Глава 13

— Вы хорошо выглядите. Вижу, что провели время с пользой: подзагорели, приобрели румянец. Очень рад за вас.

Арнольд выглядел так же, как она помнила: седой ежик на голове, глубокие морщины у рта, бесцветные глаза навыкате. Только пиджак сменился на светло-серый. Из-за духоты в кабинете верхняя пуговица на его рубахе была расстегнута.

— До конца моего отпуска осталось четыре дня. Я могу приступить к работе раньше? Может, получить на руки материалы, над которыми сейчас идет работа, почитать?

— Видите ли, в чем дело…

Шеф замялся, и Марика заерзала на кожаном диване, напряглась — хочет уволить? Что-то случилось за время ее отсутствия, и ее сместили с должности? Взяли нового сценариста? Почему-то вспомнилась картинка из кристалла: закрывающие ее глаза полы красной шляпы, яркая помада на губах, змейка сигаретного дыма и капельки пота на висках сидящего за столом человека. Тогда их роли «раб и рабовладелец» поменялись местами. Сейчас — нет.

— … из-за того, что половина сотрудников на данный момент в отпусках, мы работаем со старыми проектами. Ничего нового. Сериалы, развлекательные программы, крутим повторы любимых фильмов и передач. Новым займемся недельки через полторы, когда вернутся менеджеры, осветители, звукооператоры. Тогда все примутся за дело, а пока все застыло. Вот и вам бы я посоветовал взять еще недельку сверх оставшихся дней. Отдохните еще немного, мы оплатим…

— Но новые сценарии ведь нужно подготавливать заранее. Даже если все в отпусках, мы можем пока отчитать, отправить на одобрение, подсуетиться заранее…

— Нет нужды. Сценариев хватает, многие из них лежат еще с прошлого года. Так что отдохните. — Он будто извинялся. Не смотрел в глаза, крутил в пальцах дорогую бордовую ручку с золотым тиснением и делал вид, что она куда интересней пристального и одновременно просительного взгляда работницы. — Приходите через полторы недели, тогда приступим.

На жаркую полуденную улицу Марика вышла совершенно растерянная. Мимо высотного здания несся поток раскаленных авто; пахло шинами, горячим асфальтом и пирожками с противоположной стороны дороги. Остановившееся у тротуара такси выпустило из задней двери пассажира, а после обдало облаком свежего газа, таким едким, что защипало глаза.

Она ведь хотела начать сейчас, удариться в работу, забыться, вернуться к делам, погрузиться в прежний ритм, но не вышло. Воспоминания о заполненных до краев буднях на Магии будто приблизились, сверкая в хрустальном шарике, и медленно уплыли прочь, оставив ее стоять на тротуаре с уже привычным чувством сосущей тоски и одиночества.

Полторы недели. Где? Куда? Чем занять руки и голову?

Чувствуя себя не то щепкой в океане, не то путником в чужой пустыне, Марика медленно побрела к машине.

— Здесь не хватает энергии, да, Лао? Здесь ее всасывают в себя люди, перемалывают в эмоции и желания, а на поверхность выбрасывают мусор.

«Энергия не может быть мусором. Она видоизменяется, трансформируется, приобретает другие качества».

— А сколько всего видов энергий?

«А как ты сама думаешь?»

— Много. Но ни один из них я не вижу глазами.

«Их никто не видит глазами до определенного периода».

— Да, да, я помню, нужно развиваться…

«Но, отвечая на твой вопрос, задам свой: много ли песчинок на берегу одного пляжа?»

— Миллионы? Миллиарды?

«Сколько видов энергии требуется миру, чтобы соткать все в нем: людей, машины, деревья, землю, воздух, различные материалы, столь различные по виду и назначению? Сколько видов энергии требуется, чтобы наделить их всех уникальными свойствами?»

Марика моргнула. Не ответила. Наверное, она лезла в дебри, которые не была способна постичь.

Она бы не позвонила ему, но он позвонил сам, и ей стало любопытно. Просто любопытно, что из этого выйдет.

