Глава 9
Следующий день встретил нас тем же самым: песком, взбирающимся по небу солнцем и нарастающей жарой. Продолжила свой путь цепочка из наших следов; поплыли мимо холмы.
О чем после нашего скудного завтрака думала шагающая рядом молчаливая Тайра, я не знала, но сама я размышляла о странном феномене, несколько раз кряду примерещившимся мне за ночь — похожей на Лангольера фурии. Действительно ли смешарик принимал странную форму, зачем-то раздувался в размере и отращивал многочисленные клыки? Гонял ли кого-то от места нашей стоянки, устраивал ли ужин под покровом ночи или же то был обычный кошмар, навеянный жесткой почвой под моей спиной?
— Ив, ты ночью кого-то ел?
— Неть.
— Точно не ел?
— Неть.
— А ты был похож на Лангольера?
— А то ето?
— Ну, ты поройся в моей памяти — там должен быть фильм по Стивену Кингу, в котором показывали пожирающих время существ.
Какое- то время с моего левого плеча не раздавалось ни звука, затем послышался смущенный ответ.
— Ыл.
— Был?
— Дя.
— А зачем?
— Адо.
Надо. Понятно. Значит, то все-таки были не ночные кошмары, а кого-то опасного бдительно гонял от нас спящих Ив.
— К нам подбирался кто-то страшный?
— Дя.
— Тогда, спасибо.
Да, пустыня хранила множество загадок и не всегда приятных. И если бы не наш пушистый друг, не спалось бы нам с Тайрой так сладко.
Я поежилась и выкинула неприятные мысли из головы прочь; лучше о хорошем, всегда лучше думать о хорошем.
Через какое-то время я заскучала от отсутствия разговоров и начала донимать погруженную в свои мысли соседку: может, посмотрим, что такое зыбучие пески, от которых нас отворачивает пушистый штурман? Может, полюбуемся на жуков-костогрызов, а то ведь так и пройдем полпустыни, не узнав, как они выглядят? Может…
Тайра отвечала одно и то же:
— Если будем отвлекаться на всякие штуки, то вечером караван не встретим, и придется снова ночевать на песке.
Мда. Эта идея ввиду того, что мое тело уже скрипело и чесалось от пота, мне совершенно не нравилась, и я тут же сообщила попутчикам о том, что, как только мы доберемся до Оасуса и снимем гостиницу, я окунусь в горячую пенную ванную, а после съем все самое вкусное, до чего смогу добраться. Кроме супа с паутиной, конечно же.
Тайра отозвалась коротко: постоялые дворы в Оасусе должны быть, поэтому моя мечта вполне осуществима. На этом наши разговоры вновь закончились, но в течение следующих ста шагов меня не покидало стойкое ощущение, что она думает о матери — матери и брате. Не говорит о них — а чего говорить? — но думает постоянно. Может, размышляла о том, решится ли когда-нибудь их навестить? Может, убеждала себя в том, что делать этого ни в коем случае не стоит?
В любом случае какое-то время я не прерывала ее мысли. Есть вещи, делись которыми или нет, а легче на душе не станет — я это понимала, и потому шагала рядом в молчании, пыталась развлекать себя то приятными воспоминаниями, то построением планов на будущее, то старыми, как армейский ботинок двухлетней носки, анекдотами. А еще вздыхала от того, что этот день станет для меня, по-видимому, очень долгим. Ну, что есть, то есть.
День действительно оправдал ожидания — он стал очень долгим. Не порадовали даже миражи в виде далеких белых городов, золотистых башен и голоса невидимого муэдзина, начавшие мерещиться на горизонте сразу после обеда, когда солнце вновь достигло зенита.
— Не обращай внимания на то, что там видишь или слышишь, — Тайра на далекое марево даже не смотрела, — это все галлюцинации. Они почему-то никогда не появляются в первый день, но всегда возникают на второй. Никто не знает, почему.
— Ясно.
А далекие башни никуда не исчезали почти до самого заката, и именно они стали единственным, ввиду полного отсутствия разговоров, развлечением для усталого и утомленного однообразием пейзажа ума.
