Глава XXIV
Тонкая стратегия

Слуга распахнул перед нами дверь комнаты на первом этаже. Стоило нам войти, бренчание пианино смолкло. В ноздри ударила горячая волна из смеси духов с сигарным дымом. Первое, что я увидел, выглянув из-за плеча Дэвиса, была женская фигура – источник парфюма, надо полагать. Она отвернулась от инструмента и смерила моего друга взглядом, выражающим такую презрительную фамильярность, что я сразу проникся к ней пылкой ненавистью. На даме было вечернее платье, безупречное по цвету и фасону; угадывались в ней некая преувеличенная красота, которую нельзя было вполне приписать естественным причинам, и явный недостаток породы. Второй мой взгляд зацепил Долльмана, который ставил на стол бокал с коньяком и поднимался с низкого кресла с выражением некоторого замешательства на лице. Затем обнаружился и фон Брюнинг, вальяжно устроившийся в углу дивана с сигарой в зубах. Рядом с ним на том же самом диване сидела… Да-да, действительно Клара, но как обстоятельства меняют людей! Что до обстановки, то я отметил роскошную мебель и натопленность до духоты. Дэвис направился прямиком к хозяину дома и деловито пожал ему руку. Потом уселся на диван, оставив меня один на один с врагом.

– Мистер э-э…

– Каррузерс, – отчетливо выговорил я. – Мы находились вместе с Дэвисом в ялике, но он забыл меня представить. Как забыл и сейчас, – сухо добавил я, повернувшись к другу.

Тот, поздоровавшись с фройляйн Долльман, переводил глаза с нее на фон Брюнинга, являя собой картину косноязычного замешательства. Коммандер кивнул мне и потянулся, лениво зевнув.

– Фон Брюнинг говорил мне о вас, – заявил Долльман, проигнорировав мой намек. – Но я не был уверен, что правильно запомнил имя. Да и момент был не слишком подходящий для формальностей, не так ли?

Он рассмеялся резким, безрадостным смехом. Я ожидал найти его взвинченным и неуравновешенным, но при нормальном освещении наш хозяин приятно удивил меня – необычная форма головы производила впечатление недюжинного ума и беспокойной, почти нездоровой энергичности.

– Да и какая в них нужда? – ответил я. – Я столько слышал о вас от Дэвиса и от коммандера фон Брюнинга, что вы кажетесь мне старым другом.

Долльман пытливо посмотрел на меня, но тут со стороны пианино раздался голос.

– Бога ради, господа! – вскричала надушенная дама. – Не пора ли нам присоединиться к герру Беме за ужином?

– Позвольте представить вам мою жену, – проговорил Долльман.

Так вот она, та самая мачеха. Чистой воды немка, позволю себе добавить. Я поклонился и удостоился того же придирчивого взгляда с головы до ног, что и Дэвис, разве что он был несколько более благосклонным и завершился улыбкой напомаженных губ.

