Глава 12
Она предпочла бы все списать на сон, на поучительный сон, в котором старик-призрак читал лекцию о пользе болезней. Но сколь бы сильным ни было желание забыть ночную встречу, сделать этого не удавалось: в полумраке пещеры подошвы кроссовок светились голубым — в них застрял песок, тот самый, с Зеркального Грота.
Палатку она собрала молча и быстро, вместо плотного завтрака выпила лишь чашку кофе и вышла из пещеры под плотное хмурое небо. Лить перестало, но по долинам гулял прохладный ветер: гнул кусты, завывал в камнях, тоскливо бушевал, заглядывая в каждый уголок, будто искал кого-то.
— Ну и погодка.
Марика втянула носом тяжелый пропитавшийся запахом дождя воздух.
— И это все ты, ты привел меня в пещеру. — Она укоризненно взглянула на сидящего рядом Арви. — Все из-за тебя.
Кот обиженно покосился в ответ.
Кольнула совесть. Она только что сделала то, чего призывал не делать Хранитель Грота: переложила ответственность за случившееся на кого-то другого.
— Ну, хорошо. Это все я. — Она опустилась на колени и осторожно погладила шерстяную макушку. — Это все из-за меня. Так лучше?
Ушастая голова кивнула.
— Вот противный! — По лицу против воли растеклась улыбка; невидимые тучи в голове исчезали быстрее, чем те, что висели в небе. Марика выпрямилась и позволила рюкзаку соскользнуть с плеча. Перед последним марш броском неплохо бы свериться с картой.
(Tunes of Fantasy — Life Goes On)
Она оказалась не готовой к этому дню.
Раньше думала, что будет браво шагать навстречу собственному счастью, распевать песни, держать в руке невидимые воздушные шарики и счастливо улыбаться, а теперь просто сидела на мокром валуне и смотрела на раскинувшийся с пригорка вид на чащу. Застыл позади, едва скрывшийся за поворотом, вход в пещеру, впереди лежала укутанная лоскутами тумана лощина. Слева — каменистые кряжи, справа — надвое расколовший лесок овражек, под ногами — шишка. Блестели от капель спины камней, в них отражалось серое небо.
Она думала, что все экзамены уже позади, что осталось только получить выпускной сертификат, а на деле чувствовала себя абитуриенткой, подходящей к внушительным дверям академии, не выучив ни единого билета.
Самое время приплясывать от радости — карта показала, что до пилона пара часов пути, — а ноги вдруг отяжелели. И не в том дело, что именно она попросит, а в том, что… неужели это… все?
Восемь (или девять?) дней — тут Марика неизменно путалась, — тысячи шагов по снежным и лесным тропкам, солнечные и хмурые утра, вечера у костра и в темноте, следующий по пятам Арви. Шишка, даже вот эта шишка, что упала с сосны и валяется здесь, будет лежать и после того, как случайно забредший путник уйдет. Ей-то, шишке, нет дела до чьей-то дороги. Ей некуда спешить, ей не нужно выбирать и ломать деревянные мозги вопросом: что же заказать? О чем попросить у пилона?
Потому что он всегда будет стоять здесь, в двух часах пути, и не о чем беспокоиться.
Марика вздохнула — тяжело, протяжно, так, наверное, вздыхает древнее морское чудище, уставшее от жизни в тысячу лет.
— Надо просто собраться и идти, да, Арви? — спросила она шепотом, глядя на далекий горизонт. — Просто делать, что должна, как делала до этого. Просто взять себя в руки еще раз и не раскисать? Да?
Сервал ткнулся мордой в колено.
Марика швыркнула носом.
(Tunes of Fantasy — Dream Once Again)
Она шла и любовалась хвоей под ногами, проплывающими мимо кустами с сотней капелек на листьях, застывшими по краям тропинки цветами, чувствуя, как каждый шаг теперь неумолимо приближает к концу дороги. Смотрела на растущие поодиночке и группами деревца, вдыхала запах травы и размышляла о том, придет ли попрощаться Майкл. Привычно шлепал сзади Арви.
Придет или нет?
С одной стороны, зачем ему? Она всего лишь очередной игрок, появившийся на карте, чтобы сделать несколько ходов, и она отыграла свою партию. Почти отыграла. С другой стороны, ведь не чужие? Хоть слово на прощание, хоть взгляд, хоть тень улыбки.
Зачем?..
Вот и не давят на плечи жесткие лямки рюкзака, и уже не мешает повязанная вокруг талии толстовка, не страшно просить котелок о каше и не жестко спать в палатке. Все придется оставить. Все. Странно, но этот день хотелось пропустить. Просто кликнуть пультом на перемотку и оказаться не просто дома, а даже без воспоминаний. Без боли и грусти. Чтобы не давило сердце.
Марика шла вперед и презирала себя за малодушие.
Она прошла снежные горы, преодолела морозные подъемы и ледяные спуски, сумела разгадать множество загадок и не ударить лицом в грязь, когда было сложно, по-настоящему сложно, а теперь все это казалось неважным — мелочным и никчемным. И настоящая тоска, как оказалось, навалилась именно теперь, когда впереди остались жалкие метры дороги.
Он оказался совсем не таким, как она представляла, хотя представляла она этот символ конца пути весьма размыто — светящимся потоком? Многогранным кристаллом? Великолепным сияющим монументом, внушающим благоговение и ужас?
