Глава 5
Я чувствовала себя попеременно то Никито́й, то Даной Скалли, то подружкой всех Джеймсов Бондов одновременно — одним словом взволнованной героиней шпионских боевиков. А все потому, что перед глазами находился большой экран, на котором мелькали черно-белые и цветные фотографии «объектов» и врагов, а рядом со мной на стульях, сложив руки на груди и вытянув обутые в разнообразные ботинки ноги, сидело девять мрачных сосредоточенных парней — спецотряд в своем обычном для меня составе.
Ну и конечно, Дрейк — Большой Брат всех Уровней и владыка ценной информации о том, чем мне и коллегам предстояло заняться в скором будущем.
Кабинет был погружен во мрак; на лицах лежали отсветы от экрана, куда падал, высвечивая не только изображения, но и пыль, ровный луч прожектора. Все слушали Начальника молча и внимательно, я же ерзала, как перевозбужденная школьница, которой впервые предложил свидание плохиш из соседнего двора (до того пару лет втайне снившийся по ночам).
«Мамина помада, сапоги старшей сестры…»
Эй! Да я же в фильме! В самом настоящем Голливудском боевике! Грозный шеф объясняет Важное Задание, вокруг исключительно крутые парни, один супермэнистей другого, а я буду во всем этом полноценно участвовать. Не какая-то секретарша, приносящая этим мачо кофе, не стенографистка, грустно вздыхающая, что настоящая жизнь и приключения достанутся кому-то другому, а ей придется вечером скучно шагать по знакомой дорожке домой, нет. Я — Бернарда — собиралась участвовать в предстоящем приключении наравне со всеми. Как профессионал, как специалист, как «один из них». Еще раз поерзав, я романтично вздохнула и тут же мысленно упрекнула себя:
«Дура, там, наверное, опасно. Настоящая боль, настоящая кровь, а твои способности то проявляются, то нет, безо всякой надежды предсказать их».
Ну и ладно. Успею еще стать серьезной и хмурой, жизнь любит учить таких, как я, уму-разуму. Зато сейчас можно вволю понаслаждаться ощущением присутствия в фильме. Уж слишком сильно на меня действовала пропитавшаяся исключительно мужским присутствием энергетика помещения.
Дрейк, стоящий рядом с экраном серьезно посмотрел на собравшихся.
— Итак, благодаря новому нападению этой ночью, у нас, наконец, появилась нужная информация о том, с кем именно предстоит иметь дело.
Парни зашевелились; на их лицах тут же проступил немой вопрос, который вслух озвучил Декстер:
— На кого напали в этот раз?
— На Бернарду.
Ко мне тут же обернулись девять пар глаз.
— В ее особняк проникли трое. Прознав о наличии в отряде Телепортера, враги решили сначала избавиться от нее, и уже потом снова переключиться на вас. К счастью, обошлось без жертв (в этом месте Дрейк сделал незаметную другим паузу, на секунду переключив на меня взгляд серо-голубых глаз). Пострадали только сами нападавшие. Один умер на месте, а двое других поведали нам достаточно для того, чтобы начать планирование ответной операции.
— Какая ты, однако, опасная девица! — с уважением прошептал Дэйн, наклонившись с заднего ряда прямо к моему уху. — Ты их чем — сковородой или скалкой?
— Майкой с клубничками удушила.
— Тихо, — обрубил Дрейк.
Мак Аллертон задумчиво рассматривал меня из-под темных бровей, Канн громко фыркнул на мой ответ Дэйну, Халк обменялся с Дэллом незаметными улыбками.
— Из оставшихся в живых мы вытянули все детали: кто, где, как и почему. Конечная картина вышла неприятной — вам всем предстоит отправиться на Уровень «F».
— «F»?
— Когда?
— Почему туда? Разве Комиссия не сохраняет нейтралитет по отношению к этой зоне?
— Сохраняла. Но больше нет. Мы предоставляли это место тем, кто хотел укрыться от закона и избежать наказания за совершенные криминальные действия в обмен на невозможность покинуть Уровень и таким образом принести дальнейший вред любыми действиями. Как известно, порталы на «F» работают только в одну сторону, то есть обычный человек, переступив черту, не будет способен вернуться. В две стороны способны открывать проход только люди со специальным допуском, а это либо представители Комиссии, либо вы — отряд специального назначения.
— А нападавшие, получается, ходили туда-сюда, как к себе домой? — спросил Дэлл. — Как такое возможно?
Дрейк недобро усмехнулся и выдержал паузу. На экране появилась фотография мужчины с длинными белыми волосами и шрамом через все лицо.
Неприятный тип. Сердце пропустило один удар — я, кажется, где-то уже видела это лицо. Только где?…
— Вот мы как раз и подошли к объяснению. Андариэль Вейерос — самый опасный объект в этой операции. Глава преступного синдиката Уровня «F», собравший всех преступников под своим крылом. Убийца, стратег-тактик… бывший член отряда специального назначения под руководством Комиссии.
— Что?!
По залу прокатился удивленный шепоток. Дрейк застыл с прищуренными глазами, сложив руки на груди, пережидая реакцию на услышанное. В воздухе витали немые вопросы, замешательство, перемешанное с любопытством. Все, кроме Баала, застывшего с псевдо-равнодушным лицом, начали негромко переговариваться между собой.
По обрывкам фраз я поняла, что нынешний отряд не знал о существовании предшественников, — и новость об этом воспринялась довольно противоречиво. Не обращая внимания на остальных, я тайком вглядывалась в лицо Регносцироса: ровный холодный взгляд на экран, расслабленные кулаки и губы, бьющаяся на шее жилка у кромки черных волос. Казалось, его никак не занимала общая дискуссия, его занимал только портрет блондина с перечерченным шрамом лицом, застывшим на экране.
Ну, конечно! Я вдруг вспомнила. Именно этот тип был изображен на фото над камином в гостиной Баала… Я бросила на него взгляд перед тем, как уйти. Помнится, еще подумала тогда: «А не эту ли женщину, стоявшую между ним и тем самым блондином, звали Ирэной?». Значит, Андариэль… Они, наверное, точно явились из одного мира, раз обзавелись такими именами.
