X. Мистер Крауфорд
Быстро промелькнули в густом тумане цветущие острова Ионического моря: Левкада, Кефалония, Занте. Крошечная Итака, получившая всемирную известность, благодаря приключениям хитроумного Одиссея, находится слишком в стороне от обычного пути и потому Андрей Иванович напрасно всматривался в голубой туман, силясь различить хотя слабые очерки знаменитого острова. Скоро пароход вышел на простор Средиземного моря и помчался к западному берегу Кандии. Неприветно встретило это море наших путников. Тяжелые, свинцовые тучи заволокли все небо, ветер завывал в снастях. Пароход, перекачиваясь с боку на бок с каким-то зловещим скрипом, то зарывался в морской пучине, то тяжело взбирался на вершины белоголовых волн. Качка была ужасна. Андрей Иванович упрямо оставался на палубе, потому что в каюте он чувствовал себя еще хуже. Здесь по крайней мере его обдувал свежий морской ветер. Порой верхушки воли, перекатываясь через палубу, обдавали его тысячью холодных брызг. Эти неожиданные души несколько освежали его. Но все же он чувствовал себя дурно: головокружение, стеснение груди, тошнота, тоска — все признаки морской болезни.
— Что, мистер Гречау, плохо вы на корабле себя чувствуете? — раздался за ним голос мистера Крауфорда, с которым в последнее время он очень сошелся и который действительно оказался хорошим малым, вполне оправдывая рекомендацию Гундулича.
— Совсем плохо, мистер Крауфорд, — силясь улыбнуться, отвечал Андрей Иванович и собственный голос показался ему каким-то странным, как будто даже чужим — до того он был слаб и так глухо звучал под аккомпанемент ветра и волн.
— Мужайтесь, мой добрый сэр. Это все пустяки. Хорошо, что вы не лежите, а предпочитаете бороться с болезнью, стоя на ногах, как следует мужу. Попробуйте вот этого напитка, — продолжал он, протягивая к Грачеву оплетенную фляжку с коньяком: — это придаст вам мужества, а в нем-то здесь и все дело.
— Это ваша теория? — спросил Грачев.
— Теория, подкрепленная многолетней практикой. Прежде всего желудок не должен быть переполнен пищей, а затем — порядочный прием хорошего вина, в особенности коньяку, и вы сделаетесь неуязвимы для болезни.
— Потерпите немного, скоро мы выйдем в тихое море, — продолжал англичанин, сочувственно поглядывая на истомленную физиономию своего русского друга.
Коньяк действительно очень помог Андрею Ивановичу. Но вид черного неба и еще более черного моря действовал на него удручающим образом. Он вспомнил о своем Гиппогрифе, отважно носившимся над тучами, под вечно безоблачным небом, нисколько не завися от капризов ветра и волн, и с презрением оглядел темный, намокший пароход, который, точно задыхаясь от усталости, усиленно работал винтом, чтоб вползти на верхушку волны, и вслед затем тотчас же скатывался к ее подножию.
Крауфорд как будто угадал его мысли.
— Да, — сказал он, — если даже не принимать в расчет индийской хронологии, то не менее шести тысяч лет мы плаваем по морям, а все еще далеки от совершенства. Но в хорошую погоду я люблю быть на корабле. Да хорошая погода и не заставит себя долго ждать.
— Вы думаете? — усомнился Грачев, окидывая взглядом безграничное пространство, по которому бешено прыгали белоголовые волны.
— Держу пари, что еще до обеда мы выйдем в тихое море.
Действительно, скоро качка стала уменьшаться, на небе появились голубые просветы, ветер из бурного перешел в свежий, умеренный. Андрей Иванович совершенно ободрился и под руку с мистером Крауфордом мог даже идти к позднему завтраку.
К вечеру море совершенно утихло. Слабый ветер тянул с берегов Африки и своим теплым дыханием напоминал о странах, лежащих в ином, более знойном климате, под горячими лучами южного солнца. На темном безоблачном небе зажигались золотые звезды. Андрей Иванович смотрел, как погружался в море сверкающий пояс Ориона, как вслед за ним сходили гиады и плеяды. Мистер Крауфорд, сидевший тут же рядом, описывал чудеса тропической природы Индии.
