Глава 11
Следующие три дня прошли мирно и спокойно; на смену дождливой погоде заступила жара парила пропитанная влагой земля, выпорхнули из укрытий прятавшиеся до того шмели и бабочки запорхали, зажужжали над лугами; синело над головой безоблачное небо. Красная линия термометра, висевшего на кухонном окне, почти доползла до отметки «тридцать».
Баал работал и отдыхал одновременно.
С той ночи, когда он приехал уставший, Алеста не донимала его разговорами, все больше молчала, о чем-то думала, а он, довольный оттого, что его оставили в покое, наслаждался жизнью махал молотком, работал пилой, собирал, шкурил, строил. Мотался в город, закупал продукты, относил часть соседке (которая теперь почему-то тоже молчала, но взирала на него с тройным любопытством), шерстил просторы вокруг хибары, искал «чужаков».
Мог бы и не искать просто сходил бы к Логану местному хакеру, — попросил бы одну из Комиссионных систем слежения и специальный код к ней, установил бы на крыше камеры и автоматически наводящуюся снайперскую винтовку и свалить отсюда к едрене фене.
Но почему-то не валил.
То ли оттого, что работать на воздухе оказалось в разы приятнее, чем он предполагал еще пару недель, и его кожа станет бронзовой от загара, покоричневеет, — то ли оттого, что убаюкивала степенная размеренная жизнь завтрак всегда готов и подан, обед и ужин всегда на плите, дом всегда вылизан.
Пришлось нехотя признать, что такая жизнь ему (как и любому мужику) по сердцу что тут добавишь? Хорошо, когда о тебе заботятся и когда не достают.
Да и вроде как не один непривычно и по-своему здорово. Сарай, опять же, подрастал на глазах польза.
Настоящая же причина заключалась в другом, и Регносцирос знал о ней, хоть и не желал облекать последнюю в слова, здесь, в этом доме, рядом с Алестой, он не злился. По непонятной ему самому причине не испытывал больше ни гнева, ни щемящей тоски, что всегда накатывала в городе. Каждое утро просыпался и ждал, что вот сегодня (или сегодня? Или вот в следующее «сегодня»?) его накроет, но день за днем — не накрывало. Настроение не портилось, перемешанная с горечью тоска не возвращалась, и злиться не хотелось. Почему? Он не понимал.
Нет, раздражаться он раздражался все больше на девчонку, когда та лезла в личное пространство, — но гнев? Тот самый подминающий под себя, сокрушительный, жуткий куда делся он? Загадка. Баалу хотелось разгадать ее, и одновременно не хотелось знать ответ а что, если это временно? Может, просто спокойная полоса жизни, случайность?
И он вновь и вновь отмахивался от назойливых мыслей пусть так, пусть случайность. Главное, на душе тихо, на сердце спокойно: луга цветут и пахнут, сарай с каждым днем все выше, а вокруг дома шныряет гостья в цветастой юбке и довольно мелодично (пока полет/скребет/готовит/моет) что-то напевает чем ни жизнь? Отличная жизнь. Можно сказать прекрасная.
* * *
Он привез ей две новых юбки и блузки Алька радовалась.
И радовалась вдвойне, потому что он сделал это сам, без намеков и напоминаний, без строчки в списке между продуктами. Она порхала; значит, думал о ней, помнил, размышлял, заботился, как умел. И почему-то больше совсем не рычал. С тех пор как представился на крыльце, просто бросал на нее мрачноватые взгляды, отвечал односложно, но больше не грубил и не хамил подальше не отсылал и «валить» не приказывал.
Да она, в общем, и не лезла. Нет, вовсе не забыла о нем продолжала каждый день укутывать «Бога Смерти» любовью, напитывала его энергией нежности, — а сама (благо никто не видел), втихаря наблюдала за ним.
И с каждым днем все больше маялась.
Дело в том, что окно ее спальни оказалось ближе всех к тому месту, где шла стройка, и, если спрятаться за занавеской, было хорошо видно не только сарай, но и самого «строителя» — обнаженного по пояс мужчину. Мужчину, с бугрящимися мышцами, лоснящейся от пота кожей, с рельефно выступающим при каждом взмахе топора прессом.
Алеста отчего-то закусывала губу, когда смотрела на него. Сначала она думала, что виной всему простое любопытство ну, не видела она раньше таких красивых экземпляров, они ей попросту не попадались (и уж точно не полуобнаженные). Те, что у Хельги в «загоне» — не в счет: им специально не позволяли «раскачиваться», потому что, как писали учебники по социальному женскому праву, «так безопаснее».
