Глава 10
Как будто специально для нее зацвела в Нордейле в конце лета вторая весна. Ярче прежнего заиграли красками цветы, заискрились золотом бульвары, плыл в воздухе бесконечный аромат любви. Им пропиталось все: лица пешеходов, блестящие поверхности машин, колпаки продавщиц, ягоды на рынке, начинка лежащих на лотках в вагончиках булочек и каждый потрескавшийся булыжник мостовой. Сияло-радовалось небо, но еще ярче светило то солнце, что распустило лучи не в небосводе, а в груди не перестающей улыбаться Лайзы Дайкин.
У них все получится, все-все. С каждым днем радость будет расти, крепнуть, расцветать, а отношения делаться глубже, ярче, прочнее — вот увидят, пусть это все увидят! Между ними снова вырастет самая красивая и самая замечательная в мире любовь — пусть порадуется каждый прохожий, пусть порадуется Элли, пусть порадуется Дрейк. А уж как сильно уже сейчас радуется этому факту она сама, Лайза — цветет, жмурится, мурчит. И плевать, что в таком состоянии работа идет медленно — она ведь не торопится? — и неважно, что временами из-за приклеившейся к губам улыбке она напоминает дурочку. Не дурак тот, кто радуется жизни, — дурак тот, что судит другого за счастье.
В обед позвонила Элли — пригласила подругу составить компанию на вечерних съемках передачи «Изысканный ужин», где главной и самой важной фигурой выступит Антонио, — покажет телезрителям, как приготовить идеальные закуски, а так же легкий десерт для вечернего стола — она ведь присоединится? Пригласительных два, а Рен занят.
Пойдет ли Лайза? Конечно, пойдет — ее вечер совершенно свободен.
И для того, чтобы время до встречи протекло быстрее, пришлось, несмотря на ленно-расслабленное мечтательное состояние, занять себя делами: обзвонить отделочные фирмы, найти лучшую, договориться о стоимости и сроках начала работ.
После длительных переговоров по телефону Лайза положила трубку, поставила в рабочем блокноте галочку и удовлетворенно откинулась на спинку стула — того самого, с будущей табличкой «Мак», которую она пока не успела заказать. Глупость, а приятно.
Часы на полке показывали начало третьего; за окном, развалившись над домами и улицами невидимым пушистым котом, грелся теплый августовский день. Бурлил жизнью проспект: гудел движением машин, пах листьями подорожника и созревающими сережками берез, шумел тополями, чесал растянувшиеся мостовые подошвами прохожих.
Лайзе вдруг впервые за целую вечность показалось, что эта временная ветка ничуть не хуже прежней, вот не хуже. Да, пусть в ней не было памятной погони, домашнего кинотеатра, точечного массажа и совместного похода на ралли, но в ней было совсем другое: гонка Миража с Фаэлоном, визит Мака в ее маленькую квартиру, их занятие любовью в ее спальне, а после секс в его гараже. И какой секс!
В итоге Мираж починен, отношения развиваются, старой работы больше нет, а через две недели в ее новый офис нагрянет профессиональная отделочная бригада, которая приведет все в порядок за два-три дня. Два-три дня, и можно будет ставить оборудование, начинать работу, приглашать людей. С ними, конечно, придется поговорить заранее, и этим она займется совсем скоро.
После очередной встречи с Маком.
На море.
Эта идея родилась внезапно: закат, волны, запах соли и мангала. Два удобных, расположенных прямо на камнях походных стула (она отыщет для них мягкие подушки), шипящее над углями мясо, плеск воды и бесконечный горизонт. Пусть будет романтично — без спешки и, возможно, даже без интима: просто неспешный разговор, много тишины, комфорт. Пусть Мак поймет, что с Лайзой можно и помолчать, что с ней можно просто «побыть», и именно для этого она увезет его в Ланвиль — туда, где он однажды выпустит на воду свою новую яхту под названием «Мечта».
Может быть.
Как неожиданно и удивительно повернулась судьба: в ту прежнюю поездку в Ланвиль Лайза была напугана тем напором, с которым Мак ее добивался, — опасалась обнаружить в своем спутнике душевность, глубину, многогранность, — а теперь пытается доказать Чейзеру, что все вышеперечисленные качества наличествуют в ней самой. Ирония. Плата за ошибки, но приятная плата, правильная. Все, чего ты однажды боялся, встанет перед тобой лицом и раскинет руки в стороны, как бы говоря: «либо ты пройдешь сквозь меня — свой страх, — либо всегда будешь прятаться и отворачиваться. Выбирай».
Она выбрала первое — идти насквозь. Не страшно, что на этот раз не мужчина, а женщина, добивается взаимности, и даже не так страшно, что на пути еще встанут препятствия — встанут, она знала, — по-настоящему страшно другое — никогда не попробовать. Втиснуть себя в рамки современной морали о том, как «должно» или «не должно» быть, а после сложить ручки и ждать. Ведь мужчина? Должен прийти сам.
Не должен. Не важно, кто придет первым, — лишь бы разглядели сквозь внешность самое важное глаза, лишь бы осознали родство души, а там любые рамки — лишь принятые кем-то далеким нормы, и пусть остаются тому, кто их создал.
А у них все будет правильно только для них и по-своему, все у них будет красиво. Будет вечер, море, тишина и разговор, будет спокойствие и комфорт, будет очарование заката, свежий ветер и жареное над углями мясо.
И она расскажет ему о том, что Ланвильское море не имеет предела — встречного берега. О том, что по нему можно плыть и плыть без карты, без координат и расстояний вечно.
Все расскажет.
Лайза улыбнулась. Если она не будет засиживаться с мечтательной миной до шести вечера, то еще успеет составить список имен своих будущих сотрудников, а так же отыскать в интернете их адреса и текущие места работы. Приятная задача, а главное — выполнимая, так почему бы не приступить?
Сказано — сделано; зашумел на кухне чайник, хрустнули от качественной растяжки позвонки; зажужжал вентилятором старенький ноутбук.
* * *
Небольшая студия была напичкана аппаратурой: короткими рельсами перед главным, ярко освещенным столом, пультами, микрофонами, прожекторами и десятками глазастых телекамер. Камеры стояли, камеры покоились на плечах видеооператоров, камеры ездили по рельсам и летали по воздуху, протягивая за собой толстые увесистые провода.
Лайза и не знала, что для того, чтобы отснять одну передачу, требуется столько камер.
Антонио благоухал оптимизмом и благодушием, как поднявшийся в печи, замешанный с любовью руками доброй хозяйки румяный пирог. Улыбался, поглаживал усы, прохаживался от одного конца стола к другому — менял миски, крынки, перебирал продукты и использовал уже, казалось, сотый по счету кухонный инструмент — на этот раз хромированный миксер.