Пришлось тщательно накладывать макияж и нестерпимо долго и нудно укладывать волосы. Держа в руке круглую расческу и фен, Марика злилась. На платье не должно быть ни пылинки, туфли в тон сумочке, сумочка в тон ремню, ремень в тон глазам… Бред из горы надуманных обществом правил. А что, если ремень будет светлее или темнее? Или вообще «не в тему»? Тогда все, катастрофа?

«Ты же не умеешь подбирать блузку к юбке», — сказал тогда Ричард в Долине Страхов. Интересно, думал ли он так на самом деле?

Сидя напротив, он облизывал ее глазами, словно она была шариком сладчайшего мороженого, вкусным леденцом на палочке. Марика тяготилась этим и почему-то все время отводила глаза, смотрела в сторону. Специально убирала со стола руки, чтобы Ричард, упаси Создатель, не накрыл пальцами ее ладонь.

Он выглядел не просто хорошо — идеально; впрочем, как и всегда. Холеный, довольный жизнью, прямо как сыр в масле…

Она все еще злилась и никак не могла взять в толк на что именно. Отличный день, полностью свободный от забот; денег на счету море, можно вообще уволиться с работы и никогда не волноваться. Можно пойти, куда глаза глядят, лениться или заниматься безрассудством, можно читать, смотреть телевизор, ходить по магазинам. Чем она вообще занималась до Магии?

— Наверняка, ты выбрала отличный курорт, я уверен в этом. Постройнела. Хотя ты и до этого находилась в прекрасной форме.

Ее губы с нанесенным на них блеском (сегодня он почему-то казался ей куриным жиром) растянулись в фальшивой улыбке.

— Да. Горы, много пеших прогулок, свежий воздух, отличные пейзажи.

— Наверняка у подножия гор — первоклассный отель с бассейнами! Уверен, каждый вечер ты сидела на краю одного из них, побалтывая ножками в воде, и попивала мартини.

— Ну, попивала то, что давали. В основном кофе.

— Представляю. Красавица с отточенными манерами, окруженная сиянием вечерних ламп и мужским вниманием. Они часто к тебе приставали, скажи, часто?

Ричард пел о чем-то своем, пребывая в фантазиях, не имеющих с ее реальностью ничего общего.

Приставали? Мужское внимание? Да, если считать неотступно следующего по пятам дикого кота и изредка — Майкла. При мыслях о нем на душе сделалось тускло. Где он? Как он? Последние слова она так и не разобрала. Лицо Ричарда тем временем приобретало все более хищное выражение.

— Больше недели нежилась вдали одна. Скажи, тебе там было хорошо? Много нового, интересного?

Она вдруг выплеснула злость наружу, не удержалась, выпустила ее на поверхность.

— Если тебе так интересно, мог бы поехать со мной, ведь так? Погулять по горам, помочить ноги, подышать полной грудью. Заодно и знал бы, сколько, чего и где я выпила. Но ведь ты отказался? Не захотел отрываться от насущных дел!

Как хорошо, что не захотел. Хорошо, что вместо похода на Магию не случилась какая-нибудь морская прогулка, пусть даже по дивным курортным местам. Она действительно — Марика смотрела на него и не верила самой себе, — действительно хотела съехаться с этим человеком для совместной жизни?

— А я исправлюсь прямо сейчас. — Рука с золотым перстнем на среднем пальце отставила бокал с вином в сторону; голубые глаза прищурились. — Прямо сейчас поеду вместе с тобой и покажу, как сильно соскучился.

— Не поедешь, — медленно, но твердо произнесла Марика без улыбки. — Не в этот раз. У меня дела.

Демонстративно, не обращая внимания на недовольный, но скрываемый дежурной улыбкой вид, она поднялась, вытащила из кошелька купюру, положила ее на стол, развернулась и зашагала прочь.

— Понял, — процедили за ее спиной сквозь зубы. — Исправлюсь.

— Мне кажется, я остановилась, Лао. Как в паутине. Залипла и не двигаюсь, никуда не иду. Не делаю ничего полезного.