Да, безопаснее. Наверное.
А вот с буграми на плечах и опаснее, и внушительнее и завораживает куда сильнее.
Вот и получилось, что вначале она посвящала разглядыванию приковывающего внимание могучего торса по минутке в перерывах, потом по две между перерывами, потом и сама не заметила, как засмотрелась «залипла» на зрелище, как муха на клейкую ленту. Ох, Ташка бы возрадовалась наконец-то, Альку проняло! Подруга бы прыгала вокруг и радостно смеялась, а Аля бы смущенно поджимала губы да уж, проняло, — что есть, то есть. Где это видано, чтобы она (она!) и на мужчин засматривалась? Всегда чинная, всегда спокойная и уравновешенная, всегда, как дразнила Ташка, «ледяная».
А вот вам и не ледяная. Иначе с чего бы каждый раз при взгляде на сильные пальцы и запястья в груди теснило, а дыхание сбивалось?
Совсем как теперь, когда она вновь таилась за занавеской в душной комнате, вместо того, чтобы идти на кухню, раскладывать еду по тарелкам. Резвилась в мужских пальцах пила, перекатывались на спине мышцы, кончик хвоста, мокрый от пота, завивался мелкими колечками она до сих пор помнила ощущение тяжелых густых волос на своих ладонях.
Широкие плечи, жилистая талия, мощные (даже отсюда видно, даже под джинсами) ноги при взгляде на знакомую фигуру и черты лица у Альки почему-то сладко тянуло живот, а мысли путались. Она хотела его.
Эту, поначалу показавшуюся ей безумной мысль она приняла не сразу, а после шока, который прошел далеко не сразу, она хотела этого мужчину, Баала, хотела как женщина. Коснуться его, обнять, почувствовать на себе его руки. А потому пряталась и не показывалась ему на глаза боялась, что тот заметит на ее коже испарину и то, как блестят при виде него ее глаза.
И, в конце концов, хотеть мужчину это ведь нормально? Ей двадцать два года, а она еще никогда никого не хотела. И захотела да — в таком вот странном месте и такого странного человека что ж теперь, вновь отмахиваться от желаний?
Удручало другое: Алька на «Бога Смерти» смотрела, а тот на нее нет. Как на гостью коротко, — да, а вот как на женщину.
К вечеру она приняла странное решение нужно это исправить. Если уж интерес проявился у нее, нужно, чтобы интерес к ней проявился и у Баала.
А иначе она попросту сгорит, не дождется, пока пройдут две недели.
Через час натужных размышлений явилась и нужная мысль.
* * *
Он как раз собирался заканчивать на сегодня стоял и смотрел на кипу обрезков и опилок: сжечь или выкинуть? Или же пустить на заделку щелей? А, может, на декоративное покрытие? С каких пор ему вообще интересно декоративное покрытие?
Когда сзади послышались привычные легкие шаги, даже не обернулся, не отвлекся от размышлений.
— В баке вода кончилась.
— Долго плескалась? спросил на автомате.
— Не долго, как обычно. Стирала только.
Баал обернулся. И замер. Алеста стояла непривычно голой (или же так ему показалось): с мокрых волос стекала вода, влажная юбка липла к бедрам, а верхнюю часть туловища вообще не закрывало ничего, кроме прижатого к груди кхм грудям кома сырого белья.
— Стирала
На мгновенье он забыл, что собирался сказать, и вообще не вспомнил, что полагалось говорить в таких случаях. Бак? Вода?
Глаза скользили по ее лицу розовому от мыла, без грамма косметики, но оттого не менее красивому, — по покатым плечам, тонким, но не тощим рукам, по прижатым одеждой полукружьям грудей еще бы сантиметр вниз, и открылись бы соски.
— Вода — про что это он? Ах да, — насос слабый. Теперь жди, пока бак наберется заново.
Давно бы его сменить этот насос, — вот только кому оно надо было? Сам он мылся в простенькой, приделанной к боковой стене хибары душевой от силы пару раз в год, потому и не потрудился обзавестись ни автономной котельной, ни нагревателем, ни нормальной системой подачи воды.
— Я не домылась.
— Быстрее надо было.
Кажется, он отвечал на автопилоте; взгляд против воли продолжал ощупывать ее фигуру по ощущениям куда более голую, нежели если бы она вообще стояла без одежды. Сквозь мокрую ткань юбки он никак не мог разглядеть очертания трусиков они вообще на ней были? И еще это тряпье спереди, вздымающее полушария куда лучше корсета. А там было что вздымать
— А через сколько он наполнится?
