Глава XIX
Рубикон

Утро выдалось холодное и туманное, барометр поднимался, а ветер стих до почти незаметного дуновения с северо-востока. Наши обвисшие и намокшие паруса едва отвечали ему, когда мы поползли по маслянистому простору вод к Лангеогу.

– Туманы и штили, – пророчествовал Дэвис.

Проходя мимо «Блица», мы заметили оживление, и вскоре канонерка направилась в море. Миновав бар, она повернула к весту и растворилась в пелене. Не берусь объяснить, как удалось нам разыскать в этом неохватном сером просторе крошечный буй. Знаю только, что я без конца бросал лот, пока Дэвис управлялся с румпелем. Потом он начал орудовать багром, и вскоре наш буй уже лежал на палубе. Вскоре за ним последовала цепь, а затем и сам ржавый монстр, еще более ужасный, чем обычно, из-за долгого пребывания в придонном иле.

– Вот и отлично, – выдохнул Дэвис. – Теперь можем отправляться куда угодно.

– Что ж, тогда на Нордерней? Ведь мы уже договорились.

– Да, вроде как. Я просто думаю, не короче ли все-таки пройти с внутренней стороны Лангеога?

– Наверняка нет. Вода убывает, видимость плохая, местность для нас новая, при этом предстоит пересечь водораздел. Так что на мель сядем, как пить дать.

– Ну ладно, с моря так с моря. К повороту.

Мы неторопливо развернулись и направились в открытое море. Я отмечаю сей факт, хотя на самом деле Дэвис мог везти меня куда угодно, потому как земли не было видно, из тумана выступали только призрачные очертания пары бонов.

– Жаль, что придется пропустить тот пролив, – вздохнул Дэвис. – Да еще когда «Корморан» не может шпионить за нами.

Галиота мы с самого утра не видели.

Избегая возобновления бесполезного спора, я поспешил снова заняться промерами. Я не сомневался, что Гримм на данный момент выполнил свою задачу и теперь по короткой дороге спешит на Нордерней и дальше, на Меммерт.

Вскоре мы вышли на внешнюю сторону и взяли курс на вест, переложив гик. С подветренной стороны проплывали песчаные дюны острова. Потом бриз стих до жалкого шевеления, оставив нас неподвижно качаться на длинных волнах. Сгорая от нетерпения добраться поскорее до цели, я видел в наступившем штиле руку судьбы. Две недели всех этих бессмысленных промеров ветра у нас было не только достаточно, но зачастую даже в избытке. Я попытался почитать в каюте, но хлюпанье в швертовом колодце выгнало меня на палубу.

– Нельзя идти быстрее? – не выдержал я. Мне мерещились пирамиды высоких мачт с парусами, спинакеры, летучие кливера и все такое прочее.

– Скорость – не главное, – отрезал Дэвис. Он делал все, чтобы придать ход, но перемежающиеся порывы и затишья продолжались весь день, и ближе к вечеру только двухчасовая буксировка яликом позволила нам обогнуть Лангеог и к наступлению темноты бросить якорь позади его напоминающего по форме пулю западного соседа, Бальтрума. Если по совести, нам стоило оставаться под парусами всю ночь, но мне не хватало решимости высказаться за такой шаг, а Дэвис был только рад возможности облазить мели Аццумер-Эе при растущей воде. К исходу дня видимость постепенно улучшилась, но мы не простояли на якоре и десяти минут, как одеяло белого тумана наползло с моря и укутало нас с головой. Дэвис уже отправился на ялике делать промеры, и мне пришлось указывать ему дорогу назад при помощи туманного горна, пронзительные звуки которого подняли с окрестных равнин тучи морских птиц, и они стали с возмущенными криками носиться вокруг нас – эдакий своеобразный хор, дополняющий мое унылое соло.

На рассвете двадцатого октября липкий туман продолжал висеть над водой, но частично рассеялся вместе с ветерком с зюйда, поднявшимся около восьми, как раз когда нам пора было пересекать отмеченный вехами канал за Бальтрумом, пока отлив не оголил водораздела.