Второй за последние несколько часов привал мы сделали тогда, когда наши тени вновь начали стремиться коснуться головами горизонта; солнце клонилось к закату, еда и вода заканчивались.
Остановились мы на гребне одной из самых высоких дюн, откуда открывался прекрасный вид на бесконечный — нетронутый, нетоптаный и ничем не заросший — песочно-холмистый океан.
— Мда. Конца и края не видно.
Тайра невесело улыбнулась и протянула мне чищеный орех.
— Это потому что мы не прошли и тысячный части этого пространства, так я думаю.
— Умеешь настроить на лучшее. А вода, между прочим, заканчивается.
— Да, все заканчивается.
— Плюс, ты говорила, что лучше во время ходьбы беседовать, а сама целый день молчала, — не упустила шанса пожаловаться я, поддалась-таки упавшему настроению.
— Прости меня. Я много часов держала над нами щит.
— Какой щит? Для чего? — мое плохое настроение тут же стыдливо спряталось за дверью и принялось выглядывать одним глазком — мол, есть у меня право тут быть или нет?
— Многофункциональный. Чтобы нам было не так жарко, чтобы в голову не лезли дурные мысли, чтобы мы не поддавались наваждениям, приходящим к утомленным путникам с горячими ветрами.
Вот так дела. Я целый день думала, что она по какой-то причине просто не хочет разговаривать, а подруга, оказывается, все это время держала над нами невидимый щит. И да, я действительно потела меньше, дурные мысли голову не посещали, да и мерещилось мне не так много — только город и башни. А могло быть, наверное, куда больше.
Глупая я… Дрейк бы укорил. Стало стыдно.
— Прости. А я уже, было, начала обижаться. Думала, может, сделала что-то не так.
— Ну, что ты! Я просто не могла тебе сказать об этом, так как ты, сама того не осознавая, постаралась бы вклиниться в процесс удержания щита, понять, как он устроен, и тем самым сильно усложнила бы мне задачу.
Действительно, такое могло быть.
— Все равно я глупая.
Все мои детские обиды тут же забылись; мы смотрели друг на друга с улыбкой.
— Как думаешь, нам долго еще?
— Ив, нам долго еще? — Тайра переадресовала мой вопрос фурии.
— Еча с ка-ваном чере пол. Яса.
— Через полчаса?
— Так чего же ты молчал?
— А у нас даже нет плана!!!
Теперь мы смотрели на Ива выпученными глазами — не мог предупредить заранее? Мы ведь не успели продумать дальнейшие действия, почему-то отвлеклись, раскисли и размякли — думали, шагать еще долго… А встреча с караваном уже через полчаса. Всего через полчаса!
— Так, не волнуемся, никто не волнуется, — командовала я рассевшемуся на песке тесному кружку, — все будет отлично. Как только мы приблизимся к погонщикам на расстояние достаточное для того, чтобы Ив мог начать сканирование, дальнейшее движение не нужно — пусть приближаются сами. Мимо они все равно не пройдут — любопытство не позволит.
— Нас, скорее всего, попробуют поработить, — взволнованно вставила Тайра. — Мы — две женщины посреди пустыни — легкая добыча.
— Согласна, и именно поэтому, что бы ни случилось… Я повторюсь, ЧТО БЫ НИ СЛУЧИЛОСЬ, не отпускай мою руку, потому что я в любой момент могу прыгнуть, поняла?
— Да.
— То же самое касается тебя, Ив. Никуда не спускайся с моего плеча, ясно?
— Я-но.
— А когда ты найдешь или не найдешь в их головах то, что мы ищем, тут же дай мне об этом знать. Как-нибудь. Ну, не знаю, как…
Глядя в очаровательные невинные желтые глаза, я тут же добавила:
— И не вздумай бздеть мне в ухо! Я тебя знаю…
Смешарик тут же высунул язык и издал тот самый ненавистный звук, который мне меньше всего хотелось слышать — дразнился.
