Глава 16
Все пустое. Все.
Ничего ей не удалось — ни стать собой, ни обрести желанного успокоения. Майкл давал хорошие советы, вот только Райна не сумела ими воспользоваться. Всю ночь напролет она плакала — из-за того, что не смогла признаться, из-за того, что к ней впервые обратились с сочувствием, но сил на правду не хватило.
И на какую правду? О том, что она опустилась до «рабыни»? Позволила опустить себя до нее? Что, сама того не желая, отсасывала в машине? Ненавидела того человека и все равно отвечала на его звонки? Боялась, но позволяла мочиться на себя? О том, что никак не могла уйти, не могла сказать «нет»? Раньше, пока было еще не поздно…
И что бы Канн тогда подумал, расскажи она? Наверное, похлопал бы по плечу, пробубнил бы: «ничего, со всяким случается», а сам бы отвернулся в сторону, чтобы она не уловила во взгляде презрения? Не услышала бы молчаливых слов «сама дура, раз такое произошло. Впредь будешь умнее».
И тогда бы она уже точно не поднялась. Ни с колен — ниоткуда, тогда бы точно вернулась из похода и обратилась бы к сенсору. Или к доктору за инъекцией сна.
Она не сильная, совсем не сильная — она прикидывается.
Плакала ночью в палатке Райна, а наутро заплакала Магия — посерела небом, затянулась тучами, стала лить слезы на горы и хвойный лес, далеко — далеко спрятала солнце.
Утром к ней по имени впервые обратился Баал — спросил, по какому принципу работает котелок, а она отделалась коротким «не знаю». Раньше бы обрадовалась — может, становится им не чужой? — а тут даже глаз не подняла, не посмотрела на него. Зачем смотреть?
Они и так не приняли ее, не зная подробностей, а что подумали бы, знай правду? ВСЮ правду? Презирали бы так, как никого и никогда — старались бы общаться не потому, что хочется, а потому что она — «заказчица», потому что надо.
Не надо. Ничего ей не надо.
В путь двинулись молча — уловили ее настроение. Собрали палатки, упаковали вещи и теперь шагали хмурые, под стать погоде. Всем хотелось перемен — отыскать Портал, почувствовать, что усилия приносят плоды, довести уже «убийцу» к озеру и вернуться отдохнуть.
Так ей казалось.
Потому что хранил тишину и мрачное выражение лица Канн, потому что вновь задеревенел после ее «не знаю» Баал, потому с самого утра не произнес ни слова ассасин.
Быстрее бы. Быстрее. Дома, наверное, будет хуже, но дома будет привычней — там она будет одна.
В этот день горы приблизились быстро. Сначала все круче вырастали по бокам валуны — некоторые выше человеческого роста и похожие на неуклюжие колонны, — затем мягкая почва сменилась совсем каменистой; захрустело под подошвами. И вновь — не сломать бы ногу — не до веселья. Дождь сильно мешал.
Не стали останавливаться даже на обед — в такую погоду сложно развести костер и согреться. Негде просушить одежду, не под чем укрыться — не снова ведь палатки раскладывать? И потому шли, шли и шли.
Пока не оказались в настоящем лабиринте из камней.
На часах почти шесть, в желудке пусто, на душе тускло. Отлично видимая тропка в какой-то момент заскользила вниз по склону, прямо под гору — вбок не свернуть, — а спустя несколько минут окончилась… огромным, завалившим проход камнем.
Справа черная гора до неба, слева такая же, путь пролегает между ними, а закрывает его такого размера булыжник, что и вдесятером не сдвинуть. Да так он четко и плотно втиснулся во «вход», что подошедший ассасин лишь покачал головой:
— Бесполезно, даже палец не всунуть. И, значит, не соорудить рычаг.
Рычаг бы не помог — это понимали все. Не просто «камешек» — настоящая глыба по непонятной причине втиснулась туда, где ее не должно было быть. Случайность? Совпадение?
— Твою налево, — ругался Баал, — нам бы сюда Дэлла со всем его снаряжением. Взорвали бы.
От этих слов волосы на затылке Райны встали дымом — не нужно ничего взрывать, — она была в этом уверена. На Магии вообще никогда и ничего не нужно взрывать — неправильно это.
— Нет, что-то не так, — твердила она остальным. Попробовала поискать вокруг знаки — подсказки — тщетно. — Что-то не так…
— Да все не так. Другой тропы нет, опять в тупике.
— Ловушка.
— Попались, блин. И ведь не обойдешь. Опять назад?
И «назад» тоже не верно — не здесь, не на «живом» уровне.
— Нам нужен Майкл, — прошептала Райна тихо и смахнула с лица дождевые капли; с челки стекала вода. — Он подскажет.
Декстер ее услышал:
— И как прикажешь его искать? Здесь ни связи нет, ни способа дозваться. Придется обходиться без него, что-то придумывать…
— Нам нужен Майкл, — повторила Райна громче. — Нужен. Майкл.
И сама не поняла, к кому обратилась — как будто не к парням. Как будто к Магии.
* * *
Он едва вернулся из леса, откуда «эвакуировал» домой путника, зашел домой и собирался попить чаю, когда почувствовал странное — некую невнятную мысль, скользнувшую на задворках сознания. Не смог уловить ее, удержать и потому постоял какое-то время рядом с раковиной. Затем заварил-таки чай, донес его до стола и уже открыл сахарницу, чтобы достать пару кусочков сахара, когда мысль — будто не своя, не чужая — внедрилась в разум вновь. На этот раз картинкой: Райной.
Морэн с минуту задумчиво посидел над чаем; в доме тихо, снаружи шумят деревья. Откуда это странное свербящее ощущение?
Отставил чай, вышел на крыльцо, втянул напоенный ароматом хвои воздух, вгляделся в раздерганное на лоскуты небо — тут затянуто тучами, там прореха — и вдруг отчетливо ощутил: он должен их найти. Ребят. Что-то там случилось у них — требуется его помощь.
Майкл никогда не ставил под сомнение колокольчики интуиции — если включилась, значит, неспроста. Да, возможно, он ошибся и подумал о них сам — не словил сигнал извне, — но лучше проверить. Если что, просто посидит у костра, пообщается.
