Глава 7
Утро нового дня выдалось теплым, но пасмурным.
Лайза проснулась в семь утра и какое-то время лежала в постели, капля за каплей впитывая осознание того, что сегодня не нужно идти на работу. Больше вообще не нужно идти на работу.
Нет. Работы.
Новое для нее состояние, дискомфортное. Одно дело, когда у тебя на счету сотни или хотя бы десятки тысяч, другое — когда там едва наберется жалкая тысяча, а зарплата — такая теплая и привычная, как уютные домашние тапки, — больше не упадет в конце месяца, выделенная чьей-то заботливой рукой, на твою кредитку.
«Может, обратно?»
Эту мысль она отмела с порога — обратной дороги нет. Майлз примет — пожурит, поворчит и вздохнет с облегчением, мол, бывают у людей завихрения мозга, что поделаешь? — и возьмет обратно. Но Лайза не пойдет.
Какое-то время она, сонная, помятая, завернутая в халат и босая, стояла на маленьком балконе — созерцала не проснувшийся и оттого незагруженный еще проспект: две машины у магазина, три припаркованы у парка. К остановке лениво подъехал автобус, распахнул двери, какое-то время постоял, ожидая пассажиров, но тех не нашлось — автобус, не заполучив добычу, уехал прочь. Над городом раскинулась пелена из светло-серых, тонких на вид, но плотных облаков; день без солнца — душа без света.
Расстроенно, почти плача, буркнул желудок, Лайза потерла живот рукой — нужно поесть. Для того, чтобы ожить и начать думать (а думать сегодня предстоит много), ей требуется нормальный завтрак — не три крекера и стакан чая, а что-то плотное, осязаемое, такое, как омлет с курицей и овощами…
Часы показывали начало восьмого; кафе на соседней улице откроется через сорок минут. По пути круглосуточный магазин. В него она зайдет за продуктами, а после, возможно, в последний раз в этом месяце, позавтракает у «Джанин». Посидит, побалует себя готовой горячей едой и чашкой хорошего кофе, составит план на день, посмотрит в окно и подумает о жизни.
(Homeless man — Tribute)
Фарфоровая чашка напоминала маленький тазик; упругая молочная пена медленно оседала. На тарелке беспорядочной мозаикой лежали куски разломанного вилкой омлета, не с курицей — с ветчиной и сыром — так она захотела; позади шумела кофе-машина. За окном, показывая, словно на телевизионном экране то одного, то другого прохожего — героев чужой истории, — серел проспект.
Ей предстояло создать новую жизнь. Свою жизнь. Как-то, когда-то. Зарегистрировать фирму, подыскать сотрудников, арендовать офис…
Сходить к Дрейку.
Ей каким-то непостижимым образом следовало соединить, наконец, несоединимое — себя и эту новую реальность. Ту самую, которая пока ни в какую не хотела принимать Лайзу внутрь — впускать ее в новый теплый дом, раскинуть под ногами ковер и добродушно пригласить: «проходи!». Они почему-то до сих пор не подходили друг другу — Лайза Дайкин и эта временная ветка. Оставались чужими, незнакомцами, присматривались одна к другой, не доверяли, не знали, чего ожидать.
Ее квартира — и не ее. Ее Мак — и не ее. Все другие, все чужое. Пора бы это изменить, вот только как?
Воспоминания о вчерашней гонке застыли в глубине сознания болезненной раной — пока не смотришь на нее, кажется, не болит, а прокрутишь хоть фразу из вчерашних диалогов в голове — все равно, что засунешь в нарыв палец. Глубоко засунешь, провернешь и злорадно поковыряешь.
Лайза старалась о вчерашнем не думать — что будет дальше? Как? Кто и к кому теперь должен идти, что говорить? Мак сам, наверное, не придет, а она устала прилагать бесполезные усилия — тупик.
Может, оставить все, как есть? Просто дать себе время, подождать, перестать трепыхаться, отпустить?
Ведь если твое, то от тебя не уйдет, а не свое все равно не удержишь.
Две половины всегда отыщут путь друг к другу, так? Даже если через месяц, даже если через год. Вот только как быть с ощущением, что если ничего не делаешь, будто колешь себя шипом? Как не страдать от бездействия, как поверить, что жизнь сама… Да и что сама? Поднесет блюдо с голубой каемкой ко рту и предложит: «поешь»? Сомнительно.
За окном на несколько секунд распогодилось — чуть просветлело и в мыслях.
Один шаг за раз: сегодня она не будет думать о Маке — только о работе, иначе не двинется вперед.
«Ничего не случится за одни сутки от моего бездействия, ничего, — убеждала она саму себя и себе же не верила. — Работа, мне нужно думать только о ней…»
Телефон в сумочке молчал, и от этого почему-то было обидно.
Задавался новый день с миллионом новых дорог, возможностей, путей, точек отправления — ей нужно выбрать одну и двигаться вперед.
Лайза вздохнула, достала из сумочки ручку, расправила перед собой мятый, но чистый блокнотный лист, вывела сверху: «Список дел на сегодня» и, глядя в окно, задумалась. Подперла подбородок ладонью, покачала ногой; пена в «тазике» полностью осела.
Найти файлы для портфолио. Распечатать их в большом формате. Купить альбом (хороший, дорогой). Почитать на сайте, как регистрировать компанию. Съездить на улицу Шиар, узнать про аренду офиса. Сходить к Дрейку. Попросить денег (все остальные пункты после!).
* * *
Дрейк отозвался сразу, уже после второго гудка — будто ждал ее звонка.
«Не мог ждать, он ничьих звонков не ждет».
Но факт оставался фактом: Начальник не просто ответил, но так же сообщил, что в следующие полчаса свободен и будет ждать ее в машине на парковке перед Реактором.
Пришлось срочно собираться, искать ключи, выводить из гаража Мираж. Бензина осталось на два деления; под капотом нездорово бряцало.
«Вечером нужно будет отогнать его в автомастерскую», — думала Лайза, обгоняя одну машину за другой; за последние полчаса трафик сильно уплотнился.