— Через час.
Алька вздохнула, но сожаления на ее лице не читалось:
— Я уже высохну. А домыться негде?
Регносцирос кое-как заставил себя отлепить взгляд от чистых босых ступней и перевел его на лицо.
— Это тебе не курорт.
— Ясно.
Она собралась уходить.
В этот момент он кое-что вспомнил и удивился тому, что не подумал об этом раньше:
— Озеро есть.
Нахмурившаяся Алеста радостно встрепенулась.
— Озеро?
— Да.
— Далеко?
— За домом. Если обогнешь хибару с левой стороны, там тропинка. По ней через холм, а там сразу низина. И озеро.
— Вот спасибо!
Она искренне обрадовалась. Развернулась, подхватила юбку одной рукой, чтобы та не мела подолом землю, и зашлепала розовыми пятками по примятой траве по направлению к дому.
А он все стоял и смотрел на мелькающие под сырой юбкой круглые ягодицы, пытаясь понять, «есть на ней трусики или нет»? Баал никогда не покупал журналы эротического содержания не видел в них смысла. Какая разница, какой длины у женщины ноги или какой формы грудь, если не знаешь, что у нее этой женщины внутри? А вдруг дама, призывно глядящая на тебя со страницы и касающаяся пальчиком собственных ярко накрашенных губ, дура? Или лгунья? Или капризная эгоистичная фифа, неспособная ни слушать, ни понимать других? Сдались тогда кому-то ее ноги.
По той же причине он едва ли обращал внимание на проходящих мимо по улице женщин длинная ли юбка, короткая ли, глубокое ли декольте, виднеется ли что-то в вырезе плевать. Пока не поймешь, что она за человек внутри, фасад его интересовал мало. Исключения составляли лишь те леди, которых он «отлавливал» в моменты нахлынувшей похоти в такие моменты он вообще не интересовался ни нутром, ни изнанкой, лишь хотел «за что-нибудь подержаться» и «куда-нибудь вставить».
А с Алестой получилось странно, потому что наоборот. Ее внутренний мир он уже худо-бедно знал и теперь желал узнать внешний. Да-да, без прижатого к груди белья, без юбки, вообще без какой-либо ткани. Зачем? Логика ответов не давала молчала, как утративший способность принимать частоты радиоприемник, а вот тело реагировало однозначно, посылая сигналы мозгу, «хочешь увидеть — иди и посмотри».
И он пошел.
Практически сразу же, стоило мокрой юбке и гордо расправленным лопаткам скрыться за углом хибары, отложил инструменты в сторону и, беззлобно коря себя за любопытство больше для вида, нежели для дела, — двинулся следом. Нет, не стал притворяться, что возьмет с собой полотенце или мыло мол, вдруг ей понадобится? Он шел посмотреть — увидеть то, что хотел увидеть, — к чему ненужные игры?
Над озером висел белесый туман спасибо Создателю, неплотный, едва различимый, как невесомая вуаль добавлял пикантности общей картине. Закат, ранние сумерки, стрекот сверчков, застывшая по краям от входа в заводь высокая остролистая трава. На водной глади, напоминая фотообои, замерло перевернутое небо синее, сероватое, со всполохами оранжевого.
Алеста совершенно голая сидела на берегу и что-то втирала в волосы; белье лежало рядом. Регносцирос затаился в высоких кустах и непроизвольно залюбовался точеной шеей, линией позвоночника, четко очерченной талией и, конечно же, ягодицами округлыми, женственными, приятно выпуклыми. Девчонка его не видела и не слышала занималась волосами: разделяла их на пряди, пропускала сквозь предварительно смазанные чем-то не пенным кондиционером? пальцы, терла, массировала.
Как когда-то его шею.
А он, как любопытный мальчишка, все пытался разглядеть грудь округлые формы той то показывались из-под руки при повороте туловища, то вновь укрывались от взора ему хотелось подойти ближе. Вот только, если шагнет вперед, то спугнет, а он пришел не для того, чтобы увидеть часть чтобы увидеть все, что сможет. Через несколько минут моцион с волосами завершился; Алеста потерла пальцами ступни ног, поднялась, наклонилась, чтобы отряхнуть песок.
Регносцирос тяжело задышал а ладная девка-то. Прямо сочная, как и полагается настоящей женщине, — мягкая, приятная. Попка чуть шире плеч, форма ног правильная, икры упругие, лодыжки изящные. На такой зад он мог бы смотреть вечно; член под тонкой тканью его штанов налился, засвинцовел.
