Глава XXVI
Семь зилей
Выбрав самый скромный из попавшихся на вид гастхаус, я скинул свой сверток и потребовал хлеба, пива и колбасы. Хозяин, как я и ожидал, говорил на фризском диалекте, и хотя это мешало мне понимать его, зато маскировало и мое литературное немецкое произношение. Это был в высшей степени добродушный малый.
– Нужна койка? – любезно поинтересовался он.
– Нет, иду в Бензерзиль. Заночую там, а поутру сяду на постшифф до Лангеога.
Я не забыл про близнецов-великанов и их занятие.
– Сам не с островов?
– Нет, у меня там сестра замужем. Только что вернулся из годичного плавания и решил навестить ее. А, кстати, – ввернул я, – как там дела с Бензер-Тиф?
Мой приятель пожал плечами.
– Насколько мне известно, уже закончен.
– А соединение, идущее на Виттмунд?
– Пока еще делают, – сообщил хозяин.
– То-то заживет тогда Лангеог! – воскликнул я.
– Ну да. Только не очень-то мне верится в эти новомодные штучки.
– Но это ведь хорошо для торговли? – предположил я. – Эзенс будет получать хороший доход, отправляя товары вниз по «тифу». Много грузов-то идет?
– Ну, баржи с кирпичом, лесом, углем. Их стало побольше, да только все это ерунда. Если хотите знать мое мнение, то все эти Aktiengesellschaften – изобретение дьявола. Их создают жулики, чтобы поделить между собой деньги от спекуляций с землей и контрактов, а простые дольщики с голоду подыхают.
– В этом что-то есть, – пошел я на уступки закоренелому консерватору. – Моя сестра арендует дом у одного типа по имени Долльман. Говорят, ему много земель принадлежит в этих краях. Видел я раз его яхту – розовый бархат, электрический свет, как говорят…
– Ага, есть такой. Один из этой шайки – иностранец, как я слыхал. У него еще фирма, которая занимается подъемом сокровищ где-то возле Юста.
– Ну уж до моих сбережений ему не добраться! – расхохотался я и вскоре покинул уютный кров, поинтересовавшись дорогой на Дорнум.
– Держитесь железной дороги, – последовал ответ.
Шагая навстречу теплому юго-западному ветерку, под сенью курчавых облаков и серебристого полумесяца двинулся я в путь. Но не к Бензерзилю, а к Бензер-Тифу, который, как мне было известно, пересекает в какой-то точке дорогу на Дорнум. С милю мощеная дорога в обрамлении канав и ивовых деревьев, идущая параллельно рельсовому пути, потом мост, и под ним сам «тиф», оказавшийся на деле маленьким каналом. Наезженная колея отделялась от шоссе и плавно спускалась к берегу канала, к противоположному берегу шло ответвление от железной дороги.
Я раскурил трубку и посидел немного на парапете. Никого не было видно, поэтому я начал осторожную разведку, направившись к северу. Тупиковая ветка пути вела в огороженный двор с запертыми воротами. Мне не составило бы труда перелезть через них, но я предпочел снова пересечь мост и бросить взгляд с другой стороны. Двор представлял собой всего лишь небольшое хранилище для угля. Черные кучи поблескивали в лунном свете, полузагруженная баржа приткнулась к берегу, на котором виднелась покинутая контора. Я в одиночестве зашагал по песчаному бечевнику. Меня, как и предупреждала карта, окружали поля и болота, заросли ивняка и тальника, где-то мычали коровы, тихая мелодия ветра слышалась над равниной, пару раз закрякала резко потревоженная дикая утка.
Однажды я набрел на сельский жилой дом, темный и молчаливый. Напротив него, в канале, стояла пара порожних барж. Я забрался в одну из них и промерял своей дорожной палкой глубину за бортом – едва три фута. Миноносец испарился из моих расчетов. Ширина потока, обратил я также внимание, только-только позволяла разойтись двум баржам. Мне показалось, что вижу и другие дома, и другие баржи, расположившиеся в ответвлениях канала, соединенных с ним кульвертом. Но ничего стоящего внимания. Решив обследовать еще и виттмундскую сторону железной дороги, я повернул назад, уже несколько поникший духом, но все еще питающий надежду.
