Глава 12

«Берегись исполнения желаний».

Ливви смотрела в потолок, отсчитывая минуту за минутой. Скоро Саладин поднимется с постели, исчезнет как призрак, словно его и не было здесь. Она уговаривала себя смириться с тем, что имеет: они занимаются любовью из ночи в ночь, и надо наслаждаться сексуальными удовольствиями, пока это возможно.

Однако чего-то недоставало, но Ливви затруднялась, чего именно.

Днем Саладин относился к ней с нейтральным дружелюбием. Они встречались за обеденным столом, беседовали. Когда позволял деловой график, Саладин приходил на конюшню и наблюдал, как она занимается с Барханом. Трудно поверить, что надменный шейх был тем же мужчиной, чье прикосновение в постели пробуждало ее к жизни. Когда волна возбуждения спадала, Ливви замечала его странную отрешенность, как будто что-то терзало его, но он хранил тайну от нее и остального мира.

Неопределенность лишала Ливви покоя, словно какая-то часть Саладина была недоступна ей. Их отношения не имели будущего, но ей не хотелось уехать из Джазратана, не разгадав Саладина. Неужели она просила слишком много?

Почему она вела себя как дрессированный щенок, соглашаясь на все, что он предлагал ей? Разве сексуальные отношения предполагают открытия только эротического характера?

Ливви перекатилась на бок и провела пальцем по угловатой, упрямой челюсти.

— Саладин?

— М-м-м, — отозвался он после паузы.

— Можно спросить кое о чем?

Под скомканной простыней Саладин вытянул ноги, чтобы касаться ее бедра. У нее удивительно нежная мягкая кожа, подумал он, зевая. Как обычно, он пришел к Ливви, когда стемнело, движимый неутолимым сексуальным голодом, который никак не шел на убыль. Саладин знал, что, навещая Ливви по ночам, подвергает риску свою и ее репутацию, но ничего не мог с собой поделать. До него начало доходить, что те же свойства характера, позволявшие ей магически исцелять лошадей, делали ее восхитительной любовницей. Ливви отличалась удивительной интуицией и любознательностью. Она была одновременно нежной и сильной. Затянувшаяся девственность не сделала Ливви осторожной и недоверчивой. Оливия Миллер не уступала ему в энтузиазме, осваивая все способы чувственного секса.

Саладин безуспешно сдерживал возбуждение, когда ее тонкие пальчики заскользили по его груди.

— Можешь спрашивать о чем угодно, дорогая. Другое дело, захочу ли я ответить.

Ничуть не смутившись, Ливви продолжала гладить его щеку с отросшей за день щетиной.

— Почему ты не женился?

Вопрос застал его врасплох. Саладин вздрогнул, как от пощечины, и отодвинулся от нее. Неужели он поспешил поверить ей? Слишком хотел увидеть в ней идеальную любовницу в то время, как она ждала случая вторгнуться в запретную область.

— Никогда не мог понять, — выдохнул он, — почему лежащая рядом со мной женщина хочет говорить о другой женщине.

Ливви заметно насторожилась.

— Хочешь сменить тему?

— А как ты думаешь?

Ливви зажгла лампу у изголовья и посмотрела на него.

— Думаю, не ошиблась.

— Вот и хорошо, что поняла намек. Не спрашивай.

— Ты не единственный, кто не любит намеков. — Ливви убрала за ухо длинную рыжую прядь, но не отвела взгляд. — Спрашиваю не потому, что рассчитываю занять постоянное место в твоей жизни. Я знаю, какая роль мне отведена. Между нами только секс…

— Только секс?! — не удержался Саладин, накрывая ладонью ее грудь.

Ливви оттолкнула его руку.

— Мне не дает покоя любопытство, — упорно продолжала она. — Твой статус холостяка никак не укладывается в образ правителя, любящего страну, но думающего скорее о продолжении рода своего жеребца, чем о собственном наследнике. Не могу понять.

— Тебе и не надо понимать.

— Но я хочу.

