Кэтрин Вас
Мир, нарисованный птицами
Однажды утром в фонтане танцевал мужчина. Его переполняло счастье. Он узнал, что скоро станет отцом. Даже когда появились солдаты и потребовали, чтобы он остановился, он продолжал танцевать и брызгать на них водой.
Ночью он пропал из Рио-Секо, и никто его больше не видел.
Его жена понимала, что если закричит, то тоже присоединится к Пропавшим. Она проглотила свой крик, и он вонзился в ребенка, которого она носила. При рождении ее сын кричал, как никто до него.
Его назвали Хьюго, Хьюго Коста. Когда мать впервые обняла его, то почувствовала, как струится под кожей сына глубокая печаль. Волосы Хьюго привели ее в замешательство. Они были алыми, словно на его голове полыхало пламя. Женщина нарисовала портрет мужа, свернулась возле него калачиком и умерла от горя.
Музыкант взял маленького Хьюго на воспитание и научил играть на скрипке. Всякий, слыша, как играет мальчик, вздыхал:
– Его музыка прекрасна, но печальна до слез.
Когда Хьюго исполнилось восемнадцать, он пришел к особняку Генерала и начал играть «Оду к радости», которую было запрещено исполнять. Музыкант, заменивший ему родителей, хотел остановить Хьюго, но отступил, восхищенный его храбростью.
Хьюго играл в память о людях, которые раскрашивали дома в пурпурный и желтый, а на следующую ночь пропадали.
Хьюго играл в память о людях, которые в стихах выражали протест против Генерала, а потом тоже становились Пропавшими.
Хьюго играл в память о Садовнике, который посмел вырастить цветы и тем нарушил закон (цветы были спрятаны за высокой оградой его дома, но вскоре стали такими пышными, что солдаты заметили вызывающе-алые бутоны). Ходили слухи, что он успел сбежать до того, как его увели в лагерь для задержанных на той стороне леса. На самом деле лагерем называлась тюрьма для тех, кто не угодил Генералу.
Лючия дель Мар вышла на балкон. Она никогда не слышала музыки столь восхитительной и столь опасной. В городе были запрещены яркие краски, но волосы скрипача сравнились бы по цвету с алой розой, а закатное солнце расписало его кожу чистым золотом. Лючия заплакала. Она вспомнила день, когда осталась одна: ее родителей наказали за поцелуй на публике, а саму Лючию, благодаря таланту к плетению кружев, забрали в дом Генерала. (Много лет назад было решено, что кружева слишком прекрасны, и это занятие запретили – однако Жена Генерала питала к ним слабость.)
Из зеленых глаз Лючии покатились слезы. Их изумрудный поток низвергался с балкона и тек в сторону Хьюго, разливаясь у его ног. И из его синих глаз побежали лазурные слезы, смешиваясь с изумрудной рекой. Таким было их первое прикосновение друг к другу. И они улыбнулись, потому что прежде скучный пейзаж был теперь раскрашен зеленым и голубым.
Хьюго не мог оторвать глаз от Лючии. Он знал, что его изгонят или убьют, но не дадут возможности любить. Но еще он знал другое: когда муравьи будут танцевать на его скелете, они станут маленькими черными нотами на ксилофоне костей, и музыка будет звучать даже после смерти, провозглашая – радость! Радость! Радость!
До Лючии дошли слухи, что Генерал решил простить Хьюго, если тот станет его личным музыкантом и разучит военные марши (чудовищно неверное использование скрипки).
Его заперли в особняке Генерала. Когда же Музыкант выступил против заточения воспитанника, его прогнали прочь.
Музыка Хьюго резонировала с чем-то внутри Лючии. Ее нервы были натянуты, словно скрипичные струны, и тихо, мелко дрожали. Блеск ее длинных черных волос напоминал сияние, которое сохраняет жемчужина, даже вынутая из моря. У Лючии были большие ступни и привычка фальшиво насвистывать, но за эти мелочи ее и хотелось любить. Перед богиней можно преклонить колени на мгновение, но только любовь к настоящему человеку вечна.
– Я влюблена, – произнесла она вслух. И ветер донес эти слова до пленника – любовь витала в воздухе.
Когда она проснулась утром, ее первым словом было: «Хьюго». И звуки его имени стали провозглашением ее любви.
Лючии было страшно слушать, как Хьюго играет для Генерала.
Хьюго был отважен, и она будет отважна. Лючия начала выплетать кружевное полотно, огромное, словно парус. Она рассказывала в его узоре истории – правдивые, а потому опасные. Ее мать, считавшаяся талантливой кружевницей во времена, когда красота еще не была запрещена, однажды сказала: «Знаешь, Лючия, тонкость нашей работы делает нас прочнее».