Последовали всеобщее движение и дальнейшие представления. Дэвиса подвели к мачехе, тогда как я, с участившимся пульсом и почти лишившись дара речи, оказался напротив падчерицы. Я решил, разумеется, делать вид, будто нашей встречи вчера не было, и исходил из того, что Клара будет действовать в том же духе. И не ошибся – мы встретились, как совершенно не знакомые люди. Я не отваживался сообщить ей что-либо глазами, потому как все смотрели на нас. Но в следующий миг меня встревожило: не ловушка ли это? Фройляйн обещала никому не говорить, но при каких обстоятельствах? Перед мысленным моим взором предстала вчерашняя сцена: окутанные дымкой отмели, изящная парусная лодочка и ее очаровательная хозяйка, чистая и свежая, как цветок, но бледная от дикого ужаса, честью заклинающая меня не допустить новой встречи нас троих, что равно в наших и ее интересах. И на это условие я пусть и уклончиво, но согласился. Теперь условие нарушено – не по нашей или ее вине, но нарушено. Клара вольна помочь отцу против нас. Станет ли она это делать? Что беспокоило меня сильнее всего, так это перемена в ней. Она – как бы выразить это помягче? – находилась в меньшем несоответствии с окружающей обстановкой, нежели ей стоило быть; своей одеждой, манерами и речью (мы обменялись парой тривиальностей) девушка вполне вписывалась в стиль мачехи. Мне показалось, что мое первое мнение о ней было ошибочно и что ее расположение к Дэвису, такое прямое и явное, – все это фальшь. В замешательстве от этого открытия я, боюсь, выглядел так же глупо, как и мой друг, если не хуже, потому как после спертой атмосферы зала внезапный глоток свежего воздуха вызвал слабость, которой пережитое потрясение мешало в должной мере противостоять. На лице фон Брюнинга расплылась улыбка, от которой по мне пробежала дрожь, а повернувшись, я оказался лицом к лицу с еще одной парой вперенных в меня глаз. Они принадлежали герру Беме, приземистая фигура которого появилась в раздвижных дверях, ведущих в соседнюю комнату. С салфеткой в руке, инженер озирал представшую ему сцену с ленивым благоволением, за которым скрывалась острая проницательность. Мне бросилась в глаза красная полоса поперек лысого черепа, я сразу определил причину ее возникновения, ибо сам частенько страдал от этой причины. Имеется в виду притолока нашей каюты.

– Вот, Беме, и второй наш юный исследователь, – произнес фон Брюнинг. – Герр Дэвис похитил этого несчастного месяц назад и обратил его в настоящее рабство. С тех пор они неразлучны. Полагаю, мучения молодого человека просто ужасны.

– Нет, беды его подошли к концу, – возразил я. – Я взбунтовался и решил дезертировать. Не правда ли, Дэвис?

Мой друг с сосредоточенной gaucherie пялился на мисс Долльман.

– А? Что? – залепетал он. Я перевел разговор на английский. – Ну да, Каррузерс едет домой, – заявил мой друг со своим ужасным акцентом.

Несколько секунд все молчали, даже у фон Брюнинга не нашлось наготове остроты.

– Неужели мы так и не приступим к ужину? – нетерпеливо вмешалась мадам.

Повинуясь приглашению, компания направилась к раздвижным дверям. Если и раньше формальности особо не соблюдались, то за столом их стало еще меньше. Беме с аппетитом вернулся к начатому блюду, остальные же расселись, как придется, хотя определенный метод прослеживался. Долльман оказался на одной стороне небольшого стола между Дэвисом и инженером; фрау Долльман уселась на противоположной, со мной по правую руку и с фон Брюнингом по левую. Седьмой персонаж, фройляйн Долльман, поместилась меж коммандером и Дэвисом, напротив меня. Слуг не было, накладывал каждый сам себе. Мне вспоминаются разнообразие роскошных блюд и явный избыток вина. Кто-то налил мне шампанского, и я, признаюсь, с жадностью осушил бокал, благословляя умельца, изготовившего напиток, плод, из которого оно произошло, и солнце, сей плод согревшее.

– С чего вы уезжаете так внезапно? – спросил фон Брюнинг.

– Разве я не рассказывал вам про письма? Я забрал почту сегодня поутру, и, кроме прочего, там содержалось повеление вернуться к работе. Остается только повиноваться. – За столом наступила мертвая тишина. – И хуже всего то, что писем было два, и, приди мы двумя днями раньше, я получил бы только первое, где мне разрешают продлить отпуск.

– Вы слишком щепетильны. Как ваше начальство узнает, что вы получали, а что нет?

– Увы, второе письмо с пометкой «срочно».

Снова повисла неуютная пауза.

– Кстати, герр Дэвис, – нарушил ее Долльман. – Должен извиниться перед вами за…

Поскольку дело меня не касалось, чем меньше интереса я проявлю к нему, тем лучше. Я повернулся к хозяйке дома и принялся сетовать на туман.

– И вы весь день просидели в гавани? – спросила та. – И почему не зашли к нам? Герр Дэвис – такой застенчивый?