— Дрейк, значит, до нас был другой отряд? — хмурый Аарон Канн тоже рассматривал экс-коллегу со шрамом. — Что с ними произошло?
Вопрос этот очевидно занимал многих, в том числе и меня, потому что говор в кабинете мгновенно стих. Начальник поджал губы, затем выдал кривую и очень неприятную усмешку.
— Они совершили ошибку. Точнее, несколько. За что и поплатились.
На несколько секунд повисла зловещая тишина, а затем начался рассказ, и следующие десять минут перед моими глазами тек красочный и жуткий фильм, рисовавшийся со слов Начальника.
…Они не были ни плохими, ни хорошими — другие двенадцать человек, среди которых когда-то был и Баал Регносцирос. Они были отлично натренированным убивать отрядом специального назначения, сплоченной командой со своим ассасином, тактиком, сенсором, подрывником и прочими специалистами. Со слов Дрейка, тогда специализации каждого члена не уделялось такого пристального внимания, как теперь. В те времена ставка делалась на отличные физические навыки в бою, все остальное прорабатывалось косвенно. И все бы хорошо, свои задачи отряд выполнял исправно, даже более того — выполнял излишне кроваво и жестоко, за что постоянно получал нарекания. В расход шли лишние люди, зачастую страдали невинные, попавшие под горячую руку жертвы.
— Мы пытались сократить их уровень агрессии, но тщетно. Власть кружила головы. Деньги, оружие, едва ли не вседозволенность… Тогда был иной подход со стороны Комиссии, менее жесткий, я бы сказал, что это и привело к плачевному исходу.
Андариэль сразу занял позицию лидера, которую приняли остальные. Все, кроме Баала. Но между этими двумя всегда сохранялся дружеский нейтралитет: как-никак едва ли ни братья с одного мира (в этом я оказалась права). В те далекие времена воспитанием и подготовкой членов занимался Джон Сиблинг. Его слушали, выказывали уважение, но на деле подчинялись исключительно Андариэлю. Жесткий, часто жестокий, сильный, властный, непреклонный и порой беспринципный — он был идеальным эталоном для подражания. Наемники, в ком темная сторона преобладала, чтили его, как бога. Ситуация начинала выходить из-под контроля. На каждом задании допускались проколы, отхождения от планов, ошибки. Укоры от членов Комиссии лишь раззадоривали злость отряда. Андариэлю хотелось больше власти — упреки за самодеятельность и проявленную инициативу казались ему неспособностью оценить выдающиеся таланты «великого ума», попытки урезонить — глупыми рамками, наказания давали диаметрально противоположный эффект, усиливая жажду крови.
— Постепенно его стало невозможно сдерживать. И когда стало ясно, что Андариэля придется отстранить от работы, он поднял остальных на бунт, в результате которого были убиты два представителя Комиссии.
Все притихли. Мои ладони взмокли от волнения.
Неужели кто-то мог решиться поднять руку на людей в форме? Каким глупцом надо было быть? Ведь они — не люди. Они — другая раса, создавшая свой мир и населившая его «нами». Неужели не ясно, что, убив одного, навлечешь на себя вечный гнев остальных? И не тот гнев, когда на тебя покричат, отчитают или даже один раз стукнут по лицу, а настоящий Гнев настоящих Врагов. Видимо, Андариэль был либо слишком самонадеянным субъектом, либо дураком.
Судя по лицам, остальные в этот момент думали то же самое.
Голос Дрейка звучал ровно и сухо, но оттого невероятно зловеще.
— Они должны были быть убиты, но сбежали. Сбежали в единственное место, куда, как они знали, за ними не проследует Комиссия, — на Уровень «F». Что ж… Мы не стали ломать собственные принципы и преследовать в зоне, которой выделили неприкосновенность. Но выделили ее в обмен на невозвращение в нормальный мир. И Вейерос, как теперь выяснилось, нарушил собственную часть договора, отыскав способ «просачивать» своих людей на поверхность. А это в корне меняет дело. Теперь к нему в гости пожалуете вы и полностью зачистите там территорию. Найдете каждого… каждого, — акцентировал на этом слове свою речь Дрейк, — кто причастен к группировке Вейероса, и убьете. Никаких пленных. Никаких переговоров. Никаких компромиссов.
Мужчины молчали. Фото на экране выглядело зловещим, выражение в глазах блондина будто изменилось на едкое, насмешливое и злое. Иллюзия…
— Получается, он мстит нам за то, что мы — действующий отряд? Поэтому он пытался убить Халка и других? — спросил Чейзер, шевельнув плечами, обтянутыми черной рубашкой. Кожаная куртка висела на спинке стула (слишком жаркая для внутреннего помещения).
— Он мстит мне, вам и своим неудавшимся планам. И должен признать, к этому моменту он слишком далеко зашел. Аарон Канн займется разработкой тактических действий. Операция займет не один день. Скорее всего, вам придется несколько раз возвращаться туда, чтобы выкорчевать все сорняки с перерывами на отдых и восстановление сил. Сопротивление будет оказано серьезное; как вы понимаете, противостоять вам будут не мальчики с улицы, а бывшие профессионалы, чьи навыки схожи с вашими собственными. Плюс у врага есть преимущество — сыворотка невидимости, изоморф для клеточной ткани, разработанный бывшим биохимиком-генетиком отряда — Ирэной Валий.
На экране появилась фотография темноволосой брюнетки с холодными глазами. Правильные черты лица, изящные тонкие брови, ярко-красные губы, высокие скулы, чуть презрительный взгляд, копна пышных черных волос поверх белого воротничка халата.
Умна, красива и амбициозна…
Лежащие на коленях пальцы сидящего неподалеку от меня Баала медленно сжались в кулаки.
Зачем я прыгнула за ним?
Из жалости? Поддержать? Что-то сказать?
Но что?
В камине снова горел огонь, горел яростно, сдобренный горой поленьев. В комнате было тепло, пожалуй, слишком, будто ее обитатель отчаянно мерз и все время пытался согреться теплом извне.