«Человек всегда движется. Даже когда стоит. Движение невозможно прекратить».

— Но я не чувствую своего движения! Никакого! Не принимаю каких-то важных решений.

«Ты принимаешь решения каждую секунду».

— Но почему я тогда не чувствую никакого удовлетворения?

«Потому что ты не принимаешь верных решений».

Арви лежал в кустах, положив голову на лапы. Иногда сверху капало, иногда гулял в кронах ветер, опускался ниже, шелестел травой, трепал его уши и загривок. Светило солнце, всходила луна; по ночам, когда светили звезды, он мерз.

Время от времени на поляну приходили и уходили люди; он видел их, но не слышал их голосов, ощущал лишь запах, тот запах, что приходил вместе с ними.

Первым приходил человек в шапке — старый, немощный, но бодрый духом. Долго сидел у каменной сваи; от него, как круги по воде, исходили волны благодарности и спокойствия, волны умиротворения. От него пахло сносившейся кожей, тишиной, добротой и немножко голодом. Арви слышал, как человек в шапке о чем-то шептал, но не мог разобрать слов — не понимал их, — видел, как тот, пошатываясь, поднялся и ушел.

Потом был другой, моложе. И пахло от него иначе: недовольством, толикой злости, неуверенностью и жадностью. Тенью растерянности и отчаяния, тонким слоем бессильного, протухшего, как стоящий рядом пень, гневом. Человек просил быстро и громко, Арви снова не понял ничего. Проводил его глазами и долго лицезрел пустую, залитую солнцем поляну.

Были и другие люди — немного. Все они быстро уходили и часто пахли незнакомо; он не высовывал носа. Безошибочно угадывал, что та, которую он ждал, еще не вернулась.

Какое-то время сервал смотрел, как покачивается у лап трава, как на нее наползает и стекает тень от бегущих по небу облаков, слушал скрип веток, стук клюва о кору, вдыхал запах сырого мха и листьев ярко-красной низкорослой ягоды, растущей у пня.

Долго смотрел из-за переплетения ветвей и корней на опустевшую опушку, затем вновь положил морду на лапы.

Майк нашел его под самый вечер четвертого дня — лежащего в зарослях можжевельника все у той же поляны. Солнце уже закатилось за ветви, свет в подлеске быстро сгустился до темно-синего; он не заметил бы, если бы ни блеснувшие в полумраке желтые глаза.

И с тех пор он приходил сюда трижды и каждый раз приносил с собой завернутый в тонкую пищевую пленку кусок свежего мяса, но сервал к еде не прикасался. Демонстративно смотрел прямо перед собой, а когда Морэн подходил слишком близко, принимался настороженно бить по земле кончиком хвоста.

— Тихо, тихо, я же не во вред пришел. Поешь, Арви, слышишь? Поешь. Надо.

Кот не слушал. Не слышал или не хотел слышать. С места не уходил, чего-то напряженно ждал, на мясо не смотрел.

Майкл волновался. Как увести кота, как накормить, как объяснить, что для нормальной жизнедеятельности в организм должна попадать пища? У животного свои принципы, свое понимание вещей, недоступное человеку. Такое случалось и раньше: привязавшись, зверь мог ждать днями, а то и неделями без еды и воды и в итоге умирал, не дождавшись того, ради кого проводил долгие часы на одном месте.

Неужели она не попросила его уйти, не дала свободу?

Действуя на свой страх и риск, Майкл приблизился к сервалу максимально близко, медленно опустился на корточки и заглянул в глаза. Произнес мягко и тихо, вложив в слова не столько смысл, сколько нужные эмоции:

— Пойдем со мной, Арви. Я тоже ее жду. Ты будешь есть и ждать, ты не предашь. Ты будешь на месте, будешь здоровым, когда она вернется. Слышишь меня? Ты узнаешь, когда она придет.

Кот, подняв голову с лап, посмотрел ему прямо в глаза. Слушал. Изредка поматывал ухом, пытаясь распознать намерения сидящего рядом человека.