Что это: любопытство или ехидство?

– Совсем напротив, причина во мне, – холодно ответил я. – Видите ли, мы знали, что герр Долльман в отъезде, и на Нордерней зашли, строго говоря, только за моей почтой. Да и адреса вашего, кстати сказать, мы не знали.

Взглянув на Клару, я обнаружил ее занятой оживленным разговором с фон Брюнингом. Нашего маленького диалога она, похоже, не слышала.

– Да вам кто угодно подсказал бы! – Мадам вскинула брови.

– Не сомневаюсь. Однако сразу после завтрака опустился туман, а яхту нельзя оставлять без присмотра в таких условиях, – тоном профессионала заявил я.

В глазах у фон Брюнинга мелькнула искорка.

– Пусть меня повесят, если эта максима принадлежит вам, – рассмеялся он. – Для этого вы слишком любите берег!

Я адресовал ему протестующий взгляд, как бы говоря: «Какой смысл в ваших предупреждениях, раз вы не даете им следовать?» По существу, мои оправдания предназначались ушам коммандера и фройляйн, и если дама, к которой я формально обращался, не сочла их приемлемыми, то не моя вина.

– И вы что, целый день проторчали в своей крошечной каюте? – не сдавалась она.

– Весь напролет, – не моргнув глазом, соврал я. – Так было безопаснее всего.

И снова посмотрел на фройляйн Долльман, на этот раз открыто. Взгляды наши встретились, и хотя она быстро опустила свой, я успел кое-что рассмотреть – страдание, спрятанное под маской. Нет, она ничего не рассказала.

Полагаю, я озадачил ее мачеху, потому как та пожала белоснежными плечами и спросила: раз, мол, мы так боимся оставлять свою драгоценную лодку, то как отважились прийти на ужин? Знай мы фризские туманы так же хорошо, как она, то… Я ответил, что мы не настолько нервные, а уж если речь заходит об ужине на берегу… Если бы мадам знала, какую спартанскую жизнь приходится нам вести, она…

– О, Бога ради, не надо! – возопила фрау Долльман, скорчив гримасу. – Даже не заикайтесь про яхты! Стоит мне вспомнить о переходе на этой жуткой «Медузе» из Гамбурга…

В половину своего внимания я выражал симпатию соседке, другой половиной следил за происходящим справа. Дэвису приходилось нелегко, особенно под бдительным оком Беме, но держался он молодцом.

– Моя вина… Внезапный шквал… Никакой опасности, – долетали до меня обрывки фраз. Тут я, к ужасу своему, заметил, что мой приятель пытается изобразить схему при помощи хлебных крошек и столовых ножей. И не миновать бы беды, но тут Беме, мой сосед справа, повернулся ко мне.

– Вы отправляетесь в Англию завтра поутру?

– Да, – ответил я. – Насколько мне известно, пароход отходит в восемь пятнадцать.

– Замечательно. Поплывем вместе.

– Вы тоже собираетесь в Англию, сэр? – спросил я, похолодев.

– Нет-нет! Я еду в Бремен. Но нам будет по пути до… Вы через Амстердам, как понимаю? Да? Тогда до Леера. Буду чрезвычайно рад.

Мне показалось, что в голосе его угадывается омерзительная издевка.

– Превосходно, – кивнул я. – Вы, значит, не планируете тут задерживаться?

– Не долее, чем обычно. Раз в месяц я обычно проверяю работы на Меммерте, провожу ночь под кровом моего друга Долльмана и его очаровательной семьи… – Тут он с ухмылкой посмотрел на хозяина дома. – И возвращаюсь.

Не знаю, был ли я тогда прав или нет, но инстинкт оказался сильнее.

– Меммерт? – отозвался я. – Расскажите поподробнее о Меммерте. Я так наслышан о нем от коммандера фон Брюнинга, но…

– Он, полагаю, был не слишком разговорчив, – заявил инженер.

– Умолчал о самом интересном.

– Что тут про меня вспомнили? – встрепенулся фон Брюнинг.

