Полный комплект отмычек и прочих инструментов требовал изрядной сноровки. Отмычку, подходящую к верхнему, сложному замку, Кевин подобрал с третьей попытки. Справиться с нижним оказалось проще, и они с помощником вступили в квартиру всего через минуту после того, как вышли из лифта.

В дом они вошли благодаря относительно новому способу – под предлогом того, что хотят вручить специальный приз одному из жильцов подъезда. Приз обходился дешевле, чем потратили бы на взятку консьержке, чтобы ее не терзали угрызения совести и чтобы она – не дай бог, конечно, – не рассказала обо всем Вудворду. Способ этот требовал небольшой подготовки – письма кому-нибудь из жителей, лучше всего тому, кто весь день обычно проводит дома. Для подстраховки Кевин предупредил о несуществующем конкурсе через курьера накануне вечером сразу трех таких жильцов. В результате один из счастливчиков с радостью нажал на кнопку домофона, открыв наружную дверь.

А ведь совсем недавно, подумал Кевин, всего в начале семидесятых любой мало-мальски смышленый грабитель запросто мог попасть в любой многоквартирный дом, нажав по очереди на все кнопки вызова. Кто-то из жильцов обязательно впускал его, не позаботившись спросить, с кем имеет честь говорить. Увы, эти времена прошли. Теперь грабитель может хоть весь день нажимать на кнопки, но без правдоподобного предлога в дом не попадет.

В группу входило пять человек. Кевин и двое его помощников разошлись по квартирам вручать призы. Это разделение труда экономило время; к тому же в случае расспросов осчастливленные жильцы дали бы описания трех разных людей. Одного из помощников Кевин захватил с собой в расположенную на третьем этаже квартиру Вудворда. Второй остался дежурить на верхней лестничной площадке. Еще двое дежурили на улице: один держал под наблюдением переулок и пожарную лестницу, другой сидел в машине, припаркованной напротив подъезда. Все пятеро поддерживали связь с помощью миниатюрных раций, и все были проверенными агентами ЦРУ и прекрасно понимали, что операция должна остаться в тайне от всех, даже от коллег. Ощущение того, что они занимаются делом, о котором не знает никто, кроме них, добавляло им веса в собственных глазах.

Кевин и его помощник скользнули в квартиру, держа наготове револьверы с глушителями. Наблюдение за домом уверило их в том, что квартира Вудворда пуста, но об осторожности все равно забывать не стоило. Первым делом они заглянули в шкафы – удостовериться, что там никто не спрятался.

Осмотр дал результат почти немедленно.

– Кевин, – прошептал помощник, – посмотрите-ка на это!

Вудворд жил в параноидальном мире, в котором враги следили за ним всегда и везде, чтобы помешать осуществлению планов его и великого Сталина. Обыкновенно он прятал все, что связывало его с кумиром. Три года назад он послал вырезанный из старого журнала портрет Сталина по адресу, напечатанному на задней обложке журнала, – по этому адресу находилась контора, в которой за один доллар вашу любимую фотографию могли увеличить до размеров постера. Как правило, Вудворд хранил свое сокровище скатанным в тугой рулон под кроватью, однако в ознаменование встречи с настоящим революционером Нуричем он наклеил его скотчем на внутреннюю сторону шкафной дверцы. Каждый вечер теперь он возвращался с работы, садился на кровать и смотрел на открытую дверцу, греясь под немигающим, беспощадным взглядом своего идола.

– Это вам ни о чем не говорит? – спросил помощник.

Кевин улыбнулся:

– Еще как говорит. Ладно, бросьте это, обыщем квартиру.