Прежде чем выйти из дома, он проверил рабочий планшет, убедился, что эвакуация пока никому не требуется, поднялся на второй этаж и еще из коридора услышал щелчки клавиш печатной машинки — Марика работала. Не стал ее отвлекать, оставил внизу записку, что скоро будет, повесил на плечо сумку и тронулся в путь. Вышел во двор, прищурился, мысленно уловил направление и зашагал к ближайшим кустам.
Удивительно, но чем ближе он подходил к горам, тем хуже делалась погода — сначала небо полностью затянуло, затем начало накрапывать, через пару минут уже лило. За логом, откуда до гор начинался короткий и скрытый от чужих глаз путь, неожиданно распогодилось — выглянуло солнце. Однако ощущение того, что Магия пытается ему о чем-то сообщить, осталось. Майкл задумался и не смог припомнить, чтобы когда-либо так явно чувствовал такое.
Что-то происходило там у них, у ребят, однозначно происходило.
Отряд он нашел у самого подножия высокогорья — упершийся в тупик. Сказать, что удивился — ничего не сказать. Еще никогда, ни разу на его памяти ущелье не оказывалось запертым камнем, а ведь путь здесь один — ни объехать, ни срезать, ни обойти. Махнул в знак приветствия Райне — та кинулась причитать, что «горы взрывать не нужно», — кивнул ей, прошел мимо, поздоровался с обрадовавшимися его появлению ребятами, сразу же направился к булыжнику. Обследовал его, какое-то время напряженно молчал.
— Майки, разве он тут должен быть?
— Нет, не должен.
— А почему появился?
Морэн не знал. Пока нет.
— Есть ли другая дорога? Может, стоит вернуться, попробовать взять правее?
— Другой дороги нет, — обрадовал он присутствующих. — Никогда не было и навряд ли появится. Тут что-то другое.
— Что?
Он не слушал вопросы, в этот момент он пытался чувствовать Уровень. Давно Магия не позволяла себе подобных «шуток», и если вдруг вздыбилась, заперла дорогу, значит, тому имелась веская причина. Она однозначно чего-то от кого-то хотела, не просто хотела — требовала. Значит, кто-то чего-то по ее мнению не совершил. Важного.
— Кто-то из вас что-то сделал не так. Или не сделал вообще.
— Из нас?
— Да мы просто шли себе и шли. Уже обрадовались, что дошли до гор, тут осталось-то..
Вот именно. Потому что «осталось-то», Магия и решила вмешаться — довольно грубо, но очень очевидно.
— Хм, поразительно.
— А нам что делать?
— Вернитесь до ближайшей поляны, разведите пока костер, расставьте палатки — скоро начнет смеркаться. А я подойду к вам чуть позже, мне нужно подумать.
Никто не стал с ним спорить — подобрали с земли рюкзаки, закинули их на плечи, зашагали в обратном направлении — к лесу.
Морэн какое-то время задумчиво смотрел на людские спины, затем повернулся и вновь взглянул на булыжник, удивленно хмыкнул. Через минуту он тоже отправился к лесу, но взял чуть левее — туда, где на небольшом взьеме виднелся покрытый травой пятачок. Там он сядет, расслабится, закроет глаза и подключится к информационному полю Уровня. И пусть пока неизвестно, сколько на это понадобится времени, он все поймет.
С закрытыми глазами он полностью погрузился в себя. Глубже — глубже — глубже. А после, став невидимым, выпорхнул наружу и слился с природой: с каждым камнем, травинкой, потоком воздуха, землей. Ощутил ее, как собственное тело, — огромное, широкое и распластавшееся до самого горизонта. Почувствовал каждый холм и обрыв, каждый утес и равнину, каждый камешек на дороге, каждую иголочку на многочисленных ветках. Сделался одновременно и скрипучим мохнатым лесом. Отпустил все человеческое, что в нем было, ушел прочь от привычного сознания и прислушался. Чутко — чутко.
Магия шептала. Магия рассказывала и напевала. Магия по — своему грустила.
Ему понадобился почти час, чтобы уловить, почему. Когда Морэн открыл глаза, на полянку уже опустились сумерки; высыпали на небе первые звезды.
Похолодало.
Когда он зашагал по мшистой почве, огибая сосновые стволы, на звук костра, он уже точно знал, к кому идет и что должен сказать. Он получил все ответы.
* * *
Ели молча. Никто не захотел высказывать «пожелания» насчет ужина и потому Райна вновь составила меню на свой лад — попросила у котелка овощное рагу с курицей, теплого хлеба и морса для себя — ей до отвращения надоел горький чай.
Хмурились ее проводники и почти не разговаривали друг с другом — очередной тупик никому не прибавил хорошего настроения. Однако все знали — раз пришел Майк, значит, проблема решится, и потому ждали его с нетерпением. Витали в сгустившемся от напряжения воздухе приготовленные для озвучивания вопросы: долго ли еще идти? Сообразил ли он, откуда взялся камень? Зачем? Как сдвинуть?
Райна ждала тоже. Надеялась, что Майкл немного с ними посидит. С ним все равно теплее и светлее, даже если молчит.
Поляну на этот раз выбрали не в чаще — ближе к горам почва в лесу сделалась кочковатой, — а ту, что сразу за лесом. Натаскали дров, развели большой костер — намерзлись за день, — прикатили два бревна, расселись. Чай тянули тоже в молчании; лишь трещали, объятые всполохами, сырые бревна. Летели высоко в воздух оранжевые искры.
Когда вдали показалась знакомая фигура, все оживились — сейчас состоится диалог и выяснятся детали, — но диалога не состоялось. Морэн почему-то еще издалека махнул рукой Райне, подзывая ту к себе, дал знак следовать за ним и вновь скрылся в лесу.
Ребята молча переглянулись.
Выражение лица, с каким он смотрел на нее, почему-то нервировало. Слишком пронзительный взгляд, слишком серьезный — наверняка скажет недоброе; ей делалось не по себе.
— Райна, я должен у вас кое-что спросить.
Ей не хотелось вопросов. Слишком много вопросов, все ненужные, не вовремя. Ей бы тихо пережить этот вечер, а завтра снова путь, чтобы стать ближе к дому.
— О чем?
Вокруг сосны, высокие папоротники, заросли диких кустов; подошвы ботинок скользили по покрытым мхом выступающим древесным корням. Воздух пах дождем, к ночи стал прохладным.