– Вряд ли мы далеко продвинемся сегодня, – философски заметил Дэвис. – Такое время от времени случается. Показания барометра характерны для осеннего антициклона: тридцать с половиной, и не движутся. Тот шторм был последним из бурь равноденствия.

В тот день мы, как на само собой разумеющемся, остановились на курсе с материковой стороны острова. Маршрут был кратчайшим к гавани Нордерней и едва ли более сложным, нежели проход через Вихтер-Эе, который, судя по карте, весь загроможден мелями и на деле является самым труднодоступным из всех проливов, ведущих из-за островов в Северное море. Но, как я уже говорил, этот способ навигации, и без того малопонятный для меня, при плохой видимости превратился в форменную путаницу. От любой попытки сориентироваться у меня голова шла кругом. Поэтому я, словно раб, приковал себя к лоту, отвлекаясь только на верповку, когда нам доводилось коснуться грунта. До двух у меня выпало две передышки – одна получасовая, когда мы попали в полосу безветренного тумана, вторая же только началась, как Дэвис вдруг воскликнул: «А вот и Нордерней!» И за пологим песчаным берегом с пучками водорослей, еще мокрыми после отлива, глазам моим предстала кучка холмов, как две капли воды, похожих на сотни других, что доводилось мне видеть недавно, но в то же время исполненных какой-то новизны и острого интереса.

Привычная формула «Не зевай!» вырвала меня из раздумий, а команда «Руль под ветер» и вовсе похоронила их на время. Ветер заходил с носа, поэтому нам пришлось на очень малой глубине ложиться на другой галс.

– А не лодка ли там, впереди? – спросил вдруг Дэвис.

– Хочешь сказать, галиот? – отозвался я. Мне совершенно четко были различимы очертания одного из этих знакомых судов, находящегося в полумиле впереди, как раз на границе видимости. – Как думаешь, это «Корморан»?

Дэвис ничего не ответил, но как-то сразу потерял концентрацию. Мой выкрик «Менее четырех!» прошел незамеченным, и мы тут же коснулись грунта, но сразу снялись по прихоти течения.

– К постановке на якорь! Якорь отдать! – последовало вдруг.

И мы встали посреди узкого протока, по которому шли. Я растравил оттяжку грота-гика и без помощи управился со стакселем и кливером. Пока я хлопотал, Дэвис продолжал глядеть в наветренную сторону в бинокль, и, к своему удивлению, я заметил, что руки его заметно дрожат. Прежде мне такого видеть не приходилось, даже в момент, когда одно неверное движение кисти означало бы неминуемую смерть на избитом прибоем берегу.

– В чем дело? – обеспокоился я. – Ты замерз?

– Та маленькая шлюпка, – ответил мой друг.

Я посмотрел в ту же сторону и заметил вдалеке белое пятнышко с четкими очертаниями.

– Небольшой рейковый грот и кливер. Это он, все точно, – пробормотал себе под нос Дэвис, словно в бреду.

– Он? Кто?

– Ялик с «Медузы».

Дэвис передал, а точнее сунул мне бинокль, сам же не отрывал глаз от далекой точки.

– Долльман?! – воскликнул я.

– Нет, это ее ялик. Он у нее для прогулок под парусом. Она пришла встречать ме… нас.

В окулярах бинокля белое пятнышко превратилось в изящный маленький парус, подставленный легкому попутному ветру. Корпус шлюпки скрывался за поворотом протоки, но вскоре показался в виду. Кто-то сидел на румпеле, но, мужчина или женщина, я не брался определить, потому что парус скрывал большую часть фигуры. Добрые две минуты – бесконечные минуты – мы молча смотрели. Туман оседал на линзах, но я не отрывал бинокля от глаз, потому что не хотел невзначай посмотреть на Дэвиса. Зато слышал, как он глубоко вздохнул, встрепенулся и издал свое характерное «хм-м». Потом ринулся на корму, отвязал фалинь ялика и подтянул его к борту.

– Ты тоже идешь, – бросил он, прыгая в лодку и устанавливая уключины (руки у него больше не тряслись).

Я рассмеялся и оттолкнул ялик.