— …запомните, яичные белки нельзя взбивать теплыми — только холодными и только со щепоткой соли или же с капелькой лимонного сока. Хотите, чтобы пена сделалась плотной и не оседала? Добавьте в середине процесса сахар или же пудру, но только не всю сразу и не в начале взбивания, а именно в середине и по чайной ложке за раз…
Зажужжали медленно вращающиеся металлические лопатки; стоящая на рельсах камера передвинулась на полметра влево.
— И никогда не используйте для взбивания алюминиевую посуду — пена станет серой. Только керамическую, эмалированную или же стеклянную, да, только так.
За Антонио наблюдали сотни глаз сидящих в студии людей и еще Бог знает сколько пар глаз телезрителей — шел прямой эфир.
Лайза радовалась, что на публику прожекторы направлялись редко — в основном на главное действующее лицо, на Виранца, — и это позволяло не только оставаться в полумраке незамеченными, но так же и перешептываться, чем они с Элли и занимались последние несколько минут.
— И что, — возбужденно шептала, разве что не брызгала слюной одетая в изящный кружевной топ с накидкой подруга, — вы это делали уже не один раз?
Лайза покачала головой.
— Прямо… прямо не один?
— Нет.
— А сколько?
Ей хотелось широко улыбаться, а нельзя, и от этого болели щеки.
— Больше, чем один.
— Вот это да! — Элли, казалось, забыла об Антонио и о том, что они сидят в студии. Она повернулась к Лайзе целиком и распахнула глаза — ее распирало от любопытства. — И как, все было так же, как ты помнишь?
— Так же. Или лучше, не знаю.
— Так значит, значит…
Их неожиданно залило светом — на публику направили два прожектора, — пришлось спешно развернуться назад и рьяно захлопать вместе с остальными — Антонио как раз завершил очередной этап приготовления суперблюда, и аудитория аплодировала. Но как только свет пропал, а рукоплескания стихли, Элли тут же зашептала вновь:
— Так, значит, все здорово, Лай? Все получается?
— Ну, более-менее. Наверное.
Элли цвела еще ярче довольного Антонио.
— Как здорово! Слышишь, правда, здорово. А я ведь в какой-то момент не верила, что Мак сможет разглядеть в тебе ту самую, ведь обстоятельства были не за вас, а тут такое! Надо же! «Лямур-тужур-любофф».
— Что? — последнюю фразу Лайза не поняла.
— Ну, так часто говорит Бернарда — это что-то заморское про большую любовь.
— А-а-а…
Они вновь уставились в центральную часть студии, где шеф-повар замешивал крем «Лебезье».
Любофф. Может у них уже «лямур», а, может, еще и нет — Лайза не знала, но ей отчаянно хотелось, чтобы этим вечером Мак думал именно о ней — о своей черноволосой и синеглазой принцессе — так хотелось, что она неосознанно скрестила на обеих руках пальцы, неслышно вздохнула и принялась наблюдать за тем, как «Лебезье» накладывают на тонкие хрустящие пирожные.
* * *
Из-за скрещенных ли пальцев Лайзы, а, может, вовсе не из-за них, но Мак о черноволосой принцессе этим вечером действительно думал и делал это прямо во время выполнения задания.
Нагромождение деревянных ящиков, бетонный пол, пыльный затхлый воздух, высокие стены и едва рассеивающая мрак заплесневевшая лампа под самым потолком — склад.
Эльконто расположился снаружи на водонапорной башне — держит вход под прицелом, Рен гонит беглецов с обратной стороны — судя по внутреннему скану помещения, до Аллертона бедолагам пробираться еще четыре комнаты, — Дэлл ставит растяжки. Если Рен сработает чисто, то ни Гайлз, ни Робертсон — химики, ответственные за синтезирование наркотика «Ультран», так широко распространившегося на территории западного Нордейла за последние две недели, — до Чейзера не доберутся вовсе. Стрелки из них никудышные, рукопашники и того хуже — одни лишь вкривь направленные мозги, заинтересовавшие Дрейка по какой-то причине, из-за которой тот отдал приказ не убивать.
Ох, не повезет ребятам при встрече с Начальником, не повезет — наказание тот выберет нешуточное, но это уже не его, Мака, дело.
Минуту назад склад сотряс мощный взрыв, дрогнул даже пол — Дэлл принялся уничтожать смертоносные запасы — молодец, не дремлет.
Чейзер же сидел на грязном полу за ящиками, ждал, смотрел на зажатый в руке «Горд» сорок пятого калибра и изредка проверял местоположение жертв — еще далеко, еще три комнаты. Он думал о сегодняшнем визите к Джону Сиблингу — заместителю Дрейка и единственному человеку, способному выдать (если хорошенько попросить) нужную информацию о том, кто же все-таки сформировал Лайзе Дайкин печать Воина?
— Кто? — удивился Джон вопросу. — Никто.
— Как это «никто»?
— А вот так. В базе нет никаких данных о том, что за последние три года кто-либо вообще формировал подобные Печати. Ты знаешь, что они запрещены.
— Знаю, но на ней Печать.
— Может, просто тату?
— Печать, — упрямился Чейзер. — Только обратной связи в ней нет — пустая. Тот, кто ее делал, умер. И я хочу знать, кем он был.
— Не могу тебе помочь, — пожал плечами светловолосый человек в форме. — Таких данных в базе нет.
— Их могли удалить?
— Не зли меня.
— Понял, не могли. А ты мог бы отследить более ранний срок? Может, пять лет назад? Может, на другом Уровне? Где-то, как-то… Помоги мне.
Сиблинг выдохнул с раздражением, но информационное окно-таки вызвал. Какое-то время вчитывался в него, затем покачал головой.
— Печати за последние десять лет не формировали. Ни на четырнадцатом, ни где-то еще.
Поблагодарив, Чейзер ушел.
А теперь он сидел здесь, в укрытии, и думал о том, что подобного попросту не может быть. Он бы не удивился следующему ответу: «Печать сформировал человек по имени „Фрэнк Смит“, время формирования такое-то…, наказание такое-то. Объект формирования — Лайза Дайкин, уровень тринадцать».
Но нет. Джон ответил — Печать не ставили. Ни на четырнадцатом, ни на тринадцатом, ни на любом другом гребаном уровне — тогда как она появилась, где? И от кого? И почему сама Лайза начинает тщательно прятать взгляд, стоит заговорить о неуловимом «гонщике», некогда учившем ее водить?
Все эти загадки порядком изводили Мака.