А ее собеседник все подбирал правильные слова; у нее неприятно кольнуло в груди — неужели это она — причина, по которой появился камень? Только не это.
— Райна, — заговорил Майкл, не отпуская ее взглядом, — кто-то вас вчера о чем-то спросил, так?
Она занервничала.
— Спросил?
— Да, спросил.
Аарон все лез с вопросами.
— А вы не захотели ответить, так?
Желудок превратился в сгусток из стальных узлов.
— Не захотела.
— Почему?
Начала злиться.
— Потому что не его это делать — знать. Потому что он лез с личным.
— И вы это личное оставили для себя.
Не спросил, подытожил.
— Оставила. Потому что есть вещи — мои вещи. И ничьи больше. Я не желаю их озвучивать.
Насколько бы сильно ей ни нравился Майкл, на его вопросы она желала отвечать ничуть не больше. Ведь сейчас точно скажет, что это из-за нее — из-за Райны — возник на дороге камень. И ведь сказал!
— Видите ли, случилось редкое и очень значимое событие — в ваш путь вмешалась Магия. Закрыла вам проход. И знаете почему? Потому что вчера вами не открылась какая-то правда.
— Но я не должна ее открывать!
— Нет, не должны. Но уровень решил, что это важно, чтобы вы высказали ее вслух.
— Вы издеваетесь?
Райне хотелось убежать. Хотелось плакать, спрятаться в кустах и заночевать в них же — пусть не лезут к ней, пусть отстанут все.
Голос собеседника стал очень мягким, но легче от этого не сделалось.
— Райна, если Магия вмешалась, значит, это очень важно.
— Чтобы я сказала правду?
— Да.
— Но я не хочу!
— Значит, это жизненно важно, понимаете? Значит, эта правда изменит течение вашей судьбы так, как вы хотите, чтобы оно изменилось.
— Я уже никак не хочу.
У нее тряслись поджилки. Не надо никаких изменений, никаких. Только дойти бы до дома…
— Райна…
— Нет, Майкл. Я не буду.
— Райна, — он смотрел тепло и одновременно просительно, — вы все еще себя стыдитесь?
Хотелось смеяться — нервно и зло.
— Вы просто не знаете, что я сделала. Конечно, я себя стыжусь, а как же еще?
— Не важно, что именно вы совершили, но почему-то крайне важно, чтобы ответ на свой вопрос услышал тот, кто его задал.
— Нет. Нет — нет — нет, — шептала она, глядя мимо мужского плеча. — Нет.
— Да. Сделайте это. Магия не хочет пускать вас дальше, пока правда не прозвучит. Она должна прозвучать.
— Нет, — к векам вдруг подступили слезы. — Не должна. Не прозвучит.
— Тогда Уровень не выпустит вас в Черный Лес, не даст продолжить путь.
Черт! Ну почему всегда так? Почему ей либо придется идти и отвечать на вчерашний вопрос, или же Майк сообщит всем, что дальше они не могут двигаться из-за нее, Райны.
— Майк, — она шептала, просила, умоляла, — не надо правды… Она сильно… плохая. Я не хочу.
— Райна, никто вас не осудит. Но это важно, слишком важно. Если не верите себе, доверьтесь мне — это изменит всю вашу жизнь. Магия никогда не вмешивается просто так, и сейчас она очень желает вам помочь.
— Помочь? Вы издеваетесь? Хотите, чтобы я вывернула душу наизнанку, и думаете, мне это поможет?
— Сделайте это.
Он смотрел тепло, но настойчиво. Не принуждал, но ожидал от нее принятия правильного решения.
— Сделайте.
— Нет.
— Сделайте. Вы можете.
— Не могу.
— Вы можете, Райна.
— Не сделаю.
— Сделайте.
И он дал ей пять минут на то, чтобы собраться с силами. Сказал, что подготовит к разговору остальных. И уже не увидел того, как она прижалась спиной к стволу, сползла по нему до самой земли и закрыла лицо руками.
* * *
— Из-за нее?
— Из-за Райны?
— И как теперь это исправить?
Майкл смотрел на друзей тяжелым взглядом; на их лицах колыхались янтарные блики от костра.
— То, что она сейчас вам расскажет, будет тяжелым для восприятия. И она этого боится. Боится, что ее осудят, не поймут и не поддержат. Вы поддержите, если сможете, — пусть не словами, мыслями. Если она откроется, откроется и дальнейший путь. Но правда может оказаться неприглядной, понимаете?
Они молчали. Удивились, когда он объяснил, что происходит. Удивились тому, что принуждает кого-то признаться — не желали бы сейчас оказаться на ее месте.
— Может, не надо?
Аарон уже жалел, что подошел к ней с вопросами вчера. Ведь теперь ей предстоит настоящая пытка. И мало ли, что у него разыгралось любопытство, зато теперь человеку страдать — говорить о том, о чем не хочется говорить. Нехорошо, неприятно. Дискомфортно. Но ведь и назад поворачивать — тоже не дело. Чертов уровень — слишком своенравный на его вкус. Плохо вышло, плохо.
— Что-то изменится от ее ответа, иначе Магия бы не вмешалась.
Баал глядел в сторону, Канн себе под ноги, Декстер как будто смотрел на Морэна и одновременно сквозь него.
— Просто подождем ее. Она соберется с силами, она сможет — я верю.
Куртка Майкла нагрелась со спины от жарких всполохов; где-то вдалеке тревожно крикнула птица. Аарон закурил.
* * *
Правда.
Она вдруг снова осталась в целом мире одна.
Правда.
Правда означает, что от нее вновь все отвернутся — даже Майкл. Даже он. Он просто не знает, какая она — правда. И снова будет холодно и больно, и снова придется притворяться, что ей все равно, что ее не задевают презрительные взгляды, что не трогает равнодушие, что никто не хочет с ней общаться. Не в первый раз и не в последний…
Холодно, стыло внутри.
— Магия, зачем ты это сделала? Зачем?
Молчал лес, скрипели, как и прежде, стволы, шумели над головой кроны. Но все теперь казалось иным — неприветливым, неродным, не «за» нее.
Тишина внутри. После того, как она расскажет — если расскажет, — уже точно не сможет себя полюбить. Не смогла раскрошенную на кусочки, а после «правды» она совсем распадется на пыль, на атомы и уже не соберется в цельного человека.