Чтобы было легче плести кружево, нити наматывали на коклюшки. Лючия достала ту, которую оставила ей мама. Коклюшка напоминала деревянную палочку с прорезанной внутри полостью. Оттуда, словно из окошка, выглядывала вторая палочка, раскрашенная под маленькую девочку. Такие коклюшки назывались «мать и дитя». Мама Лючии говорила ей: «Помни, мы так же всегда будем вместе».
Лючия не сдержала зеленых слез, и они брызнули на кружевное полотно, где целовались двое возлюбленных. Затем она запечатлела в воздушном плетении историю несчастного Садовника, которому пришлось скрыться в лесу, и отца Хьюго, танцующего в фонтане. Лючия с головой ушла в работу; она плела кружева словно паук – быстро, легко и проворно. И ее любовь постепенно проникала в нити.
Рио-Секо будто вспыхнул. Каждый, кто касался кружева, чувствовал жар ее сердца и словно заражался ее лихорадкой. Девушка в кружевном воротничке, сделанном Лючией дель Мар, вдруг начала танцевать прямо у всех на глазах! Она едва избежала ареста. Закашлявшийся на улице Музыкант прикрыл рот кружевным носовым платком – и через минуту грянул песню. Малыш, зажавший в кулачке кружевных ангелов, попросил маму: «Давай посадим подсолнухи?», а женщина побледнела и шикнула на него.
Хорошо известно, что стоит девушке влюбиться, как все вокруг тут же рвутся сказать ей, что она не права – совершенно, категорически не права, ведь она ничего не знает о любви. Они лезут изо всех щелей! И они вот-вот лопнут от нетерпения!
Повар Генерала сказал Лючии:
– Любовь означает, что кто-то другой делает для тебя что-то хорошее. Разве он приносит тебе суп?
– Он посылает мне музыку, – ответила Лючия.
Мелодии Хьюго были наполнены печалью о людях, томящихся в лагере, и захватывали любого, кто слышал их. Он воссоздавал картины человеческих страданий. Лючия сидела без единого вздоха – так получалось разобрать тихие грустные звуки. Ей захотелось отнять их у тишины и вплести в кружево. Когда она закончила полотно с картиной кричащих пленников, то спустилась вниз, набросила его на спину лошади и хлопнула ее по крупу. Лошадь галопом ускакала в сторону площади.
Вскоре в комнату ворвалась Жена Генерала и закричала:
– Ты зашла слишком далеко!
Лючии удалось сдержать дрожь. Она спокойно глядела в лицо с резкими чертами – они всегда отличают лжецов. Невозможно не обрести такую кожу, острый нос и поджатые губы, если постоянно лжешь. Каждый глоток виски, выпитого втайне от всех, добавлял слой мертвящей краски в глубину глаз этой женщины. Каждый украденный у Полковника поцелуй прочерчивал новые морщины на ее коже. Вместо того чтобы уговорить Генерала не отправлять людей на ту сторону леса, она продолжала жить в его красивом доме. Вместо того чтобы признаться в любви к Полковнику, она жаждала узнать, что может дать ей каждый из них.
– Я буду скучать, когда тебя уведут в лагерь, – сказала она, не в силах взглянуть Лючии в глаза. – Мне жаль, но… Что это ты делаешь?
Лючия плела ромашку, вкладывая в нее всю свою безумную любовь к Хьюго. Глядя на цветок, Жена Генерала почувствовала, как расцветает ее любовь к Полковнику, к Лючии, – любовь, которую она устала прятать.
– Они придут за тобой в десять, – проговорила она отрывисто. – Солдаты запирают Хьюго в девять. Когда они уйдут, я открою его дверь.
– Я не забуду вашей доброты, – сказала Лючия и попыталась заглянуть Жене Генерала в глаза, но там по-прежнему плескался холодный виски.
Под покровом ночи она прокралась к домику Хьюго, взяв с собой только оставленные матерью коклюшки и запас ниток. Ее ладони вспотели, когда она потянулась к дверной ручке. Но дверь открылась, и Лючия увидела Хьюго, который при виде ее со стуком выронил намыленную тарелку. Его алые волосы пламенели, словно высокий жаркий костер, а глаза казались осколками небесного купола.
Он уложил скрипку в футляр и взял Лючию за руку. И луна приглушила свой мягкий свет, чтобы они смогли беспрепятственно выбраться из Рио-Секо.
Беглецы начали пробираться через еловый лес, заросший так густо, что никакой посторонний звук не мог пробиться сквозь пушистые разлапистые ветви. В прохладном воздухе наслаивались одна на другую две тишины. Ветки тесно сплетались, образуя темно-зеленый полог, – а под ним мерцали светлячки, похожие на маленькие фонарики. Невидимые глазу звери выводили свои серенады.
