автограф на первой странице. На экземпляре для поклонников. Бантышев начинает расписываться и видит в «Лучике» фотографию какого-то пацана, для которого набрали сто тысяч. А нужно еще два миллиона. И в тот же вечер он делает перевод. Всю недостающую сумму. Из своих личных средств. А это, между прочим, дофига даже для Бантышева. И никому, ни одной живой душе об этом поступке не рассказывает!

Решетников внимательно посмотрел на Илюшина с Бабкиным, чтобы удостовериться, что они его хорошо поняли.

– У этих людей все работает на пиар. Каждый чих, каждый пук. Все стараются засветиться в благотворительности. А Бантышев просто молча вынимает деньги из кармана – и отдает.

Неувязку заметили и Макар, и Сергей.

– Если ни одной живой душе, откуда ты об этом узнал?

Решетников замялся на пару секунд.

– Журналистка одна рассказала. Лика. Мы с ней выпивали как-то, она и поделилась. Под большим секретом.

Он помолчал немного и добавил.

– А пацана того, кстати, прооперировали. Успешно.

Бабкин пометил себе: проверить историю про благотворительность. Бескорыстие вызывало у него подозрения.

Решетников широко зевнул и потянулся.

– Первый час ночи, однако. Может, покемарить отпустишь, товарищ начальник?

«Играет. Не особо убедительно. Не хочет он спать после сегодняшних событий».

– Иди, – разрешил Макар.

Бабкин озадаченно взглянул на друга. Что, вот так просто возьмут и отпустят этого сомнительного молодчика?

– Только сперва закончи свои сказки Шахерезады.

– Какие? – не понял Решетников.

– Джоник ведь не только на Грегоровича и Медведкину напал. Он и про Бантышева упомянул, и про Вороных, и Кармелиту не обошел…

Макару показалось, что с железным клацаньем опустилось забрало. Человеческое лицо, которое приоткрылось ненадолго в прорези шлема, теперь снова было наглухо закрыто металлической пластиной.

– Про этих не в курсе, – отрезал он. – Про кого знал, про тех рассказал.

– У тебя есть личные отношения с кем-то из присутствующих?

Решетников выпрямился в полный рост. С точки зрения Бабкина, ничего не понимавшего в современной мужской моде, одет он был нелепо: куцые клетчатые штанишки, сверху рубашечка в обтяжку, на рубашечку старушечий кардиган нацеплен. Тем удивительнее, что это смехотворное облачение не помешало ему выглядеть почти грозным.

– Ты о чем это?

Илюшин не испугался.

– О том, что Серегу нанял твой покойный друг и работодатель. Чтобы проследить за тобой. Джоник был уверен, что у тебя с кем-то роман. Это на самом деле так?

Верхняя губа Решетникова вздернулась в волчьей ухмылке.

– А-а, вот оно что. У меня с кем-то роман, поэтому я убил Рината, чтобы… Кстати, чтобы что? – он сделал вид, будто напряженно думает. – Ах, какой облом: у меня все равно не было ни одного повода! Я мог бы просто уйти от него. Джоник не купил меня в собственность.

«Да, он меня не купил. Но он уничтожил бы меня, растер в кровяную пасту, заправил маслом и съел за завтраком, урча и чавкая. После того, что он сотворил с Васей Кротким…»

Андрей пошел к двери. «А на вопрос о романе так и не ответил», – подумал Бабкин.

– Откуда Джоник знал все эти подробности? – вслед парню спросил Макар. – Про Медведкину, про Грегоровича…

Решетников обернулся.

– Это не у меня надо спрашивать.

– А у кого?

Злая улыбка исказила лицо Андрея.

– У покойного.

– Перерыв! – взмолился Бабкин. – Дай отдохнуть от этих рож! Видеть их больше не могу.

– Ты предубежден.

Макар поднялся, распахнул настежь окна, но вместо свежести в комнату толпой влетели, обрадованно гудя, комары – словно зрители, которых наконец-то пустили в концертный зал.

– Знаешь, пока я торчал на этом проклятом ужине, у меня зрело странное ощущение, – медленно сказал Сергей. – Как будто за столом не люди, а куклы. Такие, внутри которых сидит человек.

– Ростовые?

– Что-то вроде того. Только не пушистые уродцы, а механизмы, почти неотличимые от людей. Разве что кожа чище, зубы белее. А знаешь, что самое страшное? Ты потрошишь куклу, чтобы найти внутри человека, но отбрасываешь только один слой шестеренок за другим. И когда добираешься до сердцевины, то видишь в центральной капсуле крошечного уродца, который приводит в действие эту адскую машинку.

К распахнутому окну протянулась ветка липы, будто просилась внутрь. Пахнуло нежной сладостью.

– Крошечный уродец – тоже человек, Серега. Гораздо страшнее было бы, если б ты докопался до центра, а там – ничего. Пустота. Вот это действительно жутко.