Майкл поднажал — не мог позволить себе упустить нужный момент.

— Пойдем со мной. Мы будем ждать ее вместе. Вместе.

И вздохнул с облегчением, когда спустя долгую минуту, показавшуюся ему вечностью, Арви неуверенно поднялся с холодной земли.

На залитых косыми солнечными лучами, льющимися сквозь квадратные окна, стенах галереи висело множество картин. Больших, маленьких, вытянутых, круглых, выделанных из камня, написанных второпях и тщательно прорисованных. Масло, акварель, тушь, карандаш… Портреты, натюрморты, белиберда из мазков, городские пейзажи. Природа-природа-природа, много природы.

Если не считать пожилую пару, стоящую в дальнем конце зала, и сторожа-продавца, сидящего у входа, Марика в этот час находилась здесь одна. Она разглядывала холсты и рамки, вчитывалась в имена художников, любовалась деталями выведенных кисточками пузатых яблок и зеленого винограда, иногда останавливалась на минуту-другую, чтобы пропитаться атмосферой пейзажа — там, где мастеру удалось ее передать.

Дома пусто, на улице жарко, до ночи далеко. Продукты она купила, газеты почитала, с час промаялась в гостиной, раздумывая, чем заняться, а теперь убивала время здесь, в галерее, куда зашла случайно — дверь в нее оказалась следующей после входа в антикварный салон.

Отдавались эхом от высоких стен слова и скрип половиц; тихонько играло стоящее на столе у продавца радио, откуда изредка доносилось покашливание. В воздухе, подсвеченные золотым, вились пылинки.

Она ничего не искала и не желала найти, просто маялась бездельем и никак не могла найти себе применения. С тоской думала о том, что когда выйдет на улицу, снова придется что-то изобретать, выдумывать, решать. Куда двигаться дальше, чем унять беспокойный мозг. Внутри тихо росло недовольство. Пройдя половину зала, Марика уже хотела повернуть назад, к выходу, когда случайно увидела ее, висящую за тканевой стойкой, специально отделенную от других.

Сразу же глухо и быстро заколотилось сердце, ноги засеменили вперед, а глаза прилипли к мазкам. Нырнуть бы в нее, просто взять и нырнуть…

— Сколько?

Нетерпеливо барабанили по мраморной панели пальцы; продавец нехотя оторвался от чтения потрепанной книжки.

— Какая вас интересует?

— Вон та, что висит почти в углу, за перегородкой.

— Сейчас посмотрим. — Мужчина поднялся, взял с собой толстую книгу с номерами и ценами картин и вышел из-за стойки. — Показывайте.

Картина оказалась оценена на удивление недорого — всего в двести пятьдесят долларов — и принадлежала кисти неизвестного (возможно, неизвестного только Марике) Лонто Бияно. Слава Создателю, она поместилась в багажник, иначе пришлось бы нести ее до дома пешком тем же методом, каким строители носят стекла: неуклюже сворачивая от прохожих и по-комичному широко расставив руки в стороны.

Она согласилась бы и на такое. Лишь бы висел этот холст в гостиной, лишь бы находился перед глазами.

Вернувшись домой, она недолго терзалась сомнениями. Привалив тяжелую бронзовую раму к стене, быстро сняла подаренный Ричардом шедевр, едва не завалилась на спину, пытаясь оттащить его в сторону, с мягким стуком поставила зелено-оранжевую «мазню» ребром на ковер у дивана и принялась вешать на прежнее место только что приобретенное произведение искусства.

Повесила. Отошла к столу. Опустилась на стул и, забыв, как дышать, залюбовалась.

Знал ли он, художник, что именно писал? Бывал ли он на Магии? Видел ли изображенное место своими глазами или же только представлял его в воображении?