– Я вот говорю, что нам смерть как хотелось бы побольше узнать о Меммерте. Правда, Дэвис?

– Ну, в некотором роде, – пролепетал Дэвис, явно напуганный моим нахальством, но я и ухом не повел. Если он не намерен жалеть мои нервы, то и я его беречь не стану.

– Вы нам много чего понарассказывали, коммандер, да только ничего конкретного.

Тройственный союз за столом хмыкнул, причем Долльман – чрезмерно весело.

– Ну, у меня имелись основательные причины, – ответил фон Брюнинг. – И вы согласились с ними.

– А теперь он решил выкачать сведения из меня, – заметил со своим резким смешком Беме.

– Постойте-ка, сэр! У меня есть оправдание. Коммандер был не только загадочен, но и неточен. Взываю к вам, герр Долльман, ибо дело вас касается. Когда мы встретились на Бензерзиле, Дэвис спросил его, дома ли герр Долльман. «Нет», – говорит коммандер. «А когда будет?» – «Вероятно, скоро, но, когда точно, не знаю».

– Да, он так сказал! – воскликнул Долльман.

– И вот через три дня мы прибываем на Нордерней и обнаруживаем, что вы возвращаетесь именно в этот день, но уплываете на Меммерт. Снова этот таинственный Меммерт! И не просто таинственный, потому как этим вечером не только вы и герр Беме…

– Какая проницательность! – расхохотался фон Брюнинг.

– … но и наш уважаемый коммандер наносят нам визит в его паровом баркасе. И все на пути с Меммерта!

– И какой вы делаете вывод? – спросил офицер.

– Что на Бензерзиле всего три дня тому назад вы точно знали, когда вернется герр Долльман, и заранее договорились о сегодняшней встрече на Меммерте.

– Которую я намеревался утаить от вас?

– Да, и именно поэтому я так любопытен. Это исключительно ваша вина.

– Похоже, так, – кивнул коммандер, изобразив притворное раскаяние. – Но наполните бокал и продолжайте, молодой человек. С какой стати мне обманывать вас?

– Вот это мне и хотелось бы уяснить. Ну же, исповедайтесь: нечто важное имело место сегодня на Меммерте? Нечто, связанное с золотом? Вы его осматривали, сортировали, взвешивали? Нет, догадался! Вы тайком переправляли его на материк!

– Не слишком подходящий день для такой операции! Но не спешите, герр Каррузерс, не стоит увлекаться допущениями. Кто вам сказал, что мы вообще нашли золото?

– Так вы нашли? Ну же!

– Нет ничего лучше правды, мой юный следователь! Но боюсь, будучи лишен полномочий, я ничем не могу помочь вам. Попробуйте лучше снова заняться герром Беме. Я ведь всего-навсего сторонний наблюдатель.

– С долями.

– Эге! Вы и это запомнили. Послушайте, он все помнит! Всего лишь с несколькими, позволю заметить. Кроме того, у меня нет специальных знаний. Вот Беме у нас – инженер-консультант. Выручайте же меня, Беме!

– Не стану отпираться от своей компетенции, – заявил Беме с ироничной серьезностью. – Но, боюсь, я не наделен подобными полномочиями. Председатель-то компании – герр Долльман.

– А я не могу подводить держателей, интересы коих представляю, – с громким смехом заявил тот. – Нет предела осторожности, когда имеешь дело со столь тонкими материями.

– Один из дольщиков не против, – заметил я. – Разве не может он представлять остальных?

– Согласие вырвано под пыткой, – возопил фон Брюнинг. – Забираю его назад.

– Не обращайте на них внимания, герр Каррузерс, – вмешалась фрау Долльман. – Они потешаются над вами. Но дам вам намек: женщины не умеют хранить секреты.

– Ага! – с триумфом воскликнул я. – Так вы были там?

– Я? Ни в коем случае – терпеть не могу моря! А вот Клара была.

Все взоры обратились на девушку, которая в бесподобно наивном замешательстве смотрела то на меня, то на отца.