Он не был против сближения, наоборот, «за», но только не с той, чье прошлое настолько покрыто мраком — от явного наличия столь осязаемой тайны у него сводило скулы. Слишком много вопросов, слишком, а ответов нет. Как верить женщине, которая беспрестанно врет? Лайза нравилась Маку и нравилась очень, но ложь ледяным водным потоком остужала зарождающиеся чувства — он попросту душил их. И о каких чувствах может идти речь, когда нет самого главного — доверия? Этим базовым принципом Мак поступиться не мог; если синеглазая мисс не решит ему открыться, придется забыть о ней.
От этой мысли делалось неуютно, пусто. Ничего, не в первый раз, не в последний. Только с честным и искренним человеком он мог бы продолжить общение, а иначе никак. Она сама выберет свою судьбу. Он готов сделать еще один шаг вперед. А она?
За высокими дверьми раздался шорох, а затем и приглушенные голоса.
Черт, он совсем забыл про Гайлза и Робертсона.
Мак моментально принял оборонительную позицию, сфокусировался на дверях, включил мысленную карту-сканер и приготовился стрелять по коленям.
* * *
Тщательно изучать досье Лайзы Дайкин он продолжил уже на следующее утро сразу после завтрака — ночью не смог, устал. Принес с собой огромную чашку кофе, сел у компьютера и пошевелил мышкой, чтобы убрать хранитель экрана. Открыл присланный Логаном полчаса назад файл — не обычное досье, доступное служащим спец. отряда, а секретное досье Комиссии, за которое — узнай Дрейк, что они его заполучили, — и Аллертону, и Эвертону болезненно прилетело бы по шапке. Хотя Дрейк, наверное, знал — на то он и Великий…
Мак принялся вчитываться в строчки — его интересовало все, каждая деталь: с кем Лайза встречалась ранее, с кем состояла в длительных отношениях, где и кем работала, как проводила свободное время, когда и как осуществляла переходы — все.
И досье деталями не разочаровало. Примерно час он изучал информацию, не отрываясь ни на телефонные звонки (поставил телефон на вибро), ни на поход в туалет, ни даже на то, чтобы сходить и обновить остывший кофе. Читал, сравнивал, анализировал, сверял, обдумывал и снова читал.
И странная, судя по увиденному, выходила ситуация, странная — по-другому не назовешь. Лайза с парнями встречалась, да, но в отношениях, чаще всего, состояла недолго и исключительно в таких, которые никак не подпадали под описание «любовь всей моей жизни». Ее избранники не числились ни среди криминалов, ни среди ребят, прошедших специальную подготовку, ни среди когда-либо нанятых Комиссией людей для выполнения краткосрочных заданий. А если так, то ни один мужчина из списка попросту физически не смог бы поставить на теле Лайзы Печать. Почему? Потому что Печать считалась крайне сложной энергетической практикой, результатом которой становилась неразрывная связь двух людей — мужчины и женщины, — а обучали искусству создания подобной энергоструктуры исключительно представители Комиссии и никто более.
Вот этот хлюпик с тринадцатого — Тим Валлин — никогда бы такую не поставил, да и встречались они всего четыре раза. Светловолосый и улыбчивый Дэн Джонсон? Увольте, такой, скорее, счастливо высаживал бы в собственном саду рассаду, нежели клеймил бы женщину так жестко. Тогда кто? Ли Улитски? Карл Регерьярд? Нет, не то, не те.
Вскоре Аллертон и вовсе прекратил искать ответ на вопрос «кто», так как понял странную вещь — все «подозреваемые», которых он изучал ранее, — люди с тринадцатого Уровня, и ни один из них, кроме последнего, еще не перешел на четырнадцатый.
А Лайза перешла.
И во время перехода она не сохранила память ни о ком, кроме Эллион Бланкет — ныне Декстер, — так было при переходе с двенадцатого на тринадцатый и с тринадцатого на четырнадцатый.
Хм, они знают друг друга уже три уровня? Большой срок.
Но активно Мак думал не об этом: если Портал стирал Лайзе память о каждом из ее бывших партнеров всяких раз при переходе, значит, поставивший Печать не находился ни на двенадцатом, ни на тринадцатом Уровнях — она бы их попросту не помнила. И значит, он мог находиться только на четырнадцатом уровне, куда она счастливо прибыла два года назад.
Проблема же заключалась в другом — за последние два года Лайза Дайкин ни с кем на четырнадцатом не встречалась.
Ни с кем.
Комиссия бы об этом знала. И теперь знал бы Мак.
Она работала, отдыхала, изредка наведывалась в клубы или в гости к Элли, немного и недалеко путешествовала, бесконечно совершенствовала и чинила свою машину, много и с удовольствием ездила на ней, но ни-с-кем-не-встречалась.
Ядрит все за ногу — ОТКУДА тогда Печать?
Еще через тридцать минут Чейзер понял, что окончательно запутался.
«Не числился, не привлекался, замечен не был…»
Чистое досье, не придраться — чистой совести человек.
И гора тайн за спиной — как такое может быть? С ней не просто «что-то не сходилось» — с ней не сходилось все.
Спустя минуту он поймал себя на странной мысли: «а зачем он вообще все это копает?», и ответ пришел сам собой — она ему нравится. Да, вот так прозаично — эта девчонка ему нравится. Она безбашенная, красивая, умная, в чем-то напористая, в чем-то тонкая и очень сексуальная. И дело не в ее теле даже — в женственности. В природной мягкости, нежности и, несмотря на характер, ласковости. С ней он чувствовал себя другим — героем. А еще почему-то чувствовал себя нужным, желанным и единственным — с ней он чувствовал себя правильным, самим собой. Откуда-то он знал — она приняла бы его таким, какой он есть — с грехами, с прошлым, с профессией, с тяжелым характером. Она бы смогла, а он хотел бы, чтобы она смогла.
Вот только как быть с нестыкующимися деталями?
Хотелось рычать от бессилия.
За много лет, работая с разными людьми, он привык знать, понимать и контролировать, привык быть на шаг впереди — предсказывать поведение, предугадывать действия, уметь влиять на ситуацию. И единственным человеком, над которым у него не было ровным счетом никакого контроля — нет информации, нет средств управления, — оказалась именно она — Лайза Дайкин. И черт его дери, он бы желал, чтобы именно у нее за плечами не оказалось ровным счетом никаких тайн, потому что тогда его мозг не спорил бы с его же собственным сердцем, и в ком-то веки можно было бы поддаться сдерживаемым чувствам.
Какое-то время Мак сидел, откинувшись на спинку кожаного кресла, смотрел в пространство перед собой, думал, затем поднялся и отправился на кухню за горячим кофе.