«Русалка», тем временем, вошла в воду раздался тихий плеск, по озерной глади пошли круги — и поплыла. Плавала долго, наслаждалась, а он все стоял, смотрел, не мог заставить себя уйти. И не уйдет, пока не увидит грудь зря, что ли, как школьник, притащился следом? И плевать, что потом каким-то образом придется унимать проснувшуюся похоть.
Купание длилось и длилось; над озером сгущались, тяжелели сумерки. Вот уже оранжевые всполохи на небосводе погасли облака сделались серыми, фиолетовыми, пурпурными, — туман над поверхностью воды теперь напоминал молоко.
Черт, еще пара минут, и стемнеет. И тогда он не увидит всего, зачем пришел. Он как раз раздумывал над тем, а не отправить ли ей мысленный посыл мол, выходи, пора уже, накупалась, — когда Аля самостоятельно поплыла к берегу. Нащупала ногами дно, оперлась на него, пошла, отталкивая руками гладкие ласковые волны, вперед.
И в этот момент он вышел из кустов и двинулся навстречу. Без стеснительности, без притворства приблизился, чтобы посмотреть. Интересно, как она отреагирует убежит? Спрячется? Накричит на него, потребует убраться к черту?
Баал усмехнулся.
Завидев гостя, девчонка на секунду застыла она как раз стояла по пояс в воде (верх тела прикрыт прилипшими к мокрой коже волосами), затем (он удивился и не поверил собственным глазам) как ни в чем не бывало двинулась вперед. Вперед. Прямо к нему. Прямая, спокойная, без смущения.
И тогда замер он сам. Не дошел до воды метров десять, остановился, жадно разглядывал все новые открывающиеся взору детали: округлые бедра, ямку пупка, темный треугольник вьющихся волос под ним она, оказывается, старомодна не бреет там, как другие. Ах да, она же из другого мира и помнит об этом.
Вид небритого треугольника заставил и без того набухшие чресла напрячься сильнее интересно, какая она там? В своей скрытой пещерке? Недотрога.
Нагая Алеста вышла из воды и остановилась прямо напротив него. Удивила его по полной не выказала страха, не издала ни звука, не вымолвила ни слова просто остановилась и теперь смотрела с любопытством и скрытым вызовом? Ух ты как! Голая, без стеснения, без дурацкого и никому ненужного жеманства такого он не ожидал. Даже восхитился.
Восхищения, впрочем, выказывать не стал улыбнулся, протянул к ее телу руки и медленно убрал за плечи мокрые волосы. Открыл грудь, какое-то время смотрел на нее. Затем придвинулся еще ближе, не спрашивая разрешения, взвесил «богатство» в ладонях приподнял, опустил, приподнял еще раз. Темные соски блестели от влаги, на прохладной от воды коже играли капельки. Он посмотрел ей в лицо: рот чуть приоткрыт, губы подрагивают, зрачки расширены, глаза блестят, но страха так и нет. Молодец, девка, не просто ладная, еще и смелая. Ему все тяжелее давалось «неподдавание» зову похоти, но никакого соития в планы изначально не входило.
— Знаешь, даже жаль, что ты не любишь мужчин.
Усмешка. А во фразе проскользнувшая нотка грусти.
— Почему же не люблю?
Ее голос был хриплым, обволакивающим, под стать атмосфере. Воздух вокруг озера застыл; их обнимали теплые синеватые сумерки. — Потому что ты ни одним из них не пахнешь.
— Потому что я ни с одним до того не была.
— А чего ж всем отказывала? Не нашла достойного?
И, не дождавшись ответа, убрал руки — развернулся, зашагал прочь, оставил ее стоять на берегу, смотреть ему вслед.
Нет, он не зря приходил такую грудь стоило увидеть и уж тем более стоило потрогать прохладную снаружи, но горячую внутри, плотную, увесистую, прекрасную.
Однозначно стоило.
Спину Баала жег ощутимый через расстояние настойчивый женский взгляд.
Расплата оказалась жестокой он бодрствовал полночи. Не мог унять поднявшуюся плоть два раза ходил мыться в душевую на улице, окунался под холодные струи, сливал бак подчистую, даже раздумывал о том, чтобы дойти до озера погрузиться в него целиком, — но едва вспоминал о том, что до того в нем купалась голая женщина, как понимал не поможет. Станет только хуже.
Заснул он уже на рассвете, умаявшись, когда за занавесками начало сереть.