Шрамы. Есть или нет — без разницы. Одиночество. Тоска. Инъекция.
У нее все еще есть шанс позвонить доктору, есть шанс уйти.
А еще есть выбор — она может уйти, никому ничего не рассказывая. Может просто свернуть этот поход, окончить операцию досрочно, ведь уже расплатилась. А что будут презирать — так будут в любом случае. Тепло уже не станет — ни сейчас, ни потом. Ни в каком случае.
Жаль, что так повернулось. Зря.
Трещал на поляне костер, испускал тепло, переливался всеми бликами бежевого. Уже не для нее.
А там ее ждут. Для разговора. Для ответов на вопросы. Как на суде…
В какой-то момент Райна решила — не пойдет. Промолчит. Ну и пусть не дойдет до озера, пусть. А уже через секунду поняла, что — нет, пойдет. Пойдет! Иначе всю оставшуюся жизнь будет корить себя за слабость. Будет стыдиться. За то, что не смогла тогда, не смогла и теперь — ведь однажды уже проявила безволие, позволила жизни «рулить» за нее, не желала брать на себя ответственность, слишком сильно боялась.
Боится и теперь. Так сильно, что сильнее некуда. Вот только отступать уже не будет — один раз отступила…
«А может, — вдруг пришла странная до абсурда мысль, — она выльет эту историю наружу, и ей станет легче?» Да, собеседники не те и момент не тот, но вдруг? Пусть даже ее никто не поддержит и фразы доброй не скажет, но вдруг со словами, с этой «правдой» уйдет и часть боли?
А если так, то стоит попробовать.
Ноги не гнулись, руки не желали слушаться, тело превратилось в болезненный и комковатый воск, однако Райна решительно поджала губы, поднялась с земли и какое-то время стояла, не шевелясь.
Секунда, две, три… Минута. Тяжелый вдох, тяжелый выдох.
Все, вперед, на суд. На свой последний в жизни суд, после которого ей будет уже на все наплевать. И хорошо, если так.
* * *
… И упали слова, словно камни на водную гладь,
И подняли со дна, там годами хранимую муть.
Я стою пред тобой, замерев, глаз не в силах поднять,
Воздух кончился в легких, а новый глоток не вдохнуть.
Не старайся, не надо, меня ты не вправе судить,
Не любима, так что ж, знаю милой насильно не стать.
Мне себя бы теперь воскресить, полюбить и простить,
По деталькам, по файлам разбитую душу собрать.
Я любовь упакую в коробку, как ценный презент,
Перевью её лентой и яркий цветок приколю.
Буду верить, что всё же настанет счастливый момент,
И кому-то родному её я навек подарю.
(автор: Марина Яныкина)
Они втроем — Баал, Канн и Рен — сидели на бревне по другую сторону костра. Майкл расположился на ее бревне. Приклеился к ней взглядом, когда Райна вышла на поляну, подвинулся, когда села рядом. Не тормошил, пока молчала.
— Магия хочет, чтобы я рассказала, так?
— Да, — подтвердил он и кивнул.
Ее голос звучал глухо, глаза сделались безжизненными — теперь они слепо смотрели на костер. Тишина, треск поленьев — время от времени со свистом испарялась с сырых бревен влага. Все хранили тишину.
— Мы идем на озеро, потому что я убила человека, — начала Райна, и вокруг вдруг сделалось так тихо, как никогда. И хоть говорила она негромко, каждый слышал не только ее голос, но и звук прерывающегося дыхания. Стук ее сердца. — Я убила его, да. Убила. Потому что любила… его.
И она вдруг подняла голову, посмотрела прямо на Канна, а тот, если бы не сидел на бревне, отшатнулся бы.
Ей было наплевать.
— Я любила Аарона с того самого момента, как встретила. Нет, вру, — горькая улыбка и позволяющее не рассыпаться на части напускное равнодушие в глазах, — когда я его только встретила, я его прострелила. А он меня обрил. Но это не важно…
Теперь она смотрела не в костер, а туда, где кончался лес и подступали к самой равнине высоченные черные горы.
— Может ли быть что-то хуже неразделенной любви? Не думаю, — она не спрашивала — говорила сама с собой. — Когда любишь сам — это прекрасно. Когда не любят тебя — это ужасно. Ужасно. Сильно. А он меня не любил.
Наверное, в тот момент выражения на лице Канна каким-то образом менялись, но Райна на него не смотрела — больше нет.
— Я не подходила ему, я знаю… Была слишком тощей, некрасивой… Или слишком глупой. Или просто чужой — не женщиной в его глазах.
На этот раз улыбка печальная, со слезами на сердце.
— И я пыталась от этой любви уйти. Всяко пыталась — старалась думать о другом, работала сутками напролет, заставляла себя смотреть на других мужчин, но у меня ничего не выходило. Я искала его, как ищут что-то самое дорогое на свете, но исчезнувшее. Проклинала себя, когда понимала, что перешла с Уровня на Уровень, но не потеряла память. Я теряла ее всю, но только не ту часть, что о нем. Мечтала забыть, но не забывала. И это привело меня туда, где мы есть теперь…
Она обвела слушателей пустым взглядом. Смотрела и никого не видела.
— Но надо ведь по порядку, так? Я буду по порядку… Может, иногда не складно. И про Дору — я действительно ее любила. Она была единственной, кто знала про мою печаль. Единственной. И той, кто посоветовал мне продолжить искать его. И найти. Это она наняла юриста, который повторно просмотрел приговор и нашел в нем лазейку — эти самые слова про озеро, — что они помогут мне избавиться от шрамов…
Ее слушали, затаив дыхание, но Райна ни на кого не смотрела.
— Шрамов, которые я получила при падении. После того, как убила его. Эти шрамы ведь не залечивались… никем и ничем. То и было мне наказанием от Комиссии — они сказали: «Помни». А как не помнить, если каждый раз входишь в ванную и видишь это?
И она вдруг поднялась с бревна и начала расстегивать куртку. Не слышала того, что кто-то произнес «не надо», — сняла верхнюю одежду, разделась до бюстгальтера и трусов, отвернулась, когда по ее изуродованному телу заскользили чужие взгляды. Удивленные, раздосадованные, полные сочувствия и одновременно ужаса. Ей было все равно — уродка внутри, уродка снаружи.