Саладин на минуту замолчал. Он расценивал ее вопрос как вмешательство — ненужное и нежелательное. Ливви не имела права спрашивать. Однако что-то необъяснимое подталкивало его к ответу. Возможно, тот же инстинкт, заставлявший озлобленных, травмированных лошадей подчиняться ей. Ее особый дар распространялся и на людей. Саладин колебался, чувствуя странную беззащитность под ее взглядом — спокойным и настойчивым. Может, забыв о вспыльчивости, он испытывает рядом с ней покой и радость потому, что Ливви излучает целительную ауру умиротворения. Саладин приказал себе не отвечать ей. Внутренний мир монарха не только вопрос его личных переживаний, но и вопрос власти. Оставаясь одиноким и недоступным, он возвышается над людьми.

Но бремя вины и мрачной тайны лежало на его плечах камнем, слишком тяжелым, чтобы вынести одному. Впервые в жизни Саладин решился поделиться с другим человеком.

— Потому, что я уже был женат, — сказал он.

Ливви испытала шок — для Саладина это было очевидно. Несмотря на ее браваду и утверждения, что их связывает только секс, все было гораздо сложнее. Женщин так запрограммировала природа: они стремились установить с мужчиной эмоциональную близость. Саладин видел, как Ливви старается изобразить непринужденный интерес, но ее глаза потемнели.

— Женат? — переспросила она дрогнувшим голосом. — Мне в голову не приходило.

— С чего бы вдруг? Я был очень молод. В те времена не существовало чертовых круглосуточных новостных каналов, и Джазратан не представлял интереса для внешнего мира.

— И твоя… жена?

В ее голосе слышалась настороженность. Какого ответа она ожидала? Что Алия заперта где-то в высокой башне или среди других его жен спрятана в гареме, пока он развлекается с иностранной любовницей?

— Умерла.

Никакой реакции не последовало. Если бы Ливви начала бормотать банальные соболезнования, он, вероятно, встал бы и вышел. Ничто так не бесило его, как непочтительное отношение к прошлому. Но Ливви ждала. Она терпеливо ждала так же, как недавно с Барханом, когда он злобно стучал копытами в деннике прежде, чем позволил ей войти.

— Какое горе, — наконец сказала она тихим голосом, пролив бальзам на его душу.

— Да, — согласился он.

— С ее памятью как-то связаны ворота Фадди и розарий, правда? — нерешительно предположила Ливви.

Саладин кивнул, а через минуту пояснил:

— Она планировала отметить в саду первую годовщину нашей свадьбы, но не дожила до завершения работ. Я велел закончить разбивку розария по ее чертежам, но…

— Сам никогда не заходил туда, так? — продолжила за него Ливви. — Никому не позволено гулять там. Сад всегда безлюден.

— Да, это так.

Возможно, ее молчание заставило Саладина рассказать всю историю. Стоило только начать, и слова будто сами полились быстрым, сбивчивым потоком. Он так долго не разрешал себе вспоминать, что случившееся казалось нереальным. Но прошлое не изменишь. Печаль, как осколок стекла, пронзила сердце, а затем обрушилось чувство вины, которая всегда жила в нем.

— Алия была принцессой Шамрастана. Мы были помолвлены с детства, — начал он. — Наши отцы хотели закрепить союз между двумя вечно враждующими государствами и установить мир в регионе.

— Значит, — осторожно спросила Ливви, — это был договорной брак?

Саладин прикрыл глаза, чувствуя, как закипает привычное раздражение.

— Это всегда вызывает протест на Западе, потому что противоречит вашей морали. Правда, Ливви? — потребовал он ответа. — Однако такие союзы имеют гораздо более крепкий фундамент, чем наивные представления о романтической любви. Мне было легко взять в жены Алию — умную, добрую. Мой народ любил ее. Она была прекрасна, как свежий утренний цветок. А я позволил ей умереть, — закончил он, почти задыхаясь. — Позволил умереть!

Ливви хотела дотронуться до него, но Саладин отшатнулся и уставился на пляшущие на стене тени, словно даже взгляд на нее воспринимал как предательство, когда говорил об Алие.