* * *
— Имя. Каким ты хочешь, чтобы оно стало?
Наутро они оба делали вид, что ничего особенного не случилось.
Ну, подумаешь, накануне она стояла рядом с полуобнаженным мужчиной, а тот трогал ее за интимные места. Подумаешь, горела потом полночи, как в аду; утро оно на то и утро, чтобы вещи в нем выглядели иначе более резко, но менее значимо, непонятно и размыто.
Баал сидел за столом и притворялся, что Алесты не существует той, вчерашней Алесты, — а к сегодняшней он относился, как обычно: чуть дерзко, с усмешкой, со знакомым напускным равнодушием. Ей хотелось дать ему в лоб.
Или сесть на колени. Запустить пальцы в волосы, поцеловать первый раз попробовать мужские губы на вкус. Они должны быть особенными, в нем все должно быть особенным она чувствовала это кожей. Но ведь не подойдешь, не сядешь сгонит. Нужно терпение, нужно выждать.
Они оба играли.
— А имя менять обязательно?
— А как ты собираешься возвращаться? Скоро данные о твоей личности будут стерты, и в Город вернется другая Алеста, которая уже не Алеста.
Алька помрачнела. Имя менять не хотелось она к нему приросла.
— У меня ведь еще есть время подумать?
— Думай. Но документы надо делать заранее, иначе приживешься тут.
Повисло многозначительное молчание.
Наверное, хозяин вложил в последнее предложение уничижительное значение мол, будешь бездомной, — а Альке почудилось другое ей вдруг представилась жизнь тут их совместная жизнь. С ним, с Баалом. Она бы нашла, чем занять себя, он бы возвращался по вечерам домой, а она встречала бы его ласково и жадно, любила бы, как женщина любит мужчину. Доверяла бы, уважала, заботилась.
Какие странные мечты. Бред наверное.
Она, вон, и так шлет ему Любовь ежедневно, а результата ноль почему вчера ушел?
Почему не позволил себе большего не понравилась?
В это Алеста не верила. Видела, как вздыбились его штаны, и полночи пыталась не думать о том, что под ними.
Вот как бы его подтолкнуть? Уходить из этого дома, не попробовав того, к чему тянулось не только сердце, но и тело, казалось неразумным. Тоскливым.
— А я тебя плохо кормлю?
— Что?
Хозяин о чем-то задумался, и вопрос выбил его из колеи.
— Говорю, я плохо готовлю?
— Нет. Я что не жру?
Вместо ответа она улыбнулась. Баал «жрал» и жрал за обе щеки.
— Так я бы и осталась. Прижилась бы.
Он счел ее слова не то глупой шуткой, не то завуалированным оскорблением.
— Ты, давай, думай насчет имени, — черные глаза прищурились, и у Альки вновь невпопад заныл живот, — я тебя не на постой привел. — А если я свой постой отрабатывать буду?
— Чем? Жратвой?
— Уборкой, заботой, любовью.
Желваки на квадратных и небритых челюстях напряглись, недобро поджались губы. Даже воздух в кухне похолодел.
«Вот так всегда»
— В понедельник я должен отдать данные. Поскрипи мозгами.
— Хорошо, — ответили ему смиренно, — поскриплю.
* * *
До самого вечера Аля изнывала от вопроса, пойдет ли этим вечером Баал на озеро? Двинется ли следом, если она вновь отправится на берег? И как сделать, чтобы он ее заметил? Не подойдешь ведь, не скажешь: «я пошла купаться, в кустах постоять не хочешь?», не позовешь с собой так, чтобы не вульгарно.
А позвать хотелось.
Чтобы снова пришел, чтобы смотрел, трогал.
Алькин мозг мутился и плавился от грешных мыслей. Все, — как бы сказала Ташка, — она целиком и полностью «запала», а если быть точным пропала. Изводится от тоски по мужику, который не желает сближаться. Уже изошла вся на пар, «изослалась» любви, издергалась душой и телом от приходящих на ум картин, от желания воплотить хотя бы одну из них наяву; чувствовала: в этот раз будет не так, как с Нилом, будет здорово, по-настоящему. Хотя бы потому, что трепещет, а не молчит сердце, потому что бурно реагируют гормоны.
Залипла.
И потому Алеста несколько часов занималась клумбой у дома: выдергивала из земли сорняки, высаживала рядком голубые цветочки зачем? Да просто так, чтобы занять руки, чтобы отвлечь мысли. Потом мела крыльцо, готовила, бегала в спальню, чтобы постоять за занавеской, посмотреть на почти что ненавистный (потому что недостижимый) обнаженный мужской торс.