– Я бы предпочел плыть с тобой, – с вызовом заявил мой товарищ.

– А я предпочитаю остаться. Приберусь пока тут и поставлю чайник.

Дэвис сделал полгребка, потом замер.

– Ей не стоит подниматься на борт, – сказал он.

– А вдруг она изъявит желание? День холодный, обратный путь далек, и естественная учтивость…

– Каррузерс, если она поднимется на борт, помни, пожалуйста, что это дело не имеет к ней отношения. И не смей ничего выуживать из нее.

Это маленькое нравоучение обожгло бы меня сильнее, не тверди я сам себе, что раз и навсегда, к добру или худу, но Рубикон уже перейден.

– На этот раз это исключительно твое дело, – сказал я. – Веди его, как сочтешь нужным.

Дэвис погнал ялик мощными ударами весел.

«Вот он такой, какой есть», – подумалось мне. Простоволосый, покрытый каплями тумана потертый непромокаемый плащ, застегнутый на одну пуговицу, серый свитер, шерстяные брюки (как у рыбака, идущего в открытое море), заправленные в высокие сапоги. На миг перед моим мысленным взором возник антипод Дэвиса, щеголь из Кауса. По лицу же своего друга я понимал, и удивлялся, что он ухватил стоящую перед ним дилемму за оба рога с той же силой, что и весла.

Я наблюдал как сближаются лодки. Курсы их должны были естественным образом пересечься примерно в трехстах ярдах от нас, но произошла заминка. Сначала парусная шлюпка резко остановилась и начала разворачиваться. «Села на мель», – констатировал я. Весельный ялик прибавил ходу, но вскоре тоже встал. С обоих суденышек донесся плеск весел, потом наступила тишина. Гребень водораздела, этот материальный Рубикон, такой прозаический и грязный, все еще предстояло перейти. Но можно и обойти. Обе шлюпки направились к северному берегу нашего протока. Две фигуры выскочили на сушу, держа в руках фалини. Закрепив лодку, Дэвис зашлепал по песку, а девушка, которую я теперь четко видел, пошла ему на встречу. Ну а мне самое время было начать уборку в каюте.

Никакие силы на свете не могли превратить салон «Дульчибеллы» в пригодную для приема леди гостиную. Мне оставалось придать ему хотя бы более или менее сносный вид посредством куска ветоши и швабры. Потом я распихал по полкам и ящикам трубки, карты, разбросанные предметы одежды и прочий хлам, который уже успел накопиться, хотя убирались мы совсем недавно; привел в порядок нашу маленькую библиотеку, разжег плиту и накрыл стол чистой белой скатертью.

Прошло примерно двадцать минут. Я без особого успеха пытался оттереть копоть с потолка, когда услышал плеск весел и голоса. Я зашвырнул ветошь на бак, сполоснул руки и оседлал трап. К борту подходил наш ялик. Дэвис греб, на кормовой банке сидела молодая девушка в сером берете с помпоном, просторной непромокаемой куртке и темной саржевой юбке, из-под которой, если придерживаться чистой правды, выглядывала пара грубоватых резиновых сапог, mutatis mutandis, один в один таких же, как у Дэвиса. Как и у него, волосы ее были влажными от тумана, а румяное загорелое личико девушки представляло собой радостное пятно, разнообразящее унылый антураж местности.

– Вот и мы, – объявил Дэвис.

Никогда прежде не звенело его «майнер фройнд Каррузерс» такой музыкой в моих ушах, настолько же негармонично прозвучало последующее «фройляйн Долльман». Все четыре слога вопияли о лжи. Пара честнейших английских глаз смотрела на меня; честнейшая английская ручка… Быть может, он нелеп, этот наш островной обычай – пожимать дамам руку? Может, и так, но эта загорелая, крепкая и вовсе не такая уж миниатюрная, о сентиментальный читатель, ладонь стиснула мою. Разумеется, я располагал более весомыми, нежели национальный инстинкт, причинами подозревать о ее английском происхождении, но, даже не сомневайся я в подлинности немецких корней девушки, поздравил бы Германию с этим удачным образцом плагиата. По ее голосу и речи я понял, что немецкий она усвоила с младых ногтей: дикция и акцент были безошибочны, по крайней мере для моего британского слуха, но вот присущая местным резковатость оставляла желать лучшего.