— Я все это заслужила, да, — двигаясь, как робот, и не переставая говорить, Райна принялась одеваться, — заслужила. Сначала я думала, почему же так несправедлива жизнь? За что? А потом поняла, что все верно… все так и должно было быть, я заслужила. Ведь я сама зашла в тот чат, сама хотела отвлечься, найти того, кто отвлечет. Вот и нашла. Дура. Дура… Я была дурой, знаете?
Она не просила прощения и не искала сочувствия. Не видела ни того, с каким напряжением смотрели на нее молчаливые собеседники, не замечала ни напряженных поз, ни сжатых пальцев, ни заиндевевших лиц. Временно ослепла — находилась не снаружи, но внутри собственной полной болезненных моментов памяти.
— Я уже тогда поняла, что не надо идти на встречу, — как только он написал про «нижнюю», про рабыню. И не хотела, не пошла бы, но он каким-то образом узнал, где я живу и пообещал прийти. Я не хотела, чтобы домой, я боялась… И пошла в кафе. Думала, смогу уйти оттуда незаметно, скроюсь… Не смогла. Ничего не смогла. Ничего, понимаете? Путалась в собственных мыслях, сама же потом брала трубку, ненавидела его, но не знала, как убежать. А иногда и хотела того, чтобы меня унижали, думала — заслужила.
И она замолкла. Надолго.
Спустя какое-то время кто-то осторожно потряс ее за плечо — Майкл?
— Что было дальше, Райна? Расскажи. После того, как ты пришла в кафе?
— После кафе?
Она смотрела на проводника тускло, ровно — глаза сделались темными и почему-то страшными.
— Он пытался поставить меня на колени в подъезде, хотел, чтобы я отсосала.
Кто-то изумленно выдохнул; чьи-то пальцы сжались на бревне до белых костяшек. А она сама вдруг рассмеялась — некрасиво и зло.
— А я не отсосала, представляете? Расшибла ему его же розами все лицо, расцарапала его шипами — я молодец, да? Я тогда была молодец.
И она снова умолкла. А потом заплакала горько, по — старушечьи.
И заговорила вновь.
Она не хотела произносить эти слова, но они сами шли наружу — вываливались изо рта без ее участия, и Райна будто раздвоилась: смотрела на себя со стороны и в то же время не смотрела — пребывала где-то далеко, за облаками, за небом — там, где уже совсем — совсем не больно. Пусть слушают, пусть знают, ей уже все равно. Ее, кажется, больше нет — осталась только звучащая у костра история.
— …Я сама шла к нему, боялась. Что он придет ко мне и изобьет, что проломит дверь в квартиру, что будет поджидать за углом. Он объяснял мне про своих бывших и про то, что он прав, — что женщина должна вот так подчиняться мужчине. Я не верила. Да, хотела сильного, хотела того, кто мог бы что-то решить за меня. Но не такого… не так решить.
Да, отвечала на звонки, да, позволяла над собой издеваться. Много раз путалась, не могла ответить на вопрос «зачем», тысячу раз хотела сбежать — не выходило, не хватало сил. Сама не могла понять, нравилось ли ей происходящее — иногда казалось, что да, иногда, что нет, — но Джокер, — а именно этим именем она его назвала, — выполнял свое предназначение — он заставлял ее забыть про неразделенную любовь. Только плохо заставлял. Не так. А еще заставил забыть, что она женщина и достойна уважения, заставил потерять себя, научил бояться, сильно бояться… И ей все время было страшно. Пока не изнасиловал. И тогда решилась…
Кажется, в процессе монолога скрипели чьи-то зубы, кажется, что воздух над поляной сделался густым и напряженным, как наэлектризованное ватное облако, кажется, кто-то постоянно курил.
— Я не хотела его убивать, не хотела… Нет, наверное, хотела где-то внутри, но никогда не решилась бы. А как оказалась в том разрушенном здании, не помню. Ничего не помню — правда, много раз пыталась вспомнить, но после приюта все ушло, остались только куски…
Никто не пил чай; висел на жердине обуглившийся дочерна котелок.
— …но он наступал. Он кричал, что убьет меня. Убьет не сразу, но до того научит, как правильно вести себя с мужчинами. Бродил совсем рядом, обзывал неблагодарной сукой. А я боялась, очень боялась… А потом… нащупала в кармане зажигалку. А там бочки. Лужа — я знала, что если разолью бензин, он в него наступит. Он наступил. И тогда я ее бросила…
В черных глазах в этот момент словно проигрывался фильм — запрокинутая для броска рука, смещенный вправо пластиковый предохранитель, полет маленького факела.
— Он так долго горел, — хриплый шепот, и продолжали литься в ночь страшные воспоминания… — Долго горел. Очень. И все пытался до меня дотянуться. Не дотянулся. Я попыталась сбежать и…
В фильме: шаг в темноту, падение в пропасть, ужасная боль.
— Я упала, понимаете? Я упала. И почему-то не разбилась…
А в голосе печаль: лучше бы разбилась — звучало между строк. Лучше бы. Я. Разбилась.
Она не знала, сколько прошло времени, прежде чем ей удалось заговорить вновь. Голова и плечи опущены, ладони дрожат. Минувшее скручивало ее узлом, сочилось через поры — словами, мыслями, чувствами.
— Как… Как должна жить женщина, которая не может иметь секса? Какого мужчину она может привлечь? Чем удовлетворить и удержать? Говорят, любят и косых и слепых, но как полюбить ту, которую нельзя ласкать в постели? А меня нельзя.
Удивительно, но она рассказывала это мужчинам. Четырем и почти незнакомым — не лучшей подруге, не тишине — им, — здоровым и чужим мужикам.
— Думаете, я стала бы такой злой, если бы не это? Ведь мои шрамы — не только снаружи. Самый страшный — это тот, который остался после куска арматуры, что прошел сквозь меня. Я не могу… Не могу… заниматься любовью. Вы понимаете?
Наверное, они понимали. Может быть. Она не смотрела. Райне казалось, что теперь в ее глазах навечно будут плясать лишь оранжевые блики костра, — они сожгут ее целиком — всю радость и боль, все переживания, ее всю.
— А эти люди… мужчины… Они все продолжали меня добиваться: делали ставки, заключали пари, пытались перещеголять друг друга в том, кто же первый покорит мисс Марго Полански и заполучит все ее деньги? И я мстила… Хорошая, плохая? Нет, просто Райна.
