Глава XVIII
Под имперским эскортом

Итак, Меммерт захватил меня до такой степени, что вытеснил конкурирующую мысль, попортившую мне немало крови во время разговора с фон Брюнингом. Его несколько раз повторенный совет, что нам стоит, не теряя времени, выудить со дна потерянные якорь и цепь, внушил мне идею, что ему очень хочется услать нас поскорее из Бензерзиля и с материка вообще. Поначалу я расценил это частично как проверку нашей правдивости (как уже было объяснено читателю), частично как завуалированный способ усыпить наши подозрения, пробужденные ночным визитом Гримма. Потом мне показалось, что я перестраховываюсь и слишком мнителен, но мысль не оставляла меня во время обсуждения дальнейших планов и мешала определиться с выбором. Предложение фон Брюнинга отбуксировать нас в море этим же вечером снова подлило масла в огонь. Именно вышеуказанная идея крутилась у меня в голове, когда я спрашивал коммандера про дела на берегу, потому как меня осенило, что, быть может, его заход в гавань вызван не только стремлением прощупать экипаж «Дульчибеллы». Затем немец дал прямое объяснение (но содержащее зловещую double entente для нас) вкупе с приглашением составить ему компанию до Эзенса. Руководствуясь принципом timeo Danaos, я тут же почуял подвох. Не то чтобы я опасался оказаться в плену, но если в Бензерзиле есть нечто, что хотят спрятать от наших глаз, фон Брюнинг предпочел бы удалить на время до момента отплытия самого наблюдательного из нас.

Дэвис презрительно отмахнулся от подобных выводов, да и во мне интерес ко всем этим жалким деревушкам был незначительным и подпитывался, боюсь, скорее тоской по terra firma, которую даже суровое морское воспитание со стороны моего друга не в силах оказалось вытравить.

Но было бы неразумно не использовать хотя бы и призрачный шанс. Пробило три часа, и, мне сдается, наши мозги уже отказывались работать в спертой атмосфере каюты. Я предложил закончить наш военный совет на свежем воздухе. Мы облачились в непромокаемые плащи и вышли на улицу. Низкое небо было словно налито свинцом, резкий ветер бросал в лицо капли нудного холодного дождя. С прибрежных отмелей доносился говор прилива, но гавань располагалась довольно высоко, поэтому «Дульчибелла» и другие лодки все еще глубоко вязли в черной жиже. Интерес местных жителей, похоже, иссяк, потому как на берегу (у меня язык не поворачивается назвать это пристанью) не было ни души, но из бакового люка «Корморана» выглядывала макушка зюйдвестки, увенчанная султаном из табачного дыма.

«Хотелось бы хоть одним глазком посмотреть на твой груз, приятель», – сказал я про себя.

Мы молча оглядывали Бензерзиль.

– Может ли крыться здесь что-то интересное? – спросил я.

– Что вообще может тут быть? – отозвался Дэвис.

– Как насчет дамбы? – осенило вдруг меня.

Отсюда нам открывался вид на береговую линию, обвалованную по всей длине, как я уже упоминал. Здешняя дамба представляла собой облицованную кирпичом насыпь, очень похожую, пусть и в уменьшенном масштабе, на сооружение, оберегающее дулами своих орудий окрестности Куксхафена.

– Послушай, Дэвис, – протянул я. – Как думаешь, это побережье может стать плацдармом для вторжения? Я имею в виду здесь, за островами.

Мой товарищ покачал головой.

– Я размышлял об этом. Пустая затея. Трудно найти на земле место, менее подходящее для высадки. Ни один транспорт не подойдет к берегу ближе, чем располагается сейчас «Блиц», а это четыре мили.

– Но ты ведь говорил, что каждый дюйм этого побережья очень важен…

– Да, но я подразумевал море.

– И все-таки я не прочь взглянуть на эту дамбу. Давай прогуляемся вдоль нее.

