Образование государства

В советские времена все было легко и просто. Начиная с V века, нередко сосуществуя с местным населением, эгалитарные славяне получили господство над землями, которые в дальнейшем станут славянской Европой. Затем последовал долгий, медленный процесс внутреннего социального и экономического развития, продлившийся четыреста – пятьсот лет, пока наконец не сформировались классы в рамках манориальной системы сельского хозяйства, и появились первые государства, основанные на неравномерном распределении контроля над сельскохозяйственными средствами производства. Это всегда больше походило на марксистскую сказочку, нежели на историческую реальность, и в более современных работах нередко подчеркивается, что на деле процесс образования государства был весьма сложным и бурным. Во многих местах славяне впервые появились лет на сто пятьдесят позже, чем считалось раньше, первый аналог поместной системы возник после того, как сформировалось государство, а не предшествовал ему, и археологические материалы говорят о внезапной и кровавой завершающей стадии процесса, когда династии с помощью грубой силы, а не в ходе долгосрочной социально-экономической революции уничтожили прежний социально-политический порядок и заменили его собственным. И теперь нам нужно понять, почему именно в IX и X веках династии вдруг сумели захватить власть – и взялись за дело с таким рвением. Как и при появлении крупных политических образований в германском мире в первую половину тысячелетия, ключевую роль сыграла постоянно расширяющаяся сеть связей между славянской Европой и более развитыми соседствующими с ней империями.

Имперские игры

Славянские страны в Центральной Европе напрямую контактировали с двумя сменившими друг друга империями: Каролингской в VIII–IX веках и Оттонидской в X. Они не были столь же могущественны, как Римская, но имеющейся мощи было более чем достаточно для того, чтобы их военные и дипломатические устремления имели серьезные последствия для соседних славянских и скандинавских обществ. Как и в римский период, непосредственные контакты между Каролингами и Оттонидами и их соседями осуществлялись путем имперской агрессии. Обе эти империи конца 1-го тысячелетия поддерживали свою территориальную целостность, раздавая щедрые дары местным элитам, которые не только управляли собственными территориями, но и снабжали императоров военной силой.

Но императоры из династий Каролингов и Оттонидов, во-первых, не обладали огромным финансовым резервуаром, который Римская империя обрела в Средиземноморье, и, во-вторых, толком не получали налогов даже с тех земель, которые контролировали. Поэтому «дарами» местным элитам нередко становилась недвижимость – к примеру, земли из императорских владений, что порождало тенденцию к расколу империи изнутри, по мере того как местные правители обретали слишком большую власть. Единственное, что могло повлиять на этот порочный круг, – экспансия, дававшая императорам доступ к альтернативной, возобновляемой форме богатства и возможность получать налоги систематически, а также награждать местные элиты, не подрывая собственную власть. Следовательно, основной причиной экспансии становилось стремление сохранить централизованную власть, и для поздних империй агрессия играла куда более важную роль, чем даже для Рима. Они обе нападали на своих соседей при любом удобном случае. За девяносто лет, разделяющих приход к власти Карла Мартелла в 715 году и последние годы правления его внука, Карла Великого, армии Каролингов находились в бою постоянно, за вычетом всего пяти лет. В первой половине X века стабильный «натиск на восток» со стороны изначально герцогской династии Саксонии стал одной из ключевых причин, по которым Генриху I и его сыну Оттону I удалось победить всех соперников и стать наследниками империи Каролингов.

Хищническая экспансия всегда была сопряжена с грабежом, но реальной прибылью от нее становилась долгосрочная, систематическая эксплуатация. Это касалось и тех территорий, которые не были полностью покорены и сохраняли частичную автономию. Со времен Генриха I Богемия была вынуждена платить ежегодную дань, а после 950 года – оказывать военную поддержку династии. Примерно десять лет, с середины 960-х годов, великопольский князь Мешко I тоже выплачивал им дань. На земли, полностью подчиненные империи, возлагалось еще более тяжкое бремя. Успешные кампании против так называемых полабских славян (небольших групп, живших в разных регионах между Эльбой и Одером (см. карту 14) в первой половине X века) позволили Оттонидам установить девять центров сборов («городов» – их называли urbes или, как сказано в наших источниках, burgwards) к востоку от Эльбы. Они получали от славян то, что в хартиях именуется изящным эвфемизмом «ежегодные дары», часть коих разделялась между двумя священнослужителями – фаворитами Оттонидов, архиепископами Магдебургским и Мейсенским. Хартии, дарованные названным епархиям Оттоном I, закрепили за ними эти права. Но не только церковные институты получали прибыль с новых притоков материальных благ. Приграничные укрепления (которые назывались марками) в ходе этого процесса (фактически) колонизации пользовались большим успехом у вельмож Оттона – из-за дополнительных возможностей обогащения. Их распределение вызвало яростные споры среди богатых семей, когда одна ветвь получала лакомый кусочек, а другая – нет. Приграничные укрепления стали причиной раздора между братьями Германом и Вихманом Биллунгами. Герман получил важный пост и всю жизнь хранил верность Оттону; зависть вынуждала Вихмана вступать в любой враждебный императору лагерь, за что бы ни боролись «силы оппозиции».

