Глава 8
Чувство «дежа-вю» оглушало: Лайза вновь тонула в пересечении реальностей — новой и той, старой, что еще не началась, — прожитой будущей.
Тот же знакомый до каждого угла и коридора дом, та же коричневая гостиная, тот же ковер без рисунка и кожаный диван, тот же (не передвинутый еще) широкий плоский телевизор.
Она знала даже, в каком шкафчике хранилась надетая сейчас на мощный торс Мака серая хлопковая футболка с двумя вышитыми на груди буквами «B.T.» — в среднем, сразу над плавками — он не складывал ее вчетверо, как часто делали другие мужчины, — скручивал валиком.
Ее сознание двоилось.
Было. Не было. Было. Не было. Было, но давно.
Свежий и бодрый хозяин дома сидел в кресле, листал журналы — их она тоже видела (увидит позже, принесенные из подвала) — и говорил; Лайза слушала вполуха — вместо этого тонула в наваждении «я здесь живу — жила»: переводила взгляд с одного предмета на другой, подолгу рассматривала их, что-то вспоминала, изредка шевелила губами.
— Конечно, проще всего было бы форсировать движок с помощью обычной смены поршней, шатунов и клапанов, но я бы не стал идти легким путем. Корпус Миража позволит сделать своп — полную замену двигателя, если ты, конечно, этого хочешь…
Зашелестели страницы; темноволосая голова склонилась над схемами и рисунками.
Все верно, он и раньше отказывался улучшать заводские характеристики, применяя полумеры, — отказался и в этот раз. Сейчас он скажет, что ее «Ли» можно заменить на «АльтИкс», компрессорный «Турбо-В2К», но лучше всего будет сразу же поставить в него «Авалон» — тот самый легендарный «Авалон1/5», лучше которого Комиссия еще ничего не изобрела.
«О самой Комиссии он, конечно, умолчит».
— …и уже потом думать насчет тюнинга трансмиссии, установки облегченного маховика, смены амортизаторов и прочего, так?
Гостья послушно кивнула болванчиком.
Ту картину из спальни наверху — с абстрактными желтыми линиями, которая стала ей столь памятна после густой на эмоции погони — они через месяц перевесили сюда, в зал — так она захотела. И та прекрасно вписалась в интерьер, украсив дальнюю стену и разбавив унылую пустоту — добавила несколько золотых и синих лучиков в общий коричневый тон. А еще через месяц Лайза накупит на этот диван три подушки — бордовые, с бахромой, они будут ими кидаться…
— …конечно, можно было бы поставить на Мираж «АльтИкс» или даже компессорный «Турбо-В2К», но, раз уж ты так мастерски водишь, я бы рекомендовал не мелочиться и заменить твой ли сразу на…
— «Авалон1/5».
Это слово они произнесли хором.
Темные брови удивленно взлетели; склонилась на несколько градусов голова:
— Ты знаешь об «Авалоне»?
— Слышала краем уха.
В глазах собеседника застыл немой вопрос «где?»; Лайза тактично промолчала.
Вопросу пришлось перейти в разряд риторических; а на дне зеленовато-коричневых глаз мелькнуло выражение, которое она растолковала, как: «тот, кто учил эту девчонку водить, поразительно много знал и о двигателях…»
Да-да, обладал о них закрытой информацией; невинно хлопнули длинные ресницы.
Мак откашлялся.
— Хорошо. Значит, ты согласна на установку «Авалона»?
— Это было бы… здорово.
Ей бы отказаться, сказать «нет» — «Авалон» стоил в три раза больше ее автомобиля, — но Лайза не сумела, поддалась-таки наваждению. Однажды вкусив прелесть профессионального вождения на доведенной до ума машине, уже не могла — не хотела возвращаться к прежнему.