— Вот только попробуй пукнуть, и я до конца жизни буду звать тебя Пухарик. Или Смешастик.
— Неть!
— Да.
— Неть!
— Да. Вот только попробуй!
— Адно! Ни бу-ду.
— Вот и заметано. Значит, всем все ясно? Тайра от меня не отходит и не отпускает, а как только мы получаем скан из головы погонщиков — не важно, плохой или хороший, — Ив тут же дает мне знак, и мы улепетываем. Ив, ясно?
— Я-но.
— Тайра?
Крытая платком голова кивнула.
*****
Не знаю, отчего я чувствовала себя неуютнее всего. От того, что их оказалось не менее двух десятков? От того, что их тела выглядели сильными и жилистыми, а лица были изборождены теми самыми резкими морщинами, которые возникают от длительного соприкосновения с жаркими ветрами? От недоброго блеска в черных и алчных, жадно скользящих по нашим фигурам глазах? От того, что Тайра оказалась права?
— Смотри, Куйраб, а ведь не старые. Я еще издалека тебе сказал. Теперь ты должен мне три гельма…
— Я отдам тебе пять, если буду первым, кто снимет с них одежду.
— А если под юбками окажутся уродины?
— Уродины могут оказаться под платками — под юбками всегда красиво. Хочешь проверить?
Кольцо сжималось. И хорошо, что сжималось, правильно, мы этого и хотели — чем плотнее круг, тем больше шансов у Ива просмотреть всех. Чтобы точно, чтобы наверняка…
Плотно сомкнувшиеся вокруг моего запястья пальцы Тайры дрожали.
«Давай, Ив, давай», — хотелось шепнуть мне, но я не произнесла ни звука — фурия и без того знала, что делать.
— Почтенные, а как вы оказались так далеко в пустыне?
Мы молчали, будто воды в рот набрали.
За шеренгой из мужчин высились тощие и выносливые одногорбы — много одногорбов, не менее сорока — все навьючены тяжело, плотно; выручка, стоит каравану достигнуть Руура, будет хорошей. Челюсти животных двигались синхронно и монотонно; во ртах перемалывались колючки, стебли которых свисали с разлапистых и толстых нижних губ. Слепо и равнодушно к тому, что происходит между людьми, смотрели на бескрайние пески влажные и выпуклые коричневые глаза.
Мне, как никогда сильно, хотелось поскорее отсюда исчезнуть.
— Чего молчим? Не надо бояться, мы не кусаемся, почтенные…
— Да какие они почтенные, Хаким? Если оказались так далеко от Руура, значит, были изгнаны в пустыню. И, значит, хорошо провинились, сутры драные.
Противнее всего выглядел глава караванщиков: высокий, толстый, с недобрым взглядом и двойным, проглядывающим даже сквозь густую бороду, подбородком. Он уже точно заимел на нас виды — как же, бесплатная добыча, с которой можно не только развлечься, но после и выгодно продать — кто бы ни порадовался?
И именно он стоял к нам ближе всего — щурил расчетливые глаза, размышлял, прикидывал. А за его спиной в это время грызлись, словно гиены:
— Этой ночью я буду спать не один…
— Не ты, а я.
— Шкурку подстелю, бутыль яхля достану…
— Тебе ни одной не достанется, я заберу обеих.
— Глотку перережу, Куйраб, — вдруг вмешался безбородый и горбоносый мужик, до того молчавший. И оттого, каким тоном он пообещал смерть другу, Тайра вздрогнула. — Хочу видеть их лица, и если красивые, выкуплю их для себя.
Мы едва удержались от того, чтобы не шагнуть назад. Горбоносого остановил главный:
— Я здесь хатым (*
с арханского «управляющий, владелец»
), мне девки и принадлежат. Кому после себя дам, тот и будет шкуры стелить. Ну-ка, дхармы (*
доступные
), покажите ваши лица. Теперь можете не бояться, теперь вы наши, под защитой.
Под защитой, как же.
По мере того, как хатым ждал наших действий и все никак не мог дождаться, губы его сжимались все плотнее, а лицо становилось все недовольнее, и выражение это, надо признать, ему не шло — с ним он делался совсем не красивым.