– В самом деле? – несколько посерьезнев, спросил я. – Но ее, видимо, нельзя назвать вольной птицей.

– Еще как можно! – возразил Долльман.

– Я была там лишь однажды, некоторое время назад, – сказала Клара. – И не видела никакого золота.

– Осмотрительно, – заметил я. – Прошу прощения, но, быть может, вы видели лишь то, что вам хотели показать. К тому же юная фройляйн не наделена ни компетенцией, ни полномочиями, ни, скорее всего, долями. Ее удел – очаровывать, а не беречь финансовые тайны.

– Я сделала для вас все, что могла, – заявила мачеха.

– Дэвис, они все против нас.

– Каррузерс, перестань же! – воскликнул мой друг по-английски.

– Он совершенно ненасытен, – промолвил фон Брюнинг.

Все молчали. Немцам явно хотелось поглубже проникнуть в мои мысли.

– Что ж, я изложу свои умозаключения, – сказал я.

– Любопытно. И к чему же вы пришли? – живо отреагировал коммандер.

– Доходить до меня начало в тот день, когда вы обвели нас вокруг пальца в Бензерзиле. Помнишь, Дэвис, как интересовался он всеми нашими делами? Не удивлюсь, если эти расспросы были продиктованы опасением, не распространяются ли наши изыскания на Меммерт.

– Честное слово, это самая черная неблагодарность. Мне казалось, мы достигли полного взаимопонимания.

– Да, верно, особенно в отношении утиной охоты! Сколько пользы принес бы ваш проводник из местных и нам, и вам!

– Продолжайте, – невозмутимо заявил коммандер.

– Погодите, мне надо все обдумать.

И тут я совершенно не лукавил, потому как при всем внешнем легкомыслии прижал ладонь к пылающему лбу и спрашивал себя, не пора ли прекратить эту заманчивую, но опасную игру. Завести ее слишком далеко грозило полным разоблачением, бросить было в равной степени подозрительно.

– О чем он говорит и к чему продолжать эти нелепые загадки? – сказала фрау Долльман.

– Я думаю вот об этом званом ужине и о том, куда он клонится, – неторопливо проговорил я.

– Надеюсь, жалоб у вас нет? – спросил Долльман.

– Конечно, нет! Импровизированные вечеринки – самые приятные, а уж эта импровизирована до крайней степени. Но готов поспорить, что знаю, откуда она ведет начало! Будучи на Меммерте, вы не обсуждали нас? И, наверное, кто-то предложил…

– Можно подумать, что вы там были, – заявил Долльман.

– Нет, и благодарите за это вашу треклятую погоду, – со смехом возразил я. – Но, как я говорил, не предложил ли кто-то из вас… Кто именно? Уверен, что только не коммандер.

– Это почему? – спросил Беме.

– Трудно объяснить, интуиция, наверное. Убежден, он стоял за нас. Как, полагаю, и герр Долльман, который уже знаком с Дэвисом да и всегда находится здесь. Остается герр Беме, который завтра поутру уезжает и который никогда прежде не видел нас. Именно вы, сэр, предложили пригласить этих молодых англичан на ужин. Для проверки.

– Проверки? – вскинулся Беме. – Что за странная идея?!

– Но вы ведь не отрицаете! И еще кое-что: тогда в гавани… Нет, это слишком, я смертельно оскорблю вас.

Я добродушно рассмеялся.

– Ну же, продолжайте. Ваши галлюцинации весьма увлекательны.

– Хорошо, если вы настаиваете. Но дело деликатное. Понимаете, было несколько удивительно застать вас всех на борту. Неужто вы, герр Беме, питаете такой живой интерес к маленьким яхтам? Боюсь, эта инспекция потребовала от вас определенных жертв!

Я глянул на отметину, оставшуюся на лбу инженера после встречи с нашей притолокой. Последовал всплеск сдержанного веселья, в каковой Долльман внес наиболее заметную долю.

– Я ведь предупреждал вас, Беме, – проговорил он.