Моя бредовая теория испустила дух, стоило мне ступить на насыпь. Это было самое безобидное сооружение в мире, подобное тысячам таких же в Эссексе или Голландии. Поверху дамбы шла узкая дорожка, где можно было пройти одному, раскинув руки, чтобы удерживать равновесие под порывами ветра. С одной стороны под нами простирались пески, с другой – болотца, перемежаемые окруженными канавами пастбищами. Через полмили мы спустились и вернулись назад по короткой дороге. Нам пришлось следовать по извилистой тропе, состоящей по большей части из заворотов под прямым углом и мостиков в одну доску, затем мы вышли на эзенскую дорогу. Мы пересекли ее, но вскоре уперлись в поток, о котором я уже говорил. Пришлось совершать обходной маневр через деревню, избегая при этом приближаться к почте из страха натолкнуться на нашего болтливого друга-почтмейстера, герра Шенкеля. Преуспев, мы двинулись по дамбе в противоположном направлении и через пески, быстро скрывающиеся под натиском прилива, вернулись к яхте.

Никто, похоже, не обратил ни малейшего внимания на наши передвижения.

Во время прогулки мы не раз возвращались к вопросу «Что же нам делать?», но так и не нашли ответа. Вечером нам предстоит выйти из гавани (если только на сцене не появится эзенская полиция) и направиться прямиком на Нордерней, поскольку это единственная альтернатива охоте на уток под присмотром «надежного» проводника от фон Брюнинга. А дальше – неопределенность и сложности всех мастей.

На Нордернее я буду скован письмом. Если немцы вскрыли его и обнаружили приказ незамедлительно вернуться, я буду ограничен какой-нибудь неделей, иначе подозрений в намеренной затяжке не избежать. Долльман в отъезде (если верить фон Брюнингу), но, «вероятно, скоро вернется». Как скоро? За Нордернеем лежит Меммерт. Как проникнуть в его секрет? Пыл, разгоревшийся во мне, быстро остывал под влиянием острого чувства беспомощности. Вид «Корморана», готовящегося к выходу в море, служил красноречивым комментарием всей моей дипломатии, а превыше всего – дурацкой попытке обозреть дамбу. Что ни говори, мы теперь под колпаком у фон Брюнинга и под присмотром у Гримма. Разве позволят они нам достичь успеха?

Прилив кружил по гавани клочки шоколадной пены, и к его пику весь Бензерзиль во главе с герром Шенкелем высыпал на пристань, чтобы не пропустить мимолетный, но памятный миг, на который эта грязная дыра превращается в настоящий морской порт. Капитанский паровой катер был уже на плаву, матросы возились с машиной и бортовыми огнями. Когда стало известно, что мы тоже отчаливаем, да еще под таким почетным эскортом, возбуждение усилилось.

Снова преобразившись в таможенника, наш приятель совал нам на подпись бумаги, а толпа горящих рвением фрисландцев под руководством пары близнецов-великанов с почтового галиота помогала на свой сумбурный лад приготовить яхту к выходу в море. Нас снова препроводили в гостиницу и осыпали советами, предупреждениями и тостами на посошок. Вернувшись, мы обнаружили, что «Дульчибелла» уже оторвалась от грунта. Как раз в этот момент прибыл фон Брюнинг. Он проклинал грязищу, подтрунивал над Дэвисом и был любезен и débonnaire, как обычно.

– Уберите грот, он вам не понадобится, – заверил коммандер. – Я отбуксирую вас до самого Шпикерога. Там единственная подходящая для вас стоянка при таком ветре – за островом, рядом с «Блицем». Иначе вам придется всю дорогу лавировать в темноте.

Факт был столь очевиден, а предложение столь уместно, что слабые протесты Дэвиса были погребены под валом насмешек.

– И знаете, что, – продолжил фон Брюнинг. – Я бы не прочь, с вашего позволения, совершить этот переход с вами. На яхте будет и приятнее и суше.

Мы все трое поднялись на «Дульчибеллу», на чем наше пребывание в порту и закончилось. Был заведен буксир, в половине седьмого маленький баркас взялся за гуж, и под прощальные приветствия толпы, которые не могли быть более дружественными, будь мы даже официальными послами союзной державы, мы медленно заскользили вдоль мола.

Нам потребовалось более часа, чтобы покрыть пять миль до Шпикерога. «Дульчибелла» при встречном ветре оказалась нелегкой ношей, а Дэвис хоть и молчал, но всем видом выказывал презрительное недоверие к способностям нашего крохотного буксира. Он сразу же приставил меня к румпелю, а сам занялся яхтой и не успокоился, пока все снасти не были приведены в порядок, грот зарифлен, нактоуз освещен и вообще все готово либо к постановке парусов, либо к спуску якоря. Наш гость наблюдал за этими приготовлениями с безграничной веселостью. Коммандер вообще пребывал в наилучшем расположении духа и озорном настроении: без конца болтал с Дэвисом, выказывал шуточное сочувствие мне, посмеивался над нашим громадным компасом, вызвался бросать лот и, огорошивая нас выдуманными глубинами, выражал сомнение, трезв ли рулевой на катере.

