32
Глаза его смотрели прямо и холодно. Не было в них ни тоски, ни печали, а только тишина, какая приходит в свой срок за каждым. Земной лабиринт был пройден до конца. И что будет и случится после него, что осталось после него, какая память и слава или бесславие, как другие, а не он, будут мучиться вопросами, что случится или не случится, не занимало ни мысли его, ни чувства. Не было ни мыслей, ни чувств больше, а только великий покой, в который ушел он своей тропкой. Ему не было нужно больше ничего.
Доктор подскочил с кресла так, что сбил стул. Он суетился, искал пульс, тормошил тело, давил на грудную клетку, кинулся за лекарством, чуть не расколошматив дверцу шкафчика, стал наливать в мензурку, пролил, пробовал лить в губы микстуру и даже тер ушные раковины. Ванзаров не мешал ему. Могилевский должен был израсходовать завод пружины.
Наконец он опустил руки и уселся на край стола.
– Если не заметили, он мертв с полчаса, – сказал Ванзаров. – Без господина Лебедева не рискну ставить более точный срок.
– Не может быть… – проговорил доктор, сокрушенно и бессмысленно покачивая головой.
– У вас пациенты не умирали?
– Всякое бывало, я врач. Но чтоб так…
– А что удивительного в этой смерти?
– Ее не могло быть! – закричал доктор. – Я все проверил. Да, он был без сознания, но обморок не сильный, зрачки нормальные. Сердцебиение усиленное, но допустимое. Горло свободно, трахеи чистые, реакции в норме…
– Кололи его?
– Тихонько… Странно, что в обмороке реагировал, это редкость, но такое возможно…
– Сердце могло не выдержать переживаний.
– Да он здоровее нас с вами… был, – добавил доктор. – Я же с ним сидел, чтобы исключить любую случайность. Почему, думаете, не пошел спать?
– Спирт с актером выпить, байки театральные послушать…
– Больно надо на этого шута время тратить!
– Зачем оставили его в коридоре?
– Чтобы обратно отвести больного! – Могилевский выразительно постучал по лбу. – Это же элементарно. Что тут делать на кушетке? Я полагал, что Маверик, или как его, отлежится, придет в себя, и мы вместе с актером проводим его назад в номер. У него большой вес, в одиночку мог не справиться. А этот провинциал – здоровый. Никаких тайн!
– Американец что-то говорил, пока его несли или уже здесь?
– Кажется, нет… – Доктор зло фыркнул. – Я делом занимался, а не болтовню слушал.
Доктор был в том состоянии, когда правда так и льется из уст. Этот момент нельзя было терять. Ванзаров предложил подробно описать, что происходило за последний час. Оказалось, что рассказывать особо нечего. Вместе с актером вынесли тело из пансиона, без приключений донесли до курзала. Тут пришлось повозиться, пока открыл дверь. Вошли в коридор, было темно. Чтобы зажечь свет, пришлось положить американца на паркет. Потом донесли до коридорчика. Тут опять была заминка, но класть не стали, кое-как удержали на весу. Внесли в кабинет, перекатили с одеяла на смотровую кушетку.
– А Меркумов долго был? – спросил Ванзаров.
– Сразу выставил, – ответил Могилевский. – Как только стал намеки делать на то самое, я и попросил его подождать.
– Он был уверен, что вы разделите с ним запас вашего шкафчика…
– Актер, что с него взять, – сказал доктор с брезгливостью римского патриция.
– К лежавшему подходил?
– Одеяло свернул, ему сунул и проводил до двери. Ему было некогда…
Доктора обладают своеобразным чувством юмора. Ванзаров его ценил. По-своему.
– Это вы расскажете завтра приставу, – сказал он.
Могилевский быстро прикинул: сунется завтра полиция, начнет выискивать, узнает про карточный турнир, а дальше может случиться все, что угодно. Прощай, теплое, насиженное место. Врачей в Сестрорецке своих хватает. Не говоря уже о ненужном пятнышке на чистом и здоровом лице санатория. Этого никак нельзя допустить.
– Зачем же пристав? – сердечно спросил доктор.
– Возвращаю вам пас: это элементарно, доктор, – сказал Ванзаров. – Здоровый мужчина, полный сил и мышечной массы, тихо и бесшумно уходит в мир иной у вас на глазах. Что это такое?
– Несчастный случай… – пробормотал Могилевский. – Медицина еще многого не знает.
Ванзаров нацелил указательный палец на холодное лицо.