Ну, нельзя же, в самом деле, быть таким привлекательным? Необузданным, диким — не в плане интеллекта, но внешне. Дерзким, сексапильным, жарким; Любовь лилась из нее, как лава из прожженного жаром ковша.
«Подумаешь, потоком больше, потоком меньше — сама начала этот эксперимент, сама же на него и попалась».
А после обеда Баал куда-то уехал. Не сказал ничего, даже не посмотрел в ее сторону сходил в душевую, поел, переоделся и хлопнул дверцей машины.
У- у-у.
От «нетерпячки» и возбуждения у нее потели ладони. А еще чесались шея, щеки, и зудело все, что выше юбки, и все, что под ней. Впервые за всю свою жизнь Аля испытывала то, чего никогда не испытывала раньше, влечение, желание, страсть. И если подобное, глядя на ребят в загоне, каждый раз испытывала Хельга, то теперь (в кои-то веки) Алька прекрасно понимала сестру мало того, не просто понимала — поддерживала. Она бы и сама сейчас взяла за ручку такого, как Баал, и отвела бы его к мягкой постели, разложила бы на простынях и перепробовала бы все, чего не разрешала попробовать себе раньше.
«А он грудь мою потрогал и ушел».
Внутри клокотал протест против текущего положения вещей. Она должна его заинтересовать, должна сделать так, чтобы он испытал то же самое нестерпимый жар в теле и мыслях.
И она справится он увидит, — она найдет метод.
Часом позже отвлекла соседка, которая принесла в пластиковом ведерке крыжовник.
— Эй, твой, поди, не возит такое?
Алеста удивленно покачала головой.
— А у меня кусты за домом растут. Я давно еще высадила, думала, не приживутся, а прижились. Только ягоды много, куда девать не знаю. Возьмешь?
Аля взяла. А потом долго глядела соседке вслед, думая о том, что той, наверное, очень хотелось поговорить, раз пришла, несмотря на отсутствие белой наволочки на заборе.
«Интересно, они общаются? И если да, то насколько тесно?…» Додумать не успела; едва гостья скрылась из вида, как заурчал мотор приехал Баал и новые доски для сарая; вновь застучал молоток, весело зажужжала пила; веселее стало и на сердце.
Вечер навалился душный, обволакивающий, безветренный самое оно для купания.
Она как раз разглядывала сложенную кучей черепицу темно-красные глиняные плитки, которые прибыли сегодня вместе с новыми досками и которыми собирались крыть крышу сарая, — когда на крыльце, отужинав, показался и сам хозяин.
С распущенными волосами, с перекинутым через плечо полотенцем, в свободно подвязанных широких штанах и с зажатым в руке бутыльком шампуня.
У Алесты екнуло сердце.
«В душевую? Или к озеру? В душевую? К озеру?» Пусть бы к озеру, пусть бы на берег, только бы не в тесную кабинку за занавеской.
Когда широкоплечая фигура миновала вход в узкую пристройку (не свернула в душевую! Не свернула! Не свернула!), сердце пустилось выбивать такой бешеный галоп, что затеснило грудную клетку.
Недолго думая, Аля отложила черепицу, подобрала юбку и, стараясь не шуметь, побежала следом.
Вот они и поменялись ролями сексапильный мужчина в воде, а она в кустах. Смотрит на озеро, затаив дыхание, замерев, полностью позабыв, как двигаться и как думать.
Она умирала и возрождалась. Наблюдала за темноволосой головой, за мощными размеренными гребками, за тем, как расслабляются и прорисовываются на плечах выпуклые мышцы горела, плавилась и знала одно наверняка: сегодня, когда он выйдет из воды, то прочувствует то же, что и она накануне. Да-да. А она ни в чем себе не откажет.
«Бог Смерти» неспешно наслаждался прохладой и, кажется, знал о ней о тайном присутствии в кустах девчонки, так ей чудилось.
Сброшенные штаны белели на берегу кляксой; рядом, наполовину утопленный в песок, стоял шампунь; время от времени, когда пловец нырял, над водой на секунду показывался голый зад. Он дразнит ее?
Хотелось стонать.
Над озером раздавался плеск, фырканье, летели в сторону брызги. Зачерпывали воду ладони, скользило в волнах мощное тело, мелькали пятки.
А потом все стихло.
Почти. Осталось лишь мягкое покачивание исходящей кругами поверхности и тихий шелест наползающих на берег волн «нарушитель» озерного спокойствия неторопливо шел из воды.