Пройдя под шоссе и железной дорогой, я опять потопал по бечевнику, который через полмили влился в лес, потом попал на расчищенный участок с очередной изгородью. Судя по виду, лесопилка. На этот раз я разделся до пояса (с нижней части), перешел канал вброд, снова оделся и перелез через частокол. Неподалеку стояла хижина, но все обитатели ее явно спали. Да, это была лесопилка – во дворе лежали штабеля бревен, стояла паровая пила. Но не только лесопилка. Пройдя осторожно дальше, я разглядел в тени деревьев большое здание из гофрированного железа, странным образом напомнившее мне Меммерт. За ним, ближе к каналу, из ночи выступил деревянный скелет, оказавшийся на поверку наполовину законченным в постройке судном на стапеле. Рядом виднелся такой же объект, но почти готовый. Баржа. Стапель вел к воде, а канал расширялся в этом месте до заводи, в которой стояли тесно в ряд семь или восемь точно таких же барж. Я снова перелез через изгородь и прошагал еще, думаю, мили три вдоль канала, пока необходимость найти ночлег и обдумать дальнейшие планы не остановила меня. Было уже за полночь, а новых открытий не предвиделось. Я обнаружил кирпичный завод, но становилось все понятнее, что в данный момент канал не слишком активно используется для перевозок. Он сделался уже, стали встречаться следы недавних работ по его реконструкции. В одном месте был выкопан длинный котлован, явно с целью спрямить не проходимую для кораблей излучину. Тропа стала ужасной, сапоги вязли в глине. Помня про обрывающуюся на карте синюю линию, я решил, что дальше идти бессмысленно, и повернул назад. На ходу я старался измыслить историю, способную убедить хозяина эзенской гостиницы, что его поднял в половину второго ночи не какой-нибудь бродяга, а достопочтенный путешественник.
Но на подходе к лесопилке мне пришла в голову более практичная мысль: вот же ночлег, бесплатный и под рукой. Забравшись в одну из пустых барж в заводи, я огляделся в своей новой квартире. Баржа, как две капли воды, походила на все прочие, что я видел – лихтер, предназначенный исключительно для буксировки, лишенный помещений для экипажа, благодаря чему все внутреннее пространство отводилось под груз. На баке и на корме был устроен палубный настил длиной футов в десять, с установленными на нем кнехтами и тумбами. Остальная часть трюма оставалась открытой, если не считать идущие вдоль бортов широкие ватервейсы. Простая и надежная конструкция и применительно к скромному лихтеру весьма пропорционального и даже изящного дизайна, с ощутимо заостренным носом и плавными линиями кормы. Короче говоря, даже такой береговой крысе, как я, было с первого взгляда понятно, что эти суда предназначаются не только для канала, но и для большой воды. И недаром: хотя несколько миль по морю до островов пролегали исключительно по мелководью, я по опыту знал, какое волнение поднимает там внезапно налетевший шквал. Не стоит полагать, будто я глубоко вник в эти мысли. В некотором смысле я продвигался вперед, но крылья воображения еще не расправились у меня за спиной. В противном случае я исследовал бы этот лихтер с точки зрения практического его применения, а не подходящего приюта на ночь. Под кормовым палубным настилом лежал большой рулон брезента, угол которого послужил мне одеялом, а мой засунутый под голову тюк – подушкой. Какое отличие от роскошеств предыдущей ночи, но шпион, философски рассуждал я, не вправе рассчитывать на пуховую перину два раза подряд, а здесь гораздо просторнее и свежее, чем в тесной койке на «Дульчибелле», да и жестче ненамного.