Сегодня вечером они встречаются?
Придется вывести ее на разговор.
* * *
К предстоящей встрече Лайза готовилась с особой тщательностью. Складные стулья купила не дешевые — лучшие; тканевые сиденья выбрала вышитые; мангал аккуратный, складной, но вместительный; сумку-холодильник объемную; машину дополировала в гараже; одежду подобрала заранее. Ничего броского: голубые джинсы и темно-синяя, в цвет глазам, блузка-рубашка, коричневая с поясом кофта, ситцевый шарфик, черные кроссовки — вечером на море прохладно. Мешок с углем попросила забросить в багажник парнишку-ассистента, спустя час туда же добавила маленькую газовую печь для приготовления напитков, два баллона с газом и один с бензином, прикрыла все парой новехоньких пледов. Все аккуратно рассортировала, разложила, подготовила.
Свежую еду она купит по пути к особняку — возьмет несколько готовых для гриля шпажек с мясом и креветками — на двоих хватит. Докупит нарезку из сыра, плитку шоколада для чая, привезет ему в подарок сигару — мелочь, а приятно — вдруг пригодится?
День благоволил с погодой. Утром было ветрено, но солнечно, к обеду потеплело, и резкие прохладные порывы утихли, невесомые облачка собирались лишь на горизонте — дождя не намечалось. К вечеру город мирно тонул в косых лучах клонящегося к далеким небоскребам светила; подрагивали, шурша, листья тополей, зеркалили оранжевыми бликами стекла соседних домов. Поливала на балконе этажом ниже цветы в горшках немолодая женщина, рядом с ней сидела и жмурилась, поглядывая на проспект, черная с белым кошка; шутливо пихали друг друга в бок ждущие внизу под прозрачным куполом остановки транспорта студенты — три парня и две девчонки. Одна блондинка и одна рыжая, обе с пакетами; парни смеялись.
Какое-то время Лайза стояла в распахнутых балконных дверях, смотрела по сторонам, думала о чем-то невнятном и почему-то волновалась. Изредка ей казалось, что эта реальность — эта новая реальность-соседка, с которой они сжились лишь для вида — готовит ей пакость, очередную проверку. Откуда беспокойство, почему? Непонятно.
Вечер будет хорошим, спокойным — они просто посидят рядом, побудут, поговорят, послушают плеск волн. Ничего особенного, и в то же время особенным будет все, потому что Мак будет рядом.
И сегодня она поцелует его при встрече — ей так хочется. Обнимет за шею, безмолвно выскажет все, что накопилось внутри, укутает собственным невидимым счастьем, поделится им, и пусть впереди будет дорога. Пусть в салоне будет тихо или играет музыка, пусть по сторонам плывут мирные пейзажи, пусть… все будет хорошо.
Лайза вернулась в комнату, прошла в спальню, села на пуф перед зеркалом, расчесала волосы. Долго смотрела на собственное отражение, но не видела его; она вдруг задумалась о прошлом — о том доме, который остался далеко. Там, наверное, как и прежде, ее ждет Мак — думает о ней, любит ее. И пусть, по словам Дрейка, его больше нет, ничего больше нет, но он есть в ее сердце — тот дом, тот день, та жизнь. Спроси ее сейчас, вернулась ли бы она назад, и Лайза, не задумываясь, кивнула бы.
Почему?
И кого именно ей хотелось обнять и поцеловать — этого Мака или же через него передать свою нежность тому родному Маку, который остался в прошлом?
Над ответом думать не хотелось.
Нужно просто подправить макияж — сделать его мягким и неброским. Не забыть с собой алюминиевые кружки, которые по ошибке прихватила из Миража в пакете и занесла домой, еще раз пробежаться глазами по списку, почистить кроссовки, и в путь.
Как бы ни вилась перед тобой жизненная дорога — в гору, с горы, в сторону, вбок, — сколько бы ни было на ней камней, осколков и трещин, по ней просто нужно идти.
В комнате серело; солнце садилось.
Если они хотят увидеть закат, стоит поторопиться.
* * *
Его поприветствовали настолько нежным и чувственным поцелуем, что Мак на некоторое время «подвис», по-хорошему отупел. Не задавая вопрос «зачем», сходил в дом за теплой кофтой, после слов «нам нужно поторопиться» просто сел в машину, захлопнул дверцу и пристегнулся — приготовился к путешествию.
Лайза заняла соседнее место, завела мотор, ловко вырулила с подъездной дорожки, а затем и из ворот, свернула влево по улице.
Одетая и накрашенная неброско, она, тем не менее, нравилась ему не меньше — больше. Следуя до центрального проспекта, почти не говорили; в салоне бубнил радиоприемник — рассказывал о погоде на завтра:
— …температура ночью опустится до плюс четырех, днем же потеплеет до плюс тринадцати-шестнадцати.
— Холодает, — философски заметил Мак.
— Угу. Этим вечером еще тепло, а завтра холодно, нам повезло.
— Куда направляемся?
— Сюрприз.
Он не удивился. Просто позволил себе мысленно выдохнуть, расслабиться, подумал о том, что если его спутница одета так, как одета, то едут они не в ресторан и даже не в ресторан под открытым небом — куда-то еще.
«Ну и пусть».
— Как новый двигатель?
— Изумительно.
— Я рад.
Ему было приятно.
Какое-то время Аллертон незаметно изучал расплывшуюся на лице водительницы улыбку — искреннюю, довольную, мягкую, — затем переключился и на остальное: ее красивый профиль, тронутые блеском губы, коротенькие, пробивающиеся вдоль линии роста на лбу новые волоски — тоненькие и чуть вьющиеся, почти скрытые ровными черными прядями. Темные волосы и синие глаза — надо же, — и ведь, похоже, не красится. Долго смотрел на руки: узкие запястья, небольшие женственные ладони, изящные пальцы — удивлялся тому, как гармонично они смотрятся на объемном руле Миража и как хорошо вообще с этим требовательным автомобилем управляются.
«Лайза Дайкин — профессиональный водитель». На этом месте усмехнуться бы и фыркнуть, но она им была, и Чейзер фыркать не стал. Вместо этого попытался вспомнить, «катала» ли его хоть раз женщина, и не смог. Чаще кого-то «катал» он сам — женщин очень давно, так давно, что не смог вспомнить, кто именно в последний раз сидел на пассажирском сидении Фаэлона. Кажется, Дэлл…
Проспект сменился параллельной улицей, затем еще одной, и незаметно дорога опустела, сузилась, движение утихло.
— Это выезд на трассу?
— Угу.