Но как точно! Невероятно точно, красиво, атмосферно…

С картины на Марику смотрел покрытый травой холм, на вершину которого ползла тропинка. Узкая, иногда теряющаяся в траве. Розоватый закатный свет, растущие тут и там лютики, застывшее в свете уходящего дня ощущение волшебства, возвышающиеся на горизонте, покрытые снегом горы. И сгустившийся на самых вершинах туман — все точно так, как она помнила. Кажется, нужно пройти еще чуть-чуть, поставить под спуском палатку, а завтра будет новый день. Новый. Наполненный чем-то чудесным, нужным, правильным.

Чем дольше она смотрела на занявший центральное место на стене пейзаж, тем сильнее подкрадывалось ощущение, что еще чуть-чуть, еще совсем немного — и покажется из-за рамки ушастая голова сервала. Потом пятнистая спина. Потом хвост. Затем он поднимется на вершину холма, застынет и будет ждать ее там. Обернется, посмотрит недовольно: мол, ты идешь или нет?

Прикрыв рот ладонью, Марика начала плакать.

Что есть произведение искусства? То, что признано большинством? То, что дорого оценено? То, о чем пишут газеты и журналы? То, о чем кричат афиши? Нет, художник может не быть великим в глазах сотен или тысяч людей, но если он сумел создать вещь, от которой хотя бы у одного человека перехватило дыхание, зажглось сердце, а на глаза навернулись слезы, то он — мастер. Великий мастер, чье восприятие соприкоснулось с твоим, отозвалось внутри радугой и перевернуло привычный мир.

Почему она не спросила, можно ли попасть на Магию во второй раз? Почему не поинтересовалась об этом у Майкла, у Пилона, у бабки? Почему не задала один из самых животрепещущих вопросов никому из тех, кого встречала на своем пути?

Почему?..

Теперь, глядя на пейзаж неизвестного художника (спасибо, Лонто, что ты создал его), Марика не могла поверить (до неслышного визга в ушах не желала верить), что отныне путь туда для нее закрыт.

Нет, не надо новых семечек, не надо бонусов, не нужно дарить знаний, если она не заслужила, но просто пройтись? Увидеть, как колышется вдалеке на снегу огонек, подставить лицо холодному сиянию звезд, потрепать пятнистый загривок и услышать, как Арви мурчит в ответ.

Она не принимает верных решений? Именно так сказало Лао во время последнего диалога.

Что ж, пришла пора это изменить.

Если представится шанс вновь встретить Майкла, она скажет ему спасибо. Спасибо за ту грозу, что они пережидали вместе на деревянном крыльце; за сосиски, которыми он когда-то не поделился, и тем самым он многому ее научил. За обнадеживающие слова, когда казалось, что привычный мир рушится; за помощь в смене приоритетов, хоть иногда этот процесс крайне болезненно отзывался в сознании. За огонь, что потрескивал возле ее палатки по вечерам; за сохнущую на веревках одежду; за диалог на его веранде, когда они вместе смотрели в окно, за которым виднелись укутанные ночью горы…

Лишь бы только увидеть его снова.

Беспрерывно стучали по клавишам пальцы, крутились перед глазами строки текста, ссылки на незнакомые сайты — все не те, все не туда.

Несмотря на то, что она провела за компьютером больше трех часов, Марика так и не сумела найти ни одного упоминания о странном Уровне. Слово «Магия» вело куда угодно: на странички гадалок, экстрасенсов, на научные статьи и труды ученых, на порнографические сайты — но только не туда, куда должно было. Не попадалось ни одной нужной ссылки, ни единой зацепки.

Сайт Комиссии, на который она вышла тогда по чистой случайности, канул в воду, начисто исчез из просторов сети.

Был. Она верила, он был: она лично заполняла там формы и давала согласие принять на себя ответственность за неблагоприятный исход, ручалась за здравый рассудок и трезвую память, лично подписывалась своим именем и вводила домашний адрес, не веря в какой-либо результат.

А потом пришло письмо с голограммой. Потом был дом на Биссонет и старуха в темной прихожей, пахнущей пылью и воском.

Дом. На Биссонет.

Забыв про остывший кофе, Марика, не отрываясь, смотрела на картину.

— Лао, ты случайно не знаешь, можно ли во второй раз попасть на Магию?