Пилон оказался старым, бетонным и потрескавшимся. Просто столбом чуть выше человеческого роста, похожим на слегка заостренную кверху сваю, пятигранным и непривлекательно серым.
Обычным.
Он казался вбитым неизвестным строителем камнем — не то указателем пути, не то памятником, на котором кто-то позабыл написать слова.
Марика обошла его по кругу, нервно задержала дыхание, вглядываясь в трещинки, и отошла к краю круглой опушки. Забыв про сырость, опустилась прямо на траву и понурила голову.
Сквозь облака посветлело серое небо, будто невидимая рука прибавила яркости.
На ладони лежали семечки — четыре.
Что загадывать?
Денег?
Мысли плавали в голове тяжелыми осадками-хлопьями химических реактивов.
Сейчас на ее счету один миллион шестьсот тысяч долларов — внушительная сумма. Достаточная, чтобы жить и не тужить, достаточная, чтобы никогда не голодать и почти ни в чем себе не отказывать. Но что случится, попроси она хотя бы еще миллион?
Как ни странно, ответ Марика знала совершенно точно.
Она пожалеет.
Не через день или неделю, но пожалеет, что не попросила два — ведь шла, страдала, заслужила, в конце концов? А после пожалеет, что не попросила десять или сразу сто. А лучше миллиард, чтобы никогда не расстраиваться.
А дальше… Дальше случится именно так, как предсказывал Майкл: вентили сорвет. Нет, конечно, тоже не сразу. Какое-то время ей удастся прикидываться, что ничего особенного не происходит, просто один миллиард долларов на счету, делов-то? Сколько-то она продержится, притворяясь, что ничего не изменилось; потом, однажды, будто невзначай, возьмет оттуда доллар. Всего один доллар, ведь это не считается? Потом десять. Потом еще пару тысяч, и понесется.
Магазины, яхты, поездки, кутеж, возросшее до небес эго, свой канал, дама в красной шляпе и акульим взглядом, дым от сигареты, череда кафе, переполненных пепельниц и пустота на душе. А после — балкон собственной квартиры и единственное желание — лететь вниз. И все это если описывать вкратце, если пропустить детали постепенной моральной деградации и погружения на самое дно, которое обязательно произойдет. Потому что она не готова. Хотелось бы, но еще не готова, и врать себе дороже…
Пилон одиноко возвышался в центре поляны, как стрелка от гигантских солнечных часов. Гнал облака над головой неугомонный ветер; сырая вата клубилась, улетала вдаль, делалась то плотнее, то тоньше.
Марика смотрела на неприглядную сваю и мимо нее, сжимала в ладонях семечки и продолжала думать.
Нет, денег она не попросит. Заработает, если нужно, ведь сумела заработать эти? И счастья от результатов собственных усилий будет куда больше, нежели от взгляда на чужую ядовитую сумму, свалившуюся с неба. К ней она всегда будет бояться прикоснуться, будет паниковать, что руки станут прокаженными, покроются невидимыми пятнами. Сначала руки, потом душа…
Семечка номер два — семечка здоровья.
Смешно.
Если бы не сегодняшняя ночь… Марика покачала головой и грустно улыбнулась.
Если бы не сегодняшняя ночь, она бы счастливо попросила у Пилона наикрепчайшего здоровья себе-любимой и жила бы, не зная горя. Радовалась бы отсутствию простуд, выбросила бы все пузырьки из ящичка над зеркалом, забила бы его вместо этого кремами. С удовольствием бы рвала на выходе из больницы после планового медосмотра справки с заключением «полностью здорова» и бежала бы в соседнее кафе за мороженым. Слушала бы жалующихся на недомогания коллег и тихо блаженствовала от того, что ее подобные несчастья никогда не коснутся. Никогда-никогда, во веки веков, потому что она прошла Магию, потому что попросила именно то, что хотела…
Вот только не попросит.
Уже не попросит.
Прятался в кронах ветер. Шелестел листьями, стряхивал с них остатки влаги, раскачивал, как на качелях, сидящих на ветках птиц.
«Вы же понимаете, что делаете? — озабоченно вещал в голове голос полупрозрачного старика; гневно раскачивался из стороны в сторону наконечник зажатого в руках посоха. — Вы же лишаете себя развития, способности слышать…»
Марика устало закрыла глаза. Лучше бы она в ту пещеру не ходила вовсе.
Уже распогодилось, а она все сидела на краю опушки, не двигаясь с места. Выглянуло из-за туч солнце, заблестела трава; свет будто подбадривал: «Давай, не грусти, ведь ты уже дошла», — но Марика, не внимая радостной игре лучей, все сидела и тонула в бесконечных, тянущихся, словно паровозный состав позади шлагбаума, размышлениях.
Развалившаяся на части мозаика так и лежала бесформенной кучей из кубиков — один к другому не подходит.
Чего еще она хотела?
Карьеры, славы, признания? Бесконечных успехов на выбранном ранее поприще? Что означало вечеринки, презентации, награды, звонки, предложения, суматоха? Круговорот лиц, предложений, договоров? Всего того, что помогает человеку повысить самооценку, убедиться в собственной небесполезности, раздуть до размеров воздушного шара тщательно лелеемое эго, почувствовать себя всеми любимым и признанным?
Какая глупость — быть всеми любимым. Ложно любимым. Не это ли чувство рождает в душе настоящую пустоту?