– А про это она знает?
Палец указывался на зрачки. Они были расширены, как будто их растянули.
– Вы показали, что глаза проверили. Это – что?
Доктор опустился на колени перед американцем и принялся разглядывать глаз. Головы он не касался, брезговал трупом.
– Действительно… – пробормотал он… – расширены… Но даю вам слово, да что там слово, под присягой заявлю: они были нормальные.
– Сколько времени нужно, чтобы лекарство подействовало?
– Смотря какое?
– Которое приводит к подобному результату, – Ванзаров указал в то же место.
– Я не знаю, что он принял! – Доктор был доведен до отчаяния. – Говорю же вам: я сразу посмотрел на туалетный столик. Это строгое правило вообще: проверять, что пациент мог принять до приступа.
– По-моему, вы сразу занялись телом.
– Достаточно одного взгляда, чтобы понять, что, кроме чая, там ничего не было…
– Мог чай привести к… – Ванзаров подбирал слова, – …поединку с самим собой и такому результату?
– Если только ему спорынью или белладонну не подмешали, – ответил доктор. – Но его камердинер не похож на убийцу.
– Это завтра пристав будет выяснять…
– А нельзя ли обойтись без пристава?
– Нельзя. Но вред санаторию от его визита можно уменьшить…
В глазах Могилевского произошло то, что в газетах называют «вспыхнул лучик надежды». Особенно когда дело касается разрешения очередного кризиса.
– Каким образом? – спросил он.
– Выясняете все, что сможете, о личности мистера Маверика Петра Ивановича. А также, что это за замечательный фонд взаимной помощи…
– Но я ничего не знаю ни про Маверика, ни про фонд! – Доктор плохо справлялся с паникой. – Мне пришло распоряжение от члена правления, вызвали из дома, прислали список гостей по почте, вот и все! А Маверика я сегодня увидел впервые в жизни!
– Тогда без пристава не обойтись…
Доктор натурально схватился за голову, охая и причитая. Страх его был неподдельным.
– …Но кое-что можно сделать, – закончил Ванзаров.
Его ладонь схватили и стали трясти со всей докторской мочи, умоляя спасти и выручить, а за это просить что угодно: хоть отдых на все следующее лето. Так не хотелось Могилевскому иметь дело с полицией.
– Сделать можно только одно, – сказал Ванзаров, выдергивая ладонь, липкую от чужого пота.
– Да-да, что угодно?!
– Не так много: всего лишь найти убийцу.
– Но как же… – только начал доктор и умолк бессильно. Это было выше человеческих сил. Его – наверняка.
– Пристав примет его как подарок. На остальное глаза закроет. Особенно на азартные игры. Такой позор для лучшего санатория Европы…
– Простите меня… – пробормотал Могилевский.
– Это уже в прошлом. Пока от вас требуется следующее: как можно дольше сохранять происшедшее в тайне…
Могилевский тут же накинул одеяло на тело и лицо американца.
– Далее… Утром на вопросы отвечать, что Маверик должен провести день-другой в медицинской части. Никого сюда близко не подпускать. Хоть спите здесь…
Перспектива оставаться с трупом доктора не радовала.
– К утру запах пойдет… – сказал он.
– Действительно, – согласился Ванзаров. – В столовую потянет, повара с тухлой говядиной перепутают.
– У нас не бывает тухлой говядины, – не сдержался за честь мундира Могилевский.
– Ледник есть?
– Да, в глубине парка.
– Рано утром, пока не рассвело, отнесете тело туда…
– Но как же я сам…
– Возьмите в помощь Катю-Кабаниху, она не проговорится.
Доктор пропустил колкость мимо ушей, не до того было.
– Ну почему так случается… – задумчиво проговорил Ванзаров. – Когда господин Лебедев нужен как воздух – его нет. А как к актрискам ехать – так пожалуйста.
– Да-да, – сокрушенно заметил Могилевский. – А что мне до утра делать?
– Ждите здесь, – ответил Ванзаров. – Если Маверик вдруг очнется – дайте знать…
Он нарочно сильно хлопнул дверью. Чтобы наступившая тишина особенно больно кольнула Могилевского. Ему предстояло дожить до рассвета. А первый петух, отгоняющий нечисть, пропоет не скоро.
Что бы он ни говорил, Ванзаров искренно надеялся, что американец не оживет. Это бы сломало стройную цепочку, которую начала плести логика. Как доплетет, останется накинуть ее на нужную шею удавкой.