Бабкин потер глаза. Им еще опрашивать минимум троих, а спать хочется так, что даже назойливый комариный писк кажется колыбельной. Впрочем, что-то они на удивление быстро стихли. Тоже спать захотели, должно быть. Кофе… Нужно все-таки спуститься в кухню и попросить заварить кофе.

В дверь постучали. На пороге возник Кутиков с кофейником и бутербродами на подносе.

– Я предположил, что вы устали. А поварих Богдан Атанасович уже отпустил.

– Спаситель вы наш, Иннокентий, – прочувствованно сказал Илюшин. – Кстати, раз уж вы здесь. Присаживайтесь, побеседуем.

Слабая улыбка тронула губы камердинера. Бабкин достаточно успел узнать Кутикова, чтобы понять, что это эквивалент громкого смеха.

Кофе задымился в чашках. Бабкин с наслаждением откусил от вкуснейшего бутерброда и отогнал подступившую догадку, что Кутиков нарочно их подкармливает – отводит подозрения.

– Вы были раньше знакомы с Ринатом Башировым? – спросил Макар.

– Слышал о нем, разумеется. Но никогда прежде не встречал.

– И каким он вам показался при встрече?

Кеша задумался.

– Безмятежным, – сказал он наконец.

Макар от удивления даже забыл отпить из чашки.

– Если я правильно понял, – осторожно начал он, – Джоник здесь был среди врагов.

Кутиков кивнул.

– Совершенно верно. Но при этом ощущал свое превосходство. Как человек, явившийся на сходку каратистов с заряженным револьвером. Поверьте, это было заметно. Парень владел информацией, которую считал равносильной пулям.

– И выстрелил в каждого, – закончил Илюшин. – Откуда у него эти сведения, Иннокентий?

– Сам желал бы знать, – искренне отозвался камердинер. Кажется, его задевало, что Джоник оказался осведомлен лучше его самого. – Богдан Атанасович пересказал мне основные, так сказать, тезисы речи покойного господина Баширова. Кое-что я счел бы чистой воды бредом. Но кое-что…

Он многозначительно умолк.

– О Медведкиной, к примеру, – подсказал Илюшин.

– Да.

– И про самого Грегоровича, так?

Кеша удрученно поник головой.

– А про Гагарину что скажете?

Камердинер не задумался ни на миг:

– Скажу, что это обвинение кажется мне высосанным из пальца.

– Зачем?

– От беспомощности. У многих из коллег Богдана Атанасовича в шкафу припрятаны скелеты. Но есть и те, кто держит в гардеробе не старые кости, а лишь концертные костюмы. Их нечем шантажировать. А там, где не хватает правды, сойдет и выдумка.

– А почему бы, собственно, Гагариной не подмешивать мужу в чай… что там утверждал Джоник? – а, стероиды.

Иннокентий сморщил лоб и стал похож на озадаченного пса.

– Видите ли, Макар Андреевич…

Он замолчал и почти беспомощно взглянул на Бабкина.

Сергей не мог не прийти на помощь человеку, накормившему его второй раз за этот долгий день.

– Макар, ты слышал о паре Гагариной и Рудени?

– Я знаю, что он ее муж.

Сергей покачал головой.

– Не просто муж. У них… как бы это назвать…

– …творческий тандем, – подсказал Кутиков.

– Во! Он самый.

Илюшин пожал плечами и наконец отпил остывший кофе:

– Ничто не мешает одному партнеру втихомолку улучшать облик другого в соответствии со своими вкусами. Я знаю дюжину браков, где это норма жизни.

Бабкин понял, что проще рассказать с самого начала. Пусть Илюшин сам делает выводы.

– Руденя женился на Олесе, когда его карьера была на взлете, а про нее все давно и прочно забыли. Вспомнили ненадолго и только потому, что вышла какая-то дикая передача, кажется, «Поверженные кумиры». Гагарина там весила двести пятьдесят килограмм и то ли принимала пустые бутылки, то ли торговала водкой… Ну, не суть. В общем, на ней все поставили крест. А она после замужества возьми и похудей. Потом выступила в передаче, где рассказывала, как ей это удалось, и снова стала всем нужна. Вернулась в обойму. Похорошевшая, помолодевшая, восставшая, как этот… как его… Феникс. Из пепла.

Кутиков деликатно кашлянул.

– И здесь очень кстати оказалось то, что какой-то малоизвестный композитор написал ей песни. Несложные и мелодичные. Как раз то, что надо. С багажом в виде героической биографии, любовной истории и нового репертуара госпожа Гагарина не просто вернулась, а вернулась с триумфом.

– А муж?

Кутиков вопросительно взглянул на Сергея, и тот сделал приглашающий жест рукой: мол, не стесняйся, выкладывай все, что знаешь.

