Глава 19
Возвращение.
Нет воды. Нет жизни. Нет тебя.
Злой оскал судьбы и дикий хохот.
Пробирает до озноба холод,
Радости побеги истребя.
Поздно биться головой уже,
Наступил финал у этой драмы,
Не стерев уродливые шрамы,
А добавив новых на душе.
Мне б тебя в последний раз обнять,
Ощутить тепло твоих ладоней…
Роль свою последнюю исполнив,
Верное решение принять.
(Автор: Марина Яныкина)
«Дура! — ему хотелось орать. — Дура, ты что творишь? А если бы Портала там не оказалось?!»
Но ему хватило одного взгляда, чтобы понять — орать на нее бесполезно. Можно брызгать слюной, можно трясти за плечи так сильно, чтобы моталась из стороны в сторону голова, можно бить по щекам, только все тщетно — Райны здесь уже не было. Вместо нее сидела на траве и смотрела на горящий над городом закат уже совсем другая девчонка — тихая, незнакомая, спрятавшаяся от мира в собственных мыслях.
— Где мы? — Баал все еще озирался по сторонам.
Совершив отчаянный шаг навстречу бездне, во время которого каждый еще раз помянул недобрым словом Дрейка, они оказались здесь, за городом, на холме. Вокруг сухо, тепло — другое место, другое небо. На этот раз дорисованная художником картина: вдали абрис высоких зданий, живописно горящий вдалеке оранжевый диск солнца, под ногами трава. Здесь, в отличие от «B2Z», присутствовали знакомые запахи и звуки — пахло прогретой за день землей и бензином; чуть поодаль от того места, где они очутились, за лесополосой неслись машины.
Рен, прищурившись, смотрел на далекий город.
— Это Нордейл, — подытожил он через несколько секунд. — Я вижу шпиль главной галереи.
— Угу, — кивнул Баал. — Я тоже его вижу. У тебя сотовый еще не сел?
Пока друзья занимались определением собственных координат и вызовом машины — налетевший порыв ветра скрыл от ушей Канна большую часть фразы («…пригоните две… нас четверо…»), — стратег подошел к Райне, уселся возле нее на корточки. Еще раз посмотрел на окрашенное закатным золотом лицо — на спокойное и безмятежное царившее на нем выражение.
Слишком спокойное. И слишком безмятежное.
— Райна.
Она не повернулась на звук его голоса — продолжала смотреть вдаль. Наверное, они все выглядели до странного нелепо здесь, в мирном загородном месте, — с мечами и топорами на поясе, в порванной одежде, в грязных ботинках, с перемазанной грязью кожей. Их волосы слиплись от собственного пота и чужой крови; у Баала на лбу красовалась длинная и глубокая царапина, у Декстера был надвое раскроен заплечный рюкзак. Штанина Канна болталась на лоскуте, у Райны в шевелюре сухие сосновые иголки и мусор, на щеке синяк…
— Не переживай, слышишь?
Он знал, что его слова звучали глупо и почти бессмысленно. Смысл верный, а убеждающей энергии нет.
— Не переживай — мы отыщем выход. Я отыщу, если ты не хочешь. Веришь мне? У нас получится.
Она не верила.
Он и сам не верил. Говорил, потому что не мог не говорить, — должен был найти способ поддержать, но не чувствовал, что у него выходит. Пустые фразы, уставшая голова, тяжелое сердце. Как отпустить ее в таком состоянии? Как заставить самого себя развернуться и уйти?
— Я могу тебе чем-нибудь помочь? Могу? Ты только скажи…
Райна покачала головой. Ее длинные тяжелые волосы колыхались на теплом ветру, скользили по воротнику пыльной и заляпанной бордовыми пятнами куртки.
— Не можешь, — она улыбнулась. — Ничего не нужно, у меня все есть, спасибо.
Сказано легко. Без злости, без грусти и безо всякой обиды — таким тоном говорят лишь те, кому больше нечего терять.
И Аарон отступил. Понял, что какую-то очень важную битву он только что проиграл.