А как насчет счастья в личной жизни? Ведь она хотела Ричарда? Нет, кого-то лучше Ричарда, в тысячу раз интереснее, красивее, заботливее? Кого-то замечательного, кого можно было бы обнимать, держать за руку, наслаждаться каждым проведенным вместе мгновением? Кто не отказался бы провести с ней двухнедельный отпуск, кто никогда не ответил бы в трубку равнодушной фразой «давай в другой раз»?
Оказалось, и это желание потухло, побледнело и выцвело, как пролежавший годами на пороге половик.
Просить для себя незнакомца? Надеяться на совместное счастье?
Незнакомца не хотелось.
Совсем некстати всплыло в воображении знакомое лицо с серыми, как утреннее небо, глазами. Черные брови, черные ресницы, широкий разворот плеч в темной куртке, уверенная походка, всегда спокойный голос…
Ну, вот еще… Не хватало только влюбиться в проводника. В мужчину-учителя, мужчину гида, ведущего по пути знания достойных. Мужчину, для которого она всего лишь высокомерная девчонка с дурацкими запросами и с которой он даже не пришел попрощаться.
Нахмурившись от того, что пытающееся выбраться из душевного разлома настроение при мыслях о Майкле снова сделалось пасмурным, Марика поерзала на месте и уткнулась недовольным взглядом в пилон, будто это не она сама, а стоящий на опушке камень во всем виноват.
Вот о чем теперь просить? Четыре семечки, а просить не о чем. Бред. Идиотизм, которого, перешагивая порог бабкиной двери, нельзя было предположить.
Через секунду, прервав безмолвное негодование, послышались приближающиеся из рощи шаги.
* * *
— Ты еще не пробовала? Сидишь, думаешь?
Он был все таким же розовощеким и оптимистично настроенным. А еще кудрявым, вспотевшим и изрядно потерявшем в весе.
Рон.
Шумно отдышался, критичным взглядом окинул пилон, хмыкнул, подошел к нему ближе и сбросил на траву рюкзак.
Не Майкл, пришел совсем не Майкл, а она почти обрадовалась, почти поверила… Марика вздохнула.
— Ты не знаешь, как тут все работает? — раздался веселый голос.
— Нет. Я еще не пробовала.
— Думаю, тут должно быть просто…
Он никогда не унывал, этот увалень. Никогда не терял настроя, мотивации, вдохновения. И, похоже, совсем не терзался сомнениями; не то, что она. Наблюдая за появившимся на поляне гостем, Марика откровенно ему завидовала и все никак не могла решить: вовремя он пришел или нет? С одной стороны будет любопытно взглянуть на Пилон в действии, с другой — ей не дали как следует подумать. Хотя, еще будет время.
Если не придет очередной просящий.
— Думаю, надо закопать семечку в землю у основания — сверху все равно не положишь, а выемок нет — совать некуда. Лучше поставлю рядом палочку, чтобы не забыть место, куда закапывал. А то вдруг не сработает.
Рон принялся деловито кружить по поляне в поисках маячка-индикатора, изредка поглядывая на Марику.
— Слушай, а что ты будешь делать со своим зверем? Заберешь или оставишь?
Он, конечно, имел в виду лежащего у ее ног Арви.
— Не знаю пока, — ответила она честно и вздохнула: сама не первый час терзалась этим вопросом. Если забрать, не зачахнет ли в бетонной клетке? Где ему гулять? Что делать? Ведь привык к просторам. Но и к ней привык тоже…
Не отягощенный размышлениями кот, греясь на солнце, изредка подергивал длинным ухом.
— Я бы забрал, хороший…
Марика, совсем как когда-то, напряглась: почему люди так любят давать советы? Особенно когда их не просят.
Рон тем временем отыскал палочку, вернулся к Пилону и принялся сосредоточенно зарывать семечку в землю; от сваи доносились напряженное дыхание и звук отлетающих в сторону комьев земли.
— Смотри, чужую не задень, а то восстанут духи потревоженных желаний и придут за собой, — зачем-то съязвила она.
— Тьфу, дура. Что попало говоришь.
— Так там, должно быть, их уже сотни или тысячи зарыты, места живого нет.
— Тут все волшебное, поди, пропадает сразу же, как присыпается землей.
— Все равно не рой слишком широко и глубоко…
— Да не рою я!
Он, оказывается, тоже нервничал, почему-то она заметила это только теперь, и их призванный скрыть волнение диалог, может, и продолжался бы, если бы в воздухе, прямо перед лицом поднявшегося с коленей Рона, не высветились яркие желтые буквы.
«Озвучьте ваше желание».
— Хорошо хоть не «изъявите последнюю волю», — хохотнул он и испуганно отступил назад. А после замолчал, стал непривычно серьезным, нахмуренным и сосредоточенным: думал над формулировкой. Через несколько секунд, стряхнув оцепенение, четко и медленно («Будто пытаясь достучаться до отсталого дебила или инвалида», — подумала Марика) произнес:
— Хочу, чтобы Люси Картер, та Люси Картер, что работает официанткой в кафе «У Моррила», меня полюбила. Сильно и навсегда.
«Не принято, — тут же вспыхнуло в воздухе, — желание может касаться только просящего. Переозвучьте».
— Почему так? — Рон жалобно посмотрел на Марику; по его вискам тек пот. — Не приняли, представляешь?