Лучший пример процессу колонизации – государство, которое так и не сумело сформироваться: полабские славяне. Как мы видели, они ощутили на себе весь гнет имперской власти Оттонидов. Однако в 983 году, воспользовавшись тем, что династия была занята решением других проблем, они подняли бунт – и какое-то (очень недолгое) время им даже везло. Ненависть полабских славян к Оттонидам – и в особенности к церковным институтам, которые богатели на их трудах, – выразилась в яростных нападениях на церкви и священников, которые любовно описаны в наших христианских источниках. Но в этом бунте больше всего поражает тот факт, что его первоначальный успех был обеспечен политической реорганизацией общества. Когда полабские славяне попали под власть Оттонидов, они представляли собой небольшие политические объединения. Но успех мятежа был обусловлен созданием нового союза, вылившегося в появление нового этнонима – лютичи. Наши источники начинают использовать его сразу после мятежа. Лютичи – не новый народ, но новое, общее название для нескольких старых. Как и их германские товарищи по несчастью у рубежей Римской империи, полабские славяне на собственном горьком опыте поняли, что, только объединившись в большую группу, они смогут противостоять имперской агрессии.

Однако, когда первая стадия экспансии и завоевания закончилась, легче жизнь под боком у империи не стала. Правление Оттона III ознаменовалось прекрасными отношениями с Богемией и Польшей, кульминацией коих стало путешествие императора к могиле Адальберта. Однако после его смерти политика империи резко изменилась. Оттон не оставил сыновей, и после прихода к власти его кузена Генриха II в 1003 (1002. – Пер.) году начался период почти постоянных войн между империей и княжеством Пястов, в ходе которых новый император с удовольствием сделал своими союзниками язычников – полабских славян – в войне против своих христианских собратьев. Конечно, у Генриха были на то свои причины, но такая непоследовательность в политике свидетельствует о том, что народы, проживавшие за Эльбой, рассматривались империей как люди второго сорта, а значит, желание эксплуатировать их воспринималось как естественное и законное и проявлялось вновь и вновь. Такое отношение к ним не могло объясняться сложной и продуманной идеологией, как у римлян, чье необъективное и неприязненное восприятие варваров позволяло при желании считать их едва ли не животными. Поляков и богемцев отчасти защищало то, что они стали христианами, ведь не случайно позднее именно язычники на Эльбе и в Балтике ощутили на себе весь гнет «праведной», идеологически подкованной формы империализма. Речь идет о так называемых Северных крестовых походах, в ходе которых тевтонские рыцари огнем и мечом прорубали себе путь на север и восток. Однако даже христианские государства страдали от своего более низкого (с точки зрения империи) статуса и не могли быть уверены в том, что инстинктивное желание империи обогащаться, нападая на чужаков, не будет однажды реализовано за их счет. И действительно, дипломатия IX и X веков полна резких поворотов в политике империи, вроде того, от которого пострадали поляки в начале XI столетия.