«Тем более, заслужила…»
Тогда, в прошлый раз, Мак сменил старый движок Миража в награду за ее победу над собой — за то, что Лайза сумела достичь установленного им временного рубежа на трассе «НХ1». И за собственный проигрыш на той же самой трассе Мак собирался менять его и сейчас — какая ирония.
Аллертон наблюдал за аккуратно расположившейся на диване гостьей с тщательно скрываемым любопытством — силился понять, какая она, кто она? Это самое любопытство Лайза чувствовала кожей — по той будто медленно ползала теплая и липкая медуза.
— Как насчет смены подвески и тормозов?
— Нет, спасибо.
— Уверена?
— Да.
— Коробки передач? Там придется подобрать новые передаточные числа — при новом-то двигателе.
— Э-э-э, да, придется.
Так было и в прошлый раз.
— Хорошо. Установка высокотемпературных тормозных колодок?
— Нет, благодарю.
— Замена стабилизаторов поперечной устойчивости?
— Не стоит.
— Керамическое сцепление?
— Я не так часто участвую в гонках.
— Разве?
— Угу.
— А кажется, что часто.
— Призы не важны — важна безопасность, а с керамическим сцеплением забарахлят обороты холостого хода.
Теперь собеседник смотрел на нее с восхищением и застывшим в глазах вопросом: «Как? Как ты все это могла узнать — девчонка, соплюшка, синеглазый ангелочек, который вновь приперся в короткой юбке и на восьмисантиметровых шпильках?»
Как? От него же. Поживи с водителем — станешь водителем. Если не практиком, то уж теоретиком точно.
Через несколько секунд Аллертон, сообразивший, что выдал-таки все эмоции крупным текстом на лице, вновь прочистил горло и сделался невозмутимым:
— А как насчет тюнинга салона? Перетянуть тебе обшивку, заменить руль и сиденья, установить колонки или светодиоды?
Эх, ей бы хотелось всего вышеперечисленного и, да, всего того, о чем было вопрошено ранее, вот только стоимость у подобного ремонта вылилась бы почти в полмиллиона долларов. А полмиллиона и примерно три недели непрерывной работы — не слишком ли высокая цена за один-единственный проигрыш? Когда семьдесят пять тысяч стоит один только «Авалон».
Пришлось шмыгнуть носом, затянуть горловину у раздувшегося мешка с «хотелками» и чинно покачать головой.
— Замены двигателя и коробки будет достаточно.
Глаза Мака хитро блеснули.
— И полировки кузова бархатной тряпочкой.
Лайза с готовностью кивнула.
— Точно! Совсем забыла — и полировки кузова бархатной тряпочкой!
* * *
Она была вменяемой, психологически здоровой, но не полностью адекватной, чем изредка напоминала ему залетевшую в средневековый код гениальную компьютерную программу, которую по незнанию принимали за вирус.
Лайза Дайкин.
В своем уме? Определенно. Трезвой памяти? Однозначно. Вот только что-то в ней было «не так», что-то не сходилось, и именно из-за этого «чего-то» Мак пригласил ее к себе в гараж. Он мог бы осмотреть ее авто один, тем более что и осматривать его острой необходимости не было: завтра его отгонят в профессиональную мастерскую, где за сутки выкрутят старый мотор и заменят его новым. Там же заменят и основные узлы, и лишь через день в дело снова вступит он — все проверит, запрограммирует, подтянет-затянет, отполирует.
И теперь Аллертон, копаясь под поднятым капотом, не столько занимался чем-то необходимым, сколько наблюдал за сидящей на старом, обтянутом лопнувшей кожей кресле, гостьей, одна нога которой располагалась на земле, обутая в туфлю на шпильке, а вторая, невзирая на задравшуюся юбку, была боса (туфля сброшена) и подтянута к себе. Удобная поза, ничего не скажешь, расслабленная — кажется, что Лайза когда-то и где-то просиживала так часами.
«В подобном гараже?»