Реактора она достигла за двенадцать минут, а еще спустя полминуты, припарковав Мираж среди серебристых седанов-близнецов, уже сидела в серой с белой полосой по борту машине Дрейка.
Пробившее путь через облака солнце, блики на капоте, запах незнакомого парфюма и вставшие дыбом на ее запястье волоски. Слишком близко располагался сосед-нечеловек; Лайза никогда раньше не сидела с Великим и Ужасным в одной машине, и теперь ее почему-то подташнивало.
Дверь в многоэтажное стеклянное здание Комиссии то и дело распахивалась, выпуская наружу людей в одинаковой форме: серая куртка, серые штаны, блестящая в лучах по рукаву полоска. Одни садились в машины и исчезали за высокими воротами, другие, наоборот, въезжали в эти самые ворота. Интересно, почему она видела Реактор, — потому что уже была в нем? Другие ведь не видят — никто, кроме представителей Комиссии и отряда. Странно.
— Ну, здравствуй, — дружелюбно поздоровались с ней. — Как твои дела?
— Здравствуйте, — вежливо отозвалась Лайза и умолкла. Что ответить на вопрос о делах — хорошо? Плохо? Никак? Странно? Ни одна версия не отражала ни сумбурное состояние ее души, ни настроение, ни раздрай в делах. — Нормально.
Наверное, этот вариант подходил для ответа лучше всего.
На Дрейка она не смотрела, но тот смотрел на нее — она чувствовала. Взгляд серо-голубых глаз, будто смазанный анестетиком скальпель, аккуратно исследовал не ее внешний вид, нет, но внутреннее состояние. Слой за слоем, пласт за пластом, все глубже, глубже. Это нервировало; волосы на ее руках поднялись почти вертикально.
— Я так… долго не высижу, — призналась она с волнением.
— Я знаю. Наш разговор длинным и не будет, я так думаю.
Он понимал с полуслова; исследующий напор взгляда ослаб, тошнить почти перестало.
— Спасибо, — прошептала Лайза одними губами. Наверное, Начальник увидел то, что хотел, и потому снизил активность вторжения.
— Как ты? Начинаешь вписываться в новую историю, привыкаешь к ней?
Он знал. Обо всех ее сомнения и тревогах — прочитал невидимую информацию, а в этом случае и обманывать не имело смысла.
— Не очень… если честно.
— Ну, «очень» сложно было бы даже мне.
Неправда. Это Лайза не принадлежала этой жизни, а Дрейк принадлежал — и этой, и той, которую она оставила; он принадлежал всем жизням сразу.
— Вам… было бы не так сложно.
— Ты не можешь этого знать, — голос прозвучал так мягко, что Лайза впервые повернула голову и взглянула на собеседника прямо.
«Расскажи мне больше», — мягко приказывали его глаза, но она вдруг потерялась, не знала, что именно рассказывать. Об этом утре? О чувствах? О том, что никак не может вжиться в обычную для других жизнь?
— Я обогнала его вчера на трассе, — зачем-то выдала она обрывочную информацию и тут же поправилась. — Мака. И он обиделся.
Теперь Дрейк отвернулся к окну — кажется, он улыбался и тщательно пытался это скрыть.
— Значит, начало положено?
Начало? Это не начало, это уже конец! Какое развитие возможно теперь, когда он обидел ее, а она его? Вновь кольнуло чувство вины — надо было проиграть.
«Не надо было».
— Все идет не так, — призналась она с горечью. — Все.
Дрейк повернулся; теперь она отчетливо видела половину его улыбки — вторая была скрыта полусогнутыми пальцами.
— Откуда тебе знать? Зная прежний вариант истории, ты просто определила для себя понятие «так», а теперь сравниваешь новый ход событий и расстраиваешься, что он не соответствует твоим ожиданиям. Но означает ли это, что все идет «не так»?
Мудрость, мудрость, сплошная мудрость. Что Дрейку шутка, то для нее катастрофа. Это он, Начальник, что-то видит наперед, а она лишь тычется, подобно слепому котенку, в холодные стены, ищет шерсть, теплоту, кого-то родного, а этого родного все нет и нет. Разве это «так»?
— Я не могу прижиться здесь, понимаете? Я чужая. Вроде бы вокруг жизнь, люди, строения. Эмоции, отношения, разговоры… но я постоянно будто вижу все со стороны.
— Боишься принять новое внутрь?
— Боюсь.
— Потому что тогда ты предашь старое?
— Не знаю…
Она действительно не знала. Но он хотя бы понимал, не корил — ей стало легче. С ним почему-то было спокойно — как на острове, когда не нужно плыть сквозь суровые волны, сражаться со шквалистым ветром, противостоять шторму. Машина у Реактора, странный и мудрый сосед, затишье. Лайзе показалось, что она сидела бы так вечно — здесь не нужно решать, здесь за тебя решит кто-то другой.
— Ты хотела меня о чем-то попросить? — тактично напомнили ей, когда тишина в салоне затянулась настолько, что ее, разнеженную и странно успокоившуюся, начало клонить в сон.
Господи, она едва не заснула у Дрейка в машине! Лайза моментально встрепенулась, заново запустила сознание, вспомнила, зачем приехала, и напряглась.
— Да, простите… я что-то… расслабилась. Хотела попросить, да.
— Я тебя слушаю.
На нее смотрели чуть насмешливые и невероятно глубокие серо-голубые глаза; неторопливо возвращалась тошнота, волоски на руках не желали приглаживаться.
Осознав, что до того момента, пока ее окончательно не «сплющит» от близости Дрейка, осталось совсем немного времени, Лайза шумно втянула воздух, мысленно скрестила пальцы и начала говорить.
Он дал ей денег! Дал!
Она верила в это и не верила. Дал легко и безмятежно, так, как будто она просила не пятьдесят тысяч, а носовой платок, сачок для ловли бабочек; будто не бумажные (бесценные, дорогие, золотые) купюры она просила вовсе, а… закурить?
От этого сравнения Лайза широко улыбнулась — глупое, но другое на ум не шло.