Она поднялась на борт. Последовал пустой разговор о времени и погоде, но он не клеился, потому что в мы в душе хотели положить ему конец. Никто не решался приступить к тому, что действительно беспокоило. Мои сомнения были, впрочем, слишком зачаточными, чтобы их озвучивать, поэтому я поднял тему о чае и тепле каюты, но вспомнил о нашем договоре с Дэвисом.

– Ну, если только на минуточку, – согласилась фройляйн Долльман.

Я предложил ей руку и проводил к трапу. Она с глубочайшим интересом – жадным, затаившим дыхание интересом, таким трогательным – обвела взглядом палубу и рангоут.

– Вы ведь бывали на «Дульчибелле» прежде? – спросил я.

– На борт я никогда не поднималась.

Это показалось мне странным, но, в конце концов, о пребывании Дэвиса на Нордернее в сентябре мне были известны лишь разрозненные детали.

– Конечно, именно это и смутило меня! – воскликнула вдруг девушка, указывая на бизань – Я же вижу, что-то изменилось.

Дэвис, покончивший с креплением фалиня, поведал о происхождении новой мачты. Повесть вышла длинная, и вскоре внимание слушательницы переключилось с предмета рассказа на оратора, который изначально смотрел только на нее. В результате у стороннего наблюдателя появилась прекрасная возможность. То был лишь краткий миг, но я воспользовался им сполна. Испытывая в душе горькие сожаления и раскаяние, я обругал себя циничным глупцом за неспособность предвидеть подобный поворот и с упавшим сердцем взглянул в лицо новой ситуации. Ибо, не постыжусь признать, мне дорог был Дэвис и важен успех нашего дела.

Никогда не могла она стать добровольным соучастником того покушения на Дэвиса. Послужила ли девушка бессознательным орудием или ее заставили? Если верно последнее, то известен ли ей секрет, ключи к которому мы ищем? В высшей степени маловероятно, пришел я к заключению. Будучи связан соглашением, важность которого стала мне теперь вполне очевидна, я вынужден был отбросить оружие своей дипломатии и строго-настрого (ну или, пожалуй, просто настрого) запретить себе любые попытки прямым или косвенным образом выкачать информацию из этого источника. Но не наша вина, если ее слова или поведение дадут нам некое представление о положении дел. А Дэвису и так известно больше, чем мне.

Мы провели на палубе несколько минут, в течение которых фройляйн Долльман засыпала нас градом вопросов, в которых причудливо смешивались профессиональные знания и личный интерес касательно постройки яхты, ее оснастки и мореходных качеств.

– Как удалось вам справиться в тот день в одиночку? – неожиданно спросила она у Дэвиса.

– А, ничего страшного и не было, – последовал ответ. – Но куда приятнее иметь друга.

Девушка посмотрела на меня и… Да, кивнул я, готов отдать за Дэвиса жизнь прямо здесь и сейчас.

– Отец говорил, что с вами ничего не случится, – заявила она решительно. Слишком решительно, на мой взгляд. А потом повернулась к какой-то снасти или блоку, и град вопросов возобновился. Наш компас показался ей очень впечатляющим, особенно же ее заинтересовала конструкция треклятого шверта. «Вот так делают у вас в Англии?» – звучал постоянный рефрен.