Лючия положила голову на грудь Хьюго и застыла, слушая музыку сердцебиения.
– Думай обо мне каждое утро в половине седьмого, – прошептал он. – Это время, когда соединяются две стрелки.
– Думай обо мне каждое утро в половине седьмого, – повторила она.
– Да, когда соединяются ночь и день.
Они упали в объятия друг друга – а утром, в половине седьмого, задумались о том, как чудесно соединяется все в мире. Светлячки медленно гасли, становясь все тусклее и прозрачнее, пока их свечение не растворилось в розовом сиянии утра.
При свете дня Лючия отыскала ручей и радостно воскликнула:
– Хьюго, смотри!
Листья деревьев были покрыты рыбьей чешуей и блестели, словно зеркала.
Пчелы были расшиты пушистым зеленым мхом и, когда сбивались в стайки, напоминали жужжащие воздушные островки.
– Я об этом слышал, – выдохнул Хьюго.
Стервятники докладывали Генералу, что Садовник пытается сотворить новый мир. Он скрещивал разные виды и проращивал под землей виноградные лозы. Когда он поймет, как сделать дирижабль, то привяжет его к лозам, и созданная им маленькая страна улетит прочь.
– Я сплету для его дирижабля кружевной шар. Давай найдем этого Созидателя нового, этого Садовника, – прошептала Лючия.
Она шла быстро, Хьюго – медленно. Ее голова была полна сотней забот; он не волновался ни о чем. Она фальшиво насвистывала; он поправлял неверные ноты, пока Лючия не сказала:
– Хватит!
Каждый из них постепенно узнавал привычки другого.
Почему привычка сначала кажется милой, а потом начинает раздражать? Что, если проводить каждое мгновение с любимым человеком, как первое? (Впрочем, оно и так первое, поскольку ничего в жизни не повторяется.)
Хьюго и Лючия сели и рассмеялись. Их сердца громко бились, напоминая, как они любят друг друга. А ведь именно сердце снова и снова повторяет одну и ту же работу, безустанно, безостановочно перекачивая кровь. Разве это не поразительно?
В этом лесу и грибы были особенными. Когда Хьюго потянул один, его ножка удлинилась, и из земли показалось что-то серое. Внезапно оно вынырнуло и превратилось – в слона!
– Благодарю, – чопорно сказал слон, присев на камень и отряхиваясь от грязи. – Созидатель сделал нас грибами. Мы поливаем огонь в центре Земли. Там довольно жарко.
Лючия потянула другой гриб – и он тоже оказался слоном. Из его хобота хлестала вода.
– Фью! – шумно выдохнул он. – Там просто ад.
Хьюго заиграл «Слоненка на прогулке», и животные принялись танцевать, вытаптывая траву и орхидеи. Слоны трубили и поливали все вокруг водой из хоботов. Лючия взялась за лапы лиса и закружилась с ним в танце.
– Какая у вас чудесная рыжая шубка! – сказала она.
– О, вы еще не видели птиц господина Созидателя! – ответил лис.
– Держитесь крепче! – протрубил слон и поднял их к себе на спину. Затем он схватил лозу, раскачался и перепрыгнул с нее на следующую.
Наконец они достигли узкой лесистой долины и остановились, часто моргая. В глазах рябило от непрерывного движения ярких птиц, которых они видели лишь в запрещенных книгах: попугаев, туканов, райских птиц, колибри. Созидатель придумал способ сделать птиц живыми кисточками! Куда бы они ни летели, их перья оставляли в небе широкие мазки малинового, кобальтового, малахитового, сиреневого и оранжевого цветов, которые несколько мгновений плыли в воздухе, а затем медленно истаивали. Тут же прилетали другие птицы и прокладывали новые следы – лимонные, шафрановые, лазурные… Затем и они растворялись в воздухе, словно разноцветный дым. Хьюго с восхищением указал на деревья, которые ловили цветные росчерки, пока те не успели исчезнуть: они свисали с ветвей, будто пестрые флажки.
В реке плескались рыбы с головами цвета лаванды и пятнистыми хвостами. Лючия ахнула от изумления, когда они, выпрыгивая из воды, потеряли несколько прозрачных чешуек, и белки, волки и олени приложили их к глазам, чтобы тоже нырнуть. Созидатель научил рыб выть по-волчьи, и лосось, выскочивший из реки повыть на луну, утащил с собой на дно розовый след от какаду. Деревья выводили тихие серенады, покачивая ветвями. Даже помидоры Созидатель прикрепил к тонким трубочкам – на случай, если какому-нибудь растению потребуется срочное переливание красного цвета.
Еще он привил утреннюю росу к портретам Пропавших людей, чтобы те не переставая лили слезы.
– Если мы так легко отыскали убежище Созидателя, почему его до сих пор не нашел Генерал? – спросила Лючия.