Она сама не замечала, что повторяла слова Майкла — «просто Райна».
— Не оправдываюсь, нет. Тому, что я сделала, нет оправдания — не судите. Никто не осудит меня больше, чем я сама себя. А я… уже.
Пауза. Грустные, выцветшие слова.
— Получала ли я удовольствие? Нет. Но прослыла стервой. Нет, я стала не стервой — просто дурой. Депрессивной и разочаровавшейся в себе и в людях дурой, которая знала лишь одно — такой он (и вновь прямой взгляд на Канна) меня точно не полюбит. Никогда.
Дышал ли кто-то из них, пока она говорила? Колыхал ли ветки ветер? Стрекотали ли свои песни сверчки? Нет, все будто застыло, и вокруг осталась лишь печаль. Необъятная, вселенская, непостижимая по своим масштабам и вечная.
— А я ведь хотела, чтобы ты меня полюбил, — Райна не видела того, насколько Канн стал деревянным, как не видела и того, что от напряжения он смял в пальцах свою последнюю пачку сигарет. Она видела лишь его глаза — серые, любимые, — и не важно, теплые или равнодушные. — Очень хотела бы. Больше всего на свете я мечтала о том, чтобы ты искал меня так же сильно, как все это время искала тебя я. Но я не сужу, нет, — насильно мил не будешь. Я… просто…
Ей казалось, что из глаз уже текут кровавые от боли слезы.
— Я… просто… хотела… — его любви? Быть им любимой? Она все это время мечтала о том, чего не может быть. Никогда не могло быть. — Не важно. Все так, как оно есть.
И все. Иссякла.
Выдохнула. Будто забыла о том, что все это время кто-то присутствовал здесь, на поляне, слушал ее, внимал каждому слову. Поднялась с бревна — слепая, глухая и пустая — и, шатаясь, направилась в палатку.
Она уснет, да, уснет. Потому что… почему-то совсем нет сил. Кончились.
Райна забыла о том, что, наверное, должна попрощаться перед сном, что-то сказать, как-то себя чувствовать. Она просто шла, пока не услышала брошенный в спину вопрос:
— Он точно умер, этот пидор?
Говорил Канн. Нет, не говорил — брил наголо леденящей душу спокойной яростью, — цедил слова сквозь зубы.
— Джокер? — она обернулась. И даже улыбнулась. — Наверное.
Как здорово, какое облегчение — после всех этих лет уловить толику поддержки в свой адрес. Эту редкую искорку теплоты она сохранит и унесет с собой в могилу.
— Наверное?
— Да, наверное. Я не знаю.
Устала. Просто слишком сильно устала.
— Мертв или жив, но я найду и убью его заново.
Она не сомневалась — убьет. Таким тоном не говорят, когда шутят, — таким тоном клянутся.
— Спасибо, — прошептала так тихо, что уже никто не услышал.
Откинула полог палатки и забралась внутрь.
* * *
Никто ничего не обсуждал и не комментировал. Есть такие услышанные истории, которые не трогают, — хранят в памяти и никогда не пересказывают другим. Так случилось и сейчас.
Ушел Майкл. Через какое-то время, выдав Канну пачку сигарет из блока, который предназначался для Бойда, покинул поляну ассасин. Следом Баал.
И только Аарон продолжал сидеть у костра — немой, неподвижный и мрачный. Спроси его, о чем он думал и что чувствовал в тот момент, он и сам не смог бы ответить. Потому что слишком много всего наслоилось — ярость, изумление, печаль, разочарование. Разочарование, потому что хотел ведь ее найти, хотел узнать, как дела, не попала ли в беду, и не узнал. Каждый раз, когда на ум приходила мысль «как она?», гнал ее от себя. «Нормально», — отнекивался внутри. Нормально.
Оказалось, совсем не нормально.
А он не пришел. Когда был ей нужен.
Час сменился следующим — Канн все сидел. Вокруг ночь, костер почти прогорел; ушло из новой пачки еще три сигареты.
Он будет пахнуть табаком. Ну и пусть.
Он был ей нужен. Всегда был ей нужен, и скучал по этому ощущению, сильно скучал.
Рейка…
Мила могла без него прожить. Райна не могла.
В какой-то момент — вокруг уже глухая ночь и вот — вот забрезжит рассвет — он поднялся с бревна, выбросил в угли окурок, сжал губы и решительно направился к палатке.
Не к той, что справа — своей. А той, что стояла в отдалении — самой левой.
Палатке Райны.
Он влез в нее, как влезает в берлогу медведь — шумно, не боясь, что разбудит, не боясь, что тесно. Умостился возле лежащего на коврике тела, откинул тонкое одеяло, грубовато, но крепко прижал к себе Райну, уткнул ее лицом в свою шею. Погладил по волосам.
— Аарон?
— Спи.
— Аарон…
— Молчи.
И она замолчала. Долго дрожала в его руках — тощая, хрупкая, будто склеенная из осенних листиков, — какое-то время тряслась, всхлипывала, обнимала его так жадно, как будто в последний раз, как будто навсегда. Потом сколько-то возилась, шумно дышала, терлось носом о его колючий подбородок, затем, наконец, затихла.
А он все гладил ее в темноте по волосам — по длинным, отросшим. Не по ежику.
— Аарон, — она все еще пыталась говорить с ним сквозь сон.
— Я здесь. Спи, Райна. Спи.
— Ты не уйдешь?
Он молчал. Жал ее к себе, обнимал, держал так крепко, будто силился собрать из осколков заново.
— Не уходи.
— Я найду того пидора.
— Он умер.
— Неважно. Я найду его — живого или мертвого — и закопаю вновь.
— Я…
— Спи, Райна. Спи. Я тут.
И она заснула.
А лежащий рядом Канн не сомкнул глаз до самого утра.
* * *
Взяв заплечный вещевой мешок,
И навьючив, сдерживая ропот,
Шла по жизни, не жалея ног,
С ношей, под названием «горький опыт».
Тяжело, но помощь не нужна,
Этим не положено делиться.
Справлюсь как-нибудь со всем сама,
Но момент настал, пришлось открыться.
Слабой и дрожащею рукой,
Из последних сил держа осанку,
Как на эшафоте пред толпой,
Вывернула душу наизнанку.