– Руденя поставил шоу, – сказал Кеша. – «Три богатыря». Он сам неоднократно признавал, что без Олеси у него ничего бы не получилось. Она поменяла всю концепцию выступления, которое было практически готово. Заставила его пригласить новых артистов взамен выбранных. Придумала танец. И выступили они не в третьеразрядном клубе, как собирались, а в «Маниле». Разумеется, об этом тоже договорилась она. Шоу имело успех, Руденю заметили, и вскоре Олеся спела с ним дуэтом на «Новогоднем огоньке» песню «Мой царевич». Между прочим, там были слова «Оставим коров ковбоям, принцесса достанется принцу». Намек на бывшего мужа Гагариной, который не очень красиво с ней обошелся.

Илюшин кивнул:

– Помню-помню. Женился на молоденькой девочке, а Гагарину выставил ни с чем. Кстати, что с ним стало?

– Плавает, – невозмутимо ответствовал Кеша. – По волнам эстрады. Такие, знаете ли, не тонут. Молоденькая девочка, между прочим, – племянница нашей Анжелы Вороной. А Иван Руденя после выступления, как принято говорить, проснулся знаменитым. Он, понимаете, такой… живописный мужчина. Оказался очень востребован в медийном пространстве. Гагарина даже записала вместе с ним диск.

– Он что, и поет? – удивился Макар.

Кеша сделал сложное лицо, как бы говоря: нет, но кому это мешало!

– В ноты, слава богу, попадает. А при такой мускулатуре большего и не требуется. Вы позволите?

Он указал на кофейник.

– Угощайтесь, ради бога! – спохватился Илюшин.

Кутиков налил кофе в глубокое блюдечко, добавил столько же молока и невозмутимо отхлебнул под заинтересованными взглядами Макара и Бабкина.

– Детская привычка, – с извиняющейся улыбкой пояснил он. – Бабушка приучила так чай пить. Но чай я не люблю.

Илюшин вернулся к теме разговора:

– Стероиды в кофе – это, конечно, бред сивой кобылы…

– Там всё бред сивой кобылы, – заверил Кутиков. – Я готов поверить в самые абсурдные обвинения. Но не в случае с Гагариной и Руденей.

– Откуда такая уверенность?

Кеша снова отпил из блюдечка.

– Потому что они друг друга любят. Это одна из самых крепких и счастливых пар, которые я встречал. Люди, нахлебавшиеся горя полной ложкой, очень ценят свое счастье. Гагарина обожает мужа, а он – её. Это редкий случай, когда муж и жена исполнены взаимной благодарности. Он вытащил её из болота. Она помогла ему, когда снова добилась успеха. Нет, Макар Андреевич, я никогда не поверю словам Баширова.

Бабкин понял, о чем думает Илюшин. Если лживо это обвинение, то не стоит доверять и остальным.

– А Кармелита?

– У нее больной ребенок, однако подробности тщательно скрываются от всех.

– Даже от вас? – усомнился Илюшин.

Кутиков дернул губой в своей едва заметной полуулыбке.

– Польщен вашим недоверием. Но да, даже от меня.

– А насчет Виктора Бантышева что вы знаете? – зашел с другой стороны Илюшин.

Кеша отставил в сторону пустое блюдце.

– Ничего.

Бабкин и Илюшин уставились на него с таким откровенным недоверием, что камердинер рассмеялся.

– Честное слово, вы преувеличиваете масштабы моей осведомленности.

«Да как же!» – отразилось на лицах обоих сыщиков.

Кутиков сложил на коленях короткопалые руки.

– Бантышев – вещь в себе. Он всеобщий любимец. Отзывчив, готов бескорыстно помогать, порой даже в ущерб себе. Мастер самоиронии.

– Сильнее, чем Грегорович?

Кутиков задумался. В наступившей тишине слабенько прозвенел комар, но в конце концов затих и тоже стал слушать.

– Богдан Атанасович себя очень любит, – сказал Кеша. – И потому смеется над собой. А Виктор себя очень не любит. И потому смеется над собой. Понимаете? Это разные вещи.

Макар посмотрел на Кутикова так внимательно, что, кажется, смутил его. Камердинер встал, неловко повернулся, опрокинул блюдце, но в последний момент поймал его практически над самым ковром. Лишь несколько капель упали на светлый ворс.

– Все равно не разбилось бы, – пробормотал Кеша, забирая поднос. – Я принесу еще кофе и бутерброды, если желаете.

Сергей открыл было рот, чтобы пылко одобрить эту идею. Но Макар успел раньше.

– Почему вы с ним работаете? – негромко спросил он.

– Простите?

– Почему вы работаете на Грегоровича? И почему вы их всех защищаете? Я ведь вижу.

Камердинер остановился у дверей. Склонил голову набок. Несколько секунд Бабкину казалось, что он молча уйдет. Но губы Кеши тронула та же легчайшая улыбка.

– Видите ли, Макар Андреевич, они ведь как дети. Испорченные кое-где, местами бессовестные, но дети. Как же их не защищать?

Он повернул ручку двери.

– То есть вы любите детей, – вслед ему уточнил Макар.

– Терпеть не могу, – с обескураживающей прямотой признался камердинер. – Вам бутерброды с семгой или с бужениной?