Глава двенадцатая

Повторное появление на сцене синей «Хонды Сивик» повлекло за собой сразу два следствия. Во-первых, повлияло на мою работу с семьей Крамеров, а во-вторых, затронуло моего сына.

Дженни и ее родители, все по отдельности, посещали меня вот уже несколько недель. С Шарлоттой и Томом работать было несложно. Первейшей их задачей было заполнить пробелы касательно Дженни и того года, который в итоге закончился попыткой суицида. Но очень скоро акцент во время наших сессий сместился на боль, которую они сами испытывали, переживая эту ужасную главу своей жизни. Это неизбежно привело нас к подспудным проблемам их брака, а потом и к детству каждого из них, потому как именно в детстве закладываются все будущие трудности во взаимоотношениях мужа и жены.

Я уже говорил, что не люблю лечить семейные пары, особенно когда вижу перед собой двух людей, которым нужно очень многое рассказать. Сказанного не воротишь. И если одному нужно выговориться, это еще не означает, что другому его исповедь обязательно надо услышать. Отношения Крамеров еще до меня рухнули как карточный домик, и я работал, чтобы помочь им выбраться из-под развалин. Но делал это с каждым из них по отдельности.

Том, в сущности, представлял собой классический пример. Его случай вполне можно было вносить в учебники. Ему нужно было разобраться сначала со своей злостью на жену за то, что она самостоятельно принимала решения, касающиеся Дженни, и вообще доминировала в их браке, затем со злостью на себя за то, что он это допустил, а потом признать, что на самом деле Шарлотта лишь заполнила гигантскую пропасть нерешительности, вызванной его неуверенностью в себе. Это в конечном итоге позволило бы нам добраться до проблем с родителями и выяснить причины означенной неуверенности. Понять, принять для себя, простить, а потом – изменить модель поведения.

К нытью и уходу от ответственности это не имеет никакого отношения. Я знаю, как многие отзываются о психотерапии, но это ошибочная точка зрения. Тому нужно было понять, когда образовалась эта пропасть, осознать, почему это случилось, затем повлиять на ситуацию, набраться решительности и противостоять жене в тех случаях, когда она, на его взгляд, неправа. Он должен был снова обрести силу и ум, чтобы опять стать мужчиной, как ради себя, так и ради жены, которая больше не желала даже к нему прикасаться. Это непросто. Подобную «переподготовку» мы называем когнитивно-поведенческой психотерапией. Когда-то одна пациентка попросила объяснить ее суть. Называла такой подход нечестным и говорила, что и дальше будет без конца долдонить мужу, как ненавидит его сестру. Когда же я рассказал, в чем заключается наша конечная цель, ответила: «Вы хотите, чтобы я прикидывалась до тех пор, пока сама себя не смогу убедить?» Вот что вкратце представляет собой КПП. В отличие от процесса восстановления памяти, в значительной степени спорного, КПП представляется типичным случаем психотерапии и чаще всего применяется к представителям среднего класса.

С Шарлоттой дело обстояло сложнее. Я сразу понял, почему она вышла замуж за Тома. Думаю, выше я уже проливал свет на эти обстоятельства. Том был частью ее идеального дома, о котором она так мечтала ребенком. Лучиком света, которым она пользовалась для того, чтобы уберечь всю конструкцию от разрушения. Теперь вы поймете, почему я докучал вам подробностями сексуальных отношений Шарлотты с мужем и почему пришел к выводу, что Боб стал для нее чем-то вроде наркотика. Это можно сравнить с частичками сахара в аппарате по производству сладкой ваты, которые вращаются настолько быстро, что не слипаются друг с другом, а лишь наматываются на палочку, образуя изумительной формы комок сладких волокон.

Боб стал для Шарлотты наркотиком. Как и Шон для Тэмми. Как могла стать для самого Шона Дженни. Это и есть та причина, по которой людей тянет к другим таким образом, что они чувствуют себя буквально наркоманами. Себе во вред. По сути, с эмоциональной точки зрения нечто подобное пагубно по определению. Я вас немного разочарую, за что сразу же прошу прощения, но здоровые отношения всегда будут очень скучными. До того, как арестовали Круза Демарко, для Шарлотты на этом пути наметился существенный прогресс.

После больницы Шарлотта домой не поехала. Поговорив с детективом, она в перепачканной одежде и с вымазанным кровью лицом проехала пару кварталов и позвонила Бобу, который согласился с ней встретиться.