Мысленно готовилась к удару,
Но презрения тень не проскочила.
Эта откровенность, как подарок,
Мне твои объятия подарила.
(автор: Марина Яныкина)
После того, что случилось накануне, Райна ожидала, что наутро она однозначно будет испытывать бессилие, стыд, маяться худшим в мире настроением и точно не пожелает ни с кем общаться.
Но случилось удивительное — эта ночь подарила ей воплотившуюся в жизнь сказку — Аарона. Спящего с ней рядом, обнимающего, гладящего по волосам, ласкающего висок своим дыханием. Ее одежда, ее кожа до сих пор хранили его запах — впитали навечно.
Рассвет она встретила уже без него — ушел, — но это ее ничуть не обидело. Он и так провел с ней какое-то время. С Райной. И, значит, она не такая плохая, она… хорошая, достойная, если не его любви, то хотя бы сочувствия. И пусть то были всего несколько часов счастья, но они были ее — ее и ничьи больше.
Когда о каше попросил Баал, она кивнула в ответ; когда с просьбой о том же подошел Рен, кивнула еще раз. Когда о «каких-нибудь яйцах на завтрак» попросил Аарон, улыбнулась и попыталась это скрыть.
Он пришел к ней. Он лежал с ней, обнимал. А ведь у него другая женщина — Райна испытывала стыд и восторг одновременно (она украла его совсем на чуть — чуть, но украла), — и, тем не менее, он лежал с ней в одной палатке, не оставил ее в горе совсем одну.
Ее душили слезы радости.
Их поход продлится уже недолго — по странному молчаливому единению все знали, что не далее как сегодня достигнут очередного Портала, а там… — не важно, что там. Это их последний день в странном месте под названием Магия.
Неописуемо насыщенно и густо пах утренний лес, и переливалась в лучах солнца покрытая росой трава. Тихонько качались на фоне синего неба сосновые ветви, изредка с них вспархивала и уносилась в далекую даль неведомая птица. Звенели вокруг ручьи, текли реки, стояли в отдалении непроходимые и крутые, почти до самых небес горы, искрился неуловимым волшебством воздух.
Сегодня она снова будет шагать третьей в их недлинной цепочке, будет смотреть на его спину и знать: это случилось. То, о чем она мечтала. И пусть всего один раз. Ведь только дурак, когда приходит счастье, пытается тут же просить о большем — умный с благодарностью держится и за ту малость, что подарила жизнь. А жизнь крайне редко дарила Райне подарки.
«Спасибо, Магия. Спасибо, Майкл», — ее мечта ожила.
Весело отражал кусочек пейзажа горячий кофе, таяла в руке шоколадка; уже не фыркал при виде сладкого Баал.
— Ну, что, в путь? — деловито поинтересовался Рен, когда кофе был допит, палатки сложены, а пластиковые тарелки вымыты и упакованы обратно.
— В путь.
Вокруг костра валялось такое количество окурков, что Райна, проходя мимо, вновь улыбнулась — он курил, о чем-то думал, переживал. И это его переживание будто в один момент стерло с ее души, если не всю боль, то точно огромную ее часть.
— Спасибо, Магия, — повторила Райна тихо. — Спасибо.
Едва ли кого-то удивило, что, когда отряд приблизился ко вчерашнему тупику, закрывающий проход камень исчез, словно и не существовало. Как будто и не был он втиснут между скалами, будто не взирал на них молчаливо и мрачно, будто не гнал обратно к поляне.
Спасибо, Магия.
Ей не портили настроение ни выросшие вокруг скалы, ни безлюдный и дикий пейзаж, ни холодный, снующий между камнями ветер — Райна цвела изнутри. Конечно, когда-нибудь эйфория схлынет, и воспоминания поблекнут, но до того момента у нее еще есть немного времени — подышать, почувствовать себя невесомой, послушать, как внутри поют свои песни счастливые Райна — ангелы.
Самый лучший день жизни.
В горы лезли долго — где-то просто шагали, где-то карабкались, где-то жались к отвесной стене, чтобы не соскользнуть с узкой тропы в обрыв — помогали друг другу. Когда была возможность, любовались невероятно живописным видом, который открывался отсюда, с высоты птичьего полета. Где-то там, внизу, стелились луга и холмы, радовали глаз хвойным нарядом зеленые леса, блестели под солнцем ленты рек — простиралась вокруг бесконечная умиротворенная в своей первозданности природа.
Магия.
Наверное, она еще когда-нибудь вернется сюда. А, может, и нет. Однако точно никогда не забудет эту часть великого похода. Часть красивую, триумфальную, сложную — часть — награду.
Кое — где на камнях уже лежал снег; поднимались все выше. Страшно представить, если для того, чтобы достичь Портала, им придется вскарабкаться до самых высот, ведь с собой ни у кого нет альпинистского снаряжения.
Хвала Создателю — не пришлось. В какой-то момент за очередным поворотом, огибающим отвесный карниз, открылся вдруг глазам каменистый пятачок — поляна. Вокруг утесы, дальше уже и вовсе залитые вечными ледниками пики, а здесь, на редкой в этой местности равнинке, стояло то, что они все это время искали.
Портал.
Он оказался отключенным, а при ближайшем изучении и вовсе защищенным невидимым силовым полем. Потрогаешь — рука натыкается на невидимый упругий барьер. Попробуешь надавить — отталкивает назад; и ни дыры, ни отверстия, ни кнопки, чтобы поле отключить. Однако вокруг каркаса дверей — двух вертикальных балок, крытых сверху горизонтальной, — обнаружился круг из сорока камней. И на каждом уникальный символ.
— Вот знал я, что без приключений нам не обойтись. Жопой чуял.
Баал нажимал ступней то на один камень, то на другой — те на какое-то время утопали в мягкой почве, затем, будто толкал снизу невидимый механизм, всплывали на место.
— Это что — очередной шифр? Загадка, в рот ей ногу?
— Черт, придется помучиться.
— Ладно, до места дошли — это уже хорошо, — и потому, что со времени завтрака прошло несколько часов, Рен предложил: — Сделаем привал. Перекусим, подумаем.
— Ага, кто у нас тут главный специалист по загадкам? — длинноволосый зыркнул черными глазами на Райну. — Может, мы поворкуем с котелком, а ты пока раскинешь мозгами? У тебя, вроде, получается.