Зачем они едут на трассу и далеко ли собрались? Теперь дома по обочинам встречались все реже и от проезжей части находились все дальше, все гуще цвела в кюветах растительность, изредка мелькали по краям дороги регулирующие знаки. Лайза скоростного режима не нарушала, но гнала быстро, на пределе допустимой правилами отметки.
— Мы направляемся в Клэндон-сити?
— Ум-ум, — темноволосая голова качнулась, взгляд от дороги не оторвался.
— В Хааст?
И еще раз: «ум-ум».
— В Делвик?
— Нет.
— В Ланвиль?
— Почти.
— В почти «Ланвиль»? Это что за сумеречная территория такая?
Лайза не выдержала и рассмеялась:
— Это значит, что мы едем почти что в Ланвиль.
— В «недоЛанвиль»?
— Не смеши меня.
Мак улыбнулся и вдруг поймал себя на странной мысли, не мысли даже — ощущении: ему хорошо с ней, очень хорошо, спокойно. И можно легко представить, что они не встретились сегодня, а вместе вышли из его — их — дома. Что вместе планировали этот выезд на природу еще неделю назад, вместе составляли список и покупали продукты. И что после этой поездки они вернутся в особняк — он пойдет раздеваться в спальню, а Лайза плескаться в ванную, где он присоединится к ней позже. А потом они лягут спать. Займутся любовью или нет, но им будет хорошо — даже без действий, без слов. А утром он проснется, обнятый тонкой женской рукой с узким запястьем и изящными пальцами, и улыбнется, потому что в сотый раз поймет, что счастлив…
Аллертон потряс головой. Наваждение. Прекрасные мысли, но пока почти неосуществимые — не на данном этапе отношений, где между ними сохранилась стена из загадок. Может быть, когда-нибудь. И он принялся любоваться видом из окна: долго смотрел на стелящееся впереди ровное дорожное полотно, из-за клонящегося к горизонту солнца будто покрытое золотой пылью; на вольные поля по обочинам, далекие деревца, редкие указатели; на ставшее пестрым из-за множества оттенков небо — сверху еще синее, ниже уже желтое, расчерченное вдали розовато-фиолетовыми облаками. Живописно, свежо, ароматно из-за множества трав и луговых цветов — такого воздуха в городе не бывает — далеко забрались.
— Не переживаешь, что я увезла тебя так далеко? — уловив ход его размышлений, поинтересовалась Лайза.
— Переживаю? — искренне удивился Чейзер. — С чего бы мне переживать?
Слева хихикнули:
— Ну, как же — я только что украла Великого Охотника, увезла его прочь, и теперь никто не знает, где его искать, ведь всех обычно ищет он сам.
Мак не выдал реакции, сдержался — она только что проговорилась еще раз. Случайно или намеренно — вопрос не столь важный, но проговорилась Лайза очевидно. Не должна была знать о том, что он — Великий Охотник, но знала. Снова Элли? Снова Рен? Этим отговоркам он больше не поверит — Рен бы его не выдал, Элли тоже не стала бы разговаривать о подобных вещах даже с лучшей подругой. Наверное, не стала бы — он в нее верил.
Вместо того чтобы отшучиваться, Мак промолчал. Отделался коротким: «Не думаю, что кто-то успел меня потерять» и вновь отвернулся. Они поговорят — скоро, но не прямо сейчас, — возможно, сегодня или же в ближайшее время. Будь на ее месте другой человек, он не размышлял бы так долго — попросту сжал бы горло и вытряс бы правду настолько же быстро, насколько и жестко, наплевав на последствия. Перед ним раскалывались все: умные и тупые, упертые и мягкие, агрессивные и трусливые, забияки и слабовольные, способные лишь огрызаться, крысы.
Беда заключалась в другом — Мак не хотел давить. Только не на нее, не на Лайзу.
Когда наседаешь на человека физически или ментально, всегда есть шанс, что психика допрашиваемого треснет, сломается. И происходит это не всегда заметно, а иногда и вовсе безо всяких на первых порах внешних проявлений, но последствия всегда одни и те же — неадекватное поведение в будущем: страх, психоз, паника и злоба. Плевать на преступников — им подобного наказания мало, а вот Лайза от неверного давления может отдалиться быстро и надолго. Она сильная, но и хрупкая одновременно, стойкая, но гибкая, сильная и в то же время совсем-совсем не смелая, нуждающаяся в поддержке.
Почему-то он чувствовал ее почти так же хорошо, как себя. Чувствовал, как она тянется к нему, как отчаянно пытается приблизиться, как почему-то безмолвно ищет у него защиты, и ловил себя на том, что тянется к ней сам — укрыть, защитить, заслонить от мира.
При таких отношениях давить нельзя совсем, а если и давить, то так медленно и осторожно, чтобы не возникло трещин. А лучше бы просто вызвать на откровенность, настоять на доверии — так было бы правильнее всего.
Его мысль не окончилась, так как слева привычный горизонт вдруг сменился ровной сверкающей водной гладью (а он еще гадал, откуда примешался сыроватый запах тины?) — огромным раскинувшимся в лучах уходящего солнца водоемом; философию моментально сдуло:
— Черт, а я и забыл, что здесь море! Точно, ведь изучал карту…
— Море, да, — сворачивая с шоссе на узкую, ведущую к побережью дорогу, Лайза улыбалась, — Ланвильское море, точно.
— Так это и была точка нашего сегодняшнего назначения?
— Она самая.
Его вдруг прошиб мальчишеский восторг — море! Даль, простор, соленый ветер, набегающие на песок волны — они всегда творили с его душой нечто загадочное: заставляли разум вспомнить нечто важное, пересмотреть курс и приоритеты, внутренне успокоиться; позволяли временно забыться.
Черт, прекрасная у нее все-таки возникла идея: не ресторан, не парк, не кафе — пляж — изумительная идея, сногсшибательная.
— И у нас есть на чем сидеть?
Ему не терпелось выбраться из машины — душа рвалась навстречу воде, камням, свету, за спиной расправлялись крылья.
— Есть. И даже есть еда, которую мы можем поджарить на мангале, вот только мне потребуется твоя помощь, чтобы его собрать.
— Я готов, уже готов.
И Мак спешно, хоть еще не доехали, отстегнул ремень безопасности и, вглядываясь вдаль, нетерпеливо подался корпусом вперед.
Море.
Пляж пустовал.
Блестящая темная, полированная до состояния неровных бус галька, пучки чахлой травы за спиной, вдавшийся в безбрежные воды, состоящий из булыжников покрупнее мыс; из гостей только чайки. Да и кому, помимо птиц, захочется забираться в вечерний час так далеко — за восемьдесят километров от Нордейла и сорок от Ланвиля? Верно, кроме них, никому.