Инженер воспринял шутку как нельзя лучше.

– Нам стоит извиниться, – признал он.

– Чепуха, – запротестовал Дэвис.

– Для него, может, и чепуха, – сказал я. – Пострадал-то я. Уверен, у вас даже в мыслях не было подозревать Дэвиса. Кому придет такое в голову?

И действительно, кому? Тут я чувствовал твердую почву под ногами.

– Вопрос в том, – продолжил я, – за кого вы приняли меня?

– А вдруг и до сих пор принимаем? – вмешался фон Брюнинг.

– Ого, я еще под подозрением? Не доводите меня до крайности.

– Какой крайности?

– Что, если, вернувшись в Лондон, я прямиком отправлюсь в «Ллойд»? Я ведь не забыл про юридическую закавыку с собственностью.

В комнате повисло напряженное молчание.

– Господа, – заговори Долльман с преувеличенной серьезностью, – полагаю, нам придется пойти на уступки этому несносному юноше. Что скажете?

– Отвезите меня на Меммерт, – заявил я. – Таково мое условие!

– На Меммерт?! Но вы ведь вроде как собирались завтра в Англию?

– Собирался. Но ради такого случая задержусь.

– По вашим словам, дело срочное. У вас весьма эластичная совесть.

– Это моя забота. Так отвезете вы меня на Меммерт?

– Слово за вами, господа. – Беме кивнул. – Лично я считаю, что мы обязаны уплатить некое возмещение. При условии полного неразглашения, конечно.

– Идет. Доверие за доверие. Но вы покажете мне все, как на духу: фрегат, депо и прочее.

– Что угодно, если не возражаете примерить водолазный костюм.

– Победа! – торжествующе вскричал я. – Игра за нами, Дэвис. Но теперь, господа, обязан заявить, что шутки шутками, но мне вопреки любезному вашему предложению предстоит отправляться завтра в Англию, причем под крылом любезного герра Беме. И если вдруг моя эластичная совесть смущает вас – меня тут могли счесть за флюгер, – вот полученные мной утром письма, подтверждающие, что перед вами респектабельный молодой клерк на службе у британского правительства, которого тираническое начальство отзывает из отпуска. – Я извлек депеши и сунул их Долльману. – Ах, вы, наверное, не читаете по-английски? Но герр Беме наверняка умеет.

Предоставив инженеру в свое удовольствие сличать даты, почтовые марки и содержание, я обратился к своей прекрасной соседке, которая жаловалась, что у нее голова идет кругом, и это неудивительно. Тут, к великому моему изумлению, в игру включился Дэвис.

– А вот я хочу попасть на Меммерт! – заявил он.

– Вы? – Фон Брюнинг развел руками. – Вот теперь я удивлен.

– Но, Дэвис, ты ведь не собирался здесь оставаться, – возразил я.

– Почему же? У меня нет другого выхода. Раз ты бросаешь меня на произвол судьбы, должен я хотя бы оглядеться?

– Вам нет нужды делать вид, что вы не способны плыть в одиночку, – сказал коммандер.

– Но вдвоем-то веселей. Собираюсь послать телеграмму еще какому-нибудь из друзей. А тем временем загляну на Меммерт.

– Боюсь, это всего лишь оправдание, – покачал головой я.

– Да и уток я не прочь пострелять, – настаивал Дэвис, заливаясь краской. – Мне всегда хотелось, и вы, коммандер, обещали помощь в этом деле.

– Ну, теперь не отопретесь, – рассмеялся я.

– Еще бы. – Фон Брюнинг даже бровью не повел. – Но, если откровенно, я бы посоветовал герру Дэвису, если он намерен попасть в этом сезоне домой, воспользоваться преимуществами установившейся хорошей погоды.

– Слишком хорошей, – буркнул мой друг. – Я предпочитаю ветер. Если не найду товарища, сверну круиз, оставлю здесь яхту и вернусь за ней на следующий год.

Между союзниками развернулся обмен беззвучными телеграфными сообщениями.