Но вопреки внешней непринужденности все мы испытывали скованность и смущение. Спуск в каюту послужил приятным отвлечением, поскольку надо было быть совершенным сухарем, чтобы не улыбнуться при виде нашего салона. Я нырнул вниз первым, позаботиться насчет чая, оставив их искать взаимопонимание в части теории устройства английских спасательных шлюпок. Вскоре они последовали за мной. Как сейчас, вижу, как она, аккуратная и настороженная, как котенок, переступает порог, огибает громаду швертового колодца и устраивается на диванчике правого борта. Потом с робким любопытством, переросшим постепенно в оживление, Клара принялась знакомиться с примитивными удобствами и скудным имуществом нашей берлоги. Она исследовала риппингилловскую плиту, потрогала пальчиком охотничьи ружья и перебрала все безделушки на полках, с благоговением заглянула на бак. Все служило для нее предметом восхищения, от тесноты помещения до прискорбного недостатка столовых приборов и «корабельности» (иного слова подобрать не могу) нашего хлеба, приобретенного в Бензерзиле и пострадавшего от заточения и климата. Затронув Бензерзиль, мы, дожидаясь пока закипит вода, стали обсуждать шторм и наш визит в тамошнюю гавань. Тема, животрепещущая для нас, оставила ее совершенно равнодушной. При упоминании имени фон Брюнинга на лице ее не отразилось ни малейшей эмоции. Напротив, фройляйн, руководствуясь мотивом, о котором несложно было догадаться, делала все возможное, чтобы продемонстрировать свое безразличное отношение к офицеру.

– Он ведь заглядывал, когда вы были у нас в последний раз, не так ли? – обратилась она к Дэвису. – Фон Брюнинг часто заходит. Иногда они вместе с отцом плавают на Меммерт. Вы слыхали про Меммерт? Они там ныряют за деньгами старого затонувшего судна.

Мы признались, что слышали.

– Ну, еще бы. Отец – директор компании, а коммандер очень заинтересован в ней. Они как-то раз спускали меня на дно в водолазном колоколе.

– Да ну! – пробормотал я, а Дэвис поглубже вгрызся в корку.

Клара, видимо, ложно истолковала наше неловкое молчание, потому что замолчала и немного высокомерно вскинула подбородок. Последнее, впрочем, прошло совершенно не замеченным со стороны Дэвиса. Наблюдая за этой маленькой комедией ошибок, мне хотелось рассмеяться в голос.

– И видели вы золото? – промолвил наконец мой друг с хрипловатой официальностью.

Что-то должно было быть сказано, иначе мы выглядели бы глупо. Я уступил это право Дэвису, никогда не разделявшему моей веры в Меммерт.

– Нет, только грязь и деревяшки… Ах, я забыла…

– Вы не обязаны выдавать секреты компании, – со смехом заявил я. – Коммандер фон Брюнинг ни словом не обмолвился про золото.

«Какое самоотречение!» – подумал я, отказываясь от очередной удобной возможности.

– Ну, не думаю, что это так важно, – подхватила фройляйн мой смех. – Вы ведь только гости тут.

– Вот именно, – с притворной скромностью кивнул я. – Просто путешественники.

– Вы задержитесь на Нордернее? – с наивным беспокойством спросила она. – Герр Дэвис сказал, что…

Я поглядел на Дэвиса. Выбор за ним. И ответ на куцем немецком не заставил себя ждать:

– Да, разумеется задержимся. Мне хотелось бы повидаться с вашим отцом.

До этой секунды я сомневался насчет его решения – со времени нашего объяснения в Бензерзиле меня не покидало чувство, что я засунул друга между жестоких жерновов. Эта простая и ясная реплика, на которую я и надеяться не смел, привела меня в чувство и дала понять, что ум Дэвиса работает вперед моего и, более того, у нас появляется возможность подстрелить двух зайцев сразу.

– Моего отца? – переспросила фройляйн Долльман. – Да, уверена, он тоже будет рад вас видеть.

В голосе ее не слышалось убежденности, взгляд же затуманился и стал отстраненным.

– Его ведь нет сейчас дома? – спросил я.

– Откуда вы знаете? (Легкое девичье смущение.) Ах, да, коммандер фон Брюнинг.

Я мог бы добавить: очевиден, как день, факт, что весь этот визит является с ее стороны эскападой, каковую отец вряд ли одобрит. Я попробовал передать это сообщение без слов и вполне преуспел.

– Я уже говорила мистеру Дэвису, – продолжила Клара, – что ожидаю отца в ближайшие дни. Точнее, завтра. От него пришло письмо из Амстердама. Он оставил меня в Гамбурге, и с того времени мы больше не виделись. Разумеется, ему совершенно невдомек о возвращении вашей яхты. Папа, как понимаю, полагал, что мистер Дэвис останется на Балтике, ведь время года уже позднее. Но… но я уверена, он будет рад вас видеть.