Взгляд в сторону, руки на подлокотниках, ни тени смущения. Перед задумчивым лицом гостьи вертелись и переливались в солнечном свете пылинки; белые зубы рассеянно покусывали кончик мизинца.
Черт, лучше бы она пришла в джинсах и кроссовках. Хотя кому он врет? Его возбуждали не столько шпильки, юбочка или голые ноги, сколько ее совершенно невинный, расслабленный и естественный вид — гармоничная картина: «Девушка и гараж».
Она не прыгала вокруг него, не совала голову под капот, не пыталась быть навязчиво полезной или очевидно умной (хотя, судя по диалогу в доме, определенно могла бы), не спрашивала «какой ключ подать» — она вообще не смотрела на Мака — что он там делал, зачем?
Чейзер вновь пришел к выводу, что некоторая неадекватность в девушке, так или иначе, присутствовала.
Если всей своей тщательно выстроенной манипуляцией с гонкой Лайза хотела приблизиться к нему, Чейзеру, то сейчас, получив необходимый шанс, просто обязана была виться рядом: как бы случайно тыкаться в его торс грудью (прелестной, признаться, грудью), касаться своими пальцами его, пахнуть на всю округу духами, болтать без перерыва…
Духами она действительно пахла — тонкими, изящными, ювелирными — и совсем чуть-чуть. Говорила, как он заметил, крайне мало и всегда по существу. Вертелась рядом? Кажется, она вообще забыла о том, что в этом гараже, помимо нее, находится кто-то еще.
Мак достал с полки мятую тряпку, наклонился над двигателем и принялся чистить одну из трубок от жирной копоти.
Лайза молчала; какое-то время тишину гаража нарушало лишь равномерное поскрипывание очищаемой резины; им самое время поговорить. Вот только о чем спросить: что она все-таки тогда делала у его ворот? Давно ли знакома с Элли? Как получилось, что так легко позавчера выиграла гонку? Почему отказалась от «полного» ремонта? Почему с самой первой их встречи ведет себя… странно?
«Да уж, адекватный вопрос».
Чейзер решил начать с простого. Перестал шоркать детали, разогнулся, посмотрел в сторону кресла:
— Я все хотел спросить: кто учил тебя водить?
Расположившаяся за столбом из крутящейся пыли девушка перестала кусать мизинец, отняла его от губ и взглянула на механика с загадочной хитрецой:
— Один мастер.
Мастер? Спасибо, хоть не стала врать — сама. Самостоятельно такому не учатся, только под чутким руководством. Но все-таки чьим?
— Что за «мастер»? Имя есть?
— Есть, но ты его не знаешь.
Она странно мигнула.
— Я многих знаю.
Он не врал. На четырнадцатом он действительно знал многих — даже большее количество людей, чем хотел бы, а уж тех, кто прилично гонял по дорогам, знал наперечет.
Теперь Лайза смотрела не в сторону, она смотрела задумчиво и прямо на него.
— Нет, его не знаешь, потому что его здесь больше нет.
Мак удивился:
— Что значит «больше нет» — умер?
— В каком-то смысле.
— Я тебя не пойму. Если человек умер, то говорят «умер». Если жив, то говорят «жив». Нельзя умереть «в каком-то смысле».
— Можно, — прошептали с кресла так тихо, что он едва расслышал.
Что за загадки одна сложнее другой? Чейзер отложил тряпку, уперся руками в прохладное железо и посмотрел в сторону окна — гостья теперь выглядела подавленной: взгляд потух, губы поджались, тело съежилось. А на лице — он удивился — будто лежала печать старости и мудрости — такой не бывает у молодых…
Что за черт? Просто не хочет выдавать имя? Навряд ли. Ведет себя естественно, страдает, не играет — игру бы он распознал.
— Значит, — мозаичные кубики все никак не складывались в его голове, — нет на четырнадцатом уровне того мастера, который тебя учил?
— Нету.