В тот день Шарлотта целый час рассказывала мне о встрече с Бобом. Принятое ею решение позвонить ему, вместо того, чтобы отправиться домой и побыть с сыном, ее очень беспокоило. Как и поведение в те моменты, когда они оставались наедине. Женщину тревожило и то, как она себя чувствовала, когда с ним расставалась.

Шарлотта показала, как именно это выглядело. В тот момент, добавила она, ей в голову пришла мысль, что Боб пытается избавиться от воспоминаний о событиях того дня, будто стирая ластиком пометку, сделанную чернильной ручкой. Кожа его покраснела.

Было поздно. После того, как она его выпроводила, Боб остановился у своего автосалона, чтобы переодеться. Ни одна живая душа не видела, как он вошел через служебный ход. По его признанию, он совершенно не знал, что делать с окровавленным костюмом – выбросить его, сжечь или попытаться отстирать. Его преследовала сумасшедшая мысль, что одежду кто-нибудь найдет и их поймают.

Я спросил Шарлотту, что бы ей тогда хотелось от него услышать. Она посмотрела на небольшой тюльпан в горшке, стоявший на столе в углу. Я купил его в супермаркете, но так и не снял белую этикетку с ценой и описанием. «Тюльпан Монтре». Лично у меня никаких особых предпочтений не было, просто жена настояла, чтобы в кабинете стоял весенний цветок, а у них только этот сорт в продаже и был. Шарлотта смотрела на этикетку. Цветок был единственной вещью, которая могла показаться ей неуместной, и женщина сосредоточила на нем все свое внимание. Я, вполне естественно, сделал собственные выводы. И подумал, что этикетку надо оставить на горшке и дальше.

– Что вы желали от него услышать? Чего от него ждали?

Молчание. Задумчивость.

– Если бы у вас была возможность вернуться назад во времени и переписать всю сцену, каким бы вам хотелось видеть поведение Боба? Начните с самого начала – вот он садится в машину и…

– Просто смотрит на вас и понимает, что вам нужно. Вам даже не надо ему ничего говорить. Итак, что же он делает?

Шарлотта прикрыла веки и закрыла руками лицо. Разволновалась.

– Что, Шарлотта? Что он говорит?

– Нет. Он говорит совсем другое. Эти слова произнес в больнице доктор Бейрд. Подумайте, Шарлотта. Что он говорит, глядя на вас и держа в ладонях ваше лицо?

– Знаете. У вас была причина позвонить ему. Сделайте вдох, а потом выпустите наружу эти слова. Мысленно вернитесь к тому вечеру. Сейчас мы с вами совершенно одни и кроме нас ни одна живая душа не узнает, о чем Боб говорит вам в автомобиле. Здесь вы в безопасности, Шарлотта. Не храните это в себе. Он держит в ладонях ваше лицо, смотрит в глаза. Что он говорит?

– Нет, Шарлотта. Это он повторяет постоянно. Будьте искренни со мной, вам прекрасно известно, что он говорит.

Шарлотта заплакала. Узнав об этом, вы, вероятно, удивитесь. Во время наших сеансов она уже не первый раз вот так давала волю эмоциям. Не забывайте, что я был единственным человеком, знавшим о ее любовной связи с Бобом. Я приложил массу усилий, чтобы завоевать ее доверие, и стал сейфом, в котором эта женщина могла хранить свои секреты, а заодно и слезы.

– Вы знаете, что он говорит, не правда ли?

Она кивнула. Затем сделала вдох и открыла глаза. Слезы высохли, и Шарлотта заговорила спокойно:

– Да, – сказал я. – Вот сейчас правильно. Боб – человек, который дает вам то, в чем вы нуждаетесь, в то время как остальные этого сделать не могут. Он заполняет пробелы. Не осуждает вас за прошлое. Не предъявляет на вас законных прав и не требует, чтобы вы были только одной Шарлоттой, но никак не другой. Вы не растите его детей. Не являетесь его женой. И ваше прошлое никогда не окажет на него пагубного влияния.

– И вы от этого чувствовали себя лучше?

– И тогда вам становилось плохо, что вы были с ним.

Так поступает каждый из нас. Мы не желаем меняться. По сути, в душе мы хотим воспринимать мир так, как воспринимали его в детстве. Нам хочется наматывать все больше и больше сахарных волокон.

– Звучит так, будто вам хотелось с ним интимной близости.

– Чтобы почувствовать себя иначе, чем в тот момент?

– Что-то вроде наркотика. Вы уже об этом говорили. Я имею в виду, что Боб был для вас наркотиком.