– Эй! – вдруг послышалось между деревьями.
Несколько побегов на земле переплелись, принимая форму человеческой руки. Хьюго потянул за нее и вытащил на свет нечто высокое и худое, сделанное из прутьев. Вокруг существа заклубился зеленый туман, вылепляя ноги, руки и черты лица. Сквозь него, на глазах превращаясь в одежду, проросли листья. На плечах соткался паутинный плащ. Пауки в отчаянии цеплялись за него, потому что человек, созданный из тумана, принялся махать руками и кричать:
– Разве вы не видите? Разве вы не слышите? Подождите-ка! У вас еще нет лесных глаз и ушей?
Он указал наверх и на их глазах растянул пространство между облаками, сделав его гигантской барабанной перепонкой. Вот почему Созидатель знал каждый замысел в доме Генерала, слышал каждый шепот в Рио-Секо.
– Рыбы и птицы прислушиваются к моим небесным ушам, поэтому мы тут же узнаем, если он соберется сюда прийти. Правда, зря мы доверились стервятникам.
– Теперь я тоже слышу! – сказал Хьюго. – Но чьи это стоны?
– Людей, запертых в лагере, – тихо ответил Созидатель.
Хьюго сел на землю. Слезы людей в лагере превращались в подземную реку, которая текла через лес обратно в Рио-Секо. Хьюго вспомнил отца, которого никогда не видел. Где он похоронен? Еще Хьюго скучал по Музыканту, который был к нему так добр. Удалось ли ему спастись?
Лючия погладила Хьюго по алым волосам, и его пылающие мысли пронзили ее кожу. Такова, в конечном счете, любовь: она способна проникнуть в чувства человека, не заставляя выворачивать душу, не причиняя боли. Лючия скорбела обо всех пропавших: сыновьях, дочерях, мужьях, женах и друзьях. Как она могла быть такой эгоистичной, собираясь просто улететь в новый мир вместе с Хьюго?
Созидатель был в отчаянии: ему до сих пор не удалось спасти узников. Он скрещивал виноградную лозу с терновником, надеясь справиться с железной проволокой, – но нежная растительность беспомощна против острого металла. Ворота лагеря закрывались на огромный висячий замок. Как-то раз Созидатель послал дикобразов вскрыть его своими длинными иглами, но стража застрелила их всех до единого. Подземные слоны вызвались пробраться под лагерь и разнести его в клочья – но фундаменты домов уходили слишком глубоко в землю.
– Погоди, – сказал Хьюго. – Ты сказал, ворота заперты на замок?
– Так и есть, – ответил Созидатель. – И преогромный.
– А для большого замка, конечно, нужен большой ключ.
– Разумеется.
– Точно! – воскликнула Лючия.
Сейчас она не просто читала мысли Хьюго: она улавливала его идеи еще до того, как они оформлялись в слова.
– Генерал носит на шее большой золотой ключ, – сказал Хьюго, сжимая ладонь Лючии.
Над их головами носились птицы, расписывая небо диковинными красками. Несмотря на страх, Лючию переполнял восторг. Розовый с зеленым! Хаотичные полосы оранжевого с рябящим фиалковым! Разве кто-либо когда-либо видел подобные краски? Лючия решила бороться за этот яркий мир до конца.
– Когда армия найдет нас, – твердо сказала она, – мы сорвем ключ с шеи Генерала.
– Хорошо, – кивнул Созидатель. – В этот раз мы не станем прятаться.
Он решил послать лозу, чтобы украсть ключ, когда Генерал будет в пределах досягаемости.
– Опасная затея, – сказал Хьюго.
– Смертельно опасная, – подтвердил Созидатель, и зеленый туман, ставший его кожей, побледнел.
Пауки соткали навес, чтобы укрыть их. Лючия вытащила коклюшки с нитями и начала плести шар для дирижабля. У них не было лишнего времени, так что Хьюго и Созидатель помогали ей. Звезды мерцали, словно тоже за них тревожась. Олени следили за Рио-Секо с помощью изобретенных Созидателем перьескопов – длинных ветвей с глазками павлиньих перьев на концах. Малиновки и красные кардиналы раскрашивали воздух ярко-алым, словно скандируя: «Шагни в огонь! Схвати ключ!»
Когда наступила ночь, Лючия попросила Созидателя рассказать, что случилось, когда солдаты обнаружили его цветы.
