— Был у тебя мсье Виго? — спросила Фуонг.

— Да. Он ушел минут пятнадцать назад. Фильм был хороший? — Она уже приготовила в спальне трубку и теперь зажигала лампу.

— Очень грустный, — сказала она. — Но краски такие нежные. А зачем приходил мсье Виго?

— Задать мне кое-какие вопросы.

— О чем?

— О том, о сем. Не думаю, чтобы он стал меня еще тревожить.

— Больше всего я люблю фильмы со счастливым концом, — сказала Фуонг. — Будешь курить?

— Да. — Я лег на кровать, и Фуонг принялась орудовать иглой.

— Девушке отрубили голову.

— Странная идея! Зачем?

— У них была французская революция.

— А-а… исторический фильм. Понятно.

— Все равно, он очень грустный.

— Стоит ли огорчаться? Ведь это история.

— Ее возлюбленный вернулся к себе на чердак в ужасном горе и написал песню, — понимаешь, он был поэт. И скоро те, кто отрубил его девушке голову, стали распевать его песню. Это была Марсельеза.

— Что-то не очень похоже на историю.

— Он стоял в толпе, когда они пели, и у него было такое печальное лицо, а когда он улыбался, оно становилось еще грустнее: он думал о ней. Я плакала, и моя сестра тоже.

— Твоя сестра? Вот не поверю!

— Она очень впечатлительная. Там был этот противный Гренджер. Совсем пьяный, — он все время смеялся. Не понимаю, над чем: в картине не было ничего смешного. Наоборот, нам было очень грустно.

— Я его не виню. У него есть чему радоваться. Мне рассказывали сегодня в «Континентале», что его сын вне опасности. Я ведь тоже люблю счастливые концы. — Выкурив две трубки, я откинулся назад, подперев голову кожаной подушечкой, и положил руку Фуонг на колени. — Ты счастлива?

— Конечно, — сказала она небрежно. Я не заслуживал более вдумчивого ответа.

— У нас все совсем как прежде, — солгал я. — Как год назад.

— Да.

— Ты еще не купила ни одного нового шарфа. Сходи завтра в магазин.

— Завтра праздник.

— Ах да, совсем забыл.

— Распечатай свою телеграмму, — сказала Фуонг.

— Я и о ней забыл. Мне сегодня не хочется думать о газете. Все равно уже слишком поздно посылать материал. Расскажи лучше про фильм.

— Возлюбленный хотел спасти ее из тюрьмы. Он тайком принес туда одежду мальчика и мужскую шапку, такую, как у тюремщика, но когда она выходила из ворот, у нее рассыпались волосы, и все закричали: «Аристократка! Аристократка!» Мне кажется, что тут в фильме неправильно. Надо было ей убежать. Тогда бы они оба заработали много денег на его песне и уехали за границу, в Америку или… Англию, — добавила она, как ей казалось, очень хитро.

— Пожалуй, я все-таки прочту телеграмму, — сказал я. — Дай бог, чтобы мне завтра не пришлось ехать на Север. Мне хочется спокойно побыть с тобой.

Она вытащила конверт из-за банок с кремом. Я распечатал телеграмму и прочел:

«Снова думала над твоим письмом точка Поступлю неразумно как ты и надеялся точка Просила адвоката начать дело о разводе мотивируя тем что ты меня бросил точка Да хранит тебя бог любящая Элен».

— Тебе надо будет ехать?

— Нет, — сказал я. — Мне не надо будет ехать. Прочти. Вот тебе и счастливый конец.

Она спрыгнула с кровати.

— Но это замечательно! Я сейчас же пойду к сестре. Она будет так рада. Знаешь, что я скажу: «Смотри — кто я, по-твоему, такая? Я — вторая миссис Фулэр».

Напротив, на книжной полке, словно портрет молодого человека с короткой стрижкой и черной собакой у ног, стояла «Миссия Запада». Теперь уж Пайл никому не причинит вреда. Я спросил Фуонг:

— Ты очень по нем скучаешь?

— По ком?

— По Пайлу. — Странно, что даже теперь, даже ей я не мог назвать его по имени.

— Мне можно уйти?. Ну, пожалуйста. Сестра будет так рада.

— Как-то раз ты произнесла его имя во сне.

— Я никогда не помню снов.

— Вы так много могли с ним успеть. Он был молод.

— Ты тоже не стар.

— А небоскребы? А Эмпайр стэйт билдинг?

Она сказала, чуточку поколебавшись:

— Я хочу поглядеть на Чеддерское ущелье.

— Это тебе не Большой каньон. — Я притянул ее к себе на кровать. — Прости меня, Фуонг.

— За что?. Такая замечательная телеграмма. Сестра…

— Ладно, ступай к сестре. Но сначала поцелуй меня. — Ее рот скользнул по моему лицу, и она исчезла.

Я думал о том первом дне, когда Пайл сидел подле меня в «Континентале», с тоской поглядывая на аппарат для содовой воды в кафе-молочной напротив. После его смерти все пошло у меня гладко. Но как бы я хотел, чтобы существовал тот, кому я мог бы выразить всю свою горечь.