— Представляю. — Она даже не удивилась; ее пальцы нервно выдергивали одну травинку за другой. — Ты что, не читал контракт, когда подписывал? Просить можно только для себя, но не для или за другого.
Он обиженно хлопал ресницами — видимо не читал, и долго вынашивал в себе именно эту фразу. Глядя на застывший в глазах немой вопрос, Марика терпеливо пояснила:
— Мы не можем просить за других, потому что тем самым влияем на их решения. Решения, которых они, возможно, никогда не приняли бы без нашего участия. Мы меняем их жизнь, а этого нельзя делать. Даже если ты желаешь им добра, счастья или просишь здоровья. Нельзя, понимаешь? Каждый должен сам…
— А-а-а… — Рот Рона наконец захлопнулся. Через мгновение потемневшее лицо просветлело, налилось знакомым розовым цветом. — Тогда попрошу, как хотел вначале.
И он повернулся к плавающим буквам.
— Тогда хочу стать худым. Нет, — тут же спешно поправился, — не стать худым, а хочу находиться в нормальном для себя весе и оставаться в нем, несмотря на принимаемую мной пищу.
«Принято».
Столб коротко вспыхнул белым, и буквы погасли.
— Ну, вот и все.
Над поляной повисла минута тишины.
Какое-то время они смотрели друг на друга, не произнося ни слова, затем Марика повторила эхом:
— Да, вот и все.
— Видишь, как быстро все оказалось. Дольше шел.
— Да, я тоже.
Она не стала добавлять, что он уже похудел. Что уже находится в почти нормальной (хорошо, пусть чуть полноватой, но уже не жирной) форме. Рон давно не видел собственного отражения в зеркале, не видел, как изменился. Может, в этом тоже был тайный смысл? Путники не замечают, как меняются к концу похода, а просят все того же. Потому что не так скоро меняется главное — их мышление. Ему требуется куда больше времени, нежели телу.
— Ладно, я пошел.
И прощались они тоже не впервые; не друзья и не враги, просто попутчики на одном из отрезков жизни. Навсегда ли расходились в стороны теперь?
— Удачи тебе!
Рон кивнул и улыбнулся.
— Не сиди на земле долго — холодная. И береги кота.
— Хорошо. Спасибо.
Справа, на выходе с опушки, уже плавала в воздухе белесая стрелка, указывала направление к двери. Глядя на кудрявый затылок, широкую спину и шагающие по поляне разношенные сапоги, Марика мысленно пожелала: «Пусть у вас с Люси все получится».
«Вот так и должно быть, — думала она в отчаянии, — пришел, попросил, ушел — спорый конвейер желаний и их просителей».
Сколько таких, как она или Рон, приходили к Пилону хотя бы за последний год? Много. Или очень много. Магический камень, раздающий подарки, не может не привлекать волшебным светом гостей.
Все должно быть проще, все должно быть как-то проще…
А, может, вовсе ничего не просить? Не уходить, а остаться здесь жить? Стать лесовиком и вечно скитаться по стелющимся под ногами тропкам? Конечно, однажды кроссовки сносятся, палатка прохудится, а котелок сломается, но это будет потом, потом… И, конечно, придется скрываться от бабки и от Майкла, питаться, чем Небо пошлет, но зато не придется уходить и не нужно будет ничего решать. Через какое-то время она, наверное, забудет человеческий язык, начнет разговаривать с деревьями или вовсе сойдет с ума, просидев в одном из источников слишком долго…
За подобные мысли Марика едва не надавала себе по щекам. Разозлилась. Долго смотрела на непримечательную врытую в центр поляны сваю, а затем решительно поднялась с земли. Хватит сидеть — пора действовать.
И она права: все должно быть проще. Куда проще.
— Я хочу оставить себе Арви и Лао.
Она придумает что-нибудь: найдет парк, где его выгуливать, купит ошейник, чтобы не давил, будет хорошо кормить. Кот привыкнет, все будет хорошо. Все обязательно будет хорошо. Дрожали, как с похмелья у пьянчуги, руки.
От нервозности Марика не заметила, что назвала друзей по именам, но Пилон понял. Потому что через секунду, приняв первую семечку, высветилось:
«Сервал принадлежит Уровню и должен остаться здесь. Зеркало-спутник можно забрать с собой. Принято».
Вот и все, как сказал Рон. Вот и все. Столб скорректировал ее желание, внес поправки и зафиксировал результат. Арви остается, Лао идет с ней.
Марика бросила короткий взгляд на кота и тут же отвернулась, чтобы не расплакаться. На сердце потяжелело. Впереди еще три желания. Еще три. Она нагнулась и зарыла в землю вторую семечку.
— Я хочу…
Они все говорили о развитии. Все. Да и она сама привыкла чего-то достигать, идти, не останавливаться, узнавать новое. И теперь не хотела все это терять.
— Я хочу развиваться дальше, двигаться по своему Пути… — затараторила быстро и сбивчиво, — хочу научиться накапливать энергию, постигать новые знания, двигаться вперед, учиться, чувствовать, что…
«Слишком пространная формулировка», — обрубила ее новая высветившаяся надпись на полуслове, — «скорректируйте, уточните».
— Хочу продолжать развиваться! — выкрикнула она с отчаянием.
«Принято,» — тут же высветилось в воздухе.
Марика сжала кулаки — поймет эта долбанная свая по одному слову, что она хотела сказать? Что именно подразумевала под развитием?