— Как это случилось? — спросила Ливви за его спиной.

Сердце грохотало в груди, когда он мысленно возвращался к событиям того страшного утра. Казалось, он спрятал память глубоко внутри, но по-прежнему страдал от невыносимой боли, словно все произошло вчера.

— Я должен был уехать, — устало произнес он. — Мне предстояли переговоры с султаном Гураха, и я решил тронуться в путь до восхода солнца. Мог бы полететь или поехать на джипе, но по дороге мне хотелось посетить несколько кочевых племен. К ним лучше являться на верблюде или на лошади — в глубине пустыне люди живут традицией. Помню, Алия поднялась незадолго до моего отъезда, чтобы, как обычно, попрощаться. Она прикрывала глаза от света, но мы не спали большую часть ночи, и я подумал, что она не выспалась. — Его голос дрогнул. — Алия пожаловалась на головную боль, и я велел ей лечь спать и дождаться утра, когда придет служанка звать ее на завтрак.

— Продолжай.

Саладин смотрел прямо перед собой.

— Она улыбнулась и кивнула, глядя на меня с полным доверием. Я поцеловал ее. Алия пожелала мне доброго пути и просила быть осторожным в пустыне. Больше я не видел ее живой. — Голос Саладина прервался, потому что предстояло сказать самое страшное. — Потому что, когда пришла служанка, Алия была мертва.

— Мертва? — потрясенно переспросила Ливви.

Саладин повернулся к ней и увидел ужас на ее лице.

— Она лежала холодная и неподвижная, глядя в потолок остановившимся взглядом. Алия умерла от кровоизлияния в мозг в возрасте девятнадцати лет. — Саладин дрожал от горя, гнева и вины. — Мы потеряли ее, а тот единственный, кто мог спасти, предал ее.

— Кто? — спросила Ливви. — Кто мог спасти?

Саладин удивленно покачал головой.

— Неужели, непонятно. Конечно, я.

— Как ты мог ее спасти, Саладин? Что ты мог сделать?

Он до боли сжал кулаки.

— Если бы я думал о ней, а не о собственных амбициях, если бы не торжествовал победу, потому что связал Гурах важным договором, то понял бы, насколько серьезна ситуация. Надо было отложить поездку, позвать доктора — он успел бы приехать до того, как у нее начались спазмы. Мне надо было быть рядом с ней, а я узнал о случившемся, пересекая пустыню.

— Почему ты так решил? — запротестовала Ливви. — Это всего лишь домыслы.

— Это факт, — рявкнул Саладин. — Я бы отвез ее в больницу.

— Вся медицина мира могла оказаться бессильной, — сказала Ливви. — Но ты этого никогда не узнаешь, потому что жизнь непредсказуема. Бывают ситуации вне нашего контроля. Храни прекрасные воспоминания о том времени, когда вы были вместе, но в них не должно быть горечи и самобичевания.

— Вот как? — горько засмеялся Саладин. — С каких пор ты стала экспертом в человеческих отношениях, моя маленькая заклинательница лошадей?

Ливви нахмурилась, услышав в словах издевку.

— Иногда со стороны легче увидеть проблему и оценить ее, — сдержанно заметила Ливви. — Полагаю, ты рассказал мне все это потому, что хотел услышать мое мнение.

Саладин и сам не понимал, зачем посвятил ее в свою тайну. Что толкнуло его раскрыть ей душу и темное сердце? Возможно, хотел пресечь нежность, закрадывающуюся в их ночной секс, хотя в самом начале предупреждал Ливви о нетерпимости к подобным эмоциям. Саладин горько сожалел о проявленной слабости. Жаль, что нельзя повернуть время вспять. Если бы он мог вернуть слова, Ливви оставалась бы еще одной анонимной женщиной в его списке. Однако внутренний коварный демон заставил его задать вопрос:

— Каково же твое мнение?