— Хорошо ли вам живется в Индии?
— Как вам сказать, сэр, насчет нашей жизни в Индии? — Знаете, я вам отвечу словами одного из моих приятелей: если ее рассматривать, как она есть сама по себе, она хорошая жизнь, но если смотреть на нее, как на жизнь в Индии, она ровно ничего не стоит. По своей уединенности она нам очень нравится, но по своей отчужденности она нам кажется самой паскудной жизнью. Как жизнь сельская, она нам очень по сердцу, но принимая во внимание…
— Что она проходит вдали от двора, вы находите ее скучной?
— Откуда вы знаете, сэр, что я именно это хотел сказать?
— Не мудрено знать. Ведь этот ваш приятель — шут из комедии "As you like it"?
— Вот как, сэр! Так у вас в России Шекспир известен?
— Даже в большом ходу. Ведь знают в Англии наших Толстого, Тургенева, Достоевского?
— Конечно, сэр. Гении принадлежат всем народам. Они не составляют национальной собственности, как доллары или гинеи… Но все-таки, сэр… Уж не хотите ли вы меня уверить, что русские не едят сальных свеч?
— Совершенно не имеют в этом надобности. У нас достаточно других, более питательных продуктов.
— Но, быть может, в качестве лакомства?
— О, что касается до лакомства, то у нас есть такая дичь и рыба…
— Вы совершенно правы, сэр. Ваша осетрина, ваши трехфутовые стерляди — это верх совершенства. Но всякому ли у вас они доступны?
— А у вас, сэр, всякому доступны ваши бифштексы и ростбифы?
— Да, это правда… Так вы не варвары?
— Гораздо менее, чем вы. Я знаю много стран, где вас иначе не зовут…
— Как рыжие варвары? Ха, ха, ха, сэр, вы правы. Действительно, нас так величают даже в Европе… Но, сэр, ваши отношения к Польше? Согласитесь…
— Но зато у нас нет Ирландии… А ваши порядки в Индии?
— Ха, ха, ха!.. Знаете, сэр, я вовсе не политик… Перейдем лучше к другим предметам.
— С удовольствием. Но так как вы уже затронули этот вопрос, то позвольте вам сказать только несколько слов…
— Хоть тысячи, сэр, я буду слушать с удовольствием.
— Я не стану распространяться о том, как живется в Польше: я там не был и потому не знаю. Но вот факты, которые мне — и не только мне — приходилось наблюдать весьма нередко. В России существуют так называемые хлебные должности, напр., по акцизному ведомству.
— Хлебные? Что это значит?
— Ну, знаете… ну, словом, такие, которые хорошо оплачиваются… И на такие должности преимущественно стремятся поляки и остзейские немцы. Последних мы оставим в стороне. Ну-с, так вот, что я замечал неоднократно. Пока поляки живут в России, они бранят все русское, мечтают, как бы перебраться на службу в Польшу. И что же вы думаете — едва только случится такому поляку перейти на родину, как он уже снова просится в Россию и затем уже о Польше ни полслова.
— Как же вы объясняете подобные факты?
— Я объясняю тем, что русские относятся к полякам гораздо лучше, чем сами поляки друг к другу.
— Да… но… А как вам нравится ваша соседка за столом?
Эта соседка, не то англичанка, не то американка, порядочно надоела Грачеву за обедом. Поднося ко рту кусок ростбифа с левой стороны, она склоняла голову направо, заглядывая в глаза Грачеву, точно заигрывая с ним.
— Она ваша родственница или знакомая?
— Ха, ха, ха! Как вы осторожны, сэр! Во всяком случае — ответ понятен… А знаете, сэр, осторожность вам пригодится в Индии.
— Кажется, она нигде не мешает.
— Да, но вы — русский и едете в Индию… нужно быть особенно осторожным.
— Каких же опасностей я должен остерегаться?
— Я не говорю об опасностях: я не знаю, зачем вы едете в Индию. Предполагаю, что вы просто путешествуете. Тем не менее один тот факт, что русский путешествует по Индии, не доставит особенного удовольствия нашим официозам.
— Признаюсь, об их удовольствиях я не забочусь.