Не стал спрашивать: «зачем», хоть она, как заведенная, талдычила ему про бизнес, называла имена клиентов и будущих работников; отмахнулся от фразы: «я начну отдавать уже через полгода, а, может, и раньше…», лишь фыркнул и улыбнулся.
Полгода. Этот бесконечно долгий срок здесь ее пугал, но Лайза должна была начать думать рационально — если она в этой ветке, значит, вероятно, она проживет здесь еще полгода.
Ужасно долго.
«Ничего, все будет хорошо».
И она, что удивительно, будто впервые увидела мир — этот мир, мир новой временной ветки — плотным, осязаемым, красочным. Он чем-то пах, этот мир, и пах вкусно; весело светило с прозрачно-синего неба солнце.
А ведь с утра были тучи.
Она постепенно впускает эту реальность внутрь?
«Заходи, милая, заходи. Может, приживемся?»
На этот раз от подобной мысли страх не проснулся. Она никого не предает — ни себя старую, ни себя новую, вообще никого — она просто учится жить заново, и разве это наказуемо — улыбаться? Улыбаться здесь?
Может, все действительно не так плохо?
Первое «касание» — легкую пульсацию в области затылка — она почувствовала несколько минут спустя, когда стояла на светофоре и пыталась решить, поехать ли домой по короткой дороге или же дать веселый скоростной заезд (да, в Мираже бренчит, но душа так отчаянно просила ветерка) по пригородной трассе. Почувствовала и… сжала крепче руль.
Касание! Он ищет ее — Мак! Ищет ее местоположение, проверяет, сканирует. Зачем?
Может, Дрейк прав, и это только начало? На лице Лайзы вновь возникла робкая неуверенная улыбка — отразилась в пыльном ветровом стекле, осветила собой салон машины, заставила радостно вздрогнуть сердце.
Зачем «этому» Маку Аллертону искать ее местоположение?
Ответ явился секундой позже и заполнил собой логическую брешь — ну, конечно, он проверяет свои способности!
Вчера после гонки в порыве обиды она закрылась от него, «зазеркалилась» — как любила называть этот процесс Лайза, — представила, что покрылась изнутри отражающей поверхностью — такая полностью скрывала ее от видения преследователя, сбивала ему нюх, грубо говоря, «щелкала» того по носу. Наверное, Чейзер пытался искать ее и вчера, но наткнулся на пустоту, а сегодня он вновь, ошарашенный, проверял наличие своих способностей.
«Не импотент ли…»
Лайза хихикнула. Дорога впереди ожила, заурчала, задвигалась — ведомый ногой водителя Мираж медленно покатился следом за красной скрипучей машиной.
«Ищешь, значит? Ну, ищи-ищи».
Она не собиралась больше закрываться. Вчера — исключение: разозлилась и по привычке схлопнулась. Ничто, помнится, так сильно не злило старого Мака, как ее редкие капризы «а вот и не найдешь меня!» в периоды ссор — не ссор даже, обычных размолвок.
— И что за привычка сразу становиться невидимой? Я как тебя искать должен? А если беда? Если придется?
И в моменты примирений она всегда ласково гладила пальцами колкую щетину, терлась об нее носом и мурчала:
— Так ведь твоя кровь — сам наделил способностью.
— Но не от меня же закрываться?
— А от кого? Кроме тебя меня никто больше не ищет…
Пройденный на много кругов разговор — там, далеко.
А здесь новый Мак, вероятно, ошалел, попытавшись запустить процесс поиска и потерпев неудачу. Как же! Великий Охотник! Чудодейственный внутренний сканер! Все примитивные существа, как на ладони, стоит только дать мысленный запрос.
Лайза снова принялась хихикать — не злорадно, но вполне себе ехидно, с задором.
Дрейк денег дал, Мак ее ищет — может, эта временная ветка и не так плоха, как казалось раньше, может, она не проклятье?
Заворачивая к дому, Лайза приказала себе выбросить лишние мысли из головы. Работа — сегодня она думает только о работе!
Старый консьерж, впервые за последние две недели услышав от вечно хмурой мисс Дайкин: «Здравствуйте! Как поживаете?», просветлел лицом, снял кепку и вежливо поклонился.
Радовалась ли она тем пятистам тысячам, которые великим призом некогда были обозначены в далеком подписанном контракте? Радовалась.
Но так ли сильно, как радовалась теперь, глядя на голубоватый экран разложенного на столе ноутбука, где на счету, вместо жалких остатков ее средств, достоинства и гордости, красовалась шестизначная сумма?
Лайза не замечала того, что, приклеившись глазами к одной-единственной строчке — графе с таблицей, — бесконечно, как заведенная, щелкает и щелкает шариковой ручкой.
Дрейк дал не пятьдесят тысяч.
Дрейк дал сто.
И теперь в той самой графе, где раньше ютилась и спала, свернувшись калачиком, одинокая жалкая тысяча, теперь стояла цифра «101.237.00» — множество новых соседей, множество веселых и шумных тысяч.
И даже не спросил: «зачем».
Танцевала на ветру, обвиваясь вокруг балконной двери, занавеска; шумел, втягивая теплый воздух, вентилятор ноутбука — охлаждал жесткий диск; по-домашнему уютно пыхтел на подставке старенький закипающий чайник. По всей комнате, рассевшись то здесь, то там, сидели на потолке, стенах и ковре солнечные зайчики.
Теперь она может нанять не четыре-пять, а семь-восемь сотрудников, развиться быстрее, взять больше заказов. Теперь она не связана по рукам прежней работой (смешно, она уволилась с нее дважды), а вновь выплывает в безбрежный, сверкающий бликами возможностей океан, теперь она…
Мысли прервал телефонный звонок; яркие идеи-бабочки, залепившие собой, было, весь мыслительный пятак-газон тут же вспорхнули и разлетелись.
Лайза бросила раздраженный взгляд на лежащую у стола сумку. Не далее как этим утром она обиженно смотрела на молчащий телефон, а теперь тот неожиданно решил напомнить, что имеет голос. Кому она могла понадобиться — Элли? Если Элли, то этим вечером они закатят вечеринку: бар, ресторан, коктейли, куча гордых тостов. И плевать, что реальность не та — впервые она позволит себе забыться…
Откатив от дивана столик, Лайза помчалась на кухню — сейчас она обрадует подругу, сейчас расскажет ей, как добр на самом деле Дрейк, сейчас предложит на выбор несколько десятков ресторанов и будет насмехаться над Элли, которая промучается с выбором до вечера!