Теперь поздно. Теперь только надеяться. Принято.
Она мерзла, несмотря на палящее солнце, несмотря на накинутую на плечи толстовку.
Еще два желания — не прогадать бы…
Сидел у рюкзака ничего не подозревающий кот. Он останется здесь и не узнает об этом. Ведь Майкл будет его кормить? Ведь Уровень не даст умереть с голоду? Нет, не даст. Не должен. Она успокаивала себя и не могла успокоиться. Здесь водятся зверьки: грызуны, кролики, птицы. Как-то сервал выживал до этого? До ее прихода?
Кололось ощетинившимся ежом чувство вины.
— А можно спросить? Я знаю, это не по правилам, но, пожалуйста, ответьте, мне, пожалуйста… Для сервала здесь найдется еда? Когда я уйду? Найдется? — прошептала хрипло и застыла, не надеясь на ответ.
Пилон молчал. Конечно же, молчал. Шумели кроны, покачивалась у рюкзака трава, топорщилась желтая в пятнышках шерсть.
Неспособная избавиться от кома в горле, Марика молчала тоже. Значит, придется попросить. Лучше попросить, чем уходить вот так, с заболевшей совестью.
«Найдется», — вдруг сжалилась свая, высветив перед глазами Марики буквы. Почему-то ответила, хотя, наверное, не должна была.
— Спасибо! Огромное спасибо!
С души свалился не просто камень — валун размером с гору на горизонте. Комок в горле уменьшился, стало легче дышать. Еще бы держали дрожащие ноги, не пытались бы, как развинтившиеся шурупы, разойтись в стороны. Марика кое-как собрала разбегающиеся мысли воедино и опустилась на корточки. Какое-то время смотрела на третью семечку, затем воткнула ее попкой, толстым краешком в почву.
Подумала о Майкле. Поджала дрожащие губы и мысленно извинилась: «Прости, что не могу решать за тебя. Жаль, что не могу…»
Поднялась и, глядя в сторону, попросила:
— Хочу найти свою вторую половину. — Перед глазами продолжало стоять знакомое лицо. Мягкая улыбка, темная щетина, всегда понимающий взгляд. Она предатель? Наверное, она предатель… На сердце легла тяжесть очередного булыжника. Как изменчива, однако, жизнь. Вновь, как никогда сильно, хотелось плакать. — Свою любовь, того человека, с которым буду счастлива. Взаимную любовь.
«Принято», — возникло в воздухе очередное слово-приговор. Совсем не воздушный шарик, не свеча на праздничном торте, но поворот в судьбе. Будет ли он хорошим? Она надеялась, что будет — пусть это станет ясно и не сейчас.
Вот и все. Закрепившаяся за покинувшим Уровень Роном крылатая фраза.
Одна семечка. Одна. Некому ни отдать, ни подарить. И просить нечего — сколько Марика ни силилась, не видела правильных желаний. Потому что все, что могла бы упомянуть, будь то счастье, успех, головокружительная карьера, удачливость, неиссякаемый источник вдохновения, вечно хорошее настроение — лишало бы ее все того же — возможности развития. Потому что нет дороги на вершину горы без препятствий, потому что нет ценности в морских дарах, когда ты за ними не нырял, нет проку от мудрости, что не нашла интерпретации и осознания в твоей собственной голове.
И в неудачах есть хорошее, и в грусти есть красота, и в разбитых иногда коленях есть правильность — странная правильность, не всегда понятная, но очевидная, как есть тепло в стоптанных ботинках. В ставших родными дырявых носках. Не все должно быть новым и сияющим, не всему следует падать с неба…
Марика медленно опустилась и воткнула в землю четвертую семечку. Присыпала, постояла над ней, глядя на растущую вокруг травку, затем прихлопала землю ладошкой.
— Пусть эта семечка будет для тебя, Пилон. Вот. Люди всегда просят, но редко дают взамен. Попроси для себя того, что хочешь. Вот мое желание.
Она тяжело поднялась, отряхнула руки о штаны, коротко кивнула в ответ на очередное «Принято» и, стараясь не думать, побрела к рюкзаку.
— Я не хотел вам мешать, не хотел отвлекать… поэтому ждал здесь.
Он пришел.
Слезы, те самые слезы, которых она так не хотела, жгли веки, мешали видеть мир ясным, размывали его очертания. Марика быстро смахнула их с ресниц и вытерла со щек ладошками.
Майкл ждал ее у самой двери, у светящегося прохода, ведущего наружу.
Пришел. Все-таки пришел, не забыл! Ей было невыразимо ценно это знать, ощущать.
Он стоял, одетый в серую водолазку и черные джинсы, с извечно висящей через плечо сумкой, стоял, и, кажется, впервые, как и она, не знал, что сказать.
— У вас получилось.
— Да.
— Вы все загадали.
— На что хватило ума.
Он улыбнулся; его теплые глаза говорили: «Я знаю, ума у вас хватило на многое. На правильное, не сомневайтесь». Тихо и неестественно среди звуков природы — скрипа стволов, птичьего щебета и шелеста крон — гудела дверь портала; ее поверхность то и дело искажалась белыми волнами.
— Теперь в город?
— А куда же еще?
Она не расскажет ему, как ночевала в пещере, как беседовала со старичком-призраком, как маялась утром выводами и тяготилась последними шагами. Уже не расскажет, нет времени.