— Какого черта тебе опять здесь надо? — прорычал-простонал он без особой, впрочем, злости. Стоял спиной, позвякивая горлышком бутылки о край низкого стакана.
Я прошла и села в знакомое, накрытое темной тряпкой, съехавшей в сторону, кресло. На вопрос отвечать смысла не было: я сама не знала, зачем пришла.
В доме сухо, тихо и пусто. Одиноко. Я подобрала под себя ноги.
Волны горечи сочились из Баала, как гной из вскрытой раны — невидимые, они кругами расходились от него в стороны, проникая в предметы, отравляя воздух, обижая дом, который, как мне показалось, любил хозяина. Только теперь хозяин забыл обо всем, кроме той фотографии, которую изъедал злым взглядом, глотая виски, как воду. Черные волосы повисли сосульками, руки дрожали.
Он больше не спрашивал, зачем я пришла. Горечь, отыскав собеседника против воли, облеклась в слова.
— Я думал: она умерла… Думал… умерла… А вон оно как вышло, — от обреченного смеха у меня сочувственно сжалось сердце. А следующий голосовой раскат заставил подпрыгнуть на месте. — А я ведь предупреждал ее! Но ее привлекала власть, сосредоточенная в руках Андэра. Ему поклонялись, а я стоял в стороне. Я просил, а он приказывал… и она ушла за ним. Ее бы не наказали, не исключили бы, ведь Ирэна не творила те бесчинства, за которые все в конечном итоге поплатились: она любила свои чертовы пробирки и лабораторию больше жизни. Но деньги… Бернарда, кто не любит деньги? Она очень их любила.
Я поморщилась.
А что деньги? Странно, но самое ценное всегда остается вне их власти. И если эта баба не смогла этого понять…
Баал одним глотком допил виски в стакане, долго смотрел в него, будто удивленный, что пойло так быстро закончилось, недовольно рыкнул и пошел наливать еще.
Видимо, я уже не вызывала у него раздражения.
Жидкость перекочевала из бутылки в стакан.
— Поверить не могу… Инсценировала фальшивую смерть, заставила всех поверить в нее, а потом ушла за ним. Почему?
Он так и стоял поверженный, склонившись над нетронутым стаканом. С опущенными плечами, с волосами, рассыпавшимися завесой, с порванной доктором-генетиком в клочки душой.
— Я просил ее… — голос его прервался: Баал не смог закончить предложение. Он был насквозь отравлен ядом разочарования. — Любил ее… Против всякой логики. Почему?
— Потому что мы не выбираем, кого любить, — напомнила о том, что все еще существую. — Думаешь, я бы по своей воле выбрала Дрейка? Да у меня бы кишок не хватило. А если полюбил, тогда все, просто пойдешь вперед, хоть он гад, хоть он Начальник. Потому что он тебе родной… А если человек родной, то все равно, что он тебе говорит и кем притворяется. Все равно, какая маска у него на лице. Даже зная, что тебе ее откусит капкан, ты все равно будешь тянуть к нему руку.
Эти слова что-то надломили в высоком темноволосом мужчине — он начал оседать на пол.
— Не смей! — рявкнула я, чувствуя, как растет волна негодования на бездушную брюнетку с фотографии. — Не раскисай!
Он даже не отреагировал: неуклюже скособочился у высокого табурета, увенчанного стаканом, упершись лбом в собственную ладонь, и застыл, как околел.
Наверное, несчастье может подкосить любого. Важно лишь, один ли ты окажешься в такой момент. Большой и сильный Баал сдавался.
Поначалу я растерялась. Нельзя ему так, не стоила эта женщина того. Хотя откуда мне знать? Если бы Дрейк раскрошил мое сердце, как много сил осталось бы в нем? А что если бы я похоронила его и лишь спустя годы узнала, что он не погиб, а предпочел мне другую жизнь и другую женщину?
К черту дуру-Ирэну, но только не Баал… Не оставлю это так. Все мы в какие-то моменты бываем слабы, подавлены или сокрушены. И хорошо, если рядом находится кто-то, способный помочь.
Я рывком поднялась с кресла. Негодование пузырилось в венах, оборачиваясь силой. Это снова был тот редкий момент, когда мощь, скрытая глубоко под кожей, прорвалась на поверхность неосознанно, спровоцированная переизбытком чувств.
— Сядь на диван! — приказала я.
Баал не пошевелился.
И это тот самый варвар, в чьих черных глазах вечно плескалась кислота? Демон, способный навсегда пришибить любое эго одной ядовитой усмешкой?
Я потянула за черную рубашку.
— Вставай с пола.
Он сидел неподвижно, раздавленный осознанием предательства. Наверное, пережить утрату было легче, чем впустить мысль о том, что твоя любовь не погибла, а просто равнодушно отвернулась от тебя, ушла следом за другим.
Чернота клубилась вокруг его тела — я не видела ее, но ощущала. Боль резала его на части, чувство вины изъедало горстью червей, безнадега и отчаяние вынимали и высасывали жизнь. Оставить одного — пропадет, умрет изнутри, хоть и останется живым снаружи.
Я закрыла глаза, медленно вдохнула и выдохнула, ощущая себя единым целым со своей Сущностью, которая снова проснулась и неторопливо подняла веки. Кровь забурлила силой, эмоции схлынули, тело налилось теплом. На короткий момент я ощутила прилив необыкновенного счастья и умиротворения, полного и единого баланса с собой и миром. Перевела взгляд на руки — они светились.
Удивленно рассматривая сияющие желтым светом руки, я вдруг поняла: Сущность — она не отдельно, она и есть — Я. Я всегда была ей, а она мной. Сущность — это вера в себя и собственные силы, это отсутствие страха, это знание, что ты умеешь и можешь, а главное, желаешь действовать. Сущность — это понимание того, что все законы относительны, что любой из них придет в соответствие с твоими желаниями, стоит лишь поверить в это. Балансу не нужны эмоции, силе нужно отсутствие мыслей и открытая дверь. Творец становится Творцом лишь тогда, когда безоговорочно верит в себя. Именно тогда рождается энергия гармонии, энергия любви, именно тогда ты становишься Богом своего собственного мира и тогда способен изменить его.