– Они вырвали все растения в саду, – ответил он, – но каждое из них осталось жить и цвести в моих мыслях. Пока я заботился о воображаемом саде, мое тело постепенно изменялось. Воспоминания о тех, кого не пощадил Генерал, иссушили меня, и я стал строен, словно тополь. Слезы, которые я скрывал, окружили меня густым туманом. Всякий раз, когда я видел невзрачных серых людей и их невзрачные серые дома, мне хотелось разразиться зеленой бурей, которая покрыла бы каждый кусочек этого серого пространства живой зеленью. Затем мне удалось создать райских птиц, и я улетел оттуда. Лес принял меня. Он открылся мне, и теперь я понимаю его так же, как себя. Он исполнил мою мечту, позволив раствориться в его зелени. Деревья стали моим убежищем, и теперь я – наполовину человек, наполовину растение. Когда ко мне вернулись все птицы, я подарил им краски, которые хранил в своей памяти. И смог раскрасить небо.
Лючия потянулась к нему, и ее рука, пройдя сквозь туманную плоть, коснулась сухого древесного остова.
Через несколько часов, на рассвете, к навесу примчалась лисица и, задыхаясь, доложила:
– Они здесь.
Лючия почувствовала противную дрожь в ногах.
Созидатель взглянул в перьескоп и увидел стервятников, которые парили над армией. Она занимала все обозримое пространство; во главе ее скакал Генерал. На его шее поблескивало что-то золотое.
– Вот он! – воскликнул Созидатель и начал вить лассо из виноградной лозы.
Отблеск мечей неприятеля ударил в зеркала из рыбьей чешуи. Отраженный свет хлынул на деревья, заливая глубокие лазы в стволах, и из них тут же высыпала орава гремлинов. Они походили на лягушек, сделанных из рыхлой гнилой древесины. Рассыпая по пути жучков, гремлины побежали к Хьюго и Лючии – но те потянули грибы и запустили слонами в мерзких существ. Половина гремлинов была раздавлена, другие спаслись, но разъярились еще больше.
Созидатель с помощью лозы перенес себя, Хьюго и Лючию на высокую ель. Гремлины собрались под деревом, галдя.
– Хватай! – крикнул Созидатель, бросая лассо. Но не успело оно долететь до Генерала, как упало на землю разрубленным надвое.
– Давай я попробую, – сказал Хьюго, выбирая подходящую лозу. Лючия кивнула и тоже взялась свивать лассо. Тем же занялся и Созидатель. Лучше попытаться всем вместе.
Генерал подъехал ближе. Лючия глядела в перьескоп на лысую макушку с редкими кустиками волос и размышляла. Люди, похожие на Генерала, притворяются богами или чудовищами, и мы считаем себя беспомощными против них… Но кто это там сзади, за стеной охраны? Жена Генерала и Полковник.
Дыхание Лючии участилось. Однажды Жена Генерала ей уже помогла.
Лючия и Хьюго приготовились бросать лассо по знаку Созидателя. Когда Генерал приблизился настолько, что золотой ключ на его шее перестал казаться просто солнечным бликом, Созидатель крикнул:
– Давай!
В сторону генерала полетели сразу три лассо. Стервятники перехватили лозу Лючии и чуть не стащили ее с дерева. Слоны ринулись в отчаянную атаку на всадников. Многие из них пали в первые минуты боя. Лошади испуганно ржали и вставали на дыбы, отказываясь скакать мимо огромных, словно горы, агонизирующих туш. Из густого подлеска выскочили лисы, но они быстро погибали под копытами коней. Птицы, стараясь отвлечь солдат, принялись летать с такой скоростью, что их следы слились в плотный туман, яркий, как пожар: оранжево-желто-алый. Увы, на них тут же напали стервятники.
Лючии было невыносимо глядеть, как они разрывают райских птиц в клочья, и девушка закричала:
– Нет!
Хьюго отломил длинную ветку и принялся сталкивать ловко карабкавшихся вверх гремлинов. Созидатель схватил еще одну лозу, в отчаянии повторяя:
– Я достану его. Нельзя сдаваться!
Откуда ни возьмись появились летающие опоссумы и начали подбираться к вершине дерева, истошно вереща и размахивая крысиными хвостами. Они набросились на Хьюго и облепили его с головы до ног, впиваясь в кожу острыми коготками. Лючия кинулась на помощь Хьюго, и ее тоже искусали.
Генерал придержал коня, наслаждаясь жестоким зрелищем.
Созидатель тоже ринулся спасать Хьюго, а потому не заметил, как к подножию ели подкрались солдаты. Они закинули ему на шею веревку и стащили на землю, а когда зеленая трава мягко приняла туманное тело в свои объятья, начали сдирать с него лиственную тунику.
Лючия, отбиваясь от опоссумов, принялась кидать в солдат шишками, чтобы они оставили Созидателя в покое, – но они только рассмеялись.
Созидателя разрубили на куски, как если бы солдаты готовили дрова для растопки; потом они отшвырнули искалеченную ногу в одну сторону, разломанную руку – в другую, а травянистые волосы развеяли по ветру. Когда Созидатель был окончательно уничтожен, опоссумы куда-то поволокли Хьюго. Он успел лишь крикнуть:
– Спасайся, Лючия!