Ливви глубоко вздохнула. Чтобы ответить Саладину, ей требовалось мужество, которого она не ощущала, поеживаясь под его враждебным взглядом. Однако она верила, что жизнь надо прожить честно: смотреть опасности в лицо, а не прятать голову в песок. Саладин был шейхом процветающей страны, но иногда ему полезно выслушать человека, которого не смущает его статус и власть. Кто расскажет ему все, как есть, а не так, как он хочет услышать? Она покачала головой.

— Однажды ты обвинил меня в том, что я разрушила свою жизнь из обиды на предавшего меня человека. Ты был прав. Но не сделал ли ты то же самое из-за Алии?

Саладин зло прищурился.

— О чем ты говоришь?

Ливви облизнула губы.

— Не кажется ли тебе, что ты используешь смерть жены, чтобы оправдать разочарование в жизни здесь и сейчас? Она умерла вскоре после того, как вы поженились… — Ее голос прервался, когда она заметила сверкнувшую в черных глазах ярость, но Ливви заставила высказаться до конца. — Она была молода и прекрасна, и время не запятнало ваших отношений…

— Хочешь сказать, что все бы изменилось? — горячо возразил Саладин. — Любовь неизбежно заканчивается болью и разочарованием? Так на Западе представляют брак?

— Я совсем не это хочу сказать. Никто не знает, как бы все повернулось, — настаивала Ливви. — Жизнь нельзя предсказать. Для меня очевидно, что ты позволяешь сомнительному чувству вины тянуть себя назад.

— Моя вина не вызывает сомнений. Мне предстоит нести это тяжкое бремя до конца дней.

— Тогда это твой выбор, Саладин. Никто не заставит тебя думать по-другому, если ты сам не хочешь. — Ливви колебалась, потому что должна была произнести жестокие слова. — Возможно, тебя это устраивает. Твоя красавица жена умерла в расцвете лет, и никто не сможет равняться с ней, не так ли? Она остается для тебя образцом совершенства, потому что ты воздвиг ее на пьедестал. Ни одна живущая женщина не достойна сравнения с Алией.

В глазах Саладина вспыхнуло подозрение, и он кивнул.

— Ага, — прошипел он. — Теперь я понимаю.

Мрачная интонация насторожила Ливви.

— Что именно?

Он коротко засмеялся:

— Даешь совет ради своей выгоды? Разве не так?

— Боюсь, не понимаю тебя. Никогда не умела разгадывать загадки.

Саладин цинично скривил губы.

— Брось, Ливви, ты прекрасно понимаешь, о чем я. Похоже, ты неплохо устроилась в Джазратане. Даже мои советники похвально отзываются о тебе: скромная, незаметная и очень трудолюбивая — полная противоположность расхожему мнению о европейских женщинах как о распущенных созданиях, прожигающих жизнь в клубах. Никто, кроме нас, не знает, что мы проводим ночи в сексуальных утехах. Под покровом темноты ты становишься другой — превращаешься в источник чистого наслаждения. — Он прищурил глаза, глядя на нее. — Наверное, тебе не хочется лишаться здешних привилегий. Разве тебе не нравится мой дворец и все, что вокруг? Может быть, моя маленькая девственница уже представляет себя будущей королевой Джазратана?

Ливви замерла. Слова Саладина ранили ее как пущенные в сердце стрелы. В то время как она хотела помочь ему, он извратил высказанный от души совет, решил, что она заботится о своем будущем, представил ее эгоистичной, коварной… дешевой.

— Как ты смеешь обвинять меня в цинизме? — задохнулась она.

— Представь, смею! — с вызовом бросил он. — Что с тобой, Ливви? Угадал?

Откинув волосы с пылающего лица, Ливви через силу выговорила:

— Твое предположение я нахожу вздорным и возмутительным, но зато теперь многое стало понятным. — Она решительно отодвинулась от Саладина. — Я возвращаюсь в Англию.

— Нет, не сейчас.

— Мне не нужно твое согласие, Саладин. Решение окончательное — я уезжаю, и ты не в силах остановить меня.

Протянув под простыней руку, он обнял ее за талию. Ливви в отчаянии отметила, как ее тело мгновенно отреагировало на прикосновение.