Устроившись поудобнее, я принялся изучать свою карманную схему при свете вспыхивающих спичек. В последние полчаса до меня начало доходить, что, сконцентрировавшись на Эзенсе и Бензерзиле, я упускаю из виду другие деревни, оканчивающиеся на «зиль», тоже изображенные на нашей карте с «поросячьими хвостиками» потоков. Более того, озвученная Беме статистика глубин и расстояний касалась семи объектов, от «A» до «G». Уже первая спичка позволила освежить в памяти эти деревни. Суффикс «зиль» встречался по всему побережью. В пяти милях к востоку от Бензерзиля лежал Нойхарлингерзиль, а еще дальше – Каролинензиль. В четырех милях к западу – Дорнумерзиль, а дальше Нессмерзиль и Хильгенридерзиль. Это шесть на одном только северном фасе полуострова. На западном его побережье, обращенном к Эмсу, значительно южнее Нордена, располагался один единственный Гретзиль. Зато на востоке, лицом к Яде, примостились аж восемь «зилей», разделенных очень короткими интервалами. После недолгого размышления я отбросил эту последнюю группу. Эти «зили» никак не соотносились с Эзенсом, как не имели и raison d'étre считаться торговыми артериями. Иное дело – северная шестерка, имевшая выход к цепи островов и материковым центром для которых почти геометрически выступал Эзенс. Мне не хватало одного до семи, и я добавил в качестве рабочей гипотезы одинокий Гретзиль. Во всех семи деревнях потоки выходили на открытое место, как в Бензерзиле. Из всех семи гаваней на карте тянулись на север, к островам, точечные линии, пересекающие приливные отмели. А на материке в тылу у всей семерки проходило кольцо железной дороги. Но имелись и небольшие отличия. Ни один из потоков не был изображен на карте такой жирной и такой синей линией как Бензер-Тиф, ни один не уходил так далеко в глубь материка. Они варьировались в длине и извилистости. Два из них, относящиеся к Хильгенридрезилю и Гретзилю, вовсе, похоже, не достигали железной дороги. С другой стороны, Каролинензиль, лежащий напротив острова Вангерог, имел свою особую ветку.
Спичка за спичкой вспыхивали и гасли, пока я бился над загадкой этой таинственной семерки. В конце концов меня сморил сон, в который я погрузился с единственной идеей: завтра, на обратном пути в Норден, надо навести дополнительные справки об этих вероятных каналах, если их, конечно, можно так назвать. Мои сны той ночью представляли беспрерывную цепь картин редутов и замаскированных батарей, таящихся среди песчаных дюн и уединенных островков. Эти укрепления вырастали, подобно кораллам, благодаря кропотливой и тайной работе, а смертельные боеприпасы подвозили к ним лихтеры под управлением вороватых субъектов, как две капли воды, похожих на нашего приятеля Гримма.
Встав на рассвете, я отправился в дорогу (погода стояла тихая и дождливая), повстречав на пути нескольких моряков, удостоивших меня пожелания доброго дня и удивленного взгляда. Остановившись на мосту, я предался раздирающим меня сомнениям. Как много надо сделать и как мало времени. Единая прежде проблема вдруг умножилась семикратно и не собиралась на этом останавливаться: семь синих линий на карте, семь точечных путей по морю, семь островов. Одно время я даже взвешивал шанс воплотить выдуманный предлог в жизнь и махнуть на Лангеог, но это означало опоздание на рандеву, а об этом не могло быть и речи.
Так или иначе, пришла пора завтрака, а лучшим способом заполучить его, а заодно выбраться на новое поле деятельности было отправиться в Дорнум. Там я найду синюю линию под названием Ноейс-Тиф, ведущую к Дорнумерзилю на побережье. Исследовав это направление, я возвращаюсь в Нессе, откуда еще одна линия уходит к Нессмерзилю. Все это на пути к Нордену, да и железная дорога всегда под боком, чтобы доставить меня к вечеру на место. Последний поезд, как сообщало расписание, прибывает в Норден в 19.15. Стало быть, я могу перехватить его на станции Хаге в 19.05.
Шестимильная прогулка быстрым шагом привела меня, зверски проголодавшегося, в Дорнум. Все это расстояние шоссе и железная дорога шли рядом, а примерно на полпути к ним присоединился третий компаньон в лице вялого потока, который, как я понял из карты, являлся верхней частью канала Ноейс-Тиф. Извивающийся, словно уж, густо поросший осокой и камышом, он не выказывал претензий на судоходность. На одном участке русло его словно растворилось в болотах, чтобы появиться опять уже в более оформленном обличье перед самым Дорнумом.
В месте, где железная дорога пересекала его, отводка путей не было, но от самого города, который канал огибал с востока, начинался бечевник, виднелся также недавно построенный свайный причал. Рядом с ним стояло здание из красного кирпича, пока еще без крыши, по виду – склад. Вокруг суетились строители.