В тот вечер — первый вечер на ее памяти — зеркало не высветило ни слова.

Ночью, лежа в постели, Марика строчила записи на телефоне.

Верные решения. Что может являться верными решениями? Ниже она написала:

«Поехать на Биссонет, отыскать администраторшу, извиниться за «бабку» и спросить про второй шанс. Узнать городской адрес Майкла»

В темноте и при раскрутившихся мозговых шестеренках мысли путались.

«Сделать что-нибудь полезное. Заняться чем-нибудь нужным, правильным. Не сидеть!»

«Позвонить Эмили…»

Я ведь обещала, — думала Марика, глядя на светлый прямоугольник экрана, — тогда, в Долине Страхов, я обещала, что приглашу ее в гости и извинюсь. И я должна выполнить свое обещание.

— Лао, не молчи, слышишь? Лао…

Она потрясла зеркало в руках.

Тишина, бегущие за окном по ночному небу облака, огромная и пустая спальня.

Марика протяжно вздохнула.

Она вот уже пятнадцать минут сидела в машине и смотрела на хлопающие двери супермаркета: зашел мужчина, вышла женщина, зашли две подружки, вышел юноша с пакетами. Протиснулась в двери грузная тетка, за ней юркнул тощий мужик, потом наружу выплыли сразу трое: недовольный дед и следом двое молодых парней.

Цветы? Ну, какие старой женщине цветы… Тем более, от молодой. Открытку? Торт? Но ведь не праздник — не поймут и не порадуются. Значит, корзинку с чаями и сладостями? Такую администраторша наверняка примет в качестве извинения за грубость и, может быть, согласится на перемирие.

Решив, что нашла не самое плохое решение проблемы, Марика выскользнула из седана и захлопнула дверцу. Под белую маечку тут же пробрался теплый ветер, растрепал волосы — на небе собирались тучи.

Выбранная корзинка украсила собой и заднее сиденье, и весь салон в целом: нарядные ленты, прозрачная с золотым рисунком упаковочная бумага, стремящиеся вывалится наружу яства: две пачки кофе, три упаковки экзотического чая, семь видов шоколада и несколько живых вплетенных в ручку цветов.

Идеально.

Довольная собой, Марика повернулась к навигатору. Итак, Биссонет-драйв, 8301; застучали по нарисованным клавишам экрана подушечки пальцев.

Биссо…

Нет, не Биссолейн… Биссоннет… Да, драйв…

Улицу гаджет определил сразу, а вот номер строения принимать отказался. Сообщил списком, что рад проложить дорогу к зданиям от 1008 до 9410, но номер 8301 в их число, к сожалению, не входит.

Нахмурились тонкие брови, между ними собрались две едва заметные морщинки; ветер на углу кружил мусор по спирали. Прикрывали глаза от поднявшейся пыли прохожие.

Как это нет дома с номером 8301? Она же туда приезжала! В тот раз тоже по навигатору. Марика откинулась на спинку сиденья, какое-то время задумчиво смотрела на несговорчивый предмет, затем пристегнулась и погасила экран.

Не беда. Доберется по памяти.

Здесь стояли низкорослые дома высотой в этаж или два, стелились заросшие перед ними сады, по большей части неухоженные; был на углу перед поворотом небольшой магазинчик, светофор у края дороги с треснувшим зеленым человечком и даже запомнившаяся по прежнему визиту оградка с покосившейся калиткой.

Был тупичок, заросший кустами сразу после обкрошившегося бордюра; парковка, где она сидела, привалившись спиной к колесу, и подобравшийся ко входу куст бузины. Был даже потекший краской дорожный знак о том, что превышать скорость в тридцать километров в жилой зоне нельзя.

Вот только дома не было.

Совсем.

Она прошла заросший бурьяном участок «от» и «до», заглянула в каждый угол, постояла на каждой кочке, исколесила сад по спирали в слабой надежде наткнуться на невидимую стену — тщетно. Если здесь когда-то и стояла бабкина хибара, то теперь она пропала.