— Знаете, мы о многом говорили с вами… — Его глаза казались глубокими, бездонными и завораживающими, она снова тонула в них и не хотела выныривать. — Но…
На этом месте проводник замолчал, запнулся. Почему-то посмотрел в сторону.
— Что «но»?
Марика хотела знать то, что крутилось в его мыслях, хотела больше, чем есть, чем молчать, чем возвращаться.
— Но мне кажется, я так и не сказал вам чего-то по-настоящему важного. Того, что действительно хотел сказать.
Их взгляды встретились и срослись. Дыхание сбилось.
Над дверью вдруг зажглась цифра «10» и электронный голос произнес: «Марика Леви, до выхода у вас осталось десять секунд. Покиньте Уровень».
— Черт, я и не знал, что существует ограничение.
Глядя в его растерянное лицо, Марика улыбнулась.
— Наверное, никто до этого не задерживался. Незачем было…
Девять, восемь, семь — цифры сменяли друг друга жестко и безжалостно. Время ее пребывания на Магии утекало безвозвратно и слишком быстро, а мужчина напротив все молчал, смотрел напряженно, почти просительно, и было в этом взгляде что-то важное, глубокое, цепляющее за невидимые струны.
— Но вы ведь еще скажете, правда? Будет шанс?
— Наверное… Да… Должен быть…
Шесть, пять, четыре…
— Я не буду прощаться. Но я пойду. Я должна.
— Да.
Перешагивая порог, ей казалось, что он добавил что-то еще, но она не расслышала, не сумела из-за хлынувшего в уши электрического треска, лишь зажмурила глаза и вцепилась в лямку рюкзака. Сделала шаг. Еще один.
И оказалась в темной, пахнущей пылью, прихожей бабки-смотрительницы.
Она не успела. Не успела что-то важное, что-то очень ценное… Сделать? Сказать? Ответить?
Лавка, стоящие под ней сапоги разных размеров, висящие на крюках пустые рюкзаки.
Он точно что-то сказал, но она не услышала. Не услышала его последние слова…
Единственное окно, пересеченная тень на стене, тикающие позади стола, подвешенные на гвоздик часы. Скрипел несмазанным колесом, терзая мысли, голос администраторши:
— Разувайтесь, толстовку положите на скамью, рюкзак оставьте на полу, сапоги. Ах, у вас уже не сапоги? Да, меня предупреждали… Тогда разуваться не нужно, идите, в чем пришли…
Что сказал напоследок Майкл? Почему включился тот гребаный счетчик? Почему ей не дали шанс разобрать?!
— Вещи из рюкзака выкладывать не нужно, я сама разберу…
Марика вдруг бросилась к двери, к той самой, через которую только что вошла — с этой стороны тяжелую и деревянную — и резко распахнула ее… (Она должна вернуться, должна, прямо сейчас или будет поздно!) И уперлась взглядом в темную кладовку, заполненную швабрами, ведрами и тряпками. Застыла на пороге, окаменела и оглушенной рыбиной распахнула рот.
— Что вы делаете!? — верещала старуха. — Куда вы лезете? Кто вам разрешал открывать?!
А она все стояла, не в силах отвести взгляд от пластиковых палок и так близко расположенных стен, не способная пошевелиться.
— Мне… нужно… вернуться, — пошептала хрипло; губы не слушались. — Мне нужно! Слышите?
— Все, милочка! — Бабка уперла костлявые руки в бока. — Вы вышли. Вышли! Слышите или глухая?! Вернуться уже нельзя. Вам что, пяти семечек не хватило, чтобы исполнить все желания?
«Жадина! — витало в воздухе совсем как когда-то. — Вы абсолютно неисправимая ЖАДИНА!»
— Вы не понимаете,… - Марике казалось, она задыхается. И задохнется, потому что дышит не тем воздухом, не в том месте — неправильным воздухом. — Мне нужно попасть назад, хоть на минуту! Я… У меня остались незавершенные дела! Понимаете? Неужели вы не понимаете?
— Вон! — Бабкин палец указал на дверь, совсем не ту, куда так стремилась попасть Марика. — Вещи оставляйте и вон! А то позову службу безопасности!
Минуту спустя она рылась в рюкзаке трясущимися пальцами — где оно? Где же оно?
— Чего вы там ищите? Эй, куда вы его забираете? Это не ваше!
— Мое! — Марика оскалилась готовой порвать в клочья гиеной. — Мое! Прочитайте документы, бабка! Оно принадлежит мне по праву!
Старуха несколько секунд смотрела на нее стеклянными глазами, затем вернулась к столу и принялась шуршать бумагами. Напялила на нос очки, взялась читать.
— Да. Точно. Ваше. Забирайте.
«И уматывайте», — хотелось ей добавить. Марика видела это по трясущемуся от злости подбородку. Но, несмотря на жгущий спину взгляд, нежно погладила рамку, прижала к груди и отставила рюкзак в сторону.
С тоской посмотрела на закрытую дверь. Ту, что теперь вела в кладовку.
— До свидания, — произнесла деревянным тоном.
— Прощайте, — едко прокаркали ей вслед. А позже, когда полутьму комнаты сменил еще более темный коридор, тихо проворчали: — Не такая уж я и бабка.
Город кишел звуками: далекими и близкими людскими голосами, сухими, будто им не хватало воды, листьями дубов, рокотом выхлопных труб, ревом двигателей.