Работа продвигалась медленно. Обычному взломщику достаточно думать о том, чтобы шум и беспорядок не привлекли постороннего внимания. Ему не надо заботиться о том, чтобы оставить вещи в том положении, в каком они были до его визита. В дополнение к этому Кевину и его помощнику приходилось проверять, не предпринял ли Вудворд таких элементарных мер предосторожности, как пушинка или волос на дверце шкафа или ящике стола. Пушинка (или любой такой же легкий материал, например клочок туалетной бумаги) вкладывается в дверную щель. Стоит открыть шкаф, как она падает. Неопытный или невнимательный взломщик может ее не заметить, но тот, кто положил ее сюда, будет знать, что в шкаф кто-то залезал. На таких нехитрых трюках попался не один новичок-дилетант.

В квартире Вудворда Кевин и его помощник ничего такого не обнаружили. Они этого не знали, но Вудворд отказался от подобных мер предосторожности несколько лет назад, когда их количество стало для него чрезмерным.

Им не потребовалось много времени, чтобы найти тайник Вудворда. Замок старого сундука в ногах кровати недолго сопротивлялся отмычкам Кевина. Вся нижняя часть сундука оказалась забитой томами сталинистской литературы и вырезками из старых чикагских газет, освещавших процессы над троцкистами. Там же обнаружилось несколько блокнотов, исписанных неровным, вихляющим почерком Вудворда. Помощник хотел сфотографировать записи, но Кевин отрицательно качнул головой. Съемка заняла бы не меньше часа, расшифровка специалистами в Лэнгли – и того больше. К тому же Кевин был уверен в том, что в блокнотах не обнаружится ничего полезного. Постер с портретом Сталина и содержимое сундука наглядно свидетельствовали в пользу второго предположения пожилого джентльмена. Русские явно не подпускали этого агента к серьезным операциям – ни один профессионал не держал бы в своем доме столько улик.

Кевин бегло просматривал газетные вырезки, когда помощник тронул его за плечо:

– Посмотрите сюда.

Кевин взглянул на картонную коробку.

– Патроны, – сказал помощник. – Около трех десятков. Можем взять один, вдруг пригодится потом для экспертизы.

Кевин покачал головой:

– Не надо. Вудворд, возможно, пересчитывает их каждый вечер, как скряга червонцы.

– Как думаете, значит ли это, что он вооружен?

– Здесь пистолета мы пока не нашли. Это может означать, что он носит его с собой. Если так, он именно такой псих, каким его рисуют все эти находки. И опаснее, чем мне хотелось бы о нем думать.

Спустя полчаса они вышли, оставив все точно в таком виде, как застали. Пистолета они не нашли.

Открытая автомобильная стоянка занимает почти четверть квартала в чикагском Нортсайде. Это довольно оживленный район, всего в трех кварталах от главной торговой улицы. Днем стоянка обычно заполнена, и этот день не стал исключением.

Нурич стоял у окна прачечной самообслуживания, глядя на улицу сквозь слегка запотевшее стекло. Три посетительницы прачечной не обращали на него никакого внимания. Единственной, кого он хоть немного интересовал, была четырехлетняя девчушка, сидевшая на стуле, куда ее посадила мать, – она ковырялась в носу и таращила на Нурича большие карие глаза. Выражение ее лица не менялось от того, смотрел ли Нурич на нее или на улицу, так что в конце концов он перестал обращать на нее внимание.

Нурич медленно скользил взглядом по машинам на стоянке, по улице. Он припарковался на ней тридцать минут назад. К облегчению Нурича, его чикагский связной, выходя со стоянки, не сделал ничего необычного. Насколько мог судить советский агент, за Вудвордом не следили. В обычной ситуации Нурич не выжидал бы так долго, но после встречи с Вудвордом сомнения насчет всей операции охватили его с новой силой. Сев в машину с аппаратом, он отрезал себе все пути назад.

Может, все дело в безумии Вудворда, попытался утешить себя Нурич. Действительно, это вполне себе повод для беспокойства… но не настолько же.

Вообще-то больше никаких дел с Вудвордом у него не осталось. Ну, разве только позвонить пару раз с дороги и с места, чтобы проверить, не прислали ли ему новых инструкций.