Лайза тихо вздохнула, откинула голову на спинку кресла и принялась смотреть в сторону — говорить на заданную тему ей определенно не хотелось.
«Ладно, сменим. Почти».
— Но гоночные треки ты посещаешь часто. Продолжаешь практиковаться?
— Угу. Просто люблю их…, люблю водить.
Да, это он заметил и мысленно хмыкнул — девка, юбка, каблуки, треки — не сходится. Нет, он видел девчонок-гонщиц — не такая уж редкость, — но все они отличались от Лайзы. Обладали мужиковатым нравом и фигурой, а если даже фигуру сохраняли женскую, то уж повадки их менялись точно; шершавыми становились ладони, жесткими шутки, хриплым и часто вульгарным голос. А эта… Сидит, хлопает синими глазами, говорит загадками и почему-то продолжает терзать его воображение.
«Это все вчерашняя майка. И соски».
Чепуха, соски он видел и раньше, и далеко не все его возбуждали…
Может, все дело в сочетании то наивных, то хитрых синих глаз и дерзких в меру пухлых губ?
Тьфу ты, он анализирует свой заколебавшийся стрелкой компаса член, как юнец, — подумаешь, воображение повело. Не подвергать же себя из-за такой мелочи многочасовому внутреннему скану?
В какой-то момент, бросив взгляд на гостью, Мак заметил, что та уже вернула себе бодрое расположение духа и теперь, снова вставив мизинец в рот, с любопытством наблюдает за его действиями. Теперь к ягодице поджалась правая нога, левая болталась над пыльным полом; обе туфли — одна лежала, другая стояла — находились сбоку от кресла.
Он принялся изучать замененные кем-то фильтры — заводские убраны, на их место аккуратно поставлены «АирТан2.Х» — кто-то знал, что делал.
— А у тебя есть яхта?
От раздавшегося вопроса Мак едва не поперхнулся. Эта девчонка точно не может вести обычные вежливые беседы о погоде — то задаст вопрос о профессии, то выдумает такой, что и ход ее мыслей не отследишь.
— Нет, яхты у меня нет. С чего бы?
— А тебе бы пошла.
— Что значит «мне бы пошла»?
— Ну, — Лайза улыбнулась, — мне кажется, что ты любишь море. И что ты был бы рад штурвалу и волнам, что наслаждался бы отдыхом на палубе, плаванием и соленым ветром.
Чейзер мимолетно задумался — кто знает? Может быть.
Отрицать не стал, хмыкнул.
— Любопытно. Что еще тебе кажется?
— Ты, правда, хочешь знать?
— Конечно.
— Ну… — она почему-то обрадовалась вопросу, как если бы ее спросили о заветной мечте, развернулась в кресле боком, уперлась локтями в подлокотник с одной стороны, а через противоположный перекинула босые ноги и принялась болтать ими в воздухе.
«Блин, что она делает?»
Теперь он старался не смотреть в сторону намеренно — низ его тела находил открывшуюся картину крайне привлекательной; пришлось срочно занять внимание очередной промасленной трубкой.
— Ну, исходя из того, что я вижу, — размышляя, Лайза забавлялась видом собственных утопающих в солнечном свете пальчиков, — мне кажется, что такому, как ты, внешне пошла бы вся линейка одежды «Вуперт»: кожаные куртки с высоким воротом и совсем без него, косые двойные замки на одежде, классика, стиль, широкие штаны с карманами для ножей, ботинки с треугольной шнуровкой… Как ты думаешь?
— Согласен.
Кое-что из упомянутой линейки уже имелось у него в гардеробе.
— М-м-м, что еще? — собеседница сделала вид, что задумалась. — Любишь готовить завтрак сам? Думаю, любишь. Что-нибудь типа яичницы с беконом, да? Йогурт — навряд ли, мюсли терпеть не можешь, а вот поджарить пару сосисок до румяного состояния и добавить в отдельное блюдце горчицу — это да, так я думаю.