К примеру, в конце VIII века, когда Карл Великий вел долгую и сложную кампанию по завоеванию Саксонии, одно племя полабских славян, ободриты, были его главными союзниками. Живущие на восточной границе саксов, которую Каролинги атаковали с юга и запада, ободриты стали крайне полезным вторым фронтом, и Карл Великий был им очень благодарен за поддержку. В обмен он даровал славянам новые земли, торговые привилегии, оказывал прямую и дипломатическую поддержку. Но как только Саксония была присоединена к империи (и в особенности когда стала ее центром), ободриты внезапно обнаружили, что больше не нужны. Из ценного союзника они превратились в потенциальных подданных, и политический курс империи развернулся на 180 градусов. Даже в те периоды, когда не было вооруженных столкновений, агрессивная дипломатия франков стала обычным делом и достигла своей кульминации на роковом пиру, устроенном Геро I, маркграфом Восточной Саксонской марки, когда были убиты тридцать предводителей ободритов. Это перекрывает даже «достижения» римлян, знавших толк в застольных кровопролитиях, – те обычно убивали по одному вождю зараз. Непредсказуемость жизни на рубежах империи была главным поводом для беспокойства и у правителей моравов в следующем веке. Взять хотя бы ранние годы правления князя Святополка I. Он получил власть с помощью правителя Восточно-Франкского королевства в 870 году; затем, спустя всего три года, когда политика империи изменилась, князь был заточен и пробыл в плену несколько месяцев, а в конечном итоге разграбил Баварию, желая отомстить за такое обращение. Живя у границ могущественной империи, когда при этом большинство ее жителей считает вас людьми второго сорта, вы бы тоже опасались таких резких перемен в ее политическом курсе. В любой момент та или иная фракция могла попытаться набрать очков, заняв более жесткую – и более прибыльную – позицию по отношению к вам.

Примеры можно перечислять очень долго, но в этом нет нужды. Нас интересует общий эффект хищнической политики империи, сказавшийся на тех народах, в чью сторону она была направлена. Восстание полабских славян – яркий пример того, во что выливается обоснованная неприязнь к захватчикам, но примерно такое же отношение мы встречаем и у других. Недоверие Моравской династии к империи, к примеру, проявляется особенно ярко в религиозной сфере. Как и многие представители новых династий, правители Моравии решили принять христианство. Однако, вместо того, чтобы креститься у Каролингов, они рассмотрели все возможные альтернативные варианты, пригласив к себе в том числе византийских проповедников, с благословения папы, в 863 году. Они пошли на это исключительно из-за чувства неприязни к франкам, а значит, империя и любые ее действия вызывали подозрения у моравов. В конце концов после смерти Мефодия они были вынуждены креститься у Каролингов, после чего его оставшиеся ученики были изгнаны, а их место в 885 году заняло франкское духовенство, но ожидание неприятностей от империи на этом не закончилось. Оно выразилось в том числе в уже описанном нами случае в 882 году, когда Святополк, князь Великой Моравии, и его люди захватили в плен франкских графов Веринара и Веццелина и отрезали им языки, правые руки и гениталии.

Они мстили за то, как с ними обошелся Энгельшальк, когда был властителем того же приграничного региона, и пытались помешать его сыновьям продолжить дело своего отца. Смысл их действий очевиден, а месть – весьма символична. Я, конечно, не знаток образа мыслей среднестатистического средневекового морава, но это определенно в лучших традициях мафии, тот случай, когда увечья наносились с определенным умыслом. Я бы предположил, что они отрезали графам языки и правые руки, показывая, что ни словам, ни действиям их верить нельзя, а отсечение гениталий выражало надежду на то, что род этот прервется. Ненависть к имперским правителям, доведенная до такого предела, могла стать основой, практической и идеологической, на которой могли утвердиться новые династии. Создание крупного союза всегда подразумевало, что кто-то откажется от власти, уступив ее другому, но князья вполне могли пойти на это, если бы таким способом удалось избежать худших последствий хищнической политики империи. И хотя полабские славяне и моравы были самыми яркими примерами, есть причины полагать, что такой же эффект агрессия империи оказывала на все приграничные страны, в том числе Польшу, Богемию и Данию.

Подобное «зло, обернувшееся благом» было основным следствием военных и дипломатических контактов с империей и помогло нашим династиям успешно создать свои государственные структуры. Однако были и более позитивные аспекты. К примеру, если имперская политика велась в вашу пользу, перед вами открывались безграничные возможности. Путешествие Оттона III к гробнице Адальберта было международным событием колоссальной важности, и Болеслав Храбрый, как и многие современные правители на саммитах, наверняка был рад показать своим подданным, как высоко его ценит император. С другой стороны, разумеется, возможно, Оттона заинтересовал огромный крест из чистого золота, весть о котором привела в действие калькуляторы в головах его сопровождающих, сообразивших, сколько выгоды можно получить в случае успешной войны с Пястами (что и привело к двадцатилетнему противостоянию, но это другая история).