— Послушай, может, мне не стоило говорить таких вещей, — начал он немного извиняющимся тоном, не переставая соблазнять Ливви. — Я обрушился на тебя, потому что злился на свою откровенность: никогда ни с кем раньше я не делился этим.

— Что бы ты ни говорил, не имеет значения: решение принято, я возвращаюсь домой, — повторила Ливви, отбросив его руку. — У меня больше нет причин оставаться. Ты подозреваешь меня в корыстных намерениях, но это твое право. А я больше не желаю, чтобы меня прятали, как грязный секрет. Ты меня понимаешь?

Саладин помрачнел:

— А что будет с Барханом?

Сердце Ливви упало, потому что его реакция подтвердила то, о чем она уже знала: скаковой жеребец значил для Саладина больше, чем все остальное. Какие могли быть сомнения? Когда же она усвоит урок и перестанет влюбляться в мужчин, не способных ответить взаимностью?

— С конем все в порядке, — сказала она. — Он не нуждается во мне — мы оба это знаем. У него проснулся аппетит, он больше не бросается на грумов, рентген показал хорошие результаты. — Ливви замолчала, осознав вдруг, как много теряет: она будет скучать без вороного коня, но не так сильно, как без его упрямого хозяина. — Ветеринар доволен его состоянием, а дальше выздоровление пойдет еще быстрее. Нельзя торопить его. Месяц Бархан должен только шагать, потом месяц — рысь. После этого можно поднимать в галоп…

— Ливви…

— Конечно, нет никаких гарантий, что он снова выйдет на скачки, — торопливо продолжала она, не давая возможность Саладину дальше искушать ее, потому что боялась уступить. — Но в будущем он может стать прекрасным производителем. А теперь, думаю, тебе надо уйти. Нет, не трогай меня, Саладин. Все только усложнится, сам знаешь.

Увидев изумление на его лице, Ливви пыталась представить, бывал ли случай, когда его выставляли из постели, противились его воле? Скорее всего, нет. Однако она не видела другого выхода. Между ними должна быть дистанция, потому что сила воли покидала ее, когда Саладин был рядом. Несмотря на уверения, что у них нет будущего, разве не об этом она втайне мечтала? Чем ближе она узнавала этого сложного и харизматичного мужчину, тем сильнее желала оставаться рядом с ним. Если бы он позволил, она могла бы любить его. Ливви подозревала, что ему нужна любовь.

Но что могло быть безнадежнее, чем привязанность к шейху пустыни, все еще любящему покойную жену?

Саладин сел в постели, откинув простыню.

— Все еще хочешь, чтобы я ушел? — спросил он.

— Да. — Ливви выдавила улыбку. — Способствует стойкости характера.

Ярость и отчаяние терзали Саладина, когда он смотрел в упрямое лицо Ливви. О чем она думает, навязывая свою волю? Она оставит место работы только с его разрешения и ни минутой раньше. Откуда это упрямство? Ливви с самого начала диктовала ему свои правила, не понимая, с кем имеет дело, и рассчитывала, что он будет беспрекословно подчиняться. Пора показать, кто здесь главный.

Надо признать, что, живя во дворце, она доставляла ему удовольствие, а как иначе? Кроме того, Ливви принесла много пользы, вылечив любимого жеребца. Но все рано или поздно заканчивается. Саладин не мог представить, какое будущее ожидало их, пусть даже она ему нравилась. Ее упорное нежелание смириться, признать его статус, подчиниться власти вызывали все большее раздражение.

— Хочешь уехать? — рявкнул он, вставая с постели и подбирая разбросанные одеяния. — Скатертью дорога!

В глазах Ливви мелькнула тревога.

— Отлично, — сказала она неуверенно.

— Распоряжусь, чтобы завтра тебя отвезли в аэропорт. Чем скорее, тем лучше.

Ливви с тоской наблюдала, как Саладин, натягивая одежду на голое тело устремляется к выходу. Он не хлопнул дверью, хотя явно желал бы сделать это.

Она осталась одна в пустой комнате. Ее охватило отчаяние. В голове крутилась одна мысль: что она наделала?