Когда раздраженно вибрирующий аппарат перекочевал из недр сумки в теплую ладонь, Лайза посмотрела на цветной светящийся экран и едва не выронила сотовый из рук.
Звонил Мак.
Этот номер она видела много раз. Много-много раз в своей прошлой жизни. То же сочетание цифр, та же последовательность. Только однажды из безликого ряда нулей, двоек, троек и восьмерок сложилось слово — «Мак»; именно его выдавал на экран белый дорогой мобильник, который, подобно контракту, белому костюму и ключам от особняка Чейзера, остался в прошлом.
«Мак».
И еще фото.
За возможность поставить на заставку фото любимого лица Лайза билась не одни сутки.
— Мы не используем фотографии. Не позволяем, чтобы они расходились по сети или перекочевывали на фотобумагу в каком-либо агентстве. Одно такое изображение, хранящееся в памяти твоего телефона, может легко уйти в интернет, а оттуда куда угодно.
— Ну, ты и зануда! Это же всего лишь…
— Я не зануда! Пойми, Лайза, моя работа накладывает некоторые ограничения, в том числе невозможность иметь на заставке фотографию моего лица.
Она куксилась и кряхтела, как перезрелая слива. Глядела на него расстроенными глазами и капризничала-капризничала-капризничала.
— Мне надо!
— Не надо. Ты меня каждый день видишь дома.
— Надо! Я хочу любоваться твоим лицом и на телефоне!
— Оно уйдет в сеть!
— Не уйдет!
— Лайза!
— А зачем, скажи мне, вам в отряде Логан? Вот пусть и сделает так, чтобы с моего телефона твое лицо и не ушло в сеть. Пусть напишет программу, барьер, пусть создаст для тебя «кодовую» клетку, куда я тебя, пушистого, посажу.
Мак кряхтел и долго силился найти логичные доводы для отказа. Кряхтел, смотрел раздраженно, но доводов все не находил. А вечером сдался и позвонил Логану — попросил того написать программу.
Лайза ликовала; на следующий день у нее появилось первое изображение — то самое, которое впоследствии и встало на заставку — на нем Мак смотрел хитро, прикрыв половину лица рукой: ему на щеку падал свет, другую покрывала тень, а глаза смотрели так хитро, что, казалось, собеседник говорит: «Возьми трубку, принцесса! Я все равно тебя вижу, где бы ты ни находилась…»
Глядя на то фото, она всегда улыбалась.
Теперь фото не было.
Был лишь знакомый порядок цифр и старый мобильник. Но номер был тем же, и звонил Мак.
Зачем?
По какой-то странной причине, завороженная, Лайза никак не могла заставить себя нажать кнопку «ответить» — что она услышит там? Какие слова найдет в ответ? Нужен ли ей еще один пустой и напряженный разговор ни о чем, еще одно пластиковое извинение? Да, извинение — другой причины для звонка нет.
Телефон обиженно надрывался, исправно гудел, массировал ладонь мелкой дрожью. — не унимался и звонивший.
Он звонит ей.
На душе весело и грустно, на душе странно.
Начало положено — так сказал Дрейк? Начало, конец? Запущенный процесс, где каждое слово, каждый жест, каждое решение способно изменить направление течения судьбы.
Звонок, и душевные тучи разошлись совсем — поспешили убраться прочь за горизонт, потому что резво и решительно вдруг разогнал их налетевший порыв свежего ветра. Смена погоды, надвигающийся ураган, и пахнет дождем, пахнет чем-то новым.
Телефон исправно исходил трелями еще две минуты. Две долгие минуты, в течение которых синие глаза не отрывались от экрана, а сердце замирало всякий раз, стоило трели замереть. Замереть, чтобы начаться вновь, чтобы радостно стукнуло следом и сердце.
Нет, обида еще осталась, не унялась после вчерашнего, да и новая стратегия ее поведения сформироваться не успела, а, значит, не время.
Лайза положила телефон на стол и отошла вглубь комнаты, чтобы спустя несколько секунд почувствовать второе «касание» охотника — от его сканирования вновь защекотало затылок.
Еще через полминуты телефон умолк; на звонок она так и не ответила.
* * *
— Так, гордая мисс отвечать не захотела, — пробубнил себе под нос высокий темноволосый мужчина, задумчиво посмотрел на надпись «Звонок завершен. Продолжительность разговора 0 минут 0 секунд» и почесал подбородок.
Она ведь дома? По крайней мере, по тому адресу, который числится в досье-файле ее домом. Тогда почему? Поставила телефон на виброрежим? Слишком громко включила музыку? Спит? Занята?
«Выпендривается».
Последняя мысль показалась Чейзеру наиболее вероятным поворотом событий — гордая Лайза попросту обиделась и теперь не берет трубку. Проще говоря, дуется.
— Так, ладно.
А ведь он всего лишь хотел договориться о встрече, подъехать, уладить проблему с извинениями, а так же узнать, когда можно забрать Мираж, — придется ехать без договоренности. Не ждать ведь, пока у капризной мисс появится настроение для общения? Важно, что оно есть у него, равно как и свободное время и даже некоторое желание этот визит осуществить.
— Что ж, жди в гости, вредная дама, — куда Чейзеру не проложит путь телефон, его проложит пинок в дверь.
Аллертон пригладил волосы, отложил телефон, подошел к окну, откуда открывался вид на идеально подстриженный газон (этим утром его «выбрил» Дэйн — сделал ставку в гонке на Мака и проиграл) и задумался.
Что взять с собой? Цветы-конфеты? Ну уж нет, он идет не на свидание. Плюшевого медведя? Еще чего — такой подарок даст странную надежду на романтические отношения, в которых Мак совершенно не нуждался (уж точно не с мисс «вздернутый подбородок»). Не брать с собой ничего?