Нет, подумал Нурич, дело не в Вудворде. Не только в Вудворде. Вся эта история безумна. Но разве у меня есть выбор? Какой, к черту, выбор?

Он вздохнул, в последний раз покосился на глазастую девчонку в красных штанишках и изгвазданной рубашке и вышел из прачечной на стоянку. Он расплатился с дежурным на въезде, вроде бы небрежно, но внимательно осмотрел машину (более тщательный осмотр он произведет позже, когда выедет из Чикаго), сверился с картой и уехал. Несмотря на все предосторожности, он так и не заметил три машины, которые по очереди ехали за ним.

Группа слежки взяла Нурича «в коробочку» милях в пятнадцати от городской границы Чикаго. Схема оставалась той же, что и в случае с автобусом: один автомобиль шел впереди, остальные сзади, на некотором отдалении. Поскольку маршрут следования оставался на этот раз неизвестным, Кевин держал в резерве еще четыре едущих позади машины. Когда объект наблюдения миновал Рокфорд, Кевин по мощной рации связался с главным офисом ЦРУ в Лэнгли, штат Виргиния. Техники соединили его вызов с телефоном в кабинете пожилого джентльмена.

– Он выехал из Чикаго, сэр. Направляется в города-близнецы, – доложил Кевин. – Это один из вероятных путей в Монтану. Думаю, он нас не заметил, хотя в Чикаго предпринимал обычные меры предосторожности. Если бы мы не собрали столько сил, он уже мог бы пару раз оторваться. Я считаю, мы справимся и сами, но на всякий случай все группы по вероятному пути следования получили номер и описание его машины. Если мы его потеряем, то перехватят они.

– Отлично, мой мальчик, просто отлично. – Голос пожилого джентльмена звучал в наушниках у Кевина почти без искажений. – Карл говорит, что группа наблюдения за Вудвордом пока ничего особенного не заметила.

Кевин подбирал слова с максимальной осторожностью. Переговоры по рации слишком легко перехватить.

– Вы получили мою записку по поводу Вудворда?

Спустя три часа после обыска в квартире Вудворда один из членов группы Кевина улетел в Вашингтон, отозванный по состоянию здоровья. С собой он захватил то, что Кевин назвал «письменными рапортами» для пожилого джентльмена. В эти бумаги вошел и совершенно секретный, не занесенный в ведомости отчет об обыске и сделанные по его итогам выводы. Кевин сообщал пожилому джентльмену, что Вудворд, скорее всего, мелкий советский агент, завербованный для незначительных операций, вероятно, психически неустойчивый и при этом вооруженный. Поскольку данный аспект деятельности Кевина не вписывался в рамки закона, этой странички вроде как не существовало. Вообще-то подобные фокусы у спецслужб в порядке вещей, но в случаях вроде этого, когда их надо держать в тайне даже от коллег по цеху, требовались особые меры предосторожности.

– Да, да. Получил. При том, что, на мой взгляд, она страдает вполне понятной неопределенностью, выводы кажутся мне проницательными, вполне проницательными.

Такая оценка согрела Кевину душу.

– Спасибо. Я надеялся, что она окажется полезной.

– Это немного запутывает общую ситуацию, но Вудворд во многих отношениях вписывается в цепочку других связных Розы. Они все, как бы это сказать, одноразовые. Роза встречается с ними, потом едет дальше, а они возвращаются к своей нормальной жизни. Потом, через день-другой, он связывается с ними, звоня с одного телефона-автомата на другой. Хитро придумано. Мы поставили на прослушку их домашние аппараты, но при личной встрече Роза дает им номер телефона-автомата и назначает время звонка. Мы не можем ставить на прослушку автомат – или надо прослушивать все, или точно знать, какой именно, а это неизвестно до самого последнего момента. Если бы за ними не следили, мы бы вообще не узнали, что они разговаривали.

– Будем надеяться, в случае с Вудвордом Роза использует ту же схему.