И тогда Алька двинулась навстречу.
Совсем как и он прошлым вечером, не испытывая смущения (ну, почти), выбралась из укрытия и отправилась вперед к желанному торсу, мокрым волосам, мощным ногам и прекрасному, покрытому влагой лицу.
Она чувствовала себя собачкой, глядящий на самый аппетитный в мире окорок, опьяненной похотливой развратницей, горячей нимфой, женщиной, целиком и полностью одержимой мужчиной одним определенным мужчиной…
«Кто бы думал».
Они приблизились друг к другу.
И, как прошлым вечером, его лицо не выказало никого удивления, лишь насмешку мягкую и дерзкую мол, решилась? Так кто же кого дразнил?
А не важно. Стало не важно в тот самый момент, когда взгляд Алесты, ощупав каждую черточку знакомого лица, шеи, груди, напрягшихся сосков и пупка, добрался туда, куда все это время хотел добраться, до покачивающегося под черными кудрявыми зарослями ствола. До толстенькой, почти что жирненькой налитой сосиски. Пока еще висящей, но уже под углом, в направлении нее.
И с каждой секундой становящейся все толще, поднимающейся все выше.
Она не удержалась. Слушая грохот собственного сердца, протянула дрожащую руку и коснулась пальцами набухающей мужской плоти коснулась впервые в жизни и испытала от этого такое острое наслаждение, что захотелось стонать, осторожно обхватила ее полумягкую-полутвердую — пальцами, сжала. Наверное, она слишком дерзкая? Может, неумная? Безрассудная? Совсем дурочка?
Но как хорошо.
Глаза Баала теперь смотрели иначе, как будто через такую же пьяную дымку, а смотрели, кажется, не на нее, а куда-то прочь, в свои собственные мысли и желания.
Аля дерзко заглядывала в мужское лицо.
— Думаешь, ты один хотел потрогать? прошептала хрипло. Ей не ответили. И она переместила руку в то место, которого так же желала коснуться к мошонке. Обхватила пальцами тугие яички (здесь у мужчин хранятся детки), легонько сжала их, шумно выдохнула. Поняла, что еще чуть-чуть, и она не удержится на ногах ее собственное тело полыхало, кровь кипела, разум почти отключился, сочась единственной мыслью еще, ближе, ближе
А ближе нельзя.
«Бог Смерти» хоть и «терпел» сладкую муку, позволял играть с собой, но сдаться бы пока не сдался Алька ощущала это наверняка. Еще не время, он еще не дозрел, не унял внутренних демонов, а потому оттолкнет.
Ничего, она даст ему время.
Она, все еще держась за мошонку, привстала на цыпочки и медленно приблизила свое лицо к его, поцеловала краешек губ. Затем сдвинулась, прижалась к мягким и жестким одновременно губам своими, коснулась их языком, едва удержалась на ногах. Глубоко вдохнула запах распаленного мужчины и его страсти, заулыбалась от того, что ее собственное опьянение усилилось, почувствовала, что сделалась дурочкой целиком и полностью — счастливой и одурманенной близостью крепкого желанного тела. Нет, ей сегодня не заснуть.
— Так что? Все еще думаешь, что я не люблю мужчин?
Она, кажется, знала, почему он молчал боялся, что шелохнется и утратит контроль. И потому оставила его, как и он ее, отняла руку от упругой и нежной на ощупь мошонки, еще раз ласково сжала пальцами теперь уже горячий и очень твердый вздрагивающий под пальцами пенис подивилась его размеру, — попрощалась с ним, развернулась и, покачивая бедрами, поплыла прочь.
И пусть теперь мужской взгляд жжет ей спину. Пусть хоть испепелит, глядя на ее женский триумф.
Ступая сначала по сырому, а затем и по сухому песку, Алька покачивалась.
Алька балдела.
Алька ликовала.
Полчаса спустя стемнело.
Ее трясло в комнате. Между ногами пульсировало, жар перекатывался по телу волнами, а сознание разрывало от противоречивых мыслей. Может, она не должна была сегодня вот так? Может, слишком дерзкая? Может, навела его на мысли, что ей нужен от него лишь секс, что он объект для испытания мужчин и ее самой на совместимость?
«Барашек для проверки женственности?»
Да она и так уже ощущает себя женственнее некуда!