Наверное, этот вариант являлся самым лучшим, ведь он едет для разговора и, кроме слов (и починки Миража), никому ничего не задолжал.
«Надеть на грудь медальку с номером два?»
От этой мысли Чейзер едва не поперхнулся сам.
«Не дождетесь. Не бывать этому».
А спустя секунду ему в голову пришла странная идея — кое-что взять с собой все-таки придется, да-да, придется. Диалог с Лайзой, вероятно, сложная вещь и в спокойном состоянии собеседницы, а уж если та на взводе…
Мак хмыкнул, еще раз почесал подбородок и удивился — действительно ли ему может пригодиться то, о чем он подумал?
Сегодняшний вечер покажет.
* * *
Музыку Лайза действительно слушала — громкую, веселую, соответствующую ее прекрасному настроению, — и делала это не первый час подряд. Довольно подскакивали на полке приземистые колонки, динамики подхрипывали сексуальным голосом Рики Мартинсона, подплясывали в такт колонкам три фарфоровые статуэтки и корешки книг. На столе красовалась обрамленная бахромой из фольги надкусанная плитка шоколада, рядом с ноутбуком соседствовало кунжутное печенье и пустая чашка из-под чая.
Время от времени одетая в короткие шорты и ситцевый синий топ на бретельках хозяйка квартиры поднималась с дивана, чтобы, виляя бедрами и пританцовывая босыми пятками по полу, прогарцевать до кухни и вскипятить чайник. Иногда она возвращалась к компьютеру не сразу, а какое-то время, мурлыча вместе с певцом: «жизнь ходит по кругу, а я и не знал, что такое бывает…», стояла у балконной двери, жевала колпачок ручки, о чем-то думала, затем ловила нужную идею-фикс и возвращалась к кофейному столику.
За два с половиной часа ей удалось отыскать почти все нужные файлы в количестве тридцати шести штук — примеры работ, лучшие из лучших — все те, на которые почти моментально западали заказчики.
«Иногда хорошо прожить одну и ту же жизнь дважды — заранее знаешь, что нравится клиентам».
Все изображения она завтра распечатает в «Фильм&Фото Бутик», купит широкоформатный альбом (уже нашла в интернет-магазине и уточнила стоимость), закажет матовую ламинацию страниц, попросит оформить тиснение золотыми буквами.
— Все у меня будет по высшему разряду, — шептала она сама себе в те моменты, когда не пела или не жевала ручку. — Все получится идеально!
К пяти часам вечера, когда кунжутное печенье закончилось, а шоколад вставал поперек горла, Лайза вдруг страстно возжелала поесть ирашийской лапши — той самой, жареной на глубокой крутобокой сковороде вместе с овощами и соевым соусом — горячей, хорошо бы даже шипящей, насквозь пропитанной острыми специями.
А почему нет? Да, да и да! Она сейчас же закажет себе доставку на дом из лучшего ресторана ирашийской кухни, а через час, закапывая слюнями тарелку (коробку? Коробку в том случае, если до тарелки лапша не доживет), будет цеплять длинные и скользкие рисовые макароны палочками и изнывать от удовольствия.
Музыка в квартире утихла лишь временно — на ту короткую минуту, пока диспетчер принимал заказ:
— Записал. Две порции острой лапши — одна с овощами, другая с морепродуктами, два соуса «хиццу», картайская лепешка, зелень и, вы сказали, десерт «бабоу»? — вежливо, но монотонно вопрошала трубка.
— Все верно.
От сладостного предвкушения вкусного ужина на ступнях Лайзы поджались пальчики. Сегодня она не будет готовить, сегодня праздник.
— Записал. Ориентировочное время доставки — восемнадцать ноль-ноль. Вас устроит?
Конечно, ее устроит! Выждать-то осталось всего каких-то пятьдесят минут — она продержится, никуда не денется и даже не перебьет себе аппетит сочным фруктом «монга», манившим взгляд всякий раз, стоило заглянуть в холодильник.
— Спасибо, буду ждать. Очень-очень ждать!
Пикнула кнопка отбоя; через минуту квартира вновь наполнилась музыкой.
Дверной звонок раздался в семнадцать пятьдесят три — ей везет! Ужин прибыл на семь минут раньше означенного срока — чем не повод для радости?
Сглотнув слюну, которая при мысли о теплой картонной упаковке в руках не замедлила наполнить рот в объемах маленького водоема, Лайза издала победное «ура-а-а!», отодвинула столик и понеслась к двери.
«Грудь! Через этот топик видно всю мою грудь и соски, — успела подумать она на бегу, но от смущения отмахнулась. — Ничего с посыльным не сделается — максимум, покраснеет мальчишка, подумаешь, женская грудь?»
И с радостной улыбкой, босая, возбужденная и крайне довольная, она распахнула входную дверь.
За дверью был не посыльный.
Вместо него, зацепив пальцы за ремень, в коридоре стоял совсем другой человек — не тощий узкоглазый мальчишка из тех, что всегда доставляет на дом иррашийскую еду, а совсем-совсем другой человек! Высокий, широкоплечий, могученогий и совершенно не вписывающийся в представления о том, какими на вид должны быть «доставщики» лапши — за дверью ее квартиры стоял Мак.
Тот самый, один-единственный на белом свете человек, при виде которого у нее полностью отключался мыслительный процесс и безвольно приоткрывался рот.
Распахнулся он и на этот раз; тело обдало жаркой волной, состоящей из смеси паники, радости и стыда (она почти голая!), а сердце вдруг дробно застучало боем копыт перепуганного коня. И пока распахнутые до предела от ужаса синие глаза (она не готова к такому визиту! Совершенно!) метались по широкой фигуре: легкой ветровке, буграм мускулов, упавшей на лоб темной пряди и висящей через плечо раздувшейся от ноши тканевой сумке, — зеленовато-коричневые глаза, не отрываясь, смотрели… куда? Куда! На ее грудь, конечно же! Откровенно разглядывали ее, оценивали, взвешивали и, кажется, очень даже радовались увиденному. Ну, еще бы!
Да как же так можно?! Наглый! Хам! Без звонка!
«Он звонил».
Плевать! Без разрешения!