Стоя на пороге деревянного дома, Марика щурилась от солнца и все никак не могла поверить — она вернулась.
Вернулась в Нордейл.
Домой.
У забора, подкравшись к самой калитке, покачивался «заляпанный» белыми цветами куст бузины.
Два часа пополудни, четыре, шесть вечера? Шагая по тротуару, она никак не могла определить время: солнце дробилось о крыши домов, переплетение резких теней и солнечных бликов делили мир на состоящую из бетона, асфальта, окон и хаотично расползшихся силуэтов деревьев геометрическую композицию.
Автомобиль стоял там, где она его оставила: у края дороги, оканчивающейся тупиком. На первый взгляд целый, не разбитый и не оскверненный действиями вандалов; лишь покрыла тонким желтоватым слоем капот и крышу пыльца. Марика выдохнула с облегчением — не придется звонить страховому агенту, — достала из кармана выданные администраторшей ключи и долго смотрела на них, как на инопланетный объект непонятного назначения.
Это ключи. Ключи от машины. Надо ехать домой…
Она зачем-то попыталась вставить ключ в дверную ручку, где для него не существовало отверстия, выронила на землю и закрыла глаза. Двери на автоматической сигнализации. Не нужно вставлять, нужно нажать на кнопку. Просто нажать на кнопку.
Ноги ослабели. Марика развернулась и медленно съехала вниз, уселась прямо на асфальт, рядом с ключами; в спину уперлась жесткая резина колеса.
Закрыла глаза, внутренне расклеилась, раскрошилась.
Арви не хотел слушаться, хотел идти следом — она приказала ему остаться. Кот обиделся, несмотря на долгие прощальные поглаживания. Она ушла с тяжелым сердцем, он проводил ее тяжелым взглядом. Демонстративно вернулся и лег туда, где до этого они сидели с рюкзаком — лег мордой к лесу, к ней задом. Ну и пусть. Так даже лучше.
Веки снова защипало. Да что за напасть…
В отдалении послышался стук каблучков — мимо шла молодая девушка в топике, короткой цветастой юбочке, обутая в сандалии на ремешках; отражала солнечные блики квадратная вделанная в сумочку зеркальная пряжка.
Увидев сидящую возле хорошей машины грязную женщину, девушка сморщилась, в ее глазах мелькнуло презрение.
Марика, проводив незнакомку взглядом, медленно поднялась с земли, еще раз посмотрела на зажатые в руке ключи и нажала кнопку отключения сигнализации.
Телефон разрядился, шуба в пакете слежалась, как шкура дохлого животного — не верится, что когда-то она хотела ее носить. Голос радиоведущего раздражал: погода, реклама, сводка новостей, снова реклама, примитивная мелодия, тупые слова — Марика выключила приемник и сосредоточилась на дороге. Раньше она держала карту улиц в голове, а теперь едва угадывала повороты и, замечая их в последний момент, направляла седан то вправо, то влево. Если заблудится, придется вспоминать, как настраивать навигатор.
Многое придется вспоминать. А чему-то, как инвалидам — ходить, придется учиться заново.
Зашуршал, свалившись с сиденья вниз, пакет с одеждой. Тускло отблескивала с соседнего сиденья поверхность молчаливого, казавшегося здесь таким же чужим, как и она сама, магического зеркала.
(Two Steps From Hell — Down)
Дом встретил тишиной, пылью на столе, мерцающим фарфором забытой у раковины кружки и одиноким, отключенным от сети, закрытым ноутбуком. Слишком много лампочек под потолком, слишком много комнат и простора, слишком много ненужного одному человеку места.
Когда-то она этим наслаждалась: тяжелыми бархатными шторами, позолоченными гардинами в Изанском стиле, котслявым в горшке у балкона деревом богатства, ворсистыми коврами с геометрическим рисунками и крикливой, в треть стены, картиной, которую пару месяцев назад подарил Ричард. Баснословно дорогой живописью маститого Реонара Куши. В тот день она вешала ее, счастливо напевая: на радость глазам, на зависть знакомым. Думала, что будет вдохновляться, глядя на непонятный рисунок, выполненный в мазковой технике с преобладанием оранжевых и зеленых оттенков… Но, судя по тому, что чуть больше недели назад она «дошла до ручки», до полного жизненного тупика, картина на роль вдохновителя, увы, не годилась.
Марика бросила пакет посреди гостиной — огромной центральной комнаты, уставленной бежевой мебелью, пуфами, стеклянным столиком и широким телевизионным экраном — положила ключи на стол, достала из шкафчика зарядное устройство для телефона и воткнула вилку в розетку. Подчистую разряженный мобильник даже не пикнул — обиделся, что долго не использовали.
Она фыркнула: какая цаца.
Интересно, звонил ли Ричард? Вопрос давно перешел в разряд риторических, ненужных и болтался в голове лишь потому, что до сих пор не нашел ответа.
Навалилась усталость.
Чем заняться? Куда идти, что делать… (как жить?) Она дома или, по крайней мере, в том месте, куда так стремилась вернуться после Магии. Что ж, вернулась. А теперь стояла посреди комнаты в полном безразличии, без планов, без мыслей и даже без эмоций. Наверное, устала. Да, просто устала. Значит, нужно помыться и лечь спать; в голове обязательно прояснится позже.
Не испытывая ровным счетом никакого энтузиазма, Марика вздохнула и направилась в ванную.