– А «Медуза» в гавани? – полюбопытствовал Дэвис.

– Да, но мы больше не живем на ней. Перебрались в нашу виллу на Шваналлее, ну, я и моя мачеха.

Девушка сообщила подробности, и Дэвис старательно записал карандашом адрес на листе судового журнала – формальность, призванная, похоже, хоть как-то определить наше текущее местоположение.

– Завтра мы будем на Нордернее, – сообщил он.

Тем временем чайник весело засвистел, и я стал готовить чай. Точнее, это было какао – перемена меню объяснялась предпочтениями нашей гостьи.

– Как это здорово! – воскликнула девушка.

И, к общему удовольствию, мы оставили дела и превратились в трех молодых проголодавшихся мореходов, наслаждающихся импровизированным пикником. Такой шанс может и не повториться – carpamus diem.

Но радостным банкет назвать было сложно. Словно на Валтасаровом пиру, на стене горела надпись – только не огненными буквами, а обычными, типографскими. Это были просто английская фамилия и инициалы, оттиснутые дешевой позолотой на корешке старой книги. Молчаливо ухмыляющийся свидетель нашей беседы. Катастрофа разразилась так внезапно, что я едва успел заметить, что послужило ей причиной. Но теперь-то мне не составляет труда восстановить события. Наша гостья сидела на софе правого борта, недалеко от переборки. Мы с Дэвисом размещались напротив. На переборке, прямо на уровне наших глаз, висела книжная полка, содержимое которой, если помните, я старательно выровнял не далее как за полчаса до того, совершенно не подозревая о последствиях своего поступка. Какой-то пустяк, возможно, судовой журнал, взятый Дэвисом из ряда, привлек внимание фройляйн к остальным книгам. Наливая какао, я заметил, что она прочитала некоторые из названий, перелистала пару книг и выговорила Дэвису за небрежение к библиотеке. Потом вдруг повисла пауза, я поднял взгляд и обнаружил в ней удивительную и печальную перемену. Она смотрела на Дэвиса расширившимися глазами, слегка приоткрыв рот, на лице выступили красные пятна, а выражение его было, как у лунатика, очнувшегося из забытья и не понимающего, где он оказался.

Ум ее наполовину блуждал, пытаясь восстановить нечто смутное из далекого прошлого, наполовину бодрствовал, съеживаясь перед лицом неприятной реальности. В этом положении Клара оставалась секунд десять, потом – сильная девушка – сумела овладеть собой, обвела каюту круговым взглядом, до странности похожим на манеру Дэвиса, и заговорила. Что, мол, уже поздно и ей пора, что ее лодка не вполне в безопасности. С этими словами она поднялась, а скорее, сползла с дивана, потому как сил встать не было. Мы, онемев от изумления, сидели, как не знающие приличий болваны. Дэвис поначалу выдавил по-английски: «В чем дело?» – но потом впал в ступор. Я оправился первым и стал неуклюже возражать, ссылаясь на остывающее какао, ранний час и отсутствие тумана. Пытаясь отвечать, она не выдержала, бедное дитя, и отступление ее обратилось в беспорядочное бегство, как у раненой лани. Между тем все обернулось против несчастной.

Огибая стол, девушка пролила какао себе на юбку, потом с силой стукнулась головой о низкую притолоку двери и споткнулась на ступеньках трапа. Я поспешил за ней, но, когда выбрался на палубу, Клара уже стояла на кормовом подзоре и подтягивала ялик. Затем она спрыгнула в него и даже взялась за весла, и только потом до нее дошел очевидный факт, что ялик-то наш, а следовательно, кто-то должен плыть с ней, чтобы отвести лодку назад.

– Дэвис переправит вас к шлюпке, – предложил я.

– Ах, нет, спасибо, – пролепетала фройляйн Долльман. – Не будете ли вы так добры, герр Каррузерс? Теперь ваша очередь. То есть я хотела сказать…

– Давай, – по-английски бросил мне Дэвис.