— Да… Но они-то о вас будут заботиться. Они будут за вами следить, устраивать маленькие препятствия и вы рискуете не увидать того, что вы могли бы свободно видеть, не будь вы русский.
— Мне кажется, вы шутите.
— Нисколько. Видите ли, сэр, как бы это сказать… Мы вас боимся.
— Боитесь?
— Да.
— Вот как?
— Да. У вас, там вверху сидят умные головы, сэр. Вот, например, ваша политика в Азии. Берете вы сотни и тысячи миль песков.
— Ну, что ж?
— На здоровье! Никому эти пески не нужны — берите! Доходу вы с них не получаете, вероятно еще сами приплачиваете. Ну-с, а все-таки ведь вы двигаетесь вперед. Престиж вашего имени растет. А тут еще эти легенды о белом царе… Кто их распустил по всей Азии? Толкуют о северных людях в белых рубашках… и надо же было случиться этой несчастной кушкинской баталии… Вы следите за моей аргументацией, сэр?
— Я понимаю, что вы хотите сказать.
— Ну, вот видите, сэр. Весьма не мудрено, что вас примут за тайного агента, даже за шпиона.
— Что же я могу против этого сделать?
— Да ничего. Будьте кротки, как голубь, и мудры, как змей, — вот вам мой совет.
— Благодарю тем более, что совет ваш — самый евангельский.
— Ха, ха, ха! Именно, сэр, евангельский. Главное, не подавайте виду, что вы что-нибудь подозреваете, чего-нибудь боитесь. Идите себе смело, напролом: турист, мол, да и все.
— Но послушайте, мистер Крауфорд, — неужели дело так плохо в Индии?
— Я не говорю, что плохо. Вовсе нет… Но знаете, сэр, политика… все политика! — И не столько политика, сколько…
— Угрызения совести?
— Как я вижу, мистер Гречау, нам скоро не нужно будет трудиться разговаривать, а просто…
— Перемигиваться?
— Именно перемигиваться.
— Как лондонские жулики pur sang?
— Как джентльмены, завсегдатаи Монако.
— А рано завтра мы придем в Порт-Саид?
— С рассветом… Да вы правы: надо хорошенько выспаться. Покойной ночи.
— Покойной ночи.
Утром рано Андрей Иванович уже стоял на палубе и пристально всматривался в безграничный горизонт моря, силясь отличить на нем очерки ожидаемого африканского берега. Одно время вправо от корабля действительно виднелась узкая темная полоска, но Андрей Иванович напрасно ожидал, что пароход повернет к ней: полоска осталась далеко позади и утонула в море. Зато вскоре прямо перед носом парохода в темной дали показались две неподвижные черные точки. Точки эти стали расти в вышину, вправо и влево показались темные линии, точно выведенные по линейке. К Андрею Ивановичу подошел Крауфорд.
— А вы уже на ногах? Доброе утро, — сказал он, пожимая руку Андрею Ивановичу.
— Что это? Порт-Саид? — спросил Грачев.
— Да. Видите: вот это два мола. Они далеко выдвинулись в море. На оконечностях их стоят два маяка, означая вход в искусственную гавань.
— Кажется, навстречу нам едут лодки?
— Лоцманские. Только напрасно проедутся.
— Почему напрасно?
— Потому что австрийские суда обходятся без лоцманов.
— Что же, это привилегия австрийцев?
— Нет, это привилегия далматинских марлаков, которые знают каждый уголок Средиземного моря, как свой карман. Они заткнут за пояс каждого лоцмана.
— А английские суда берут лоцманов?
— Постоянно.
— Значит, марлаки лучше английских матросов?
— Лучше не лучше, а все-таки очень хорошие матросы, а уж свою лужу изучили до тонкости.
— У вас, мистер Крауфорд, все лужа: и Адриатическое море — лужа, и Средиземное — тоже лужа…
— Ха, ха, ха! Мистер Гречау, уж не задел ли я вашего патриотизма? Кажется, вам до Средиземного моря еще далеко… тем более, что вы и Дарданеллами завладеть не сумели…
— Скажите лучше: не хотели, — поправил Грачев.
Приятели посмотрели друг другу в глаза и расхохотались.