Я предлагал тепло и уют каюты, но немец отказался под предлогом, что тем временем Дэвис не устоит перед искушением перерезать буксирный трос и нам придется заночевать на безопасной отмели. Дэвиса все эти подначивания совершенно не трогали. Покончив с приготовлениями, он принял руль и сидел на корме с непокрытой головой, следя за катером, курсом, оценивая обстановку и взвешивая шансы. Я принес сигары, и мы с фон Брюнингом уселись напротив моего друга, спиной к ветру и брызгам. Так и прошел остаток пути. Офицер, устроившись между мной и крышкой люка, отпускал шуточки Дэвису, балагурил со мной в исключительно дружеской манере, допуская лишь легкий намек на покровительственный тон, проистекающий из разницы нашей с ним в возрасте. Он расспрашивал о моем пребывании в Германии, о местах, людях и книгах, о том, как живется, особенно молодежи, в Англии – стране, где он никогда не был, но очень мечтает побывать. Я отвечал, как мог, стараясь подладиться под его тон, и чувствовал себя, как человек, который, вооружившись иронией, черпает в своем унижении силы, но мне неважно удавалось преодолеть отупляющее ощущение поражения и безнадежности. Еще мне не давала покоя странная мысль: мои способности и здравый смысл словно испарились, стоило мне покинуть твердую землю и вновь довериться опасностям морской жизни. С Дэвисом, как я понимал, все обстоит с точностью до наоборот – оживляющего его заклятия не разрушала даже неприятная необходимость плестись на буксире. Лицо его, подсвеченное мерцанием нактоуза, начало приобретать знакомое выражение довольства и решимости, памятные по той ночи, когда мы шли в Киль из Шляй-фиорда. Видит Бог, у него имелось куда больше причин для беспокойства, чем у меня, его случайного попутчика в приключении, принадлежащем только ему, значащем для него все на свете. Но Дэвис не падал духом, смывая беды соленым ветром, черпая мудрость и уверенность в бездонном источнике своего вдохновения – в море.

– Ваш друг выглядит счастливым, не так ли? – спросил меня капитан.

Я что-то буркнул в знак согласия, смутившись от того, насколько это замечание меня задело.

– Вы не забыли моих слов? – продолжил фон Брюнинг, наклонившись к моему уху.

– Да. Но я обязан на нее взглянуть. Какова она?

– Опасна.

В это мне охотно верилось. В полумраке проступили очертания «Блица», и через минуту наш верп отправился за борт, а катер подошел к борту.

– Доброй ночи, джентльмены, – произнес наш пассажир. – Здесь вы в полной безопасности, а поутру можете сняться и в десять минут найти свой потерянный якорь, если его, конечно, никто не подобрал. Потом у вас есть западный ветер, попутный хоть до самой Англии. Если решите задержаться немного в этих водах, я всегда рядом, можете рассчитывать на мою помощь в охоте или в чем другом.

Мы поблагодарили фон Брюнинга, обменялись рукопожатием, и он уплыл.

– Чертовски славный малый, что ни говори, – подытожил Дэвис, и я охотно с ним согласился.

Снова началась наша тревожная жизнь. Мы находились в «полной безопасности», но только в определенном смысле, потому как верповый канат и двадцатифунтовый якоришка – неважная страховка от ветра, который в любой момент готов поменять направление или усилиться. Мы предприняли дополнительные меры и несли палубную вахту до полуночи, пока погода существенно не улучшилась и не показались звезды. Барометр пошел вверх, и мы стали укладываться на покой, находясь почти в буквальном смысле под крылом имперского орла.

– Дэвис, нас ведь отделяет от Нордернея не более дня пути? – спросил я, устраиваясь в койке.

– При попутном ветре и того меньше. Если пойдем напрямую, по внешней стороне островов.

– Что ж, значит, у нас есть план на завтра?

– Выходит, есть. Но сначала подберем якорь. Спокойной ночи.