— Давай, Ив… — процедила я сквозь зубы.
— Годи, — тихо раздалось в ответ.
— Я годить могу недолго. Сам же видишь…
— Что ты там шепчешь, дхарма? Не слышу, — Разъярился бородатый; за его спиной нетерпеливо переминались с ноги на ногу, чесали животы, поглаживали рукояти кинжалов, щупали нас глазами остальные. Так же красиво, как и вчера, опускался на пески ярко-красный закат, вот только любоваться им пока не хотелось — хотелось в Руур, домой, в Нордейл — куда только ни хотелось, лишь бы не сейчас и не здесь.
— А что это у тебя на плече за зверушка? Чего она пялится на нас? Умная? Я таких раньше не видал.
Когда я почувствовала, что Тайра сейчас заговорит — попытается отвлечь погонщиков болтовней — резко дернула ее за руку. Не стоит терять время, незачем.
— Я что, в пустоту говорю? Оглохли совсем от ветра? Снимайте платки, устал я ждать, — волосатые пальцы хатыма, чей авторитет из-за нашей медлительности в глазах остальных с каждой секундой неумолимо падал, сжались на гравированной рукояти загнутого ножа; мясистое лицо побагровело. — До ночи мне тут стоять, уговаривать?! Да когда я в последний раз кого-то уговаривал? Когда? Разве что Правителя уговаривал назначить за бутыли с маслом цену выше, а вот дрянных сутр точно уговаривать не буду!
В ту самую секунду, когда Борода шагнул вперед, намереваясь сдернуть с наших голов платки (о, эта ужасная картина уже промелькнула у меня перед глазами), смешарик отчетливо и напряженно выговорил мне прямо в ухо:
— Фсе. Я фсе.
— Слава Аллаху… — пробубнила я, от нервов позабыв, кому молюсь.
Дрожали колени, дрожал мозг. Так, рука Тайры на месте, держится крепко, Ив на плече — с гулко бьющимся сердцем я закрыла глаза. Пустыня, бескрайняя пустыня, вокруг никого, ни души. Те же холмы, те же пески, тот же ветер, Архан… Но ни погонщиков, ни главы, ни одногорбов, ни их чертовых тюков. Пусть, когда я открою глаза, мы останемся в той же пустыне — где-нибудь неподалеку, — но уже одни. Пусть, пусть, пусть…
Вырываясь фонтаном на волю, прокатываясь с нижних энергетических центров вверх, по моему телу, сотрясая клетки, нервные окончания, мышцы, сосуды, волокна, пробежал мощный вихрящийся поток, и всего за секунду — такую быструю и такую долгую — произошла активация изменения очертаний пространства. Мысль обратилась реальностью, реальность мыслью, время сместилось и застыло.
В какой- то момент пропал, оборвавшись на полуслове, низкий и хриплый голос хатыма, исчез забивший ноздри запах звериных шкур и немытых человеческих тел, исчезли лишние тени, перестал шуршать разворошенный множеством подошв и копыт песок.
Когда я в следующий раз открыла глаза, мое сердце все еще скакало отбойным молотом, а в ушах шумело от напряжения.
Мы были в пустыне.
И мы были одни.
*****
— Что б я еще хоть раз… Что б я еще раз…
— Кто тебя учил этому, Ди?
— Сама. Дрейк… Кто-то учил.
Мы дышали нервно, тяжело, неровно. Тряслись руки, дрожали уставшие от напряжения ступни — и не важно, что мы теперь сидели, неважно, что напряжение, казалось бы, должно было спасть.
— Все, все… Все закончилось. Мы ушли.
— Блин, столько ждали.
— Зато дождались. Молодец, Ив.
«Поганец мелкий, — хотелось закричать мне, — чуть-чуть побыстрее не мог?»
Это все нервы, нервы, так бывает. Вместо упреков, я медленно и до упора вдохнула и так же медленно выдохнула. Тайра права — Ив молодец, все случилось вовремя.