Нет, разумеется, нельзя сказать, что страдала только одна сторона. Как и правители империи, представители новых династий должны были заручиться политической поддержкой своих сторонников, чтобы править эффективно, и дары были таким же частым явлением к востоку от Эльбы, как и на западе от нее. Их взгляды на брак тоже не способствовали улучшению ситуации. Под влиянием христианства они начали отходить от полигамии к серийной моногамии, но жениться поочередно на нескольких женщинах и, как следствие, иметь множество потомков было нормой – пусть и не в масштабах Само в VII веке, у которого было двенадцать жен и тридцать семь детей. Такая невоздержанность приводила к спорам о преемственности и яростному соперничеству. Ярослав Мудрый, сын Владимира, к примеру, окончательно закрепился на троне только в 1018 году после продолжительной усобицы со сводным братом Святополком, которая шла с переменным успехом и унесла жизни еще как минимум троих братьев. Сам Владимир точно так же сражался со своим сводным братом Ярополком в 970-х годах, и тогда погибло примерно столько же представителей династии. Победить в такого рода войнах можно было лишь путем мобилизации воинов, служащих другим вельможам и приближенным князей, но за службу их следовало награждать. И, как и в римский период, успешные грабежи более богатых и развитых территорий империи были весьма эффективным способом удовлетворить притязания подданных, при этом не обанкротившись. Судя по данным источников, ответные набеги полабских славян преимущественно сводились к тактике «бей и бери», но точно так же действовали, пусть и более продуманно, другие приграничные династии. Все конфликты с моравами в IX веке, с богемцами или поляками в X непременно сопровождались с их стороны насильственным изъятием ценностей.

Помимо богатства и престижа, тесные контакты с империей также помогали закрепить власть новых династий – более законными методами. О двух из них мы узнаем из источников. Славянские государства X века в военном плане шли в ногу со временем, среди них хватало прекрасно экипированных рыцарей. До 800 года ничего подобного не было в помине. В IX веке даже саксонские армии Восточно-Франкского королевства и Каролингской империи состояли преимущественно из пехоты и легкой кавалерии. Саксонская кавалерия эпохи Оттонидов, облаченная в кольчуги и тяжелую броню, появилась лишь в конце IX – начале X века, когда саксы наконец пошли в ногу со временем. На этом фоне остается лишь удивляться тому, что в Польше и Богемии X века существовала тяжелая кавалерия. Нам мало известно о славянских методах ведения войн до IX века, но можно предположить, что если саксы не могли похвастать новейшими доспехами и броней, то у славян их не было тем более. Так как они смогли все о них разузнать и взять новые технологии на вооружение за какие-то сто лет? Наиболее правдоподобный вариант – знания просочились из империи на восток, за Эльбу. Уже в 805 году в указе, изданном в Тьонвиле, император Карл Великий пытался ввести ограничения на торговлю со славянами, разрешив ее лишь в специально отведенных центрах на границе вдоль Эльбы, включая Бардовик, Магдебург, Эрфурт, Халлыптадт, Форххайм, Регенсбург и Лорх, – не в последнюю очередь потому, что его тревожили поставки оружия. Можно сделать вывод о том, что оружие и доспехи свободно продавались за границу, поскольку даже в империях бюрократический аппарат был недостаточно развитым, чтобы эффективно осуществлять таможенный контроль. Разумеется, мысль о современном каролингском снаряжении была весьма привлекательной для славянских народов, которые вполне могли встретиться в бою с франкской армией, к тому же такой импорт влиял и на внутреннюю политику. Неспроста в раннесредневековой Европе армия ассоциировалась с монархией. Приобретение снаряжения, которое могло обеспечить войску перевес в битве, было необходимым и давало новым правителям больше шансов расправиться с соперниками и подавить бунты. Таким образом, импорт военных технологий из империи ускорил процесс формирования государств на периферии.

С учетом вышесказанного интерес представляет и экономическая организация центральных регионов новых государств. Как мы видели, в них быстро появилась нестройная система больших поместий, на землях которых крепостные крестьяне выполняли определенные функции, помимо обеспечения поставок продовольствия. Такого рода организация превалировала и в империи Каролингов в IX столетии, в особенности в менее развитых регионах к востоку от Рейна. Возможно, это вполне разумный способ обеспечить население необходимыми продуктами в условиях нерыночной экономики, и в славянских землях к востоку от Эльбы он появился сам по себе. Однако существует возможность, что перед нами еще один плод тесных контактов между империей и ее периферией.