– Можете оставить «Дульчибеллу» на моем попечении, – предложил Долльман. – А сами уедете завтра вместе с другом.

– Благодарю, но я не спешу. – Дэвис покраснел еще сильнее. – Мне нравится Нордерней. Мы могли бы еще прокатиться под парусом с вами, фройляйн.

– Спасибо, – ответила Клара ледяным тоном, который я слышал вчера. – Но я предпочла бы не ходить больше под парусом – уже слишком холодно.

– Ну что вы! – запротестовал Дэвис. – Погода в самый раз!

Но она повернулась к фон Брюнингу и ничего не ответила.

– Ну ладно, Дэвис, пришлешь мне отчет про Меммерт, – рассмеялся я, стараясь отвлечь внимание от его бестактности.

Но мой приятель, излив душу, прекратил, похоже, смущаться и просто глядел на свою соседку с выражением спокойной настойчивости, так хорошо знакомым мне. С неприятными темами на сем было покончено, и веселье пошло по нарастающей.

Я в любое время неравнодушен к хорошему вину и доброй застольной беседе, но не недостаток побуждений был виной тому, что я пил с оглядкой и изображал большую живость, нежели испытывал на самом деле. Как и не щепетильный момент, связанный с личностью джентльмена, оказывавшего нам гостеприимство. Другое дело Дэвис, который ел мало и не пил совсем. Впрочем, мой друг всегда был непоколебим в таких вещах, и я знал, что он в любой момент променяет самый роскошный пир на свете на наш пропахший керосином скромный обед. Нет, одна лишь предосторожность заставляла меня не налегать на лучший стимулятор из всех, что изобретен человеческим умом. Я тонко обыграл ситуацию с Меммертом, как заправский картежник, что заходит с маленькой карты, имея большую. Но я слишком уважал своих противников, чтобы упиваться успехом. Мне позволили сделать ловкий ход, но я подозревал, что они лучше знают мои карты, чем намерены показать. С другой стороны, мне вспомнилась аксиома, что на войне столь же опасно недооценить трудности, с которыми сталкивается враг, как и переоценить свои. Главное их беспокойство, тысячекратно выросшее в ходе нашей недавней стычки, в страхе допустить ошибку, использовать кузнечный молот для того, чтобы расколоть орех. Грохот молота способен привлечь внимание, а внимание, как я чувствовал, смертельно опасно для их секрета. Поэтому, даже допуская, что немцы разгадали мой блеф и подозревают, что мы пронюхали об их имперских замыслах, я могу рассчитывать на безопасность до тех пор, пока Меммерт и только Меммерт представляется им единственной областью наших интересов.

В случае необходимости я готовился укрепить их в этом мнении, намекнув на факт, что мундир фон Брюнинга наводит в отношении Меммерта на любопытные мысли, что мы с Дэвисом, энтузиастом военно-морских дел, подозреваем во всей этой экспедции по подъему сокровищ лишь прикрытие для строительства береговых укреплений. Если противники не успокоятся и заподозрят, что мы пытались сегодня попасть на Меммерт, наше положение станет скверным, но не отчаянным. Я просто отказывался допустить, что немцы дойдут до крайности и решат, что мы подслушали их разговор. В противном случае мы были бы уже за решеткой.

Нам никогда не узнать, насколько серьезна была опасность ареста, но у меня есть весомые основания полагать, что мы висели на самом краю. Мысли мои были заняты главным, и я лишь изредка улавливал бурлившие вокруг подводные течения. И все же, оглядываясь на ту сцену, я сомневаюсь, что во всей Европе нашлось бы сборище из семи персон, где исследователь человеческой натуры обрел бы более богатое поле для изучения таких черт, как благородство и подлые амбиции, низкий страх, искренняя тревога и жалкая агония духа. Хоть присутствующих и можно было грубо разделить на два лагеря, ни один из последних не являлся целостным. На каждом красовалась присвоенная им маска, за исключением, пожалуй, сидевшей слева от меня дамы. У нее, помимо собственного благополучия, имелся, насколько я мог судить, только один, причем не скрываемый предмет интереса: развитие тесных связей между фон Брюнингом и своей падчерицей.