Она схватилась за лозу и, как только солдаты полезли на дерево, спрыгнула. Так, перелетая с одной лозы на другую, Лючия добралась до левого фланга армии и остановилась прямо перед Женой Генерала.
– Мадам, прошу вас!
В их сторону сразу направился Полковник. Генерал же только бросил беглый взгляд поверх полчищ своих солдат: ему интереснее было смотреть, как конь топчет останки Созидателя.
– Освободите узников! Верните мне Хьюго, позвольте нам возродить лес, – задыхаясь, проговорила Лючия. – Прошу. Вы ведь уже спасли нас однажды!
– О чем она говорит? – поинтересовался Полковник. Он был красив, словно лев – великолепный, но опасный.
– Спасла? Что-то не припоминаю, – ответила Жена Генерала, и на ее лице появилась еще одна морщина.
Полковник схватил Лючию за волосы.
– Мадам, – взмолилась она, – он величайший скрипач на свете. Спасите его! Я готова обменять свою жизнь на жизнь Хьюго.
Хотя Полковник крепко держал ее за волосы, Лючия все же извернулась и взглянула на Жену Генерала.
– Мне обещано вознаграждение за его голову, – сказал Полковник. – А скрипач – кому он нужен?
Бывают такие минуты, когда от одного решения зависит вся последующая жизнь. Жена Генерала могла выбрать Хьюго или благосклонность Полковника. Пришло время выбирать для Лючии. Она могла сказать Полковнику: «Я знаю о вашем романе с Женой Генерала. Что он с вами сделает, если я объявлю об этом во всеуслышание?»
Она могла закричать во весь голос, но не стала. Она была не способна предать – даже того, кто это заслужил.
Жена Генерала лишь тонко улыбнулась. Лючия отпрянула, глядя, как стремительно разбегается сетка морщин по лицу женщины, для которой она сплела так много кружев, – и поняла, что та сделала свой выбор. И когда Жена Генерала бесповоротно закрыла глаза на все, кроме любовника, изо рта ее посыпались жабы, а раскатисто смеющийся Полковник изверг несколько крыс.
Помощь пришла с неожиданной стороны. Лючия рассказывала в кружеве истории. Пауки тоже плели кружева и рассказывали свои истории. Не успел никто ахнуть, как они выбрались из потаенных нор и с головы до ног замотали Лючию в прочный кокон. Тарантулы пробежали по ее телу под изумленными взглядами Полковника и Жены Генерала и сделали вид, будто впрыскивают смертельный яд. Лючия лежала тихо, как мышка.
– Что ж, – сказал Полковник, – вот ей и пришел конец.
– Это ужасно, – дрожащим голосом ответила его любовница.
Вот в чем проблема людей, в которых есть и хорошее, и плохое. Они думают, что подобных слов достаточно, чтобы извинить их поведение.
– Не волнуйся, ты скоро об этом позабудешь, – отмахнулся Полковник.
Лючия не смела даже вздохнуть. Пауки волокли кокон с поля боя. Ей казалось, что она уже целые века находится в этой гнетущей тишине, что прошли миллионы лет, – прежде чем она прорвала липкую паутинную завесу и вдохнула свежий воздух. Гремлины все еще скакали вокруг упавших ветвей. Куда-то хромали лисицы. Деревья побелели, словно из зеленых листьев испарился весь цвет. Над головой серело невыносимо пустое небо. Лючия выпуталась из останков кокона и подошла к поседевшей ели, где Созидатель встретил свой конец. Она попыталась соединить веточки, из которых состоял его остов, но ничего не получалось. Тогда Лючия принялась собирать зеленые травянистые волосы Созидателя, но их снова рассеял ветер.
– Будь сильной, – приказала она себе. – Созидатель хотел бы, чтобы ты освободила узников. Ведь Хьюго тоже там.
Она легла на землю и прижалась к ней ухом, словно та могла нашептать ей что-то о возлюбленном. И вдруг! Несколько нот: далеких, сбивчивых, но таких настоящих! – просочились сквозь землю.
Хьюго, вынужденный развлекать солдат в лагере, играл на скрипке. А Лючия, слушая ее, бесконечно повторяла одни и те же слова: мое тело будет играть его музыку, пусть она течет в моих венах, потому что только так я смогу жить.
Лючия последовала за мелодией Хьюго, то и дело прикладывая ухо к земле. Иногда у его музыки появлялся странный, постукивающий аккомпанемент. Лючия не знала, откуда он взялся. Все, что ей было нужно, – это идти вперед сквозь безжизненный лес.
Грустный лис принес ей мед и белесые ягоды.