Верно. Аллертон усмехнулся.
— Ты еще скажи, что мне идет кухонный фартук.
— Всегда шел.
Он ослышался?
— Я говорю, что, скорее всего, ты был бы в нем неотразим.
«Особенно на голое тело», — улыбались хитрые синие глаза.
На эту провокацию Мак не отреагировал.
— Сосиски — это ладно, их любит каждый мужик, а как насчет музыки?
— Музыки? Легко! Ты любишь рок, но не всякий, а только мелодичный и с четким ритмом, иногда можешь послушать и что-то потяжелее, но недолго, поп терпишь, но не любишь. Думаю, чаще всего ты слушаешь музыку в машине, но никогда дома.
— С чего бы? Может, я, как ты, прыгаю по дому в шортах и пою в швабру?
— В швабру? — она залилась смехом. — Я не пою в швабру. У меня и швабры-то нету!
— Лентяйка?
— Сам — лентяйка! У меня есть таз и тряпка.
— Старомодно.
— А твои швабры, поди, и подавно простаивают годами в кладовке. Купил — и не пользуешься.
Точно, не пользуется. Потому что два раза в неделю убирать особняк приходит черноглазая и пухлощекая мисс Далли.
— Ладно, поймала.
Глаза мисс Дайкин горели веселым огоньком — Аллертона, словно аппетитный кусок вырезки в мясном магазине, она рассматривала с удовольствием.
— Судя по твоим бицепсам, у тебя есть спортзал — свой. И занимаешься ты в нем часто. Хотя рискну предположить, что занимаешься ты не только в нем, но и где-то еще — твоя работа каким-то образом связана с физической нагрузкой.
«Нетрудно заметить».
— Ты не куришь, потому что не пахнешь табаком, но можешь в охотку затянуться пару раз сигарой — она тебе идет. Вина почти не пьешь — очень придирчив к ним — предпочитаешь крепкие напитки и только тогда, когда уверен, что не за рулем. Каждое утро ты выстраиваешь себе жесткий график и сам же его ненавидишь, так как он не позволяет тебе проявить тщательно скрываемую от всех черту характера — тягу к безумствам.
— К безумствам?
— Угу.
— Это каким-таким «безумствам»?
— Любым. Думаю, ты ненавидишь рутину и всегда подсознательно ищешь того, кто разделил бы с тобой жажду приключений. Но прекрасно, если нужно, держишь себя в рамках, легко прикидываешься скучным.
— Ты не психологом, случаем, работаешь?
— Нет, дизайнером.
— Одежды?
— Интерьеров.
Любопытно.
— Твой характер в какой-то мере состоит из твердых принципов и не менее гибких в противовес им противоречий.
— Поясни.
— Ты любишь предсказывать наперед, но ждешь — жаждешь, — чтобы тебя удивили. Умеешь быть первым, но предпочел бы быть вторым, так как это дало бы шанс научиться у «первого» большему. Ты требователен к себе и остальным, но при этом легко прощаешь, если видишь, что человек оступился ненамеренно…
— Я нелегко прощаю, — прорычал Мак.
— Если веришь человеку, то легко.
— Только я мало кому верю.
— Это другой вопрос.
— Слушай, мисс, а хрустальный шар, в который ты сейчас смотришь, ты принесла с собой? Где он, куда ты его спрятала?
Лайза хохотнула и покосилась на собственную грудь.
— Только не говори мне, что у тебя их два…
— Да, я забыла упомянуть самое главное!
— Что еще?
Мираж и все его чумазые внутренности окончательно были забыты.
— Женщины!
— Что «женщины»?
— Твои предпочтения — вот где настоящая собака зарыта.
Аллертон распрямился, широко расставил ноги и сложил могучие руки на груди; его лоб блестел от пота — гараж к обеду прогрелся.
— Ты не можешь знать о моих предпочтениях касательно женского пола.