Марика предприняла две попытки: возвращалась в машину и снова выходила из нее, чтобы опять проверить, не подводит ли зрение. Даже спросила у высунувшейся из окна второго этажа соседнего дома женщины: а где, мол?

— Так тут никогда на моей памяти дом не стоял. Его снесли еще до того, как мы въехали. — Тетка пожала пухлыми покатыми плечами и равнодушно отвернулась.

Марика долго смотрела на залитый ровным дневным светом пустырь. На парковку, снова на пустырь. Вернулась туда в третий раз, прошла его вдоль и поперек, после чего села в машину и в течение пяти минут не могла сообразить, о чем именно думает — выпала из изменившейся реальности. Зависла.

В себя пришла от того, что рядом с крылом автомобиля шоркал по асфальту метлой бородатый дворник, косился на машину с неодобрением: понаставят вечно…

Марика моргнула, провернула в замке ключ зажигания. Одновременно с заурчавшим мотором на стекло упали первые капли дождя.

По пути домой она кристально ясно осознала две вещи: она больше никогда не увидит ни Майкла, ни Арви, потому что нет бумаги от Комиссии, нет дома бабки. Нет разрешения, нет входа на Уровень. Иначе бы натыкались на него все, кому не лень…

Осознала и ужаснулась. На мгновенье запаниковала и едва не въехала в багажник резко затормозившей перед светофором машины — успела среагировать. Не убирая ногу с педали тормоза, судорожно выдохнула, прикрыла веки и сжала пальцы на руле с такой силой, что побелели костяшки.

— Лао, не молчи, пожалуйста… Не уходи, когда мне так нужно с тобой поговорить.

«Здесь… сложно…. Не хватает энергии…»

— Что? Что мне сделать, чтобы ее стало хватать?! Тебе нужно вернуться? Тоже нужно вернуться на Магию?

Поверхность зеркала погасла.

«Только не навсегда, — в ужасе подумала Марика, — пожалуйста, только не навсегда. Потому что я не знаю путь обратно и боюсь, что не смогу его отыскать».

Оставшуюся часть дня она провела в трансе. Пыталась убедить себя, что привыкнет, привыкнет к старой жизни, сможет влиться обратно, постепенно забудет манящие тропинки Магии, сохранит нужные знания и с ними зашагает по дороге новой жизни. Иногда верила себе, иногда вновь начинала паниковать — чувствовала, не забудет. Не сможет. Будет биться о стекло мухой, силясь понять, почему смогла однажды преодолеть невидимый барьер, но не в состоянии сделать этого вновь, и спустя какое-то время брякнется бездыханной тушкой на подоконник. Растеряет силы, сдастся.

Кто-то звонил по телефону, но она даже близко не подходила к столу с вибрирующим на его поверхности сотовым. Часом позже звонили в дверь — не открыла. Долго смотрела жадным и ненавидящим взором на уставленный бутылками бар, но так и не позволила руке описать дугу и сжаться пальцам на узком горлышке. Отошла. Села под картиной на пол, прижала молчащее зеркало к животу и уткнулась взглядом в колышущуюся от сильного ветра балконную занавеску.

На улице не на шутку разбушевалась гроза.

— Учитель, а все идут одной дорогой, постигая Знание?

Все тот же костер и танцующие за спинами тени. То же припорошенное бревно, тот же притаившийся за сосной пенек, тот же волшебный, пропитанный чистотой спящего леса воздух. С темного неба сыпал мелкий, как просеянный через сито, снежок.

— Нет, все идут разными путями, Том. Но Знание едино, оно неделимо.

— Как же так? Я просто пытаюсь понять. Например, есть монастыри, где преподают одну систему, есть школы, где учат другому. Есть одиночки, которые пытаются что-то осознавать сами — все ли они приходят в итоге к одному и тому же?

— Все. Если проходят достаточно далеко, то все.

— И одна система может объяснить практики другой? Пусть даже своими словами или образами? То есть не бывает так, что они находят разные практики для набора, скажем, той же энергии?