– Здравствуй, друг, – сказала Лючия. – Что случилось с твоей шубкой?
– Пропала, – ответил лис.
– А ты не знаешь, где Хьюго?
– Пропал, – ответил лис. – Почему бы тебе не рассказать о том, что было, но исчезло?
Девушка достала коклюшки и начала воссоздавать в кружеве картину битвы. Когда ее запасы нитей кончились, пауки одолжили Лючии свои, и она завершила полотно.
Теперь, если даже она попадет в плен, люди все равно узнают правду. Полковник ошибался: ничто не будет забыто.
Каждую ночь Лючия складывала полотно и засыпала, обнимая его. И пауки охраняли ее сон.
Мысли о Хьюго спасали ее от безумия. Просыпаясь, Лючия думала о нем – каждое утро, в половине седьмого. Иначе у ее одиночества не было бы ни начала, ни конца. Сколько времени прошло? Три дня? Две недели? Где же край у этого леса?
С каждым днем постукивание становилось все громче, а мелодия скрипки смолкала. Однажды звук стал тихим, словно шепот.
– Хьюго! – закричала Лючия изо всех сил. – Только не сдавайся! Я уже в пути!
Но назавтра она разобрала лишь несколько разрозненных нот.
В конце концов пришел час, когда она, приложив ухо к сухой земле, различила лишь затихающую трель, последняя нота которой почти сливалась с тишиной. Лючия, быстро сплетя кружевную сеть, поймала эту ноту и прижала к груди.
Ее слезы оросили бесплодную лесную землю. Лючия шла вперед, горько рыдая, и за ней ширилась зеленая река. Мертвые семена лопались, давая живые ростки. Вода проникла в трещины, увлажняя почву и питая древесные корни. Лис окунулся в реку, и его шерстка засияла. Но Лючия ничего не замечала: она шла, роняя слезы и мечтая об одном – как можно дольше сохранить в себе последнюю ноту Хьюго.
Вдруг она снова услышала постукивание. Что это за торчащие палки? Бамбук? Тростник? Раньше они были скованы отвердевшей землей, а теперь поднимаются из влажной почвы.
Лючия остановилась и недоверчиво прошептала:
– Хьюго?
Между деревьями текла голубая река.
– Хьюго!
Лазурная вода текла к ней, чтобы встретиться с потоком ее слез. Две реки слились в один сине-зеленый поток. Лючия радостно окунулась в него; кружевное полотно с изображением битвы в безопасности лежало у нее за пазухой.
Две серые птицы тоже нырнули в реку, а затем взмыли в небо, расцвечивая его голубым и зеленым.
Волна увлекла Лючию на другой конец леса, где находилась тюрьма. Река бурлила вокруг ее стен, клокотала вокруг замка и колючей проволоки, перехлестывая через высокий забор.
Лючия качалась на воде, а топь бушевала и, казалось, сходила с ума. Из болотистой земли поднимались не тростники, не бамбук, а скелеты. Постукивание исходило от них.
Их кости, закопанные вдоль речных берегов, складывались в причудливый узор, а на нем вырастали лозы, вьющиеся, словно морские змеи. Живыми иглами они прошили землю и начали подкапывать фундамент тюрьмы.
Когда земля зашлась во всесокрушающем крике, Лючия подумала, что ее барабанные перепонки сейчас лопнут. Затем девушка поняла – это Созидатель.
Он тоже был среди яростных мертвецов. Слезы Лючии оросили его изломанные кости, черенки Созидателя проросли под злополучной елью, и он слился с живой плотью. Все это время он двигался к лагерю, пытаясь под него проникнуть.
Он обхватил исполинскими руками фундамент, и твердь содрогнулась. Лозы пришли ему на помощь, земля встала на дыбы, и на ней проступило гигантское лицо кричащего человека. Он завладел целым миром. Открытый рот Созидателя стал океаном, борода и волосы – лесами, глаза – вулканами. Он смахнул тюрьму со своего лица, словно надоедливую мушку. Слоны вышвырнули охранников в открытый космос. Всех своих мучителей Созидатель могучим выдохом сдул в сторону ярких звезд.
Узники, бледные и исхудавшие, выпали из разрушенной тюрьмы в мягкую зелень, которая окаймляла усы Созидателя. Вместе с остальными заключенными был и Хьюго. Увидев его, цепляющегося за папоротники, Лючия торопливо выбралась на берег и бросилась бежать. Земля под ее ногами слегка вибрировала, потому что стала кожей Созидателя.
На щеках Хьюго засохли дорожки голубых слез. Лючия крепко обняла его, и они замерли, слишком усталые, чтобы что-то говорить.
Жена Генерала бросилась к Полковнику, но он крикнул:
– Убирайся!