— Встань, — мягко приказала я сидящему на полу мужчине.
Баал молчал; через секунду его голова дернулась, затем лицо повернулось ко мне.
— Сядь на диван. Я поговорю с тобой.
В этот момент «Я» означало что-то другое. Что-то спокойное и древнее, что-то знающее и умеющее донести. Черные зрачки приклеились ко мне. Будто загипнотизированный, он медленно поднялся с пола и сел на диван. Я шагнула ближе и мягко положила ладонь ему на грудь — туда, где внутренней темноты было больше всего.
Баал перевел взгляд на мои пальцы, прижавшиеся к его рубахе — от них во все стороны шло ровное золотое свечение, что проникало внутрь, под кожу, шло насквозь. Затем он вновь посмотрел на мое лицо — его красивые губы дрогнули, на секунду приоткрывая того мальчишку, которым он когда-то был — неуверенного, нуждающегося в защите, страстно надеющегося на чудо, которое так и не свершилось в течение его долгой жизни. Баал повзрослел. Мальчишка умер.
И только теперь надежда вновь зажглась в глубине темных глаз.
— Я заберу твою боль, — мой голос неумолимо расходился кругами в пространстве, тихий и спокойный. Невидимые, теплые, сильные волны. — Я заберу ее, и тебе станет светло. Тебе больше не будет больно.
Его рот снова дрогнул, а в глазах мелькнуло недоверие и надежда.
Тело перестало быть физической субстанцией — теперь это было цветовое пятно из плавающих сгустков. Там, куда от моих пальцев шел свет, находилось темное клубящееся облако — сгусток боли и страха. Сфокусировав внимание на льющемся через меня сиянии, я направила поток именно туда — к облаку. Золотые частицы, соприкасаясь с туманом, сначала тонули в нем, но постепенно начали заполнять собой пространство, вытесняя боль. Туман рвался и менял форму, стараясь сохранить жизнь, но тщетно. Сияющая пыль смешивалась с ним, вытесняя из груди — золотого становилось больше, темного меньше. Рваные клочки, оторвавшись от общей массы, теряли силу и растворялись.
— Не вини себя за то, что произошло, — слова лились мягко, но обладали особенной силой. Я видела, как они плывут к голове Баала и застывают в ней искорками, рождая в мозгу новые связи, соединяя их с сердцем. — Она ушла, но ты останешься. Ты сохранишь жизнь и веру в себя, ты обретешь единство и вернешь сердцу цельность. Ты будешь любить, потому что однажды появится та, которую стоит любить. Твоя половина никогда не ушла бы от тебя, ушла бы только чужая. Не изменить того, чему не стоит меняться, но всегда можно возродить свет в душе. Позволь вине покинуть тебя, позволь страху улететь в распахнутое окно…
Облако рвалось на куски и таяло. Грудь Баала сияла светом, а его глаза — глаза мальчишки — смотрели на меня, как на мать. В этот момент я и была ей, потому как я была Богиней своего мира, а посему отвечала за все, что в нем творится.
— Не будет больше тяжести, не будет мрака. Будет светло и спокойно. Твоя сила вновь соединится с сердцем. Свет внутри тебя больше не померкнет, я обещаю тебе. А теперь спи…
Он так и сидел на диване, когда я оглянулась в последний раз перед уходом. Обмякший, расслабленный, с закрытыми глазами. Тело снова стало телом, а не сгустком энергии; огонь в камине притих, стараясь не мешать хозяину отдыхать.
Я кивнула самой себе — странно спокойная и отрешенная — и отправилась домой.
Творец — это тот, кто безоговорочно и полностью принимает себя, не внося дребезг суждениями, принимает мир вокруг в этот момент, в эту секунду таким, какой он есть, принимает прошлое и будущее, понимая, что и прошлое, и будущее заключено в настоящем. Гармония, как мелодия, состоит из нот-мыслей, из чувств, из спокойствия и уверенности, из способности осознать себя в той точке, где ты есть, не стремясь куда-то еще. Только наполнившись любовью к себе и миру, можно соединиться с основами мироздания, прочувствовать Вселенную не снаружи, а внутри, увидеть, что взаимосвязь неразрывна, услышать небесную музыку — слаженный симфонический оркестр. Можно не просто услышать его, можно научиться дирижировать им.
То были не мысли. Мысли — мусор на поверхности сознания, мешающий видеть. То были Знания.
Пакетик чая плавал в чашке, повторяя движения кипятка, взболтанного ложкой. Хороший чай, ароматный, фруктовый. Клэр на кухне готовила обед, Миша устроился на коленях, подвернув под себя передние лапы, прикрыв довольные зеленые глаза.
Я забрала боль у Баала. Не отняла ее, а просто выпустила наружу, позволяя ей уйти. Так можно выпустить любую боль, включая свою собственную. События прошлого не важны, важно лишь отношение к ним. Изменить окружение не сложно. Нужно лишь самому измениться.
Белая шерсть казалась шелковистой на ощупь. Какой же ты хороший, Миша, какой теплый…
* * *
Баал понял, что просидел не то в странном оцепенении, не то в забытьи на собственном диване почти час — по-крайней мере, так показывали часы над камином. Пошевелился. Нет, не пьяный, хоть и выпил прилично. Голова не болела, рот не напоминал обезвоженную пустыню. Потряс головой, пытаясь сориентироваться во времени и пространстве: зачем пил? Что предшествовало этому?
Голова поначалу отозвалась пустотой. Затем начала проясняться.
Общий сбор, Уровень «F», на который предстояла в скором времени вылазка.
Вот черт…
Дальнейшие воспоминания накинулись на сознание всем скопом, будто осы на забытую на столе каплю варенья, — Баал тут же внутренне сжался, приготовившись отбиваться от беспощадно жрущих душу острых зубов боли. Приготовился, попытался выкинуть из головы образ Ирэны (хоть и знал, что все равно не поможет), прикрыл глаза рукой, напрягся и… ничего не почувствовал.