— Они находят разные инструменты для создания индивидуальных практик. Но все практики ведут к одним и тем же результатам, если на это нацелены.

Ученик долго молчал, переваривал. Сегодня он был один — Агнес передала, что на занятии присутствовать не сможет, кто-то заболел. Арви за Майклом не пошел; он появился утром у коттеджа, поел и снова скрылся в лесу. Наверное, вернулся к поляне.

Тишина, неслышный вздох, летящие в небо искры — живые, яркие. В какой-то момент ему стало слишком одиноко, перестало хватать чего-то важного, дала сбой система, и «накренился» баланс. Этим вечером Майкл впервые в жизни поймал себя на мысли, что готов отменить занятие, попросту не пойти при отсутствии каких-либо уважительных причин.

Профилонить. Из-за нахлынувшей хандры.

— Учитель, а мы должны за получение Знания чем-то жертвовать?

— Что ты имеешь в виду?

Том задумчиво смотрел на собственный спортивный ботинок, которым протаптывал в снегу все более глубокий след с отпечатком подошвы.

— Чем-то платить? Например, получая одно, терять что-то другое. Терпеть лишения или становиться отшельниками?

— Мы, конечно, становимся несколько иными, — ответил Майкл осторожно. Как ни странно, этот вопрос тоже занимал его мысли в последние дни. Жизнь на Магии в обмен на что, на вечное отсутствие пары? На невозможность найти женщину, которая бы поняла? Не это ли плата за дары в виде ценной информации, что лилась здесь почти беспрерывным потоком, только успевай ловить и записывать? Вновь нестерпимо захотелось вернуться в коттедж; Морэн вздохнул и заставил себя продолжить фразу — он должен завершить занятие. — Меняется наше мировоззрение и мировосприятие. Мы начинаем по-другому смотреть на привычные вещи, потому как развившееся понимание процессов не позволит нам воспринимать их по-старому. Но жертвовать или платить? Мне о таком неизвестно. В добровольном порядке — да, так может быть проще. Отделился от социума — и больше не слышишь его помех, шума, не находишься под маятниками, но в принудительной манере — нет. Мы «платим», если это можно так назвать, своей благодарностью, делимся с Небом энергией, и этого достаточно. Но дают нам знания не потому, что мы делимся энергией, а потому, что мы стремимся их найти — вот что важно.

Том молчал долго. Слишком долго, и Майкл, раздражаясь на себя, все-таки произнес, не удержался:

— Иди, наверное, домой. Практиковать в отсутствии Агнес не будем, дождемся следующего раза. А вопросы, если есть, запиши.

Когда над поляной повисла тишина — стих скрип подошв, и осталось лишь потрескивание объятых пламенем сучков, — он поднял лицо к небу и закрыл глаза. На лицо продолжал падать снег.

Костер почти догорел; угли тлели медленно и неохотно, теряли запал и жизнь, темнели, превращались из медных в черные, покрытые сажей комки.

Майк заставил себя подняться с бревна, только когда почувствовал, что замерз. Закинул на плечо сумку, поблагодарил опушку и лес, прошептал спасибо костру, отряхнул штаны и углубился в чащу по собственным уже припорошенным следам. Шел неторопливо, отводил от лица ветки, иногда проваливался по щиколотку в сугробы, но не замечал этого, хандрил. А спустя минуту поймал себя на второй удивившей за вечер мысли: вот бы дойти до коттеджа и увидеть, что она сидит на крыльце… Закутавшаяся в толстовку, в шапке, с выбившимися по бокам прядями, в толстых варежках и сапогах. С порозовевшими от мороза щеками и смущенной улыбкой.

Ему было бы все равно, что она могла бы сказать… Привет? Ой, простите, я заблудилась? Вы напоите меня чаем?

Он просто порадовался бы. Очень. Порадовался бы ее визиту, как давно не радовался ничему другому.

Да. Поразительно, но привыкший к чудесам человек вновь начал ждать чуда.

Всего лишь мысль… Всего лишь отголосок мечты… Но падающий снег вдруг почему-то показался теплее.