От пристального мужского взгляда ее соски под синей тканью возмущенно встали дыбом — встали дерзко и напряженно, будто пытаясь проткнуть ситец, а рот Мака Аллертона, тем временем, издал невнятный странноватый, но явно довольный чавкающий звук.
— Ты… ты что тут делаешь?! — вместо положенного вежливого приветствия возмутилась Лайза не столько присутствию посетителя, сколько наглому взгляду, который за последние десять секунд ни разу не поднялся даже до уровня шеи, не говоря уже о ее лице.
— Это так теперь воспитанные дамы приветствуют гостей?
Гостей? Гостей?! И он еще смеет насмехаться над ней?
— Гости — это те, которых «в гости» зовут! А тебя, кажется, никто не звал.
— Грубо, — Аллертон сместил вес на одну ногу и криво улыбнулся. — А я, между прочим, звонил.
— Я была занята.
— Я заметил. Так я войду?
Странно, ей бы млеть от счастья, ей бы снова стечь на пол лужицей и возблагодарить судьбу за неожиданный подарок — визит любимого мужчины, однако Лайза почему-то разозлилась: этот мужчина еще не был ею любим — был тот, прежний. А этот, вредный, как лесной кабан, вчера имел наглость оскорбить ее после проигрыша. Гад! Забытая, казалось, обида докипела до макушки.
— Ты войдешь тогда, когда я тебя приглашу, и не раньше.
— Неужели?
От ехидного тона ей захотелось хлопнуть дверью, и посильнее — так, чтобы ровная поверхность с размаху впечаталась в самоуверенное выражение лица и вызвала в недобро прищуренных глазах искры, много искр!
Хлопать дверью она не стала — невежливо, но напористо закрывать ее принялась, и тут же получила предусмотрительно вставленный в щель ботинок.
— Так я и думал, — пробормотали по ту сторону, после чего многострадальный барьер, разделяющий берега врагов, попятился под натиском в другую сторону — в сторону Лайзы.
— Ты!.. Не вздумай входить! Я тебя не звала! Иди отсюда, понял?
— Понял ли я? — к этому моменту гость полностью оттеснил упирающуюся голыми пятками в ковер и шипящую проклятья Лайзу вглубь квартиры и шагнул в прихожую. — Понял ли я? Я понял, что ты не только невоспитанная, неадекватная и подверженная стрессам особа, но я так же понял, что ты еще и крайне много грубишь. И зря, я к этому не привык.
Ох, он, видите ли, не привык!
Хозяйка дома вдруг отпрыгнула разъяренной кошкой, расставила руки в стороны, полуприсела в коленях и выдала, глядя исподлобья:
— Все силой? Все всегда силой, да? Думаешь, не найдется на тебя управы?
— Ой, боюсь-боюсь, — Чейзер равнодушно развернулся, захлопнул за собой дверь и закрыл ее на оба замка.
— Думаешь, некому будет тебя урезонить, да? — скалилась та.
— А кому? — Вопросили ровно. — Будешь звонить в службу спасения? В пожарную часть, чтобы сбили с тебя пламя? Или, может, друзьям? Так ты пощади их, друзей-то, уйдут ведь калеками…
— Гад!
— Зря.
Темноволосый мужчина снял с плеча сумку и принялся ее расстегивать.
— Хам!
— Будешь потом извиняться сама.
Наклонился и принялся что-то вытаскивать.
— Уходи отсюда! Тебя не приглашали!
— И не надо, — процедили спокойно.
— Тогда я позвоню твоему Начальнику!
— Ух ты, и номерок есть?
Он ей не верил. И пока Лайза изображала из себя дракона-малыша, пытающегося сообразить, имеются ли у него настоящие когти, зубы и пламя, Мак достал из сумки — она глазам не поверила! — он достал из сумки скрученную кольцами веревку. Веревку!
Вместо недавней музыки в квартире раздались дикие вопли и топот.
— Не трогай меня, не трогай!!!
— Я знал, что придется это применить… Иди сюда, не дергайся, себе больнее сделаешь.
Она рвалась, она кусалась, она пиналась, плевалась и постоянно визжала.
— Скотина! Не трогай меня, выпусти! Не смей!
Ее короткие ногти рисовали на его руках розовые полосы, слабые пинки едва ли оставляли на его коже синяки, но Лайза не сдавалась — изворачивалась ужом, угрем, глистом — кем угодно, лишь бы вырваться из плена. Но, несмотря на многочисленные и крайне бойкие попытки (она, кажется, уже сорвала голос), жесткая веревка всего за полминуты обвила ее запястья, локти, колени и голени, после чего охрипшую и недовольную даму аккуратно уложили рулоном на пол.
— И почему ты такая проблемная?
— Я?! — черноволосая бестия дрыгалась, орала и бесилась так сильно, что грозила проломить соседям снизу потолок. — Это Я проблемная?! Это ты!!! Пришел! Ко мне! В гости! И связал!
— Точно. А теперь еще и привяжу к стулу — сидеть удобнее, чем лежать. И разговаривать так проще.
Он выполнил обещанное: принес с кухни стул со спинкой, быстро поднял и усадил на него живой «сверток», привязал. После чего, не обращая внимания на несущуюся в свой адрес отборнейшую колючую брань, вернулся к сумке, вытащил скотч, отрезал складным резачком кусок липкой серебристой ткани и вернулся к стулу.
— Не смей! Сво…
То было последним внятным недо-словом, которое Лайза сумела выкрикнуть, прежде чем ей залепили рот; комнату тут же наполнило мычание — иногда похожее на человеческое, а иногда на визг разъяренного порося, которого пнули по заду.
Аллертон не вел и ухом. Неторопливо сходил на кухню, принес второй стул, поставил его спинкой вперед напротив пленницы, оседлал, сложил на спинку локти и принялся наблюдать. Неугомонная хозяйка квартиры отчаянно пыталась пинать деревянные ножки, раскачивалась взад-вперед и издавала весь возможный диапазон звуков, которые только может издать человек с заклеенным скотчем ртом.
— Ну и характер, — сокрушенно пробормотал Мак.