— Ты нашел? Нашел то, что мы искали?
Вместо ответа Ив некоторое время дулся и гордился собой одновременно.
— Я ни укнул.
Он не пукнул! Какое счастье! Да пусть бы он наложил кучку у меня на плече, если бы это помогло нам смотаться от бородатых мужиков раньше.
— Не пукнул, молодец, — миролюбиво и неестественно слащаво подтвердила я. — А теперь скажи, ты нашел то, что мы искали?
— Я? На-сел.
— Нашел?!
Хотелось услышать это еще раз. Что мои уши не подвели меня, что столько нервов было потрачено не зря.
— На-сел!
— Слава всем существующим богам, включая Ллаха, прудящего прямо и криво, да будет всегда полным бокал его.
— Чаша, — хрюкая в платок, поправила Тайра.
— Не важно. Пусть чаша.
И я впервые за последний час сумела выдохнуть свободно.
Объемное изображение, что показал нам смешарик, выглядело удивительно четким, и мы рассматривали его, затаив дыхание.
Прореженный лучами заходящего солнца, над головой Ива вращался шар, в котором застыла красивая мощеная площадь с фонтаном посередине, стена, а позади нее огромный, сложенный из темного камня, возвышающийся к небу замок — замок Правителя — высокий, величественный, настоящий.
— Так вот ты какой на самом деле, — прошептала я с усмешкой, — все-таки темный и с башнями.
— Какая широкая площадь, — эхом отозвалась Тайра, — вся выложенная узором. Это же сколько работы?
— Да, Ив, вот эту самую площадь покажи мне сверху, если можно. Думаю, она достаточно уникальная, чтобы не быть повторенной в каком-либо другом мире. На нее и приземлимся.
— А если там люди?
— Они нас не заметят.
— Точно?
— Точно. И еще, Тай… — я отвела взгляд от шара и потерла через платок шею. — Если у меня вдруг кончатся силы — все-таки два прыжка за последний час — поиск гостиницы на тебе, ладно?
— Ладно.
— Кошелек у тебя?
— Да.
— Тогда я спокойна.
Ив поинтересовался, запомнила ли я картинку, и, получив утвердительный ответ, свернул голограмму.
Какое- то время мы втроем смотрели на окружающие нас пески — прощались. Не ночевать нам сегодня на жесткой земле, не маяться от голода, не выстраивать щит. Этим вечером мы накормим Ива и наедимся сами.
Прожить два дня в пустыне было сложно, но и здорово одновременно. Где еще ощутишь полную тишину, понаблюдаешь за дрожащими на горизонте миражами, уткнешь взгляд в живое, полное звезд, переливающееся и невероятно близкое небо? Нигде. Но вот и пришел наш час отсюда уходить.
До свиданья, пустыня. Наверное, мы больше не вернемся, но спасибо за все.
Мы не жалели, мы просто прощались. Потому что начиналась заключительная и самая важная часть нашего путешествия, и мы трое об этом знали.
— Тай?
Подруга, не задавая лишних вопросов, сплела свои пальцы с моими.
— Ив?
Меховой комок проворно забрался на мое плечо и после секундного размышления соскользнул на грудь и предусмотрительно обернулся сияющей драгоценными камнями брошкой.
— Выдумщик, — беззлобно проворчала я. — А что, если меня из-за такой красоты обворуют? Ладно, хватит здесь сидеть. Поехали!
И, вызывая в памяти мощеную цветными камнями площадь, я закрыла глаза.
*****
Мои опасения подтвердились — второй прыжок, совершенный почти сразу за первым, отнял столько сил, что я едва могла переставлять ноги. Колени дрожали, голова гудела, хотелось лечь на землю и спать, спать, спать…
— Обопрись на мое плечо. Вот так. Держись, Ди, держись, скоро мы найдем гостиницу, тогда и отдохнешь…
Я едва ли видела то, что происходило вокруг, а тот факт, что мы все-таки перенеслись в Оасус, подтвердился не столько благодаря моему упавшему зрению, а резкому возникновению вокруг гаммы разнообразных звуков, которые заполнили собой привычную, длящуюся почти двое суток, тишину.