Пусто, тихо, как в склепе.
Нет, кое-что он все-таки почувствовал.
Например, голод, сводящий живот, и занемевшие от долгого сидения в одной позе колени. Желание сполоснуть горло холодной водой и то, что сон пошел ему на пользу: тело отдохнуло.
Но боль не приходила.
Осторожно, словно ступающий по веревке канатоходец, лишенный страховки, Баал прислушался к внутренним ощущениям, поминутно ожидая, что залегшая на дно боль лишь играет с ним в поддавки. Сидит, затаившись за очередным поворотом, — мол, найди меня, болван. А если не найдешь, я сама на тебя выпрыгну. Вот сейчас! Нет, сейчас… Нет, еще чуть-чуть подожду… И точно выпрыгну! А ты думал?
Но то были игры сознания.
Сколько бы Баал ни пытался (на этот раз насильно) вызывать в памяти образ любимой некогда женщины, сколько бы ни старался думать о неприятной новости, выданной этим утром спецотряду, сколько бы ни опасался сковывающего сердца и душу страха, — ничего не происходило.
Казалось, тоска покинула его. Как уставшая от бесконечных пьянок никудышного мужа жена. Просто собрала вещи — и была такова. Сиди один: надоел.
Темноволосый мужчина недоверчиво потер лицо ладонями, затем наклонился вперед, поставил локти на колени и пропустил пальцы сквозь разметавшиеся по плечам локоны. Долго хмурился, пытаясь собрать воедино части головоломки и свои новые незнакомые ощущения.
Да, он пил. Надеялся, что, возможно, на этот раз напьется так сильно, что не сумеет проснуться. Но потом пришла Бернарда и пить помешала. Свое малодушное разочарование Баал помнил весьма отчетливо. А вот что случилось после?
Он говорил ей об Ирэне… Было больно. Как только подумал о том, что, едва воскреснув, ей предстоит снова умереть, почувствовал себя и того хуже. Было темно и страшно, боль пировала.
А потом был свет.
Женская рука на его груди — и тепло. Тихие льющиеся через сознание слова и слабое облегчение. Поначалу слабое. Но становившееся все сильней и сильней по ходу того, как эти странные слова вплетались в его голову, прорастая в ней звенящими лучиками-корнями.
В этот момент Регносцирос вспомнил все до мельчайших деталей.
Она стояла напротив него, окутанная сиянием. Желтоватым, ласковым, успокаивающим. И тогда он, давно повзрослевший мужчина, впервые за долгое время почувствовал себя маленьким и защищенным. Как хорошо… Как тепло. Кто-то заботился о нем, кто-то любил его таким, каким он был. Не винил, не упрекал, не боялся, просто любил… любил Баала. Нет, не как любовника и не как друга… А как-то иначе. Просто любил.
Какое-то время в комнате было тихо.
Как и в душе.
Прошла минута… другая… третья.
Затем за окном вышло солнце, осветив застывший интерьер; в этот момент на Баала снизошло окончательное осознание бьющейся в крови радости: боль ушла. Она ушла насовсем и больше не придет.
ОНА УШЛА!!!
Он едва сдержался от того, чтобы не заорать на всю гостиную, не впечатать кулак в ни в чем не повинную кожаную обивку.
— Не знаю, как ты это сделала, но ты это сделала… — прохрипел он, — чертовка, у тебя получилось!
Халк мог бы стереть память, но не излечить сердце. Дрейк, возможно, смог бы излечить (если только представить, что Баал когда-нибудь попросил бы его об этом. А он бы, конечно, не попросил), но у Начальника были свои, далекие от нормальных представления о том, что должен или не должен пережить на своем веку каждый человек. А она — эта новенькая со странным именем Бернарда — не стала задавать лишних вопросов, просто пришла и избавила его от боли. Просто взяла и сделала это.
Теперь, когда тяжесть, годами сдавливавшая грудь отступила, в ней появилось место для чего-то еще. В ней стало легко и свободно, ей не просто стало можно дышать — ей хотелось дышать.
С осторожным и трепетным благоговением вспоминая просачивающийся в тело свет от теплых рук, Баал покачал головой и пробормотал:
— Она точно ему пара.
Затем вскинул лицо, рывком поднялся с дивана и, чувствуя давно забытый прилив душевных сил, подошел к камину. Взял с полки осточертевшее фото, не удосужился даже вытащить его из-под стекла — так и выкинул, как было, заключенное в деревянную рамку, в корзину. Без сантиментов и сожалений.
После чего, чувствуя себя новым, заново родившимся, прошел на кухню в поисках чего-нибудь съестного.
* * *
Иногда я чувствовала, что расслаиваюсь: одна часть меня продолжала оставаться человеческой, простой и понятной, со всеми ее переживаниями и потребностями; вторая же часть, все чаще навещавшая мое сознание, казалась, не имела к человеческой сути никакого отношения. Ее не волновала суета и эмоции, не интересовал быт и связи, не занимало то, что занимало умы большинства людей в течение дня: что есть, куда пойти, что сказать, что сделать… Та часть была наполнена покоем, в ней не было вопросов, в ней существовали лишь ответы, которые никто не искал, потому как гармония — это не поиск, гармония — это конец поиска.
И, расслаиваясь, я чувствовала себя более цельной, чем когда-либо.
Человеческая суть, оставшаяся стоять маленькими ногами на маленькой земле, вопрошала: кто я? Зачем я? Чем я отличаюсь от других?
А в том бесконечном свете, где парила иная суть, оторвавшаяся от земли, было настоящее знание о том, «кто я». И что происхожу я из частиц света, образовавших жизнь, и что я — всего лишь одна из ее форм, на данный момент представленная телом Бернарды, находящаяся в конкретном мире, в конкретном временном отрезке. Слова иллюзорны и выражают лишь крупицы смысла, миллионную его часть, ими невозможно описать истины о том, что форму можно переродить, спираль времени разогнуть. Все можно изменить… Абсолютно все.
Тогда кто же я?
Я просто часть мира, на которую наложила отпечаток земная жизнь земной девушки, сознание которой от рождения приняло рамки, не существующие на самом деле.