Вряд ли даже Беме и коммандер действовали заодно, и нас с Дэвисом, если исходить из моральных принципов, разделяли многие лиги пути. Сидя между Долльманом и его дочерью, этими живыми воплощениями двух полярных страстей, боровшихся в нем, мой друг вынужден был поддерживать равновесие, которое я, хоть номинально наши цели и сходились, не мог разделить. Для меня главный интерес представлял предатель. Если уж заниматься, то только им: копаться, пусть с отвращением, в скрытых мотивах его действий; наблюдать свидетельства щедрой одаренности, растраченной зря; искать уязвимые места, понять, кого боится он сильнее, нас или своих соратников; улавливать, остались ли в нем угрызения совести или стыда, или он закоренел в преступлениях. Девушка играла роль второстепенную. После первоначального шока я понял, что она, как прочие, носит маску, но на самом деле слишком невинна для участия в коварном обмане, да и вчерашний наш разговор был свеж в моей памяти. Мне по-прежнему приходилось не сбрасывать ее роль со счетов, но было бы лицемерием заявлять, что мной в отношении сей юной особы руководили высокие душевные порывы – вино и возбуждение препятствовали проявлению лучших сторон моей натуры. Выглядела Клара, как мне показалось, прекраснее чем прежде, и с течением времени я впал в некое циничное равнодушие к ней. Отсвет домашнего ее уклада, твердое решение (принятое ею добровольно или по принуждению) дать Дэвису от ворот поворот не влияло так сильно, как могло бы, на принятое накануне решение: без шума и скандала припереть Долльмана к стенке, но помочь ему сбежать от союзников, которых он предал. Для Дэвиса изменник пусть был главным врагом, но представлялся лишь мерзким паразитом, которого надо обезопасить ради общего блага, тогда как именно девушка, попавшая в неприглядное окружение и обреченная на печальную судьбу, являлась истинным мотивом его действий.

Что до остальных игроков… Для меня роль главного врага выполнял Беме, вот крепость, бастионы которой нам предстоит штурмовать, вот воплощение систематизированного ума, составляющего силу немецкого народа. В отношении фон Брюнинга мной руководил личностный фактор. Как ни бесчувственен был я в тот вечер, но иногда, уловив обрывки его разговора с Кларой Долльман или смеха, мне не удавалось подавить стремление понять, что он, зная ее отца, на самом деле испытывает к ней. Не хотелось бы распространяться на эту тему, да и это, слава Богу, уже и не важно, но всякий раз, возвращаясь к тому вечеру и руководствуясь более полным и, надеюсь, зрелым суждением, я прихожу к одному и тому же, пусть нелогичному, но выводу: мне был симпатичен этот человек. И это до сего дня так.

Тем временем мы честно предоставили нашим противникам добрых два часа решать нашу судьбу. И только когда табачный дым и духота снова вызвали у меня приступ дурноты, а боль в измученных мышцах напомнила, что любой живой организм имеет пределы выносливости, я поднялся и сказал, что нам пора – мне надо рано вставать, чтобы успеть на пароход. Сцена прощания сохранилась в памяти смутно, но, думается, именно Долльман проявлял наибольшую сердечность, по крайней мере ко мне. Я счел это за добрый знак. Беме пообещал встретиться со мной завтра. Фон Брюнинг, которому тоже надо было в гавань, решил, что еще слишком рано уходить, поэтому пожал нам руки.

– Вы собираетесь обговорить нас со всех сторон, – помнится, сказал я, собрав в кулак остатки остроумия.

И вот снова улица, серебристая, безветренная ночь; головокружительный спуск по скользкой лестнице; наша каюта. Я упал на диван, не раздеваясь, и уснул так крепко, что команда матросов с «Блица» могла бы надеть на меня наручники и унести, а я бы даже не очнулся.