Да. Я хотела, чтобы он совершил поступок, от которого я почувствовала бы себя совсем по-другому. Действительно, как наркотик. В этом вы правы. Но он лишь оттолкнул мою руку и посмотрел на меня так, будто я была извращенкой. «Что ты делаешь? – спросил он. – Мы должны относиться уважительно к сложившейся ситуации». Боб все говорил и говорил. Как я могла желать секса через несколько часов после пережитого ужаса? Между ним и мной, казалось, опустилась стена. Контакт нарушился, Боб смотрел на меня взглядом, которым я сама гляжу на себя, когда думаю о прошлом. Это было унизительно.

То был необыкновенный прогресс. Мы продолжили говорить о том, что произошло в машине, как Шарлотта использовала Боба, чтобы не терзаться прошлым, но потом неизменно чувствовала себя хуже. Стимулятор, затем транквилизатор – в итоге она застыла на месте. Причем стимулятор терял силу, в то время как транквилизатор ее набирал.

Со временем потребность в стимуляторе возросла, и Шарлотта попыталась выторговать за секс любовь и расположение Боба. Спрашивала, чего еще не делала в постели, задавала вопросы о том, что видела в интернете. Сексуальные запросы у Салливана были весьма обширные. Если вы помните, Шарлотта в постели с ним не испытывала оргазма, хотя мысли об их интимной близости в ее голове приобрели навязчивый характер. В обмен на постель она получала слова, хотя поняла это только после нескольких недель наших сеансов. Как собака Павлова, у которой от звука колокольчика тут же текли слюнки. Этот колокольчик не приносил ей никакого удовлетворения, но означал, что вскоре принесут еду. А собака очень изголодалась. Но в тот вечер Боб правильных слов не нашел. Впервые за все время наркотик оказался совершенно бесполезным, и Шарлотта вернулась домой, пропитанная не только кровью дочери, но также унижением и ненавистью к себе. Именно в этот момент в нашу работу вмешалась синяя «Хонда Сивик».

Я очень отчетливо помню момент, когда узнал, что автомобиль вновь появился в наших краях и что его водитель арестован. Проведя целый день в Сомерсе, я возвращался домой. Мне не нравится слушать музыку за рулем. На мой взгляд, она провоцирует эмоциональные реакции, отвлекающие человека от мыслей, в то время как дорога домой – самое время основательно подумать над вопросами, которые мы перед этим обошли вниманием. Спортивные игры, в особенности динамичные, такие как баскетбол или хоккей, наоборот, стимулируют мыслительный процесс. Мозг то бешено работает, то погружается в хаос, в большинстве случаев создавая фоновый шум, помогающий сосредоточиться.

Я размышлял о пациенте, который в тот день был у меня на приеме. В тюрьме он отбывал пятилетний срок за незаконное проникновение в дом в городке Лайм. Сидел второй год и после трех лет надеялся выйти на свободу. Ко мне он обратился по поводу тревоги и депрессии. По опыту работы в Сомерсе я знаю, что это не более чем попытка заполучить психотропные препараты. Иногда я выписываю их из чувства сострадания, потому как пребывание в тюрьме приятным не назовешь. А в Фейрвью назначаю тем, кто переживает развод, теряет работу, оплакивает кончину кого-то из близких – словом, сталкивается с жизненной ситуацией, которая может полностью выбить человека из колеи. Конечно же, если придерживаться подобного стандарта, то заключенный, проведший десять лет за решеткой, заслуживает такого же сострадания, однако на практике мне приходится соблюдать предельную осторожность, когда речь идет о сочувствии к ближнему. Пациенты попросту перепродают полученные лекарства, а сами делают вид, что принимают их по назначению. Порой даже срыгивают уже проглоченные таблетки. После чего промывают их и перепродают поштучно. Другим просто нужно дать возможность приспособиться к новой жизни. Но принимать подобные лекарства десять лет нельзя. Пенитенциарная система не допустит этого по одной-единственной причине. Со временем к таким препаратам развивается привыкание, а никому не нужно, чтобы тюрьмы делали заключенных наркоманами.