Я сошел в лодку и попытался забрать у нее весла. Девушка, казалось, совершенно не замечала меня, и отпрянула, когда мой друг принес куртку, забытую ею в каюте. Никто из нас не попытался смягчить ситуацию приличными случаю извинениями. В последний момент это попыталась сделать она, предприняв попытку столь же отважную, сколь неудачную, от которой я почувствовал острый укол смущения. Слова лишь усугубляли неловкость, и Дэвис прервал ее объяснения.

– Auf Wiedersehen,– только и сказал он.

Клара затрясла головой, не предложив ему даже руки, и понурила голову. Дэвис резко развернулся и нырнул в каюту.

Грязевого Рубикона, способного помешать нам, больше не существовало, потому как прилив значительно поднялся и отмели постепенно скрывались под водой. Я снова предложил взять весла, но фройляйн не обращала внимания и продолжала грести, и мне оставалось просто сидеть на кормовой банке до тех пор, пока мы не добрались до ее ладной гички, построенной на местный манер, с закругленным носом и маленькими боковыми швертами. Шлюпка была уже на плаву, но была надежна заякорена миниатюрной кошкой, которую она и выбрала, перебравшись к себе.

– Как видите, лодке ничего не угрожало, – сказал я.

– Да, но я не могла задерживаться. Герр Каррузерс, мне надо с вами поговорить.

Я напрягся, вспомнив предупреждение фон Брюнинга.

– Это была ошибка с моей стороны, – продолжила девушка. – Не стоит вам приходить к нам завтра.

– Почему?

– Вам не удастся повидаться с отцом.

– Но вы сказали, что он возвращается завтра.

– Да, с утренним пароходом. Но у него так много дел.

– Мы подождем. В нашем распоряжении несколько дней, да и завтра нам все равно надо за письмом.

– Не теряйте из-за нас времени. Погода наконец установилась, жаль будет упускать такой шанс без риска доплыть до Англии. В такое время года…

– У нас нет четких планов. Дэвис намеревается еще немного пострелять уток.

– Мой отец будет очень занят.

– Но мы ведь можем навестить вас.

Я продолжал настаивать до грани неприличия, и мне было противно наседать так на эту расстроенную девушку, но успех нашего дела стоял на кону. Завтра мы придем на Нордерней, и рано или поздно обязаны будем встретиться с Долльманом. Нет смысла обещать то, чего не можешь исполнить. Я отказался пойти навстречу фон Брюнингу, не мог уступить и ей. Единственной альтернативой было нарушить договор (позиции которого оказались сильно ослаблены сегодняшним провалом), объясниться с ней начистоту и попытаться привлечь на свою сторону. Против ее собственного отца? Мне делалось не по себе от ответственности и перспектив провала. Провала почти неизбежного, если судить по ее поведению. Рассеянными и скованными движениями девушка начала поднимать рейковый парус, обе лодки тем временем медленно дрейфовали под ветер.

– Отцу это может не понравиться, – промолвила она тихо, почти не шевеля губами, так что я едва уловил слова. – Ему не слишком по душе иностранцы… Боюсь… Боюсь, он не захочет снова встречаться с герром Дэвисом.

– Но мне казалось…

– Было ошибкой с моей стороны подниматься на борт… Я вдруг вспомнила, но только не могу сказать герру Дэвису…

– Понимаю. Я передам.

– Да, скажите, что он не должен искать встречу с нами.

– Он поймет. Ему будет очень жаль, но вы можете надеяться, что Дэвис поймет все правильно.

Как я молил, чтобы эти слова удовлетворили ее! И Господь услышал.

– Хорошо, – кивнула Клара. – Боюсь, я не попрощалась с ним. Вы сделаете это за меня?

Она протянула мне руку.

– Еще одна вещь, – сказал я, пожимая ладонь девушки. – Как понимаю, лучше не говорить никому о сегодняшнем свидании?

– Да, никому. Никто не должен знать.

Я отпустил планшир шлюпки и проследил, как фройляйн Долльман выбрала шкот и сменила пару галсов, лавируя против ветра. Потом развернулся и загреб изо всех сил к «Дульчибелле».