Двумя часами позже, после беспокойной дремы, которую едва ли можно было назвать полноценным отдыхом, она крутила в руках продолжающий жадно всасывать в себя энергию телефон.
Один пропущенный вызов. Один.
Не ноль, что означало бы, что Ричарду на нее полностью наплевать; и не пятнадцать, что выявило бы его волнение и тревогу, а один. Ни туда, и ни сюда. Марика хмыкнула и положила телефон обратно на пол — дозаряжаться.
Налила чай, покружила по дому, какое-то время стояла на балконе, глядя на высившиеся тут и там бетонные блоки небоскребов, пыталась разглядеть звезды сквозь белесую пелену туч. Гудели внизу дороги, по ним плыли далекие огоньки фар; горели фонари. Городской воздух теснил грудь — тугой, пыльный, душный. В нем постоянно чего-то не хватало. Может быть, запаха травы, влаги, ароматов хвои и соцветий?..
Интересно, ушел ли с поляны Арви? Чем занимается Майкл, намечены ли на этот вечер занятия? Дошел ли кто-то еще в этот день до пилона?
Ей нужно выбросить из головы все лишнее. Более ненужный хлам, требуха. Все, она вернулась. Пора переключиться на более насущные дела, например, чем заняться завтра? Звонить ли шефу, выходить ли досрочно на работу, когда и куда ехать за продуктами?
В одиннадцать вечера она снова забралась в постель, но сон не шел — неотступно преследовало чувство одиночества и «непринадлежности» ни месту, ни миру. Старые колеса вдруг перестали влазить в проторенную колею и теперь скрипели, не проворачивались, создавали новую колею, поверх старой.
— Я предала саму себя, да? Шла уверенная в том, что знаю, чего хочу, а вернулась, не попросив ничего из этого. Уходила одна, а вернулась другая.
Изменится ли это? Вернется когда-нибудь на место? Станут ли вновь подходить новые колеса старой дороге?
«Предает ли себя тот, кто вырос?» — вопросом на вопрос ответило Лао. Зарыв ноги в домик из одеяла, Марика с любовью гладила витую рамку. — «Если кто-то сначала хотел краски, потом ювелирное украшение, потом машину, а потом просто ловить ртом снежинки, предал ли он себя в итоге, изменив первое желание на последнее?»
— Наверное, нет.
«Это нормально, проходя путь от точки А до точки Б, менять приоритеты и убеждения. Формировать новое на основе знаний, что получил в пути. Анализировать, развиваться, вносить поправки».
Ей стало легче. Возможно, она снова искала оправдания собственным неудачам, хотя, стоило ли произошедшее называть этим словом?
— Хорошо, что мне тебя отдали, Лао, — прошептала Марика тихо. — Спасибо им за это.
* * *
Майкл никогда не знал точно, с какими именно желаниями люди приходят на Магию. Предполагал? Да. Изредка ухватывал обрывки разговоров, но никогда не проявлял себя и не позволял вмешиваться. Некоторые исповедовались ему перед эвакуацией: рассказывали, плакали, умоляли дать второй шанс. Но кто он такой, чтобы давать этот самый второй шанс или искупление? Создатель? Вершитель судеб? Верховный правитель, решающий карать или миловать? Нет, он просто проводник. Просто мужчина с обязанностью вывести с Уровня того, кто потерял дорогу. Семечку или себя.
Так иногда происходило. И так, наверное, иногда должно было происходить.
А теперь он стоял в утонувших по голень ботинках в снегу и смотрел на огонь — в доме не сиделось — и сожалел о незнании.
О чем попросила в конце пути Марика? Чего пожелала, а что отринула?
Его последними словами были: «Я буду ждать», — зачем он произнес их? Она, наверное, не услышала, и хорошо, потому что, услышав, возможно, тяготилась бы чувством вины или долга, необходимостью как-то отреагировать.
Зачем?
Может, она просила о счастье, что лежит за пределами его мира — этой земли, этого места? Может, все-таки пожелала тех денег, о которых мечтала или других богатств?
«Я буду ждать» означало многое. Что он готов предложить? Помощь, ладонь, себя. Что готов попробовать…
Попробовать что?
Даже Анна, любящая роскошь и комфорт, та самая Анна, которая по амбициям не годилась мисс Леви в подметки, и та не нашла ничего ценного в его предложениях. Тогда что он мог дать Марике? Знания, в которых она, возможно, не нуждалась? Тихие и ценные (по его мнению) беседы о мироустройстве, совместный путь.
Приходящие на Магию люди менялись — он замечал, — но менялись часто временно, лишь до той поры, пока их стопа не зависнет над порогом — выходом в привычный мир. А в ту самую волшебную секунду, переступая линию портала, они вдруг плавно, но почти неизменно трансформировались в прежних личностей с отличием от «старых» себя в пару синяков, да складом воспоминаний о трудных, но пройденных днях.
Тогда зачем он мается? Зачем ощущает, как пусто стало на Магии без Марики? Или пусто лишь в его собственном сердце?
Ветер трепал костерок — хиленький, пляшущий на тонких щепках то вправо, то влево. Прижимал к земле, временно отпускал, чтобы через секунду вновь накинуться морозом на крохотный жаркий островок.
Майкл, засунув руки в карманы куртки, смотрел на огонь; в его глазах отражались пляшущие лепестки огня.