– Надеюсь, что так. В конце концов, пока у него все работало как по маслу. Зачем же что-то менять?

– Ничего нового? Кондор ничего не нарыл?

– Нет, но, возможно, все изменится, когда Роза подберется поближе. Сомневаюсь, но как знать. Я тут наткнулся на один любопытный факт, который может ничего не означать, но все же… Почти полгода ЦРУ танцует вокруг одного члена советской делегации при ООН. Им кажется, его не слишком радуют перспективы возвращения в Россию. В общем, его убеждают в том, что ему самому хочется переметнуться и остаться здесь. Готов поспорить, как только они получат от него хоть какие-то заверения в этом, ему скажут, что правила игры изменились, и, пригрозив выдать все русским, заставят вернуться домой в качестве двойного агента. Впрочем, может, это только мои домыслы.

Так вот, этот тип работает помощником входящих в делегацию кагэбэшников. Сам он не сотрудник Комитета, но они его используют. У них тоже нехватка кадров, не одни мы такие. Предположительно он созрел для того, чтобы переметнуться, месяц назад – незадолго до смерти Паркинса. В Конторе его сейчас проверяют, выведывают всякие мелкие детали, чтобы подтвердить его искренность. Опять-таки, если мои предположения верны, скорее для того, чтобы потом шантажировать этим.

Вчера он сообщил, что в КГБ обеспокоены ходом операции, проходящей сейчас на Среднем Западе. Все, что ему удалось узнать, – это что основная активность сместилась теперь в район Чикаго, но скоро перенесется на запад. Работающий с ним агент Конторы пытается выжать из него больше, но неизвестно, увенчается ли это успехом.

– Возможно, это про Розу.

– Ага, возможно.

– Что ж, вот еще один кусок мозаики, который ложится на место в этой головоломке. Надеюсь, мы сможем понять всю картину еще чуть яснее.

Пожилой джентльмен выдержал довольно долгую паузу.

– А знаешь, Кевин, все это очень интересно.

Кевину показалось, что он пропустил какой-то скрытый намек.

– Я не совсем вас понимаю, сэр.

– Да нет, это я так. Что-то в твоих словах… Так, ощущение.

Малькольм и Шейла возвращались в гостиницу молча. Обед с местным агентом Министерства сельского хозяйства Стюартом и его семьей прошел хорошо. Стюарт и его жена приняли «помощницу» Малькольма с минимальным скептицизмом – по крайней мере внешне. Несколько понимающих улыбок, которыми они обменялись с Малькольмом, не таили в себе ничего плохого. Разумеется, когда Эмма утащила Шейлу вниз хвастаться новой швейной машинкой, ее муж лукаво подмигнул Малькольму.

– Славная у вас помощница, – заявил он. – Просто славная. Будь я на вашем месте, я бы ее от себя не отпускал.

Малькольм совершенно искренне покраснел.

– А я и не собираюсь, – ответил он.

К удивлению и облегчению Малькольма, весь день прошел довольно легко. Он проснулся в шесть от шума спускаемой воды. Кратко, без лишних слов Шейла изложила ему планы на день. Она приказала ему не закрывать двери ванной – даже когда будет мочиться, и Малькольм из упрямого озорства стоял как можно дальше от унитаза, чтобы иметь возможность встретить ее настороженный, бдительный взгляд. Она велела Малькольму не вставлять контактные линзы до тех пор, пока она не оденется. Значит, ей было известно, как близорук он без очков или линз. Также Шейла настояла на том, чтобы душ они принимали вместе. А он еще гадал, как она собирается не спускать с него глаз и оставаться при этом чистой.

Душевая кабина была довольно тесной. И Шейла, и Малькольм избегали прикосновений и смотрели на наготу друг друга с вынужденным безразличием. Малькольм шутливо поинтересовался, не потереть ли ей спинку, но шутка показалась пошлой ему самому еще до того, как ее лицо застыло в брезгливой гримасе.