Алька изнывала от навалившихся чувств, от постоянно всплывающих перед глазами картинок вьющихся на груди влажных темных завитков, от ощущения под пальцами сморщенной кожи яичек. Нет, нужно пойти и сказать ему, что все не так просто. Что ее тянет к нему тянет по-настоящему и глубоко, — что она никогда не взялась бы за чей-то пенис, не имея на то серьезных оснований, что не приблизилась бы к кому-то без чувств. И пусть знает. Пусть оттолкнет, если хочет, пусть зарычит, зато не обидится, что она ушла вот так едва коснувшись. А то вдруг решит, что она «понюхала» его и решила, что он тоже ей не подходит?
А ведь подходит, еще как подходит.
Боже, о чем она думает?
Как раз ни о чем не думает, раз уже соскользнула с кровати. Двигаясь к выходу в полной темноте, Аля поймала себя на мысли, что от волнения совсем не чувствует ног.
— Эй, ты спишь?
Она стояла за дверью.
За его дверью. А из чужой спальни доносились странные звуки не то шорох, не то поскрипывание. Тихое, но уловимое, равномерное. Нет, не спит. Значит, выслушает, так? Главное, сказать, что хочешь, быстро и без задержек, чтобы не успел.
Она не стала додумывать. Силясь не растерять решимость, просто толкнула деревянную дверь и вошла туда, куда раньше заходила лишь для того, чтобы убраться, но никогда в чужом присутствии. А теперь обнаглела окончательно, зашла и застыла прямо на пороге.
Он сидел в свете ночника на кровати.
Голый.
И держался за за собственный пенис. Не просто держался сжав его, быстро двигал ладонью вверх-вниз, при виде нее даже не остановился, лишь взглянул на вошедшую мутным, будто пьяным взглядом, тихо застонал.
У нее сперло дыхание он ласкал себя.
Из- за нее.
Сердце забилось быстро-быстро, теперь уже так, что загрохотало в ушах, что пересохло во рту, что от прошедшей по телу сладкой судороги едва не подкосились колени.
— Что ты делаешь?
Он ответил хрипло, отрывисто, зло.
— Выкидываю тебя из головы.
Вместо того чтобы уйти, она стояла, завороженная, смотрела на разметавшиеся по плечам тяжелые черные волосы, на напряженные запястья, на большие теплые пальцы, обхватившие член, на их ловкое скольжение.
— И как получается?
С кровати зарычали. И рык этот, вместо того, чтобы напугать ее, прошелся по телу еще одной сладкой волной Аля, едва понимая, что делает, потрогала себя за грудь, расстегнула пуговицы на ночнушке и двинулась вперед.
Баал от напряжения потел в свете лампы его кожа лоснилась. Она теперь от возбуждения потела тоже. Подошла к постели, спустила с плеч сорочку.
— Дай я помогу.
Она никогда не умела этого делать, но ей было все равно ей хотелось его почувствовать как-нибудь, где-нибудь она поймет как.
— Уходи.
— Нет.
— Иди уходи.
— Нет. Я хочу.
И, наблюдая за работой обхватившей толстый ствол ладони, она опустилась у его ног на колени. Приблизила свое лицо к выглядывающей головке ближе, еще ближе, лизнула ее, зажмурилась от удовольствия.
— Чертова девка.
Плевать. Ей стало настолько плевать на слова, что выкинуть ее теперь из комнаты можно было, лишь прервавшись, лишь вытолкав насильно, войлоком уперев за волосы.
Какая она прекрасная!
И Алька накрыла верхушку члена ртом принялась облизывать ее, обсасывать, ласкать языком. Не стала мешать чужой руке, но приноровилась к темпу и дала себе волю. Нежно водила языком по тугой бархатной коже, причмокивала, наслаждалась, смаковала, все старалась поместить в рот побольше и прочувствовать, обласкать каждый миллиметр.
Она больше не думала растеряла все мысли; голова плыла, кружилась, между собственных ног пульсировало Алька протянула туда руку, чтобы коснуться, а потом.
Потом ей прямо в рот ударила горячая струя. И она до самой последней капельки влаги была выпита, вылизана, просмакована и проглочена.
В комнате стихло.
Баал, закрыв глаза, обмяк, а она, словно наевшаяся сметаны кошка дурная от собственной дерзости и все еще облизывающаяся, сидела у его ног.
Затем тихонько поднялась тихо скрипнула половица, — запахнула ночнушку и, шатающаяся, глупая и отчего-то необъяснимо довольная, вышла из его комнаты.
Закрывая дверь, подумала, что если ее теперь выкинут из хибары, то выкинут как человека, отважившегося совершить главное ограбление мира, то есть полностью счастливую.