Мы все их приняли, когда родились, когда поверили.
На самом же деле, я и есть Жизнь.
Знание дается лишь тому, кто слышит, а слышит лишь тот, кто способен обрести покой в тишине. Тишина покорится тому, кто усмирит ум, а ум усмирит лишь тот, кто осознает поверхностность желаний…
Все это давало полноценный ответ на главный вопрос: почему я не использовала дар Творца во имя корыстных целей, во имя обретения власти или во имя обогащения. Зачем хватать руками крохи, когда к твоим ногам положено Все?
Дремала, сидя на софе перед камином в зимний полдень, я. Кемарил, пригревшись на теплых коленях и положив голову на лапы, кот. Философские размышления текли летним ручьем, журчали свежо и неспешно. И насколько высоким был полет мысли о прекрасном, настолько же низким и приземленным был звук, его прервавший.
Кто-то пукнул.
Даже не так: кто-то откровенно, будто с издевкой, протяжно и длинно перднул, даже бзданул, я бы сказала. А через секунду еще раз.
Все высокие материи, естественно, тут же были забыты.
Я резко открыла глаза и попыталась определить виновника. Миша спал, как ни в чем не бывало, глаза его были закрыты. Наклонилась к коту, понюхала — пахло шерстью и съеденной им на завтрак рыбой.
То ли из-под дивана, то ли из-под стола снова донесся звук — и не просто звук, а на этот раз целый оркестр, какофония из различных по длине, диапазону и тембру газовых выхлопов. Вокруг тут же запахло, как в армейском туалете. Даже кот открыл глупые со сна глаза и чихнул. Я невежливо спихнула его с коленей и, морщась от вони, встала на четвереньки, чтобы заглянуть под диван:
— Клэр! Что у нас такое творится в доме?
Под диваном обнаружился целый ворох пушистиков, рассматривающий меня, все как один, невинными золотистыми глазами. Хихикнув от того, что «база» обнаружена, они поднатужились и снова одновременно пукнули, кто на что горазд. На все лады!
Я едва не стукнулась затылком об стол, когда попыталась откатиться назад, зажав нос ладонью.
— Фу-у-у!
В комнату с полотенцем на плече вошла Клэр.
— Ой, ну и вонища! — она тоже прикрыла нос рукой. — Дина, это у них новая фишка, я еще не успела тебе сказать. Они сегодня посмотрели какую-то идиотскую комедию и теперь учатся пукать. Я их три раза за утро с кухни выгнала — теперь они у тебя тренируются.
Она, сотрясаясь от хохота, начала обмахиваться полотенцем.
— Что?! — я грозно воззрилась на спрятавшийся под диваном отряд новоявленных пердунов. — Нашли забаву!
Один из пушистиков выкатился чуть вперед и с хитрым видом анонсировал:
— Мата. Цикл.
После чего издал длинный (надо отдать ему должное, действительно похожий на звук двигателя от мотоцикла), протяжный и высокий, но пахнущий отнюдь не бензином, а тухлой капустой «пер».
— Да я вас сейчас!..
Желая добраться до Смешариков, я атаковала диван с такой скоростью, что Михайло пулей рванул с него, распушив белый хвост до состояния метелки. Одновременно с этим прозвенел дверной звонок.
— Я открою! — донесся до меня голос Клэр.
— Ну-ка, идите сюда! Я вас научу уму-разуму… — пытаясь дотянуться до хохочущих Пушистиков, я шарила рукой под диваном, одновременно приговаривая: — Вот только поймаю… Мы, значит, старались, радели за вас, оживляли, а вы… загазовали мне весь дом… Совести нет!
Одного мне даже почти удалось схватить, но стоило пальцам сомкнуться вокруг теплой шерстяной плоти, как она тут же обернулась липкой лужицей сладкого ягодного (судя по запаху) йогурта. И это под диваном!
— Да что б тебе…
С ревом бросившись на ни в чем не повинный предмет фурнитуры, я стала решительно отодвигать его в сторону, но лохматая гурьба мгновенно просекла маневр — и, весело хохоча, она выкатилась из-под него по направлению к двери, скрывшись на лестнице.
Я с грозным видом бросилась следом.
* * *
Дэйн Эльконто, впервые посетивший этот дом, наблюдал престранную картину: дверь открыла женщина средних лет, в фартуке, с полотенцем на плече, красным лицом и слезящимися глазами. Слезящимися, судя по всему, от смеха.
— Я к Бернарде.
— Входите, она сейчас спустится.
Повариха (Дэйн опознал ее по одежде, запачканной мукой), окинув его взглядом, отвернулась в сторону и притворно закашлялась, будто пытаясь скрыть рвущийся наружу смех. В прихожей чем-то странно пахло.
Что, он плохо одет? Выглядит как клоун? Ширинка расстегнута?
Не успел Дэйн понять причину ее смеха, как на верхней площадке показалась сама хозяйка дома: глаза яростно сверкают, щеки пылают, волосы растрепаны.
— Где эти чертовы меховые яйца?! Где они?! Вот только доберусь, мало не покажется! Все волосешки повыдергаю…
Эльконто, не успев сориентироваться в ситуации, на всякий случай прикрыл пах руками.
— Эй, ты всех гостей так встречаешь? Чем тебе мои меховые яйца не угодили?
Кухарка, стоявшая справа от него, начала подозрительно хрюкать, уткнувшись лицом в полотенце, а Бернарда, увидев опасливо ссутулившегося в дверях Дэйна, держащегося за пах, словно футболист перед пенальти, сначала распахнула от удивления рот, а через секунду тоже разразилась смехом.
— Дурдом какой-то! — обиженно глядя на них, отозвался гость. — Я бы на месте нападавших здесь тоже инфаркт схватил! Даже «здрасте» не скажут, а уже яйца грозятся обрить…
* * *
— Здравствуй, Дэйн. Зашел на чай или по делу? Если на чай, то печенье есть…
Клэр незаметно ускользнула на кухню. Я в который раз про себя подумала, что при ее довольно высоком росте и худобе, быть неприметной — особое искусство, которым кухарка овладела в совершенстве. Вот бы ей еще овладеть искусством макияжа и стиля в одежде. Надо будет вместе поработать над этим.