(Emil Sagitov — Sea Waves)
Черный джип — один из тех, что пригнали по его запросу, — вел сам Рен; привычно отдыхал рядом с водителем Баал. А на заднем сиденье — Аарон и Райна.
Кто уехал на второй машине? Как выглядел человек, передавший ключи ассасину, она не помнила. Наверное, их было двое — водителей, работавших на Декстера: один пригнал сюда тот самый джип, на котором они теперь ехали в Ланвиль, а в (на) белом седане был кто-то еще. Да есть ли разница?…
Бетонная лента дороги; удобный салон. Тишина и ставшие близкими люди. Не об этом ли она когда-то мечтала? Сидеть вот так — своей, не чужой, — и (а) ее ладонь сжата рукой Аарона.
Райна гладила его пальцы. Ласкала своими, касалась осторожно, старалась в каждом жесте передать что-то важное, не прозвучавшее.
«Спасибо. Спасибо тебе за все…»
«Не за что, родная. Я пока ничего не сделал».
«Ты был рядом. Все это время».
«Я и буду рядом».
«Не обещай. Ничего не обещай — нет смысла».
«Я все равно буду рядом».
Чувствуя исходящие от него волны нежности, она отворачивалась в сторону. Зачем? Незачем. Всего лишь через час ей снова придется его отпустить — на этот раз навсегда. Сказать ему «прощай» и закрыть за ним дверь.
Эти мысли, словно битое стекло под босыми ногами, резали плоть, резали душу, но боль уже не приходила. Не хватало сил чувствовать ее. Наверное, почувствует потом…
А пока его рука в ее руке — едва различимые прожилки на коже, светлые волоски, ногти с черными полосками грязи — она любила Аарона таким, каким он был: чистого, грязного, пахнущего парфюмом или потом — любым. Ее мужчину, ее мужчину навсегда.
И спасибо, что он снял чужое кольцо. Оденет после — она уже не увидит. А пока…
Не сдержавшись, Райна повернулась к Канну, прижалась к его колючей щеке своей, погладила по волосам — плевать, что смотрят, — они все равно знают все о ней и ее чувствах. К чему скрывать?
Она не целовала его — просто гладила. Просто сидела, прижавшись, слушала едва различимый из-за шороха дороги стук сердца, ощущала тепло его тела, напитывалась им напоследок, зная, что не сможет напитаться. После уже не будет иллюзий, не будет разговоров с невидимым человеком на крыше. Потому что этот человек уже ожил — вот он — так близко, под ее руками. Трется своей щекой о ее нос, колышет дыханием волоски на виске, гладит ее по ладошке.
Она врет — она никогда не отпустит его. Не из сердца. Будет верить, что смогла отпустить, иногда даже забывать о тягучей ноющей и почти уже незаметной боли — вечной спутнице тех, чья любовь в силу обстоятельств не нашла ответа, — будет гнать всякий раз из мыслей знакомое лицо… А иногда, когда будет звучать грустная музыка или перестук дождевых капель, она вдруг будет срываться — плакать, рыдать и каждый раз по — новому осознавать, что нет, не отпустила. Не смогла. Слишком сильно любила.
Райна держалась за Аарона до самого конца — всю дорогу в Ланвиль. И никто из находящихся в машине не послал ей ни одного укоризненного взгляда, не произнес ни одного слова.
Только Канн попытался что-то прошептать, когда джип остановился на знакомой улице.
— Т — с — с…
Райна грустно улыбнулась и прижала палец к губам. Посмотрела на него пронзительно — так, будто в один взгляд можно было вложить всю непрожитую вместе жизнь, — смотрела так долго, что заболели от непролитых слез глаза.
— Мне пора, — она кивнула остальным. — Спасибо за все.
Баал выглядел замкнувшимся и почему-то виноватым, Декстер смотрел на Райну тяжелым взглядом:
— Извини, что мы не смогли помочь.
— Вы сделали все, что могли.
— Все равно извини.
Наверное, этот железный человек извинялся нечасто.
— Ни в чем нет вашей вины. Жизнь.
Ей было нечего добавить.