По предложению Шейлы они зашли в «ее» номер и навели там легкий беспорядок, но так, чтобы он казался искусственным. В единственном оставленном там чемодане не было ничего, кроме одежды, пользоваться которой она не рассчитывала. Она с радостью оставила бы там какие-нибудь документы, подтверждающие ее легенду, но таковых не имелось.

Они случайно встретились со Стюартом на стоянке грузовиков. Обычно он завтракал дома, но его жена задержалась на церковной службе, а Стюарт не любил готовить сам. Малькольм предпочел бы озвучить легенду Шейлы кому-нибудь менее опытному и проницательному, но та исполнила свою роль безукоризненно. Его «помощница» явно сумела очаровать Стюарта с первых же минут знакомства и сразу же получила приглашение на обед, которое с благодарностью приняла.

Малькольм продолжил свое исследование в квадратах, расположенных к северу и востоку от Уайтлэша. До перерыва на ленч они успели объехать четыре фермы. Малькольм заметил, что из них двоих именно он всегда настаивал на том, чтобы ехать дальше, играя роль настроенного на работу начальника. Шейла идеально вписалась в типаж общительной американской простушки, почти в открытую путешествующей с начальником-любовником, причем та легкость, с которой ей это удалось, даже смущала Малькольма. Сам он, напротив, вел себя немного дергано, нервничал, был как на иголках и даже не пытался это скрыть. После второй остановки он признался в том, что завидует ее игре. Шейла посоветовала ему не переживать на этот счет, тем более что его нервозность тоже хорошо вписывалась в образ.

– Это позволит всем быстро разгадать очевидный секрет, – объяснила она.

– Можно подумать, у вас долгая практика, – хмыкнул Малькольм, пытаясь скрыть свое любопытство.

Шейла смерила его ледяным взглядом. Вся ее теплота и энтузиазм исчезли, стоило им остаться в джипе наедине.

– Есть и практика, – произнесла она очень спокойно. – Вы ведь слышали, как Чу подначивал меня насчет того типа из отдела безопасности авиабазы, которого мы скомпрометировали. Я часть этого компромата. Он верит, что я без ума от него, жить без него не могу, жажду его любви и ласк. И я делаю все, чтобы поддержать это впечатление. Все. Чем сильнее он верит в это, тем крепче сидит у нас на крючке.

Примерно с милю Малькольм вел машину молча.

– И вам… вам это нравится?

– Вы имеете в виду, нравится ли мне ложиться с ним в постель? – уточнила Шейла, и ее голос прозвучал укоризненно, словно она наставляла безмозглого юнца. – Так надо. Он мне не омерзителен, хотя его преувеличенное мнение о себе порой раздражает. Не сказать, чтобы мне это особо нравилось, но и антипатии тоже нет. Это часть моей работы. Ну, как теперь часть моей работы – сопровождать вас.

– Это я понимаю, – мягко произнес Малькольм. – Умом понимаю. Но… на уровне чувств – нет пока. Не могу.

– А что здесь чувствовать, кроме удовлетворения от выполненной работы? Только не говорите, что я должна выслушать лекцию о любви и чувствах. Не от вас, будьте так добры.

Малькольм вздохнул.

– Нет, какие уж от меня лекции. Я даже не могу сформулировать, как отношусь к вам. И все же мне кажется, что… ну, должно же быть что-то еще. Даже чисто физически.

– Почему? Секс – это потребность, не такая насущная, как голод, но потребность. А раз так, на ней можно играть, использовать, удовлетворять или отказывать. В Америке, думаю, это нормальный инструмент ведения дел. Да не жалейте вы меня, Малькольм. Вы не меня, вы себя жалеете.

Малькольм не ответил. Если не считать остановок для опросов, до конца дня они почти не разговаривали.

Малькольм остановил джип на стоянке у мотеля. Когда они вышли, Шейла нежно обняла его и прошептала на ухо:

– Не дергайтесь. Это часть нашей легенды. Пойдемте поднимемся на холм.