— А вот и могу! Стоит посмотреть на тебя, и все становится понятно!
— Да? — на красивом мужском лице застыла изогнутая улыбка. — И что же становится понятно? Расскажи-ка непросвещенному уму, какие там внутри кроются хитрые предпочтения. Блондинки? Брюнетки? Крутые бедра? Большая грудь?
— Не в груди дело и не в бедрах. И даже не в цвете волос.
— А в чем же?
— В другом! Ты — доминант, альфа-самец, властитель. Ты любишь, когда сильная и чувственная женщина добровольно тебе подчиняется, твоим приказам.
— Думаешь, я действительно любитель садо-мазо? Ошиба…
— Нет, не садо-мазо, но ты любишь владеть умом, телом, аурой. Ты же весь такой — посмотри на себя — «закинь руки над головой и не опускай их, пока я не скажу». Или «раздвинь ножки, и пусть они находятся в таком положении, пока я не прикажу сдвинуть…» Или «оставайся неподвижной, пока я глажу тебя там…»
— Так, я понял, хватит!
Лучше бы он стоял к ней задом, к этой чертовке, потому что теперь его член через брюки властно указывал — она! Пусть следующей, которая задерет эти чертовы руки над головой и не будет двигаться, пока он не скажет, будет Лайза Дайкин.
Вот теперь он действительно ее хотел — раскинувшуюся в его пыльном кресле, смеющуюся и притягательно-мягкую кошку с голыми пятками. Забрать бы окончательно сбившуюся набок юбку, отпнуть бы подальше шпильки, чтобы не мешали, опуститься бы на колени и…
— А знаешь ли ты, мисс, — выдавливать из себя слова в такой момент было невероятно тяжело, — что не все разговоры одинаково полезны?
Она осознает, что не просто дразнит его, а методично водит по грани?
— Знаю.
Ее смех стих, улегся в гамаке из мягкой улыбки на губах; голос охрип.
Какое-то время они вязко и напряженно смотрели друг на друга, и будь все проклято, если в этот момент Чейзер изо всех сил не пытался сдержать себя от безумного шага номер один — шага к креслу, в котором сидела Лайза Дайкин.
«Давай же, пожалуйста! Шагни навстречу…» — молилась Лайза мысленно, на износ, но при этом тщательно следила за тем, чтобы сей призыв не прорвался во взгляд. Подтолкни она Мака вздохом, жестом или хоть одним движением, и все, пиши пропало — тут же наступит обратный эффект. И потому ее молитвы тщательно скрывались за выжидательно-загадочно-насмешливым выражением глаз, а улыбка стыла почти что вежливым равнодушием — мол, решение за тобой, не за мной — тонкая игра.
Мак с собой боролся долго, целых несколько секунд, и все это время она старалась не смотреть на выступающий на его джинсах бугор — свою первую маленькую, но настоящую победу. А уж что именно скрывается под штанами в тесноте плавок — и того пуще — она помнила наизусть: каждую венку, каждый изгиб, плотность и толщину…
Все, сейчас у нее на плечо вывалится язык.
— В мастерскую… Мираж… отгонят… после обеда, — наконец выдавил из себя совладавший с импульсами тела механик, и Лайза едва удержала разочарованный вздох. «Смог-таки, сдержался. Блин». — Там все заменят к завтрашнему дню, думаю, часам к пяти-шести, а если так, то я дам знать, чтобы ты подъехала, хорошо?
Хорошо? Хорошо было бы, если бы она впервые за время долгой разлуки смогла вновь обнять эту плотную шею, погладить затылок и ощутить запах родного тела — его тела — именно это было бы по-настоящему хорошо.
— Конечно, — швыркнула носом разочарованная гостья, легко спустила ноги с подлокотника и принялась обуваться.
Плотный, жадный и неотрывный взгляд, который ощупывал ее икры, щиколотки, лодыжки и даже туфли, она чувствовала каждой клеткой кожи.