В течение следующей минуты он не произнес ни слова, лишь продолжал смотреть, пока Лайза, наконец, не затихла — поняла, что любые попытки вырваться бессмысленны, а мычание едва ли является полноценным диалогом, — сдалась. Брови ее нахмурились, взгляд сделался еще более колючим, нежели был до того, рот сжался так, что скривился даже скотч, а ноги застыли без движения.
«Хам! — говорили ее синие глаза, — Хам! Ну и черт с тобой, издевайся над слабыми!»
Чейзер вздохнул. Он этого не хотел — ни дополнительной обиды, ни горечи во взгляде напротив, ни превентивных мер, но без них бы не вышло, увы.
Прежде чем начать говорить, он выждал еще минуту. Убедился, что в квартире воцарилась тишина, что его, пусть нехотя, но слушают, что агрессивная ненависть, рождающая ненужные звуки и попытки противодействия, унялась.
— Вот и хорошо. Теперь можно и поговорить.
В ответ раздалось хамоватое рычащее «м-м-м!»; босая пятка снова пнула ножку стула.
— За каждое такое «м-м-м», я буду выжидать минуту, ясно?
В него метнулась злая молния-взгляд. Могла бы — испепелила бы.
Мак втянул воздух.
— Итак, — вытянул руки ладонями вперед, переплел пальцы, посмотрел исподлобья, как смотрит удрученный учитель на нерадивого ученика. — Начнем с главного: я не желал вламываться к тебе в квартиру и связывать тебя, но, увы, другого выхода я не видел.
От следующего разъяренного «м-м-м!!!» у него едва не свело скулы — пришлось наказать пленницу обещанной минутой тишины — терпеливо дождаться, пока секундная стрелка часов не опишет полный круг. И пока та неторопливо плыла по циферблату, Аллертон разглядывал цветастые подушки, мягкую софу, кофейный столик, ковер, читал названия стоящих на полке книг. Лайза смотрела в сторону балкона.
«Интересно, ей не холодно? Сквозит, а она босая».
Стрелка коснулась первоначальной отметки отсчета; раздались слова:
— Видишь ли, по какой-то причине у нас не получается пока вести спокойные разговоры — у тебя взрывной характер, а я не юнец, который будет сидеть под дверью сутками и ждать, пока кто-то снизойдет с ним поговорить.
Ее глаза смерили его насмешливым взглядом: «это точно, не юнец. Ждать не будешь, что б тебя…»
Удивительно, но он отлично понимал ее без слов.
— И потому, да, я практически сразу понял, что приходить к тебе без веревки и скотча бессмысленно, так как ты меня в квартиру не впустишь.
«Понятливый какой. Гад и тиран!»
Мда, даже с ней молчащей легче не становилось. Ладно, продолжим.
— Тебя, вероятно, удивит другое. Знаешь, зачем я пришел?
«Знаю, — сверлил его гневный взгляд, — знаю! Ты пришел со своими чертовыми извинениями!»
— Именно, я пришел с извинениями. И так уж вышло, что, когда я желаю, чтобы меня выслушали, меня выслушивают — по-хорошему или по-плохому, тут уж как получается. Придется это сделать и тебе.
Она глазам не верила. Не верила чувствам, эмоциям, ситуации. В ее квартире находился Мак Аллертон — тот самый человек, которого она любила больше жизни и который только что ее… связал. Нет, что за гадостные повороты жизни, что за насмешки судьбы? Почему они не могут, как нормальные люди, начать с цветов и конфет, с интереса и любопытства друг к другу, пусть даже с пустых разговоров ни о чем? Почему надо сталкиваться лоб в лоб несущимися друг на друга баранами? Почему не по-другому?
В тело впивалась веревка, запястья затекли, мерзли пятки; за окном вечерело. А он, тот, что сидел напротив, говорил. И говорил проникновенно.
— Я был груб. Я признаю это не потому что меня вынудили извиниться, а потому что грубость моя, возможно, не была оправдана.
«Возможно».
— Да, возможно.
«Он ее слышит? Мысленно?»
Почему-то Лайза вдруг только теперь напугалась, что на ее обнаженной ключице гость разглядит контуры печати, и тогда будут другие вопросы, совсем другие вопросы. Она скосила вниз подбородок и с облегчением обнаружила, что по неясной причине тату сделалось почти невидимым — так иногда бывало — спряталось.
«Слава Создателю! Слава-слава-слава — Мак его не видит!»
— …наверное, вчера вечером ты вторглась в мое личное пространство вовсе не для того, чтобы я посчитал тебя легкомысленной особой, а для чего-то другого, но я тебя недопонял. И поэтому я прошу у тебя прощения. Прошу его искренне, а не по принуждению — думаю, это важно.
В этот момент она посмотрела ему в глаза — в те самые зеленовато-коричневые омуты, которые делались такими притягательными, стоило в них появиться мягкости, нежности и доброте, — и ощутила, как медленно и почти неохотно отогревается сердце.
Это ее Мак. Все тот же Мак. Способный признать ошибку, способный сказать «прости», и да черт с ним, что для этого ему пришлось ее связать — уже не обидно, уже почти смешно. И пусть он говорит, пусть говорит еще — это важно, ей это очень нужно.
Сидящий напротив Чейзер на секунду склонил голову, посмотрел на ладони, вновь перевел на Лайзу взгляд.
— Да. Мужчины тоже ошибаются.
Сердце потеплело еще на градус; теперь не мешал даже скотч на губах — главное, не заткнуты уши — она бы слушала эту речь вечно.
Он хотел добавить что-то еще, но в эту минуту прозвучал дверной звонок, и Мак тут же напрягся, сформировался в стальной камень, прищурился:
— Ты кого-то ждешь?
«Му-му! — промычала Лайза, силясь произнести лапшу. — Лап-шу!»
Но Чейзер не понял. Второй раз он спрашивать не стал, скотч отрывать, впрочем, тоже; просто прошел в короткую прихожую, отпер замки и распахнул дверь.