Она выскочила на улицу и тут же забилась, как муха в паутине, в выпущенной деревьями смоле. Полковника постигла та же участь, и он отправился к звездам внутри огромного куска янтаря.
Генерала вместе с золотым ключом растерзали стервятники. Созидатель зашвырнул его тело в сторону Сатурна, и оно прибилось к одному из его колец. Все оружие, которое Генерал использовал против Созидателя, также отправилось в космос.
Пока мир налаживал сам себя, Лючия не могла насмотреться на Хьюго. Его глаза казались ей ярче неба, глубже океана.
– Лючия, – просто сказал Хьюго, потому что ее имя значило для него: «Я люблю тебя».
Она улыбнулась и, взглянув на новый облик мира, спросила:
– Ты вернешься, Созидатель? Мы будем заканчивать дирижабль?
– Нет, – задрожала от его голоса земля. – Спасибо тебе. Благодаря твоим слезам я пустил корни во всем мире. Это совсем неплохо – быть здесь, рядом с мертвецами. Они живы, пока мы их помним.
От пролитых Лючией слез земля стала мягкой, словно губка, и теперь мертвецам было легко выбираться. Они вернулись в Рио-Секо и рассказали о том, что с ними случилось: одного казнили за написание пьесы, другой умер в тюрьме, куда попал, потому что посмел сунуть нос в дела Генерала.
Музыкант обнял Хьюго и радостно сказал:
– Я верил, что твоя музыка нас спасет.
Выйдя утром из дома, Хьюго вздрогнул: к нему скользнул призрак его матери – рука об руку с призраком отца. Лючию тоже поджидали призраки родителей, и она воскликнула:
– Мама, папа, как же я рада вас видеть!
Синие птицы сидели на ветках вокруг их дома, щелкали красными клювами и поблескивали желтыми глазами. А еще голубыми, алыми и зелеными – любого цвета, который только можно сделать из этих трех красок.
– Аквамариновый! – заказывали слоны. – Фиолетовый! Розовый!
Коричневый. Черный. Охряной. Кремовый.
Созидатель был очень занят. Он пустил корни в бесплодных пустынях и творил там леса и поля, поскольку Рио-Секо уже утопал в садах.
– Если не возражаешь, я буду думать о тебе каждый час, а не только в половине седьмого, – сказала Лючия.
– Может быть, каждую минуту? – улыбнулся Хьюго.
– Тогда уж каждую секунду? – предложила Лючия.
В садах Рио-Секо, среди роз, гладиолусов и лилий, она еще много лет слушала истории Пропавших. Затем она рассказывала каждую историю в кружевном узоре и подбрасывала вверх, чтобы птицы ее раскрасили. А Хьюго своей музыкой творил воздушные тоннели, по которым летали разноцветные птицы, и они пестрыми лентами украшали небо.
Настали времена историй и воспоминаний. Кому теперь захотелось бы покинуть эту щедрую страну? Созидатель не скупясь дарил людям богатство и красоту природы. И в мире, нарисованном птицами, и мертвые, и живые были теперь счастливы.
* * *
Кэтрин Вас – автор романа «Saudade», выбранного компанией «Barnes & Noble» для программы поддержки будущих писателей, а также романа «Mariana», переведенного на шесть языков и включенного Библиотекой Конгресса в «Список тридцати международных книг» 1998 года. Ее сборник «Fado & Other Stories» получил в 1997 году Литературную премию имени Дрю Хайнц.
Проза Кэтрин Вас печаталась в многочисленных литературных альманахах. Также она периодически пишет для газеты «The Boston Globe». «The Kingdom of Melting Glances» – первый ее рассказ для детей – был опубликован в антологии Эллен Датлоу и Терри Виндлинг «A Wolf at the Door». Произведения писательницы часто связаны с ее португальско-американскими корнями.
От автора
Семья моего отца происходит с Терсейры на Азорских островах. Однажды он рассказал мне знаменитую легенду с самого большого из них, Сан-Мигеля.
Когда-то давно один голубоглазый пастух влюбился в прекрасную принцессу, но, разумеется, не мог на ней жениться – хотя принцесса тоже любила пастуха. Тогда она пришла к нему и заплакала так горько, что из ее зеленых глаз натекло целое озеро изумрудных слез. Пастух тоже плакал так горестно, что у его ног растеклось озеро с голубой водой. Принцесса бросилась в голубое озеро, а он – в зеленое, и они исчезли навсегда.
Эти два озера находится на Сан-Мигеле рядом друг с другом. Их часто накрывает морской туман, и от этого легенда кажется особенно живой и загадочной.
Созидатель – дань уважения садоводам Азорских островов, которые умеют составлять из цветов волшебные узоры.
Как видите, я создала совершенно новую историю из старых деталей.