Аппетит мой достиг крайних пределов. Если по уму, мне бы стоило ограничиться пирогом, купленным в уличной лавке, но, подстегиваемый желанием выпить горячего кофе и добыть какие-нибудь сведения, я решил повторить эзенский опыт и нашел захудалую пивнушку. На этот раз мне повезло меньше. Заведение было достаточно паршивым, но вот хозяином оказался не добродушный фрисландец, а омерзительного вида тип с бегающими глазками и объемистым брюшком, проявивший в высшей степени неуютный интерес к новому посетителю. В качестве последней соломинки на нем красовалась такая же фуражка, как у меня, и он оказался бывшим матросом. Стоило мне сразу увидеть его, я бы улизнул, но сначала меня обслуживала неопрятная деваха, которая явно и пригласила хозяина. Чтобы объяснить грязь на сапогах и брюках, я сказал, что иду пешком из Эзенса, и оказался вынужден врать с лету. Следуя по накатанной, я поместил свою сестру на этот раз на Бальтрум и сообщил, что направляюсь в Дорнумерзиль (который как раз напротив Бальтрума), чтобы переправиться на остров.
Вынужденный пускать стрелу наудачу и не зная местных дел, я решил начать с рассказа о своем визите. С Дорнумерзилем я попал в цель: оттуда действительно ходил паром-галиот на Бальтрум. Однако хозяин или знал, или делал вид, что знает, жителей острова и никогда не слышал про мою сестру. Мне сделалось еще больше не по себе, когда я подметил, что меня принимают за пташку повыше, нежели простой матрос. Мало того, меня угораздило вытащить второпях из кармана свои золотые часы с цепочкой и печатками. Трактирщик заверил меня, что спешить некуда, к приливу в Дорнумерзиль мне все равно не поспеть, а потом подкатил всерьез, засыпав вопросами, характер которых дал мне ключ к его биографии. Этот мерзавец явно был некоторое время портовым вербовщиком, одной из тех грязных акул, поживой для которых служат безработные моряки. Такие типы зачастую сами были матросами, и их на мякине не проведешь. И вот теперь он вцепился в меня, человека, принадлежащего именно к тому классу, что всегда служил ему поживой, да еще с золотыми часами и наверняка набитым кошельком. Трудно было придумать стечение обстоятельств, более неудобное для меня и более опасное: вербовщики – порода хищников, столь же распространенная, как официанты и консьержи, обладающая к тому же даром к языкам и сверхъестественным умением угадывать национальность собеседника.
Что и говорить, он мигом раскусил меня и обрушил тираду на беглом английском с гнусавым выговором, свойственным янки. Обремененный вымышленной сестрой, я упорно цеплялся за свою ложь – сказал, что слишком долго служил на британском судне и приобрел акцент. Выдал и несколько слов на ломаном английском. Одновременно я дал ему понять, что считаю подобное любопытство неуместным, заплатил по счету и вышел. Думаете, отделался? Как бы не так! Он горел желанием показать мне дорогу на Дорнумерзиль и выскочил следом на улицу. Заметив, что хозяин, несмотря на ранний час, уже под градусом, я не осмелился затевать ссору с человеком, который уже довольно много вынюхал про меня и вполне способен на большее. Дрогнув, я решил задобрить негодяя и завел в ближайшую забегаловку в надежде подпоить и оставить там. Губительная ошибка, создавшая прецедент для дальнейших экскурсов на каждом углу. С вашего позволения я охотно бы опустил вуаль на рассказ о нашем позорном шествии через мирный Дорнум, о страхах, которые переживал, когда он громогласно обращался ко мне, как к другу – своему английскому другу! – и об унижении шествовать рука об руку с ним три мили по дороге к побережью. Ему пришла опасная блажь говорить со мной исключительно на английском. Блажь оказалась спасительной, потому как я был полным профаном в немецком матросском жаргоне, зато нахватался бакового английского, читая Катклиффа Хайна и Киплинга. С их помощью мне удалось сварганить малоудобоваримый коктейль из заковыристых морских ругательств, приправленный байками о вымышленных плаваниях. Собеседник мой явно побывал во всех портах на свете, но особой критичности, будучи изрядно schnappsen, не выказывал.
Но, как ни крути, это было самое досадное contretemps. Я растрачивал драгоценное время, поскольку дорога расходилась с Ноейс-Тиф и мне не удалось исследовать канал – мы встретились с ним лишь у самого моря. Здесь он разделялся на два русла, каждое из которых было оборудовано шлюзом и впадало в две маленькие илистые гавани, как две капли воды, похожие на бензерзильскую. Вокруг каждой образовалось собственное скопление домов. Я направился прямиком в местный гастхаус, от души угостил своего компаньона, попросил подождать, пока я уточню насчет галиота. Нечего и говорить, назад я уже не вернулся. Бросив беглый взгляд на гавань слева и заметив череду лихтеров, проходящих через шлюз (был прилив), я во всю прыть пустился к внешней дамбе и зашагал по ней на запад, не обращая внимания на секущий в лицо холодный дождь. Меня снедала тревога за те слухи и беспокойство, которые породит мое исчезновение, когда треклятый вербовщик протрезвеет и обнаружит сей факт. Едва скрывшись из виду, я скатился на песок и бежал, пока не выбился из сил. Потом уселся на свой узел, прижался спиной к дамбе в надежде найти хоть какую-то защиту от непогоды и стал смотреть, как море потихоньку отступает, превращаясь в цепочку озер, а низкие дождевые облака проносятся над островами и растворяются в тумане на горизонте.