Встрепанные серые чайки горделиво прогуливались неподалеку — бесстрашно смотрели друг на друга и с любопытством на людей, приближаться не спешили.
Мангал в четыре руки собрали быстро. Поставили на ножки, оградили тонкими стенками, присыпали дно углем; Лайза отправилась к багажнику, чтобы достать сумку-холоднильник и кружки, Мак разложил складные стулья — поставил их рядом, покачал — не шатаются ли? — остался доволен результатом.
Вскоре над сложенными домиком поленьями (их она захватила просто так, для костра) потянулся дымок — приземисто пополз над берегом; растопырила ножки газовая печка; засияли, отражая вечерний персиковый свет, поставленные сверху кружки.
А еще через несколько минут ровными рядками, прогревая креветочные бока, лежали над задышавшим жаром мангалом шпажки — приготовление ужина началось.
Мак балдел. Ему нравилось в этом вечере все: звук перекатывания гальки — каждая волна пыталась утащить слой камешков за собой, — равномерный шум прибоя, отрывистый птичий говор; нравилось наблюдать, как вьется сложными узорами над объятыми пламенем дровами белесый дым. Нравилось чувствовать стоящий за спиной Мираж, а впереди море; нравилось, что его ноги заботливо укрыли пледом, нравилась спутница, которая за работой — разливанием воды в кружки и вскрытием чайной упаковки — почти не разговаривала.
Он мог бы здесь остаться, мог бы здесь жить — выстроить на берегу шалаш, бросить внутрь надувной матрас и вставать по утрам счастливый, глядя, как занимается над водным простором заря — просто смотрел бы, просто слушал, просто дышал.
Глупые мысли, наивные.
— А ты, значит, работаешь дизайнером?
К этому моменту Лайза закончила с чаем — синело под кружками газовое пламя, неторопливо закипала вода, — и уселась на соседнее «кресло» — по-другому этот вид раскладных стульев назвать не получалось — слишком хорошие.
— Работала. В смысле и сейчас работаю… Собираюсь.
— Не понял.
— Я ушла с прежней работы не так давно, хочу начать свое дело.
— Ух ты.
«Свои дела» Мак уважал. Редко кто отваживался выйти из-под начальственного покровительства и пуститься в свободное плавание, ведь занятие это рискованное — самому выбирать курс, самому просчитывать риски, самому быть за все ответственным.
— Хочешь заняться тем же самым?
— Да, буду управлять фирмой по дизайну. Найму ребят, поставлю оборудование, начну принимать заказы от клиентов.
— Не боишься?
— Нет, не боюсь.
Лайза потягивала из пластикового стакана морс и, кажется, действительно не боялась — в ее взгляде не читалось даже беспокойства; Чейзер вновь нехотя восхитился.
— И офис уже подыскала?
— Давно. Жду, пока съедут предыдущие арендаторы.
— Какой-то особенный? Зачем ждать?
— Для меня очень, потому и жду.
Она улыбнулась и потянулась к начинающим шипеть креветкам — прокрутила шпажки, убедилась, что нежные бока не горят — креветки готовятся быстро — только положил, и уже снимать.
— А кого будешь нанимать, уже знаешь?
— Знаю.
— Уже говорила с ними?
— Нет еще. Поговорю через несколько дней.
— Так эти люди — твои знакомые?
— Пока нет.
— А почему тогда ты уверена, что они оставят прежнее место работы и пойдут к тебе?
— Я предложу им хорошие условия.
К испытываемому Маком восхищению примешалось удивление — как можно быть настолько уверенной в собственных силах? Иногда каменная женщина, иногда растерянная девчонка — всегда разная, в зависимости от того, о чем говорит. Но о своем будущем офисе неизменно рассказывает так, будто уже лет двести назад проторила туда дорогу и все просчитала. Не просто все — ВСЕ. Как в случае и с этим вечером; в голове зудела странная мысль о том, что и здесь, в случае с ним, все просчитано. Как? Он не знал, не мог понять.
Уверенная и, тем не менее, неуверенная. Улыбчивая и одновременно грустная.
«Странная ты, Лайза, странная».
Ему все сильнее казалось, что тайна, которую она носит внутри, давит на нее — раздавливает. Но как вывести разговор в нужное русло? Только ждать.
Креветки-гриль съелись так же быстро, как и приготовились — оказались на удивление вкусными; пластиковые тарелочки опустели в два счета. В мешочек для мусора добавились две мятые салфетки; запузырилась в стаканах газировка.
— Я мог бы здесь жить, знаешь… — вдруг признался Мак неожиданно для себя.
— В смысле — у моря?
— Да. Здорово здесь, — получать удовольствие ему не мешала ни падающая температура — у них есть костер и пледы, — ни редкие и прохладные порывы ветра, ни даже лезущий время от времени в глаза дым.
— Я чувствовала, что тебе может понравиться.
— Правильно чувствовала. Ты всегда меня правильно чувствуешь, да?
Его прозорливый взгляд наткнулся на зеркальный хитрый. Вместо ответа Лайза поднялась со стула и направилась к Миражу:
— А вот сейчас и посмотрим.
Вернулась с сигарой, протянула ему.
— Вдруг захочется?
Он принял подарок со скрытым душевным трепетом и благодарностью. Она обо всем позаботилась: о еде, о тепле, о комфорте. А так же о том, чтобы ему было, в случае если возникнет желание, чем занять руки и голову — подымить во время созерцания волн ароматным табаком.
— Спасибо… А у меня для тебя… ничего.
— И не надо.
Она относилась ко всему легко, будто ни деньги, ни богатство, ни даже мелочи не важны — важно что-то другое. Разложила над мангалом новую порцию шпажек — на этот раз из красного мяса, вытерла руки, убрала салфетки и какое-то время смотрела на волны, будто что-то вспоминала.
— Я так и подумала, что ты любишь море, — сделала несколько шагов вперед — туда, где вода почти касалась обуви, подпнула сухую веточку носком кроссовка. — Может, однажды ты даже спустишь здесь на волны яхту.
— Свою собственную яхту? Ты второй раз заговариваешь о ней.
— А кто знает? И назовешь ее, например, «Мечта».
Мак улыбнулся. Он крутил в руках сигару и все никак не мог решить — раскурить ее сейчас или позже? Наверное, позже.
Ветер играл длинными волосами Лайзы, будто густыми шелковыми нитями — гладил, раскачивал, бросал в стороны и изредка путал.
— «Мечта» — это женское название, мужчина бы такого не дал.
— А какое бы дал мужчина? «Жемчужина»?
— Это тоже женское.
— Тогда какое мужское?