Вместо ответа Малькольм осторожно обнял ее за талию, и они не спеша поднялись на вершину. Шейла молча смотрела на краски заходящего солнца. Первым заговорил Малькольм:

– Красота какая! Дни становятся длиннее.

– Да. И мы простояли здесь достаточно долго, чтобы нас заметили. На обратном пути постарайтесь нашептывать мне что-нибудь на ухо.

Малькольм вздохнул и подчинился.

Потом он лежал на кровати, глядя сквозь очки на то, как Шейла готовится ко сну. Она открыла свой несессер, который носила с собой. Помимо пистолета Малькольма и аптечки в нем умещалась крошечная, но мощная рация. За день она четырежды разговаривала с Чу через будто бы случайные интервалы времени. Каждый сеанс длился всего несколько секунд, в течение которых происходил обмен непонятными фразами. На этот раз весь разговор тоже был зашифрован. Малькольм понимал, что, если Шейла пропустит сеанс, Чу решит, что он их предал. Но все-таки каждый следующий шифрованный разговор раздражал его все сильнее. Сама Шейла тоже слушала его переговоры с Вашингтоном, однако, в отличие от него, она знала шифр. Допрос с применением наркотиков и эту проблему решил.

Вид она, дав отбой, имела довольный. Шейла заперла несессер и аккуратно прислонила его к ножке кресла, брезгливо отодвинув небрежно сброшенные Малькольмом башмаки и рюкзак. При этом она кинула на него взгляд – не сердитый, а скорее укоризненный. Впрочем, раздевалась ко сну она с обычным своим отстраненным выражением лица.

Если подумать, довольной она выглядела с самого обеда у Стюартов. Малькольму показалось, что ее нежность была чем-то большим, чем обычная профессиональная игра. Он внимательно наблюдал за тем, как Шейла готовится ко сну в кресле. Подумав, он решил: самое страшное, что может произойти, – это если она ответит отказом.

– Ложитесь ко мне. Или, если хотите, мы можем спать в кресле по очереди.

Шейла застыла с простыней в руках и вопросительно посмотрела на него.

– Послушайте, да что в этом такого, – поспешно добавил Малькольм. – Я же видел, как у вас затекло тело утром. Еще пара ночей в этом кресле, и вы превратитесь в калеку. И что тогда будет с нашей легендой и операцией? Если честно, я не столько за вас переживаю, сколько за операцию. Я не хочу ее срывать, так что ложитесь сюда или давайте чередоваться. Обещаю не душить вас подушкой или еще чем. Черт, – пошел он на небольшую ложь, – да у меня уже было несколько возможностей одолеть вас. С какой стати мне делать это сегодня ночью?

Шейла подумала, потом аккуратно сложила развернутую простыню и убрала ее обратно в шкаф. Расстегнула свой несессер, что-то из него достала и снова заперла его. Затем, так и не сказав ни слова, вышла в ванную.

Ну, хоть так, подумал Малькольм. Не выказывай своего любопытства, не подстегивай ее. Пусть сама скажет. Чтобы продемонстрировать свое безразличие, он снял очки и, закрыв глаза, вытянулся под простыней, притворяясь, будто уже засыпает. Он слышал, как Шейла набирала воду из-под крана в ванной, по-прежнему молча. Наконец, за секунду или две до того, как любопытство его одолело, она произнесла:

– Вот, выпейте.

Малькольм сел и открыл глаза. Шейла стояла перед ним, держа в правой руке пилюлю, а в левой – стакан воды. Свою ночную рубашку она сменила на футболку. Малькольм был уверен, что пистолета у нее под тонкой тканью нет.

– Что это? – спросил он.

– Снотворное. Слабое. Полностью оно вас не вырубит, но спать вы будете достаточно крепко, если только кто-то вас не разбудит. С такой мерой предосторожности мне не придется опасаться спать с вами.