В случае с пациентом, который был у меня на приеме в тот день, когда я узнал о Крузе Демарко, подобная дилемма передо мной не стояла. Я не сомневался, что он продаст полученные лекарства, и выписывать их не собирался. Сеанс близился к концу, и парень, почувствовав мои сомнения, решил со мной немного поиграть. Подобное поведение не только представляется вполне обычным, но и сводит на нет любые попытки симулировать химические нарушения психики, такие как депрессия, биполярное аффективное расстройство или шизофрения – подобные патологии мы относим к первому типу. В то же время оно недвусмысленно подтверждает мой диагноз о наличии у пациента отклонений второго типа. Если в двух словах, то патологии первого типа обусловлены нарушением химических процессов в мозгу, тогда как расстройства второго типа связаны с изменениями личности. Последние вызваны отсутствием либо деформацией определенных личностных черт, таких как сопереживание, или же искажением нормальных, здоровых чувств. Их спектр довольно широк – от пограничных расстройств личности до социопатии. Причем четких определений, на мой взгляд, здесь быть не может. Многие подобные пациенты совершенно не поддаются лечению. Сегодняшний был социопатом. По историям болезней парней из Сомерса можно было бы написать сразу несколько учебников. Смиренно признаюсь, что я не всегда обладал талантом определять пациентов, страдающих психическими расстройствами второго типа. В таких городках, как Фейрвью, они не разгуливают по улицам. И очень редко обращаются к специалистам за советом и лечением. Потому что не считают себя больными, хотя и понимают, что окружающие воспринимают их не так, как остальных. Они способны на любые хитрости и могут старательно скрывать свое истинное лицо, если хотят раствориться в общей массе или, что гораздо важнее, добиться того, в чем они отчаянно нуждаются. Только в исправительных колониях, тюрьмах или психиатрических больницах врач может наблюдать их в достаточном объеме для того, чтобы отточить профессиональные навыки, необходимые для диагностики и лечения патологий такого рода.

На начальном этапе работы в Сомерсе я отнюдь не был на высоте стоявших предо мной задач. Мне трудно признать ошибки, совершенные в первый год. Свой худший провал я допустил, когда работал с пациентом по имени Гленн Шелби. Наши сеансы продолжались шесть месяцев и закончились осенью, за полгода до изнасилования Дженни. Гленн отбывал небольшой срок за грабеж и страдал сразу двумя психическими расстройствами, хотя ни одно из них не бросалось в глаза. Столкнись вы с ним в обычной жизни, он показался бы вам любознательным и сердечным. Продемонстрировал бы свой глубокий интерес к вашим делам и тут же нашел между вами много общего. Даже мне не раз доводилось обнаруживать, что я прошел вместе с Гленном гораздо больший путь, чем намеревался. Он задавал бы вопросы с видом пятнадцатилетней девочки, судачившей о подругах, и вникал бы в подробности, которые заставляли бы вас открывать ему больше, чем требовалось в условиях сеанса лечения у психиатра. Донимал бы своей дружбой, будто желая до вас дорасти. Порой это доставляло дискомфорт, но он первый его чувствовал и тогда перестраивал свое поведение ровно настолько, чтобы и дальше держать вас на крючке. В конечном итоге этот дискомфорт, вероятно, стал бы сильнее его умения приспосабливаться, потому что стремление к близким отношениям любви и дружбы всегда диктовалось его пограничным расстройством личности. Это была первая патология.

Кроме того, Гленн страдал одной из форм аутизма. Я говорю «форм» по той причине, что квалифицированный специалист стал наблюдать его только после выявления у него симптомов пограничного расстройства личности. Аутизм тоже бывает разный. О признаках этого расстройства недвусмысленно говорила его манерность. Он был великолепен и мастерски прикидывался нормальным. Но я, к счастью, обладал достаточными профессиональными навыками, чтобы поставить ему диагноз. У пациентов, страдающих этим расстройством, кстати говоря, нередко наблюдаются умственные способности выше средних.

Отношения между его родителями носили грубый, взрывной характер. Они то и дело набрасывались друг на друга с кулаками, доставалось и мальчику. Его мать была высокой и сильной, как и сам Гленн. У них не было ни времени, ни желания понять, что их сын не такой, как другие. Его «неправильное» поведение нередко было тем детонатором, который провоцировал родителей наказывать мальчика.

Перед тем как попасть в тюрьму, Гленн самостоятельно лечил постоянное перевозбуждение, обусловленное аутизмом, с помощью наркотиков, которые можно было приобрести на улице. Когда у него закончились деньги, он зашел в винный погребок в городке Уотертаун и навел на кассира игрушечный пистолет. Задерживаться надолго на одной работе Гленну не удавалось. На первом этапе его умственные способности окружающих привлекали, но потом они в его компании чувствовали себя неуютно, и через несколько месяцев парня, как правило, увольняли.