По сравнению с римским периодом в этой мешанине связей отсутствует дипломатическая манипуляция, в которой были весьма искусны римские императоры, систематически возвышавшие определенных правителей путем перестройки политической географии, чтобы дать им преимущество, если те или иные предводители могли обеспечить сохранность границ. Каролингские и оттонидские императоры тоже периодически возвышали своих фаворитов (вроде ободритов), но в источниках нет никаких намеков на то, что они пытались вмешиваться в политические структуры своих соседей. Однако существует вероятность, что дипломатические связи с другой империей могли сыграть важную роль на ранних этапах этих процессов трансформации. Моравия, Богемия и в какой-то степени Польша могут рассматриваться как государства-преемники Аварской империи, уничтоженной Карлом Великим в конце VIII века. Нам мало что известно о внутреннем управлении в Аварском каганате, но имеющиеся данные позволяют предположить, что он был устроен примерно так же, как империя гуннов. Разумеется, как и гунны, авары создали конфедерацию, основанную на неравенстве, в которой войско изначального кочевого ядра удерживало контроль над теми подданными, не слишком довольными их господством. Существовали более и менее высокие статусы, которые могли занимать субъекты в системе иерархии. Наиболее интересный пример функционирования последней – случай, когда одна группа, многие из членов которой были потомками римских пленников, получили статус свободных (противоположный рабам) и разрешение на избрание собственного лидера. Это тоже похоже на обычаи гуннов и наводит на мысль о том, что, не имея сложного государственного аппарата, авары управляли подчиненными народами, назначая правителей, которым могли доверять. В таком случае господство аваров могло помочь укрепить власть предводителей, которые периодически появлялись у славянских племен к началу VII века, когда новые лидеры начинали контролировать новые потоки материальных благ, прежде всего тех, что поступали из Византии. Это сочетание – развитие в VI веке, ускоренное последующими манипуляциями аваров, – является, на мой взгляд, наиболее правдоподобным объяснением того, что за распадом империи аваров последовало быстрое появление славянских князей, облеченных общепризнанной властью.

Военные и дипломатические контакты между этими новыми государствами и соседней империей принимали самые разные формы. Устремления Франкского королевства были чаще всего хищническими, что проявилось в волнах агрессии, исходящих от его границ. При благоприятных обстоятельствах на них следовал ответ со стороны новых государств (либо отдельных частей), когда славяне устраивали набеги с целью хищения ценностей, доступных к западу от Эльбы. В этом нет ничего удивительного, но оба феномена при этом обнаружили сильную тенденцию к ускорению процесса образования государств, предоставляя правителям из молодых династий идеологическую базу либо средства, позволяющие повлиять на него. Помимо этих основных контактов, имелись и иные, менее значимые, которые играли ту же роль – прежде всего заимствование военных и иных технологий и те редкие моменты, когда император благоволил тем или иным князьям, способствуя их обогащению.

Оценивая общие закономерности развития государств с IX века, мы должны обратить внимание на две особенности. Во-первых, говоря о двух главных последствиях соседства с империей, следует отметить положительное влияние негативного фактора (использование чужой агрессии в роли идеологического фундамента для построения собственного государства) и позитивного (возможность грабить земли империи, превращая их в источник обогащения). При сравнительном анализе судьбы полабских славян с государствами Пястов и Пржемысловичей можно сделать вывод, что положительное влияние негативного фактора являлось более важным. У полабских славян было более удобное положение для регулярных грабежей, поскольку они проживали непосредственно на границе с империей и с удовольствием предавались этому занятию, но при этом франкам было слишком легко дать им отпор. И разумеется, суть имперской мощи в том, что при должном старании и отсутствии помех она куда сильнее всех соседних государств. Следовательно, в прямом столкновении между полабскими славянами и империей победитель мог быть только один. Польша находилась гораздо дальше, изолированная географически от непосредственной агрессии франков, в то время как Богемию защищали Богемский лес (Шумава), Рудные горы и массив Крконоше. Получается, что сам по себе доступ к богатым землям не мог стать подходящей основой для формирования государственности. Он был полезным ресурсом, но лишь в том случае, если вам удавалось пережить ответные удары империи и использовать себе во благо порождаемую ими неприязнь.

Во-вторых, разные типы контактов, позитивные и негативные, подталкивали целевые сообщества в одном и том же направлении на протяжении довольно долгого времени – разумеется, если им удавалось отразить попытки завоевания, регулярно предпринимаемые Франкским королевством. Мощный объединяющий фактор в виде борьбы за выживание, плюсы редкого проявления благосклонности со стороны империи, потоки награбленного богатства, экспорт военного снаряжения и заимствование административных элементов – все это помогло представителям новых правящих родов укрепить свою власть в регионах. И эффект, способствующий их продвижению, был вызван не только военным и дипломатическим взаимодействием.