Где- то играл струнный инструмент — и не один, а несколько, — под него мелодично и чуть заунывно пели мужские голоса. Слева и справа от моих сандалий, в которые я уперла собственный мутный взгляд, постоянно мелькали многочисленные, обутые в разнообразные тапки-шлепки-туфли ступни многочисленных прохожих, шествовали мимо подолы длинных тул, юбок, брюк. А под подошвами плыли вышарканные до блеска, цветастые прямоугольные плиты центральной площади.
Оасус.
И все- таки мы в него попали.
Я ухмыльнулась, но радости не почувствовала, а не почувствовала ее по той причине, что моих сил не хватило даже на эмоции. Наверное, если бы меня сейчас поместили в полицейский грузовик и повезли на допрос, единственное, на что бы меня хватило, так это заснуть прямо в кузове, несмотря на тряску и грохот — да, хотите верьте, хотите нет, но вот так сильно я потратилась.
Рядом кто-то кричал «Аллая-я-я… Белая аллая — всего польгельма!» (что такое «аллая»? Перевода в мозг не поступило — либо сел браслет, либо разум. Скорее, второе…), прогуливались люди, пахло чем-то сладким и приторным, где-то шумела вода — наверное, неподалеку находился фонтан. Плелись, подгибаясь в коленях, мои ослабшие ноги; дрожало под рукой хрупкое плечо Тайры.
В какой- то момент воспоминания перепутались; центральный процессор в голове впал в спящий режим, и потому мое восприятие окружающего мира стало разрозненным, рваным, неполным.
Я помнила блестящего брошкой на груди смешарика — изредка, когда мы проходили близко от фонарей, на ее лепестках играли блики, — помнила, как Тайра кого-то спрашивала о постоялом дворе — близко ли? Помню, как в какой-то момент стих шумный людской гомон и как от одного светлого пятна до другого приходилось все дольше брести — мы покинули площадь? А дальше было много улиц — все больше тесных, судя по тому, как близко располагались друг к другу стены соседних домов.
А потом невысокий порог — я споткнулась об него левой ногой, и незнакомый женский голос, перемеженный нотками любопытства и опаски, спросил:
— Она больная? Не заразная? Тогда хорошо, проходите, места есть.
— А накормить сможете?
— Посмотрю, если что-то осталось с ужина. Могу принести в комнату — едовая уже закрыта.
— Принесите, да.
И пауза. Неловкая, напряженная, утомительная. Через секунду Тайра раздраженно добавила:
— Да, мы доплатим. И чтобы комната без насекомых, ясно?
— Конечно, почтенная, дам лучшую комнату.
«Только доплати», — повисло в воздухе. Тайра фыркнула и двинула мою тушу с места.
А после самого кошмарного, что могло случиться со мной в подобном состоянии — крутой лестницы на третий этаж, случилось и самое приятное — мой зад опустился на мягкую пружинистую постель. Позвоночник тут же превратился в желе, тело рухнуло на бок, а рот предварительно раскрылся, чтобы вскоре начать сопеть, хрюкать и чмокать губами — в общем, делать все то, что положено делать во сне правильному расслабленному рту.
Но не тут-то было. Прежде чем мне все-таки позволили уснуть, мне запомнилось еще кое-что — чьи-то пальцы тщательно запихивали между моими губами нечто похожее на дольки печеного картофеля.
— Ешь, Ди, давай. Надо.
— Не хочу…
Стыдно признаться, но впервые в жизни я отплевывалась.
— Ешь. Иначе наутро ты не накопишь силы, слышишь? Один сон их не вернет, надо поесть. Жуй, даже если не хочется, Дина, жуй!
Тайра умела быть настойчивой. И, прежде чем мне все же удалось уснуть, пришлось бесконечно долго ворочать языком, двигать челюстями вверх-вниз, жевать и глотать почти безвкусные и похожие на картон с баклажанным вкусом печеные дольки.