— Э-м-м-м…
— «Крепость»? «Морской дьявол»? «Синий кинжал»?
— Почему синий?
— Ну, морской… — Лайза хихикала, откровенно издевалась над ним. — Ведь должно быть что-то жесткое, брутальное, супер-мужское, связанное с войной, оружием, боями, силой. Типа «морская резь».
— Это, как резь в желудке?
— Резь от острия меча!
— По-мужски ты мыслить не умеешь.
— А я и не должна. Так, признавайся, как бы ты назвал свою яхту?
— Ну, если брутально, тогда «Чомпок» — в честь гневного иррашийского вождя.
Теперь над ней издевался он.
— Я серьезно, как?
Она ему нравилась такая — возбужденная, чуть взъерошенная, с блестящими глазами.
— Может, «Лайза»?
— Шутишь?!
И даже отвисшая челюсть ее не портила — Аллертон любовался точеным женским лицом в свете уходящего солнца; закат неторопливо прогорал.
— Скажи, зачем мне вообще называть несуществующую яхту?
— Потому что она однажды может появиться.
— С чего бы? — начало подгорать мясо, пришлось отложить сигару и податься вперед — покрутить шпажки. — Яхта — это мечта двоих, а для одного она… напоминание о чем-то несложившемся.
— Так все еще сложится.
Она как всегда была уверена наперед. Вернулась к стулу, уселась рядом, принялась укрывать ноги одеялом.
Мак посмотрел на нее, улыбнулся. В том-то и дело, он хотел бы, чтобы сложилось, очень хотел. И сидящая рядом девушка почему-то, заставляя чувствовать в душе необъяснимую тоску и нежность, напоминала об этом. Он непонятным образом тянулся к ней, ощущал растущую между ними связь и оттого волновался.
— Думаешь, сложится?
— Конечно.
— Тогда я хочу…, чтобы оно сложилось с тобой.
Лайза застыла, превратилась в недвижимую статую — успела накинуть край пледа на одну ступню, а другую так и оставила незакрытой. Медленно повернулась, посмотрела на него, проверяя, не шутит ли, приоткрыла рот.
Но Мак не шутил.
— Когда ты поделишься со мной своими тайнами, Лайза? Когда откроешься мне?
Его соседка сглотнула. Треск поленьев, запах подгорающего мяса и тишина в ответ. Лайза смотрела не на Мака — она смотрела мимо. Поверх его плеча, вглубь себя.
Не нужны ему ее тайны, не нужны. Никому они не нужны. Зачем он затеял этот разговор, зачем начал медленно припирать ее к стенке? Разве плохо сидели? Разве…
Внутри бурлило смешанное с недовольством смятение. Не нужен им этот разговор, не нужно туда лезть — пусть все идет, как идет — не стоит.
Мак молчал, ждал ответа. Принялся-таки разворачивать обернутую в пластик сигару, помрачнел. Про мясо забыли они оба — Лайза заставила себя очнуться, сдвинуться с места и убрать его с огня лишь тогда, когда оно, еще сырое, подгорело.
Черт… Нужно просто увести беседу в сторону, как делала много раз, — он забудет, уступит и не будет давить. Наверное. Она на это надеялась.
— Нет никаких тайн, ты о чем?
— Лайза.
«Что». Она даже не стала спрашивать «что», потому что это было то самое «Лайза», каким обычно говорят: «ты же понимаешь, о чем я? Зачем прикидываться, давай поговорим, пора».
Нет, еще не пора!
— Нет тайн!
— Лайза.
Он был спокоен, он знал — тайны есть. Хуже было другое — он не отступится, не даст увернуться — это ее пугало. Она знала такого Мака, знала его характер, знала тот момент, когда Чейзер вцеплялся в жертву, пусть даже делал это не жестко, а как сейчас, ласково и в горло.
— Давай пропустим…
Ей не хотелось даже начинать. Что она ему скажет — я из будущего? Конечно, давай поговорим — здравствуй, я твоя женщина. Тупость. Только не в этот вечер.
— Мы не пропустим.
Его голос звучал мягко — знакомый прием. Я твой друг, я здесь, чтобы тебя принять, понять, поддержать. Я с тобой, я для тебя, я твой… Он использовал его часто (в прошлом), и метод этот срабатывал безотказно — Лайза всегда жалась к теплым рукам, зарывалась носом в грудь и рассказывала. Все-все рассказывала, без исключения.
— В моем прошлом нет ничего такого, что ты хотел бы знать.
— Оно есть в настоящем.
«В будущем».
— Нету.
— Лайза.
Она начинала психовать, потому что начинала сдаваться — слишком сильно любила это «Лайза», а произносил его совсем не тот человек, другой.
— Если мы хотим двигаться дальше, нам нужно доверие.
В ход пошла легкая артиллерия.
— Почему ты не попробуешь рассказать мне, что давит на тебя?
А следом конная армия.
— Думаешь, я не пойму? А если пойму?
И вот тяжелая артиллерия.
На душе тяжело, на душе пусто — а если не поймет, то все? Как легко все испортить именно теперь, когда уже ближе, но еще не близко, когда начали сходиться, но еще не сошлись.
— Ты часто говоришь о вещах, как будто знаешь их наперед, я заметил…
«Он заметил».
— Я не могу ничего знать наперед.
Сердце сжалось испуганной птичкой — принялось колотиться мелко, дрожать.
— Но ты знаешь много, очень много.
— О чем, например? — усмехнулась она нервно.
Мак неторопливо раскурил сигару — ждал вопроса, — теперь беседу умело вел он; покрывались серым налетом гаснущие угли.
— О Фаэлоне.
— Твой Фаэлон известен на весь уровень.
— Это неправда, — невозмутимое выражение лица не шелохнулось — ложью Мак довольствоваться не собирался. — Ты так же знаешь вещи, которых знать не должна. О том, например, что я — Великий Охотник.
Лайза сглотнула насухо — ее рот пересох. Заметил. Он, конечно, заметил, кто бы сомневался? А ведь она действительно проговорилась случайно и по-глупому.
— Как ты будешь это объяснять? — продолжался медленный и спокойный допрос — так уверенно и не спеша движется на груду металла многотонный стальной пресс. — И как объяснишь тот факт, что знаешь расположение комнат в моем доме?
— Я их не знаю!
— Ложь, знаешь. Я не рассказывал тебе, где находится кладовая, когда попросил принести из нее инструменты. И так же не говорил, где располагается туалет, а ты даже не спросила — просто отправилась туда, будто до того ходила сотню раз, даже выключатель хлопнула ладонью еще не повернув.
— Просто типичное расположение комнат.
— Нетипичное. Этот особняк строился на заказ.