Баржи, которые я видел выходящими из шлюза, ползли теперь к Лангеогу на привязи у пыхающего дымом буксира.
Больше никаких исследований при дневном свете! Таково было первое мое решение, ибо я опасался, что вскоре вся округа будет кишеть слухами и переодетом англичанине. Отсижусь до темноты, потом вернусь к дороге и перехвачу поезд на Норден. Погруженный во временное бездействие, я сосредоточился мыслями на предстоящем рандеву, и меня обуяло новое сомнение. Вчера представлялось совершенно незыблемым, что местом встречи является Норден, но то было до того, как на сцену выступили семь зилей. Название «Норден» звучало теперь бледно и неубедительно. Размышляя о причинах, я вдруг подумал, что все станции вдоль северной линии, пусть даже и более удаленные от моря, чем Норден, в равной степени можно счесть прибрежными в том смысле, что каждая связана с той или иной гаванью. У Нордена имеется приливная река, но Эзенс и Дорнум могут похвастаться своими «тифами» – каналами. Какой же я глупец, что толковал фразу про прилив в самом узком и буквальном ее значении! Что, наиболее вероятно, захотят посетить мои конспираторы: Норден, причастность которого к нашей теории лишь гипотетична, или один из семи зилей, семикратность которых приобрела в свете последних моих наблюдений столь важное значение?
Ответ напрашивался только один, притом совершенно обескураживающий: вероятных мест встречи семь! Восемь, если считать Норден. Какое же выбрать? На сцене появились расписание и карта, и с ними надежда. Все, в конце концов, не так уж плохо, хотя план и содержит серьезные неопределенности и риски, немедленно менять его еще рано. Норден остается в центре внимания, но прежде всего как узловая станция и лишь потом как морской порт. Хотя число возможных точек рандеву составляет восемь, наличие станций сокращает его до пяти: Норден, Хаге, Дорнум, Эзенс, Виттмунд. Все они на одной линии. Поезда, следующие по этой ветке с востока на запад, можно не принимать в расчет, потому как ни один из них нельзя назвать ночным, самый поздний – это тот, которым я сам планирую прибыть в Норден в 19.15. Из поездов, следующих в обратном направлении, на заметку попадал лишь один, тот самый, на котором я ехал вчера вечером. Он уходит из Нордена в 19.43, в 20.50 прибывает в Эзенс, а в 21.13 в Виттмунд. Этот поезд, как мог заметить читатель, следивший за моими приключениями, находится в связи с другим, прибывающим через Эмден с юга и которым, как я сейчас выяснил, могут пользоваться пассажиры из Ганновера, Бремена и Берлина. Читатель помнит также, что я прежде намеревался ждать в Нордене почти три четверти часа, с 19.00 до 19.43.
Итак, платформа на вокзале Нордена, между 19.15, когда я сам прибуду на нее с востока, и 19.43, когда Беме и его неизвестный друг отправятся с нее на восток. Там в эти полчаса я должен вычислить и выследить по меньшей мере двоих из конспираторов. Я сяду вместе с ними на поезд и сойду там, где сойдут они. Если же заговорщики не обнаружатся, придется вернуться к отброшенному выводу, что местом встречи является сам Норден, и ждать до 22.46.