– Ох, ради бога! Я полагал, мы еще и с пистолетом спим? Эта чертова железяка может выстрелить…

Шейла терпеливо улыбнулась:

– Пистолет заперт в несессере. Теперь, если сюда кто-то ворвется, нам останется только полагаться на силу убеждения. Примите таблетку, уже поздно, и до шести утра всего ничего.

Малькольм с угрюмым видом взял у нее таблетку, проглотил и запил водой. Через десять минут он, несмотря на все свои старания не засыпать, почувствовал, что его вырубает. Шейла лежала рядом, глубоко дыша, но, как ему показалось, бодрствуя. Как раз когда он начал проваливаться в черноту, она шепнула ему на ухо:

– Малькольм, вы еще не спите?

– А? Ох. Если это слабая таблетка, мне даже думать не хочется о том, какие у вас сильные.

Она оставила эту реплику без ответа – как Малькольм решил позже, из желания договорить свой вопрос прежде, чем он уснет, – ну и, возможно, в расчете на то, что в этом состоянии полусна он будет искреннее. Еще он решил, что Шейла тянула с вопросом для того, чтобы избежать каких-либо неприятных ассоциаций, которые могли бы у него возникнуть. По крайней мере, размышляя об этом позже, он предпочитал думать так.

– Эти люди, – прошептала она, – Стюарты. Они ведь счастливы, правда?

– Да, думаю, что так.

– Вы считаете их счастливыми, и все же вам их жаль… нет, не так. Вам их не жаль, вы полагаете, что они заблуждаются, что они слепы, что они счастливы, когда им стоило бы быть… пессимистами? Вы ведь думаете так, правда?

Господи, подумал Малькольм. Только философии мне сейчас не хватало…

– Ну да, что-то вроде того.

– А вам не кажется, что они не совсем счастливы? Ну, они никогда не…

– Послушайте, – перебил ее Малькольм, из последних сил борясь со сном. – Сейчас поздно, и вы меня накормили этой своей дрянью. Не пытайтесь меня убеждать. Может, они просто настолько глупы, что счастливы, живя во всем этом дерьме, но они счастливы. И если я о них и думаю как-то… как-то нехорошо, то только из зависти. Мне кажется, – Малькольм зевнул, – мне даже кажется, что я завидую их дурацкому счастью.

– Вы думаете, вам так не удастся?

Мысли в голове путались. Малькольм с трудом заставлял себя выговаривать слова.

– Удастся ли нам… нет, я… не знаю. Может, завтра. Завтра поговорим об этом. Скажем так… я не уверен, что смогу быть таким счастливым.

– Но вы не верите в тот мир, который они видят, так ведь? – настаивала Шейла.

– Послушайте! – Малькольм разозлился, и адреналин, впрыснутый в его кровь этой злостью, на некоторое время поборол снотворное. Он повернулся к ней и приподнялся на локте. Он заставил глаза не закрываться, и даже в голове немного прояснилось. – Я не верю в их мир. И в ваш не верю. Мне гораздо приятнее и радостнее смотреть на мир собственными глазами, не тогда, когда вы пытаетесь мной руководить. Давайте все так и оставим. Я не собираюсь обращать вас в свою веру, даже пытаться не буду. А вы не обращайте меня. Как вы сказали, у нас профессиональные отношения, вот и не будем отвлекаться на ерунду.

Малькольм отвернулся от нее, злясь на себя, за то, что сказал и услышал. Завтра, подумал он. Завтра объясню лучше.

– Мне вас жаль, – прошептала наконец Шейла.

Малькольма еще не отпустило.

– Почему это? – огрызнулся он, надеясь завершить сражение до того, как уснет.

– Потому что у вас нет ничего, во что можно верить.

– А мне жаль вас, – ответил он, немного подумав.

– Почему?

– Потому что у вас есть во что верить.

До утра они больше не разговаривали.