Огромная лапища, в которой потонула бы голова младенца, уперлась в стену; зашуршал плащ.
— По делу, Бернарда, — смех умел исчезать из глаз Эльконто так же быстро, как и появляться. Сейчас весельем не пахло. — Мы тут подумали, что неплохо было бы тебя подучить обращению с оружием, раз уж скоро вместе на операцию.
Я замерла. Внутри появилось неуловимое ощущение, что что-то придвинулось ближе. Что-то тлетворное. Я качнула головой, избавляясь от имеющей запах гнили иллюзии. Откуда бы ей взяться?
— Хорошо, я сейчас оденусь. Мы на закрытый полигон?
— На открытый. Сегодня тепло.
Так, пальто… хотя, какое пальто? Куртка, шапка, шарф…
Эльконто был прав. Через несколько дней нам, по словам Дрейка, предстояло выдвигаться в ад, а я разве что кухонным ножом и умела пользоваться. А если посмотреть на Клэр, то и им толком не умела.
Размышляя, откуда вдруг взялось странное неприятное ощущение внутри, принялась одеваться.
— А что это у тебя за вазы по всем углам? Собираешь что ли?
Я обернулась, проследив за взглядом Эльконто. Действительно, по всем углам в коридоре, а также в прилежащих комнатах теперь стояли вазы и вазоны различной формы и расцветки. Красивые, керамические.
Да, Фурии времени даром не теряли, присматривались к гостю, наблюдали.
— Пердящие горшки династии Минь, — пробурчала я, обматывая шею шарфом.
— Что?
— Говорю, это поющие вазы династии Минь. Коллекционирую на досуге.
— А-а-а… — удивленно потянул Дэйн. Видимо, хобби антикварного коллекционера в его глазах со мной не вязалось. — И что, правда, поют?
— Нет, одно название.
Он хмыкнул. Мы вышли во двор.
На подъездной дорожке стояли две черные машины. Одна из них была джипом Дэйна, я несколько раз видела ее у Реактора. Второй оказался знакомый мне седан — Ренов стальной конь, которому я однажды едва не промяла при падении капот.
На улице и вправду было тепло. Прошедший накануне снегопад припорошил Нордейл, и теперь низкие серые тучи, выполнив работу, толстой комковатой пеленой висели над городом.
— Можешь поехать в моей — там у меня Канн и Аллертон. Или с Реном. У него никого.
Сидеть с тремя или с одним?
— А может, взять свою?
— Этот розовый леденец? Не смеши, он на полпути к полигону увязнет.
Скрипнули по снегу высокие ботинки Дэйна. Приоткрылась дверь джипа, хозяин застыл в ожидании; ветерок шевелил неприкрытый шапкой ежик коротких волос.
— Ну, что? Ты с нами?
— Я с ним.
— Ну, смотри.
Декстер вел молча.
Он вообще поразительно мало говорил. Неприязни, впрочем, от него не исходило тоже. Думаю, он был одним из тех в команде, кто меня, так или иначе, принял. Не полюбил, конечно, но этого и не требовалось.
Куда мы ехали, я не спрашивала, просто наслаждалась сероватым, но оттого не менее красивым городом и его улицами, куда в последние дни выбиралась слишком редко. Всего две недели до нового года. Интересно, здесь он такой же? Вот уже фонарики и гирлянды на окнах, но елочных базаров не видно. Разглядывая сидящих в уютных теплых залах кофеен людей, я думала о том, что если елки в Нордейле продавать не будут, то придется смотаться домой, прихватить что-нибудь там. Хотя что в конце ноября прихватишь? Разве что где-нибудь втихаря в Финляндии вырубить одну…
Голова была пустой и в то же время полной обрывочных мыслей.
Видимо, сна все же не хватило, или шквал разнообразных впечатлений плохо влиял на работу мысли.
Губы Дрейка, его тепло, его любовь… От тех ощущений до сих пор немели конечности и пузырилось в крови. Потом болезненная отключка, нападение, фурии, сложное пробуждение, исцеление Смешариков. Снова обрывки сна, прыжок домой, вызов обратно на сбор, Баал со своей Ирэной.
А теперь вот стрельбище.
Слишком много всего за короткий промежуток, слишком насыщенной стала жизнь. Казалось, я постоянно упускаю что-то важное, не успеваю всего, хватаюсь за сотню ниток, пытаясь добраться до клубков, но в итоге упускаю их все. Еще этот постоянный внутренний рост и философия. Черт, как только закончится этот уровень «F», возьму оплаченный отпуск куда-нибудь на острова. Здесь или в своем мире.
Хотелось к Дрейку. Поговорить с ним, расставить точки над «i». Кто мы друг другу? Ведь теперь уже не будет, как раньше, — отношения логически должны выйти на новый этап. Слишком давно мы не обедали вместе — нужно самой пригласить его куда-нибудь. Хотелось просто побыть рядом, мне не хватало этого, как воздуха. Так давно мы не общались, так давно не разговаривали на сторонние темы, не тонули в глазах друг друга, не купались в шквалистом и одновременно робком ощущении надвигающейся на нас двоих бури.
Мелькнул на углу книжный магазин с высокими окнами, затем банк Нордейла и почтовое отделение. Перекресток. Снова понеслись бутики с нависшими над ними квартирами.
В какой-то момент я обратила внимание на кольцо на пальце Декстера. Ведь у него есть женщина. Жена… хотя их здесь так не называли. Как она живет с таким молчуном? Знает ли о его профессии? Как относится к ней?
— Твоя женщина, наверное, мех очень любит.
Рен, до того молчавший, повернулся ко мне. Красивый мужик… только слишком опасный, что ли. Жесткий, молчаливый, неприветливый, но, должна признать, по-своему притягательный.
— Почему?
— Ну, у тебя все время такие глаза холодные, что в доме, наверное, углы вымерзают, и ей приходится ходить в шубе. Поэтому и мех любит.