Пресс приближался.
— А откуда такое хорошее знание о профессии Эльконто?
Он и это заметил?!
— Я ничего не знаю о его профессии!
— Верно. Но ты даже не спросила, кто такой Эльконто, а ведь его фамилия при тебе ни разу не звучала.
Лайза сглотнула. Ее не просто прессовали, ее медленно и неотвратимо сминали. Она любила такого Мака и ненавидела его. Ненавидела, конечно, понарошку, потому что любила. Но теперь слова кончились — он подметил слишком много. Он слишком умен, слишком наблюдателен, слишком… Все слишком. А она об этом почему-то забыла.
— Что еще ты хочешь знать обо мне?
Ее грустная усмешка и его холодный ответ.
— Все.
— Так посмотри досье, ты же можешь.
— Я уже посмотрел, — он даже не считал нужным врать. — Видишь ли, ты знаешь, с кем общаешься, а я нет.
— Думаешь, я представляю для тебя угрозу? Я просто женщина, и в моем прошлом нет никаких тайн.
— В этом я убедился, и все же, тайны есть.
Мак набрал полный рот дыма и принялся медленно его выпускать; сигара пахла ароматно, сигара-презент.
Она знала, что вечер закончится этим? Нет. А если бы знала? Не поехала бы.
«Но ведь когда-то это должно было произойти…»
Не сейчас, не теперь, никогда!
— Боишься меня? — вдруг взъелась Лайза. — Боишься, что я знаю о тебе больше, чем ты обо мне?!
— Не боюсь. Просто хочу понять.
— Понять что?
— С кем я общаюсь.
Она нахохлилась, защищаясь. Как будто и так непонятно, с кем он общается.
— А ты ведь знала, кто я такой, — вдруг усмехнулся Аллертон — усмехнулся не зло, но и без доброты. — Знала, какой у меня характер, и все равно старалась приблизиться.
Да уж, знала. Мотыльки про огонь тоже знают, и все равно летят.
— Знала, — ответила хрипло и тихо. — И знала, что ты можешь надавить.
— Я еще не давлю.
— Давишь. Это в твоем понимании «легко наступать на горло» — почти то же самое, что и не наступать на него? Но дышать-то трудно.
— Так будь честна, тогда и дышать будет легко!
Они ругались — она ушам своим не верила? Ругались!
— А ты тряхни пожестче, чего уж там — ты же умеешь!
— Тебя не буду.
— А что так? Сгреби за шкирку, запихни в машину и отвези к Халку…
— Так ты и про него знаешь?
— Я про всех знаю! — теперь она кричала. — Про всех, доволен? Ты ведь это хотел услышать, что я знаю больше, чем говорю? Да, знаю, да, больше, доволен?
Мак смотрел на нее, прищурившись.
— Знаешь, а к Халку было бы проще.
— Да уж куда проще. Прожженный мозг, ослепшие глаза и порванные капилляры — делов-то! И вся информация у тебя на руках.
— Да, этот метод занял бы час.
— Так чего же ты? Чего ты сидишь?
Она не просто злилась, она завелась не на шутку — в какой-то момент стало все равно, что он подумает — сам уже все рушит.
Лайза перестала нервно расхаживать по берегу, вновь уселась на стул, откинула плед прочь — романтика кончилась. А она покупала креветки, ездила за сигарой, она выбирала одеяла и стулья — все зря, все пошло не туда.
Берег из уютного превратился в стылый; занозой колола сердце боль.
Ей стало холодно и одиноко. Что дальше — заберет ее к Халку? Просто соберется и уедет, предпочтет забыть о строптивой и лживой девчонке? Снова обзовет? Накажет молчанием и отсутствием звонков?
Она приготовилась ко всему, к худшему.
Справится. Она как-нибудь справится… потом… сможет. А после…
Наверное, не будет никакого после, потому что в этой ветке она не приживется никогда.
Ей бы Портал… Все зря.
— Лайза…
Она не заметила, что Мак уже не в кресле, что он сидит перед ней и смотрит прямо в глаза.
— Лайза…
«Нет, уходи, пусть все закончится — пусть все пройдет, и тогда будет не так страшно, будет уже больно, но не страшно…»
— Посмотри на меня.
Она дрожала. Не таким ей виделся этот вечер.
Ее подбородка коснулись теплые пальцы, надавили на него, заставили голову повернуться.
— Знаешь, почему я не везу тебя к Халку? — на камнях дымилась отложенная сигара. — И почему не хочу давить?
— Постарел, помудрел и сделался мягче?
Острота вышла не остротой — усталой и вялой попыткой отмахнуться от реальности, отдалить то, что предстояло услышать.
— Я просто хочу тебя понять.
— Зачем?
— Потому что это ты. И ты мне небезразлична.
— Зачем нам настолько глубокое доверие, Мак? Может, можем просто… дальше?
— Не можем.
Прозвучало не обидно, мягко. Так непослушному ребенку рассказывают о том, что если он продолжит бить тарелки, есть станет не из чего — констатация факта.
Лайзе медленно становилось все равно — проблем не избежать. Ветка кривилась, противилась, стремилась сбросить ее со своей взгорбленной спины. Столько стараний…
— Ты… Я расскажу, но ты не поймешь, никто не поймет…
«…то, что я чувствую».
— Ты не сбрасывай меня со счетов, я не дурак.
— Ты не дурак, и ты… поймешь…. Просто это все между нами изменит.
В хорошую сторону? В плохую? Пробовать надо, а река правды холодная, ступня мерзнет уже на подходе, а туда надо целиком, надо сразу, чтобы потом или выплыть, или нет.
— Много страхов, да?
— Да.
Теперь она смотрела в его глаза и видела в них ту поддержку и теплоту, которую искала все это время. Надолго ли?
А ведь он прав, и он заслуживает правды. Иначе она никогда ему не объяснит ни того, кто учил ее водить, ни про Печать, ни про Эльконто, ни про Фаэлон. Правда — самое сложное, что есть в жизни, на нее нужны не просто силы, на нее нужно все, что есть — воля, решимость, желание, душа.
— Я расскажу, — прошептала Лайза тихо. — Все расскажу.
«Сейчас»? — настойчиво вопрошали зеленовато-коричневые глаза.
— Не сейчас, — покачала она головой, — сперва я хочу кое о чем попросить.
— О чем?
— Три свидания. Пусть у нас будет еще три свидания, прежде чем я все расскажу.
— Одно свидание.
Взгляд Мака похолодел.
— Только одно?
— Только одно.
Она кивнула, поджала губы и повесила голову.
Домой, аккуратно собрав вещи, они ехали молча.