А на любимого мужчину смотреть хотелось бесконечно. Хотелось уехать с ним, вдруг плюнуть на судьбу, на обстоятельства — нырнуть обратно в машину, прижаться так сильно, чтобы не отодрали, и плевать, что дальше!
Нельзя… Нельзя…
Канну Райна кивнула коротко — уже все сказала молчанием. Чтобы не увидел ее слез, вышла из машины, захлопнула дверцу и браво махнула на прощание.
Пусть помнят ее сильной Райной. Райной — бойцом.
Пусть.
Просто.
Помнят.
* * *
Обратно в Нордейл въехали уже затемно.
И впервые в жизни Аарону казалось, что он едет не туда — не в том направлении, совсем не туда, где желает быть на самом деле.
— Аарон, тебя домой?
И долгая пауза. Неслись за окнами освещенные желтым светом фонарей деревья, знакомые проспекты и незнакомые люди.
— Аарон?
Тот, наконец, разжал губы. И вместо того, чтобы кивнуть или сказать «домой», вдруг хрипло спросил:
— Баал, ты сегодня на Танэо?
Зашуршал плащ; брюнет повернулся.
— Да, а что?
— Можно я побуду у тебя? В особняке. Одну ночь.
Тишина. Друзья поняли его без слов.
— Конечно. Код на двери знаешь.
— Знаю. Спасибо.
Они не нуждались в благодарности — никто из них. Всегда были рядом, всегда готовы друг другу помочь.
А Канн смотрел на летящие мимо утонувшие в ночи улицы и чувствовал, что не хочет. Не хочет возвращаться к себе — переступать порог, видеть Милу, чувствовать, как ее руки обнимают его за шею. И потом — раньше или позже — раздастся фатальный вопрос: а где мое кольцо?
А оно в кармане. Он уже не сможет его надеть — ни сейчас, ни завтра — никогда. Им предстоит пережить серьезный разговор — слишком тяжелый, слишком изматывающий для сегодняшней ночи.
Все подождет до завтра. Мила все равно не знает, что мы вернулись, — не будет волноваться.
Никто ни о чем не спросил его, когда Канн вышел из машины. Лишь кивнул — «ничего, друг, все наладится» — на прощанье Регносцирос. Коротко махнул рукой — «бывай!» — Декстер.
Стоя у ворот чужого дома, Аарон проводил удаляющийся по дороге черный джип хмурым взглядом.
* * *
Дрейк — шутник? Или Дрейк — мудак? Или и то, и другое в одном лице?
Ведь не мог Начальник не знать, что в озере нет воды, и все равно дал карту. Отправил туда своих, отправил чужого человека, которому этот сложный поход не наладил, а еще больше сломал жизнь.
Не мог не знать.
Или мог?
Стоя под душем, Канн намыливал лицо, тело, тер мочалкой подмышки и ногти, тер все, до чего мог дотянуться, и не переставал беспокоиться о Райне. Если она так запросто шагнула в пропасть, не шагнет ли в следующий раз с крыши? Не дойдет ли до финальной черты, если все это время уже касалась ее носком ботинка?
Она верила, что вернется домой без шрамов. Верила, что начнет новую жизнь, получит шанс на счастье, а что получила на самом деле? Еще один удар под дых? Сколько еще сможет выдержать на своих плечах эта хрупкая на вид девчонка?
Вспомнились слова Баала: «Уровень физической подготовки нулевой. Разве ты не видишь?»
И, тем не менее, она шла. Бежала вместе со всеми через «стройплощадку», браво наматывала километры по Магии, дралась вместе со всеми в лесу. И постаралась не потерять лица, когда поняла, что иллюзорно достижимая мечта больше недостижима — была на расстоянии вытянутой руки и вдруг испарилась.
Дерьмо дерьмовое. Ему бы думать о Миле — о том, что предстоит вскоре, — но Канн вновь думал только о Райне.
Как она сейчас? О чем думает? Плачет ли? Пьет вино?
Ему отчаянно сильно хотелось ей позвонить. Или приехать.