Для Гленна я сделал все возможное. Все, что было в моих силах, и даже больше. От медикаментов он отказался. По той простой причине, что не считал себя больным. Единственное, что ему было нужно, это психотерапия, которая дала бы возможность наладить нормальные отношения с другими заключенными. И это при том, что в условиях тюрьмы подобные попытки могут оказаться весьма опасными. Я от всей души желал ему помочь. Из-за странного характера другие уголовники его часто обижали, но он упорно стремился к душевной близости в среде, где подобного рода действия могут трактоваться как обман. Полагаю, некоторые товарищи по несчастью подпали под его обаяние и выболтали этому странному сокамернику о своих преступлениях несколько больше, чем требовалось. Гленна часто обвиняли в «крысятничестве». Думаю, он остался жив только благодаря физическим габаритам да недюжинной силе.

Гленн Шелби оказался единственным пациентом, которому я не смог помочь. Он покончил с собой. Вот почему я здесь о нем рассказал. И на том точка. Тех нескольких месяцев, в течение которых он у меня лечился, оказалось недостаточно, чтобы я, в своем невежестве, осознал всю глубину его душевного расстройства.

По дороге домой я думал о пациенте, который только что был у меня на приеме, и пытался справиться с разочарованием, вызванным разговором с ним. Разочарованием в себе. Как легко я теперь мог разглядеть в нем социопата. Помочь ему не представлялось возможным. Но о Гленне я так не думал. Если бы он переступил порог моего кабинета сегодня, я бы сумел ему помочь. Спас бы его. Но в этом мире нет справедливости.

Вам может показаться удивительным, что я каждую неделю добровольно с головой погружаюсь в столь грязную работу. Жена полагает, что это каким-то образом связано с воспитанием. Наша семья надолго давала приют чужим детям. На мой взгляд, причина заключалась в том, что собственных у моих родителей было только двое, причем в первые десять лет только я один. Они говорили, что моя сестренка стала настоящим чудом. Врачи полагали, что я во время трудных родов повредил матку матери и она больше не могла служить вместилищем для зародыша. У нее было несколько выкидышей. Нам обо всем этом подробно рассказали, чтобы мы понимали, почему двери нашего дома открыты для чужих детей. Я даже не помню ни их лиц, ни имен. Мне не нравилось жить с чужаками под одной крышей. Я возмущался, что они отнимали у меня то, что по праву должно было принадлежать только мне – любовь родителей, деньги, еду, жизненное пространство. Но при этом был всего лишь ребенком, а дети, как известно, очень эгоистичны. Но жена, как и родители во время их ежегодных посещений, говорит, что во мне живет дух их самоотверженности и благородства. И я вспоминаю об этом каждый раз, когда отправляюсь на север, в Сомерс.

В машине работало радио. Только что закончилась трансляция баскетбольного матча команды «Нью-Йоркс Никс», и теперь передавали новости. Я услышал имя, но оно мне ни о чем не говорило. Потом последовало описание автомобиля, и диктор сказал, что он связан с изнасилованием, которое произошло в Фейрвью прошлой весной. Фамилия Крамеров не прозвучала, что вполне вписывалось в рамки политики средств массовой информации по отношению к жертвам преступлений. Но все и так знали. Изнасилование было только одно. Как и синяя «Хонда Сивик». А теперь у них был водитель.

Тягостные мысли о Гленне Шелби и несправедливости этого мира тут же вылетели у меня из головы, и теперь я жадно ловил каждое слово. Потом позвонил на свою голосовую почту. Меня ждало несколько сообщений, что вполне обычно – я, как правило, дожидаюсь вечера, чтобы их прослушать, потому что порой вынужден делать пометки. Менять Переносить сеансы пациентов и все такое прочее. Сегодня звонки касались ареста Круза Демарко. Том Крамер, Шарлотта Крамер, детектив Парсонс – все они торопились поведать мне о случившемся. Крамеры сказали, что с беспокойством ждут встречи со мной, чтобы обсудить, как это может отразиться на Дженни и можно ли попытаться вернуть ей память, опираясь на черты лица или одежду арестованного. Подобная мысль была поистине ужасной, и я с нетерпением ждал окончания сообщения, чтобы тут же перезвонить им и убедить не показывать дочери фотографии этого человека. В нашей работе сила внушения – сущая анафема. Все мои старания пропали бы впустую. Но потом я услышал последнее сообщение, которое тут же завладело моими мыслями. Оно было от моей жены.