На пороге стоял низкорослый щуплый и узкоглазый парнишка с объемным и хрустким пакетом в руке. Увидев в дверном проеме гигантскую, почти вдвое превосходящую его по росту фигуру Чейзера, посыльный задрал голову и едва заметно просел в коленях, раскрыл рот. А стоило его черным глазам-уголькам наткнуться на сидящую в комнате связанную девушку — девушку-пленницу! — как иррашиец подобрался и моментально собрался дать деру.
Мак тут же поймал его за короткий галстук, притянул к себе и вынул из трясущейся руки горловину бумажного пакета.
— Доставка еды? — спросил грубо.
Короткостриженая голова дернулась вверх-вниз на тонкой шее; напомнив смыв в туалете, повторил движение и выступающий кадык.
Чейзер принюхался.
— Лапша?
Трясущийся иррашиец, галстук на шее которого затягивался все сильнее, нервно кивнул еще раз.
— А мы тут, — он жестом указал себе за плечо, — играем в садо-мазо. Тебя такое возбуждает?
— Н-н-ет.
— А нас даже очень. Ты, в общем, иди, — в ладонь посыльного ткнулась бумажная купюра. — Вот только консьержа донимать жалобами не надо — сам понимаешь, старый дяденька, зачем ему потрясения? Так ведь?
— Т-т-т-ак.
— Молодец. Иди.
Чейзер выпустил из пальцев галстук, убедился, что обтянутая фиолетовой шелковой рубашкой спина через секунду мелькнула уже у лифта, после чего закрыл дверь и поставил пакет у стены.
— Лапша, — повторил он задумчиво. — Лапша, надо же…
Лайза смеялась сквозь скотч. Над удивленным выражением лица Мака, над ошалевшей физиономией посыльного (наверное, теперь ее адрес навсегда включат в черный список), над ситуацией, которую так легко можно истолковать двояко. Садо-мазо! Конечно! Бедный мальчишка…
Чейзер вернулся на прежнее место, оседлал стул и взглянул на смеющуюся пленницу с застывшими в глазах веселыми искорками.
— Думаешь, он мне поверил?
— Ум-ум.
— Вот и я думаю, что не поверил. Так, на чем мы остановились?
Она едва ни облизала его фигуру глазами: «давай, говори-говори, не останавливайся».
— Ах да, на моем извинении. Что ж, за вчерашнее я прощение попросил, преклоню теперь голову и за то, что повел себя, как дурак, после гонки — виноват, не ожидал, обиделся. В общем, высказался.
Лайза улыбалась сквозь скотч; морщины на ее лбу разгладились, в душе набухли бутоны готовых распуститься роз.
— И посему, раз уж я решил исправить ситуацию до конца, — продолжил Чейзер, — у нас остался только один вопрос: хочешь ли ты, чтобы я отогнал Мираж на починку сегодня? Или желаешь завтра привезти его в мой гараж самостоятельно?
Лайза, не пытаясь этого скрыть, зажмурилась от удовольствия. Что? Не далее как этим утром она собиралась отказаться от предложенной помощи, собиралась чинить Мираж сама? А так же собиралась дуться до последнего, ходить гордой и рычать «не буду отвечать» на каждый звонок?
Она передумала!
Нет, конечно, она ни за что не будет больше «стелиться», да и вообще, кто сказал, что она не учится на своих ошибках? Но шанс заново побывать у Чейзера в гараже она ни за что не упустит, ведь это шанс не только (что важнее всего) на продолжение общения, но так же и на созерцание (что менее важно, но не менее приятно) обнаженного по пояс могучего торса самого Мака Аллертона. А по этому зрелищу она определенно соскучилась.
— М-м-м-м! — радостно закивала Лайза и вновь забила пяткой по стулу. — М-м-м-м!
— Это, я так понимаю, «да»?
— М-м-м-м!
— Отлично, осталось решить, на какой из вариантов, а там можно тебя и развязывать.
И они — гость и хозяйка — выжидательно уставились друг на друга.
* * *
Отсюда начинаются недоступные для сетевого чтения главы.
Нынче мужчины извинялись иначе: в худшем случае мямлили нечто злое, мол, ты сама меня вынудила, неуверенно переминались с ноги на ногу и, даже будучи прижатыми к стенке, старались переложить вину за собственное скотское поведение на женщину. В лучшем случае они признавали-таки ошибки, но делали это с помощью длительного стояния под дверью с дешевым или дорогим (тут все зависело от материального положения) букетом в руке, выпрашивали прощение с помощью выражения глаз побитого щенка или же засыпали дамский мобильник тысячью смс в сутки: «Дорогая, я был не прав!» — смайлик, поцелуйчик, снова смайлик, бьющийся лбом об пол…
Ни один из вышеперечисленных методов не сработал бы с Лайзой: ни тортики, ни подлизывания, ни примирительное «ты ведь больше не злишься, красотка?», ни «давай забудем», ни тонны смс и уж точно ни попытка переложить вину на нее саму.
И Мак это знал.
Как чувствовал он и то, что она совершенно не обидится на связывание, если услышит правильные и нужные слова, а такие он говорить умел.
Вот ведь чертяга…
Синева за окном уплотнилась; золотились шапки фонарей, колесили по дороге машины, ругались внизу у магазинчика, пытаясь решить бессмысленные вселенские вопросы пьянчужки. Вместо коротких шорт на ногах теперь были теплые и мягкие пижамные штаны, на плечах короткий халатик.
Кожа горела. От веревок, от его прикосновений, когда развязывал.
Другой бы не посмел себя так вести — нагло, беспринципно, жестко, — а Мак смел.
Она млела с него. Потому что за беспринципностью скрывалась человечность, за наглостью оправданный напор, за жесткостью желание смягчить, загладить, уладить. Веревки? Пусть будут веревки.
Как хорошо, что он пришел, и как хорошо, что завтра она увидит его вновь.
«Все только начинается».
Даже когда ты это, казалось бы, уже проходил, начинаться все может совершенно иначе.
Лайза, плавая в радужном пузыре-мечте, смотрела на проспект; с балкона тянуло улицей, теплом и свежестью.
Нордейл, Уровень четырнадцать.
Прекрасный вечер, прекрасный август нового двести шестнадцатого года.