Вот только найдутся ли на этот раз подходящие слова? Или он вновь будет лепетать про «мы сможем, мы победим», не зная о том, как именно победить?
Стратег… Тактик… И ни одного четкого плана.
Тугие горячие струи били тело, бодрили, но Аарон чувствовал лишь возрастающую усталость. Ему позарез нужно поговорить с Дрейком. Поехать к тому с утра пораньше — найти, оторвать от дел и расспросить. Сумеет ли он сохранить хотя бы подобие требуемой между начальником и подчиненным субординации? Сомнительно.
Не дать бы в рог. А если даст, сразу схлопочет в ссылку, как до того Халк или Бойд.
Жопа.
Канн вымылся, переоделся в найденную в чужом шкафу чистую футболку и уселся в кожаное кресло перед потухшим камином; дом демона темными тонами интерьера еще сильнее угнетал и без того не радужное настроение.
Он должен найти выход для Райны. Должен. Она все это время верила в него, любила, а он не способен ей помочь. Его яйца цента ломаного не стоят, если он не сможет ничего изменить, — хуже того — оставит все, как есть.
Стратег. Тактик. Мужик.
Если мужик, то должен придумать полноценный рабочий план.
Но сначала — выспаться.
* * *
Ланвиль.
Деньги. Для кого-то это синоним свободы.
Миллионы долларов на счету, шикарная квартира.
Свобода.
Кому нужна квартира, в которой пусто? Кому нужна дорогая кровать, в которой некого обнять? Где не к кому прижаться.
Райна снова сидела на крыше.
Не разговаривала ни с воображаемым Аароном, ни с Дорой, не плакала и не шевелилась. Лишь ощущала, как лицо поглаживает ночной ветерок, смотрела на серебристые облака, на звезды в просветах между ними.
Свобода.
От кого? От себя? От собственных чувств? Где же она — настоящая свобода? Где ее найти?
Может, утром сесть на поезд или автобус, податься в далекие края? Уехать, улететь, убежать? Для одного свобода — мечта, для другого — проклятье. Не распознать прелести одиночества тому, кто одиноким никогда быть не хотел.
Шумный проспект внизу; молчаливая луна над головой.
Она хотела вернуться другой. Вернулась. Не Марго, не Райной — кем-то еще. Кем-то окончательно пустым, поникшим, утратившим способность двигаться, мыслить и даже желать. Чего желать? Кого?
Его с ней больше нет.
Поплакать бы, но не приходили даже слезы. Впереди лишь нужда сделать неприятный выбор:
* Продолжать жить так, как живет сейчас.
* Позвонить доктору Хатсу.
* Найти сенсора и все забыть. Как когда-то и советовала Дора.
Память, если в ней хранится больное, — тяжелая штука; именно она ощущается лежащей на сердце глыбой, именно она сковывает сердце цепями.
Забыть… Но ведь это все равно, что предать себя, мечты, предыдущие намерения, цели. Сдаться.
Да, наверное, она готова сдаться. Потому что, если не сбежит от самой себя, постоянно будет помнить. Будет бесконечно ждать звонка, терзаться мыслью, а не стоит ли позвонить самой? Что сказать, когда на том конце ответят «алло»? А ведь ей не оставили даже номера телефона… Она уже воочию видела все, что ожидает ее в ближайшие сутки, — кружение по комнатам, бессмысленные сомнения, болезненные надежды на одну — единственную смску. Она будет брать и класть обратно сотовый по сотне раз за час, будет проводить по экрану пальцем, чтобы убедиться в том, что новых сообщений нет, будет представлять его с ней — с другой.
Наверное, он уже… с ней.
Райна поникла окончательно. Нужно было спуститься вниз, помыться, переодеться, заставить себя забраться в постель. Уговорить себя не думать, поспать хотя бы чуть — чуть, убедить в том, что утром придут другие мысли — дельные, свежие, хорошие.
Не сработает. Она знала, что не сработает. И потому она сидела здесь, на крыше, зная, что утром что-то изменится. Изменится уже навсегда.
Потому что утром, хочет она того или нет, она примет судьбоносное решение.