Прозвучало, как комплимент. Когда все одновременно посмотрели на Райну, у той порозовели щеки.
Сорок камней. Сорок.
Это только кажется, что сложно, а на деле должна существовать некая система. Райна то изучала камни, то думала о том, справится ли с котелком Баал. И если да, то какое блюдо извлечет в итоге из посудины? Ей было бы крайне любопытно на это посмотреть.
Ветер здесь дул несильно — мешали дыбящиеся вокруг горы; почти не лезли в глаза волосы.
Камни. На каждом рисунок. Каждый можно утопить в землю на какое-то время — один или несколько. И, если утопить их в правильном порядке, барьер исчезнет, а Портал заработает. Наверное.
Ей хотелось этого и не хотелось одновременно. Ведь разгадка означала, что Магия для них закончится — придется оставить котелок, попрощаться со всем, что сейчас окружает, вздохнуть и снова совершить шаг в неизвестность. Это жизнь — в ней всегда все меняется.
Мужчины колдовали над обедом. В какой-то момент — Создатель знает, откуда и долго ли за ними шел, из-за каменистого утеса показался вдруг Майкл — приветственно махнул ей, подошел к ребятам; Райна радостно помахала в ответ.
Нет, надо же, ее оставили одну колдовать над загадкой. Мужики. Но обиды не было, так как любопытная логика уже вновь зацепилась за знаки.
«Так, что мы имеем: две горизонтальные полоски, круг, эллипс, одну вертикальную полоску…»
— …звезду, полумесяц, пятиугольник, одну вертикальную полоску…
Она не заметила, как начала говорить вслух. К чему и почему такая странная последовательность? Ни логики, ни связи. Сколько всего камней нужно нажать, чтобы действо произошло — один? Все?
Попробовала сначала все — не удалось. Пока нажимала на последний, камни с первого по пятый уже всплыли обратно, — значит, не то.
Хм.
А если начать с конца?
Попробовала. Тоже с нулевым результатом. Нет, лучше бы она готовила еду, а они занимались загадками, ведь говорят, что женская логика — это и не логика вовсе, — а запустить Портал почему-то пытается Райна.
Что-то рассказывал Майкл — слов она не разбирала, — изредка доносился смех.
«Он-то точно научит их, как пользоваться котелком». И жаль. Она бы посмеялась над их стряпней — если не вслух, то про себя.
Удивительно, но ее действительно не тяготило вчерашнее — здесь, на высокогорной равнине изумление от этого факта накатило вновь, — ведь должно бы… Оголилась перед ними физически, оголилась духовно, но вместо того, чтобы почувствовать, как «откололась» от остальных, Райна словно стала им ближе. «Своей», что ли.
Наверное, ей кажется. Стало легче и здорово, а ей бы вернуться к камням…
— Дуга, искривленная линия, зигзаг, ромб…
Что-то кольнуло в мозгах — какая-то зацепка, механизм, почти стершееся воспоминание.
Ромб.
Она ведь где-то видела ромб. Да?
Да. Только где?
И вдруг вспомнила — на стенах в пещере. В том самом лабиринте, где ее постоянно подгонял Рен. Там ведь была целая последовательность из символов. Ага, была! Вот только… какая? Она еще удивлялась — кто и для чего выкладывал на стенах непонятные символы? Неужели… для этого?
Если бы кто-то из провожатых сейчас посмотрел в сторону Портала, то увидел бы возле него застывшую девушку — Райну — с вытянувшимся от удивления лицом и огромными от волнения и посетившей ее догадки глазами.
— Треугольник… квадрат… круг, прямоугольник, молния, перевернутый вверх тормашками треугольник и… ромб.
Пока ее губы шепотом описывали всплывшую в голове последовательность, подошва окончательно запылившегося и уже не выглядящего новым ботинка нажимала на камни.
Семь. Всего семь. Когда Райна утопила в землю последний, воздух вдруг затрещал, все камни одновременно ушли в землю, а пустующая до того дверь заколыхалась и запереливалась в центре белым.
— Эй, смотрите, она сделала это! — тут же крикнул кто-то.
— Ай да Райна, ай да молодец!
— Запустила-таки Портал! Вот чертовка!
В этот момент перед своим последним обедом на Магии растрепанная Райна стояла возле светящейся белым двери и счастливо улыбалась.
* * *
— Вот и все.
— Нет, не все.
Перед ней стоял Майкл — смотрел глубоко, задумчиво, тепло, а на губах Райны все еще ощущался вкус макарон с сыром — кто бы сомневался, что они попросят именно это. Котелок она вернула — протерла его снегом, почистила, накрыла крышкой, — передала лично в руки.
— Эта часть дороги завершена.
— Но Путь никогда не кончается.
Они долго молчали; остальные не мешали им прощаться, понимали, что это важно. И в том молчании, что теперь висело между Райной и проводником слышалось больше слов, чем они когда-либо сумели бы выразить вслух. А в глазах чувства, много чувств: в ее — смущение и благодарность, в его — ласковое понимание.
— Вы приходите сюда. Приходите к нам в гости — мы с Марикой будем ждать.
— Вы снова из вежливости…
— Нет, вовсе нет. Мы на самом деле будем ждать.
— Вы же понимаете, что, наверное, я не приду.
Он улыбался. Он знал больше.
— Придете. Приходите вместе с ним.
Когда Майкл кивнул в сторону Аарона, сердце Райны забилось быстро — быстро.
— С ним? Вы… думаете?…
Человек напротив нее продолжал улыбаться — его короткие темные волосы шевелил ветер; в ясных серых глазах застыло некое недоступное ей знание.
— Если с ним, то… может быть.
Она боялась думать о том, что может случиться дальше. О том, что будет и чего никогда не будет. А ее собеседник будто что-то знал.
— Просто помните, что мы будем ждать. А тот, кто хочет, всегда найдет сюда дорогу.
Она верила. Улыбнулась в ответ одновременно грустно и с надеждой.
— Мне бы этого очень хотелось.
— Значит, так и будет.
Ну, все, им пора; словно зная, что прощание почти завершено, неслышно подошли и остальные, пожали проводнику руку.
— Спасибо, Майки.
— Всегда рад.
— Заглядывай к нам сам. И Арви приводи.
Морэн улыбался.
Когда друзья двинулись в Порталу, он смотрел им в спину.