Он пожал плечами.
— Элли мех не любит.
— Элли? (как та, что в книге с Бастиндой?)
— Да, ее зовут Эллион. Она хотела с тобой познакомиться.
— Тогда я тоже шубу куплю и приду в гости.
Декстер не ответил, лишь улыбнулся краешками губ.
Наверное, то была привычная маска, и он даже не замечал, что его взгляд отпугивал людей. Хотя, каким еще должен быть взгляд убийцы? Всаживать пулю или нож не то же самое, что угощать толпу блинами на масленице. Все верно: смерти не требуется парик тамады, а Ассасину напускная доброжелательность.
Больше мы не говорили.
А дальше была запорошенная снегом лесная поляна — белая, упирающаяся неровными краями в деревья, в конце которой застыли мишени. Здесь, за городом, никому не могли помешать ни звуки, ни голоса. А звуков было много: отрывочные плевки пистолетов, рваные дроби автоматных очередей, властный грохот дробовиков.
В моих подстывших без перчаток руках один вид оружия сменял другой с невероятной быстротой. Я нажимала на различной формы курки, пытаясь попасть туда, куда указывал Дэйн, поначалу промахивалась, целилась вновь, слушала советы, которые поочередно давали коллеги, оттачивала правильную позу, училась сдерживать ходившие ходуном от отдачи руки.
Горько-сладкий запах пороховой гари плотным сгустком, словно пыль в фильтре пылесоса, засел в горле.
— Попробуй вот это…
— А теперь вот это… Что больше нравится?
Голоса через натянутые на мою шапку толстые наушники казались глухими и далекими. Я невнятно качала головой.
Отлеживал бока на еловых ветвях тяжелый снег, замерзшие неловкие пальцы учились менять патроны и магазины. Хотелось горячего кофе.
Неподалеку, безо всяких очков и наушников, расстреливал одну обойму за другой Аарон Канн. Только облачка пара равномерно вырывались из его рта да чуть вздрагивали сильные ладони. Справа сосредоточенно стрелял по мишеням Мак Аллертон.
Рен отошел к машине, чтобы выбрать из ящика с оружием, хранившимся в багажнике, новую «игрушку». Такой ящик был и у Дэйна в джипе.
— У этой большой разлет… Она плоха на длинных дистанциях, — Дэйн указал пальцем на то, что выбрал Декстер — короткоствольный автомат, какими плохиши часто пользовались в американских фильмах, — но приятная, на любителя. Возьми одну, попробуй.
Мне в руки легла холодная сталь — слишком тяжелая и почему-то нежеланная. Но я принялась послушно «пробовать».
Хлопки выстрелов, пороховой дым, ощущение ваты в ушах, все это оставалось снаружи, но не внутри. Сущность не желала в этом участвовать, как не желала и я. Да, логика понимала: это для самообороны, для защиты это нужно. А душа молчала.
Для них, для крепких ладных парней с жесткими лицами и сердцами, оружие являлось продолжением тела, оно выглядело в их руках так же естественно, как маникюр на ногтях парикмахерши. В моих же — оно казалось чужим и бесполезным. Несовместимым.
Но я старалась изо всех сил: практиковалась и слушала, хоть и не слышала. Глаза смотрели на мишень, но видели вместо нее чашку кофе в какой-нибудь кофейне. А еще лучше — Дрейка напротив. Там тепло, там хорошо, там свет… А здесь лес, дым и пусто.
Вдруг вылазка на Уровень «F» перестала казаться мне забавой, эдакой детской игрой в шпионов. Там будет еще меньше света, больше оружия и миссия уничтожить все, что движется. И те пули, что сейчас втыкаются в доски, будут впиваться в чьи-то тела, будут обрывать чьи-то жизни. Плохие ли, хорошие… кто судья?
Лицо Декстера, спокойно и равномерно уничтожающего мишень, ничего не выражало. Именно таким же оно останется и тогда, когда мишенью станет чья-то плоть.
Дэйн наслаждался. Курил найденный где-то в салоне обрубок сигары, что-то прикручивал, соединял, свинчивал. Аарон, держа в руках автомат так же естественно, как акушер младенца, перешучивался с Маком.
Меня вдруг затошнило.
«Успокойся. Такое, наверное, бывает у всех новичков… у всех солдат, кто в первый раз идет на войну.»
Да, наверное. Я очень хотела, чтобы слабость и нервная дрожь прошла, пусть не сейчас, позже. Главное, чтобы тлетворное крыло, развернувшееся рядом, не задело что-то ценное и хрупкое внутри, не порушило его.
Как только это стало возможным, я спряталась в машине Рена; она стояла дальше… дальше от всего, всех. Наушники снимать не стала, пусть будет тихо. Открыла дверцу, села боком, уткнув ботинки в глубокий снег.
Вздрогнула, когда несколько минут спустя Дэйн аккуратно снял с меня наушники. Он смотрел долго, задумчиво и с участием.
— Никто не говорит, что тебе все это придется делать. Это не твое, вижу. Но тебе нужно было узнать, как снять пистолет с предохранителя, чтобы, в крайнем случае, суметь защитить себя.
В сердце застыла беспомощность.
— Я — телепортер.
— Я не спорю. Ты можешь прыгнуть. Но что, если в стрессовой ситуации ты забудешь об этом, а в руках будет пистолет? Придется стрелять.
Я поникла. Эльконто мягко потрепал меня по голове большой ладонью.
— Мы будем тебя прикрывать.
Захлопали дверцы джипа. Качнулся и седан: на водительское кресло сел Декстер, проводил взглядом отошедшего к своей машине Дэйна, затем посмотрел на меня.
— Ты со мной? Или просто растворишься, как ты умеешь?
Я отряхнула ноги от снега и поставила в салон. Почему-то прыжок именно сейчас не казался правильной идеей. Пусть вооруженные учения мне не понравились, пусть хотелось убраться отсюда, как можно скорее, но они сделали нас ближе. Мы стали на крохотку, на незаметный шажок роднее друг другу. Поэтому, посмотрев на Рена, я коротко кивнула:
— С тобой.