Приняв решение ничего не делать до сумерек, я был доволен, но, передохнув с час, а также принимая в расчет промокшую одежду, ноги и отсутствие преследователей, стал порываться снова взяться за дело. Избегая, пока светло, дорог и деревьев, я пошел по пересеченной местности на юго-запад. Неприятное и трудное вышло путешествие. Мне приходилось вязнуть по колено в грязи и в болотах, обходить стороной встреченных крестьян, красться под прикрытием насыпей и зарослей. То немногое, что удалось узнать, вполне сходилось с добытыми ранее данными. Маршрут вывел меня к Харке-Тиф, потоку, впадающему в море под Нессмерзилем. Он тоже представлял собой канал, но только в зачаточном состоянии, по крайней мере в том месте, где я к нему вышел, то есть немного южнее Нессе. Работы по улучшению шли полным, а после недолгой прогулки вниз по течению я наткнулся на верфь по строительству лихтеров. Что до Хильгенридерзиля, четвертого из семи, то у меня на него совсем не осталось времени. В семь вечера я же стоял на платформе в Хаге, уставший, перепачканный, со сбитыми ногами, проделавший со времени пробуждения после ночевки в барже добрых миль двадцать.
От Хаге до Нордена поезд шел минут десять, и их я потратил на кусок хлеба с копченым угрем, а также на приведение в относительный порядок сапог и брюк. Когда поезд подошел к станции, усталость сняло как рукой, и судьбоносные двадцать восемь минут начали отсчет. Закутавшись в шарф и подняв воротник бушлата, я, не теряя времени, направился по перрону в билетную кассу, где сразу заметил… фон Брюнинга. Да, фон Брюнинга, в штатской одежде. Несмотря на маскарад, атлетическая фигура, правильные черты лица и аккуратная каштановая бородка выдавали офицера с головой. Он только что отошел от окошка, забрав билет и сдачу. Я пристроился к очереди из трех или четырех человек, и прятался за соседями, пока коммандер не удалился. Не имея понятия, до какой станции у него билет, я взял четвертый класс до Виттмунда, то есть до конечной. Затем, укутавшись до носа шарфом, расположился в самом темному углу той помеси бара с залом ожидания, в которой, по неприятному немецкому обычаю, путешественники вынуждены дожидаться своего поезда. Фон Брюнинг, надвинув шляпу на глаза и сунув в рот сигару, уселся в другом углу. Официант принес мне кружку рыжеватого мюнхенского, и я стал наблюдать, потягивая пиво. Люди входили и выходили, но к переодетому в штатское моряку не подходил никто. Когда миновала четверть часа, дверь с платформы отворилась и осипший голос произнес: «Хаге, Дорнум, Эзенс, Виттмунд!»
Пассажиры потянулись на платформу, предъявляя на входе билет. Допивая пиво, я замешкался и оказался среди последних, прямо рядом с фон Брюнингом. Он был так близко, что дым его сигары щекотал мне ноздри. Я украдкой бросил взгляд на протянутый им билет, но не разглядел названия, зато услышал, как кондуктор пробормотал себе под нос: «Эзенс». Большего мне пока и не требовалось. Я отправился в вагон четвертого класса, потеряв из виду преследуемого, но не рискуя, пока не хлопнула последняя дверь, выглядывать в окно. Когда мне это удалось, я заметил двоих опоздавших: один был высокий, другой среднего роста, оба в плащах и теплых шарфах. Лиц я не разглядел, но решил, что Беме среди них нет. Они не вышли из вокзала, а выступили с темного конца платформы, где дожидались своего часа. Проводник, угрюмо выговорив, пустил опоздавших, и поезд тронулся.
Эзенс. Прозвучавшее название не удивило меня, оно только оправдало уверенность, крепнувшую всю вторую половину дня. В последний раз сверился я с картой, успевшей уже запачкаться и затереться, и постарался запечатлеть ее в памяти. Главное: дорога на Бензерзиль и то, как она соотносится с течением Бензер-Тифа, пока оба не сходятся у моря. «Прилив в лучшей фазе!» Остро чувствуя отсутствие рядом Дэвиса, я прибег к своему дневнику и выяснил, что высшей отметки вода в Бензерзиле достигает около одиннадцати. Следовательно, примерно в течение двух часов (с десяти до двенадцати) в гавани будет пять-шесть футов глубины.
В Эзенсе мы будем без десяти девять. Поедут они дальше на лошадях, как неделю назад фон Брюнинг? Я подтянул ремень, потопал потяжелевшими от грязи сапогами и возблагодарил Бога за мюнхенское пиво. А куда направятся они из Бензерзиля и на чем? Как я смогу последовать за ними? Вопросы без ответа, но я готов был ко всему; украсть лодку – детская забава. Фортуна, я думаю, улыбнулась, Романтика поманила рукой, даже Море смотрело благосклонно. Но я еще даже не догадывался, что Воображение уже начало расправлять и разминать свои затекшие крылья.