Между тем пароход достиг оконечностей мола и втянулся в гавань Порт-Саида. В глубине гавани, за сплошным лесом мачт, виднелся небольшой, правильно распланированный город, раскинувшийся узкой полосой среди бесплодных сыпучих песков. Нигде ни кустика, ни деревца, ни травки, одна голая безводная пустыня раскидывалась на далекое пространство кругом и только узкая черта канала прямой линией бежала вдаль и скрывалась за горизонтом. Даже воды Мензалекского озера как будто не нарушали однообразия окружающей пустыни. Несмотря на раннее утро, было уже довольно жарко. Городские здания как будто млели в золотистом тумане, смягчавшем яркость солнечных лучей, отраженных желтыми песками, и порой казались как будто висящими в воздухе. Андрей Иванович зажмуривал на несколько секунд глаза и, когда потом снова открывал их, мираж исчезал и здания опускались на землю. Он проделал свой опыт несколько раз, постоянно с одинаковым результатом, и сообщил о том Крауфорду.
— Это следствие зеркальности воздуха, — сказал тот. — Вы, вероятно, в первый раз в этих широтах?
— При этих условиях — да.
— При каких же других условиях вы могли быть в Порт-Саиде?
— В Порт-Саиде я не был, но пролетал над этой местностью на воздушном шаре.
— Вот как! Вы аэронавт?
— Да… Отчасти.
— Но это очень смелый полет… Вам приходилось пролетать над морем?
— Да. Я летал и над Архипелагом, и над Средиземным морем..
Крауфорд с удивлением посмотрел на Андрея Ивановича.
— Вы не шутите? — спросил он после некоторого молчания.
— Нисколько. Разве мало аэронавтов пролетало над морем?
— Да, но почти все они поплатились жизнью за свою смелость. Что касается меня, будь я на вашем месте, я по крайней мере ни за что не решился бы делать полеты над морем.
— Если бы вы были на моем месте, — рассмеялся Грачев, — вы летали бы даже над океаном.
По мнению Крауфорда, разговор начинал принимать не совсем ловкий оборот. Он еще раз посмотрел на своего собеседника, надеясь в глазах его подметить выражение шутки, но так как лицо Андрея Ивановича имело совершенно серьезный, уверенный вид, то мистер Крауфорд решился деликатно переменить тему разговора,
— Так эта местность, следовательно, вам знакома? — спросил он, все еще не решаясь видеть в своем товарище маньяка.
— Отчасти… насколько возможно ознакомиться со страной à vol d'oiseau.
"Чорт знает, что это такое", — подумал англичанин: "маньяк или шарлатан? Как будто не похож ни на то, ни на другое, а говорит такие странные вещи… А впрочем"…
— Вы, кажется, здесь ожидаете встретить товарища? — спросил он, еще раз меняя тему разговора.
— Да. Он мне телеграфировал, что будет ожидать в Порт-Саиде.
— Простите нескромный вопрос: кто он такой?
— Профессор Петербургского университета.
— Медик? — Крауфорд чуть было не спросил: психиатр.
— Нет, филолог и ориенталист.
— Следовательно, ваше путешествие будет иметь ученый характер?
— Да… По крайней мере мой товарищ едет исключительно с ученой целью.
— Должен ли я понять, что, кроме ученых, у вас есть и другие цели? Простите, может быть, я слишком нескромен…
— Нет, отчего же? Так же, как и вы, я политикой не занимаюсь. Но вы правы, кроме научных, у меня есть еще практические цели, которые касаются лично одного меня… В настоящее время, к несчастью, я сам еще не могу их формулировать достаточно ясно. Пока я ищу только такого человека, который разобрал бы открытую мной рукопись.
— Санскритскую?
— Да, на древнейшем санскритском языке.
— Ищите на Цейлоне, в буддийских монастырях.
— Я туда и отправляюсь. Но вот, кажется, и мой товарищ.
— Этот широкоплечий красавец, который машет нам шляпой?
— Да, он самый. Как видите, он выехал навстречу… Здравствуйте, мой дорогой Авдей Макарович! — крикнул Грачев, нагибаясь через борт. — Как вас Господь милует?
— Ничего, ничего, батенька! — откликнулся снизу Авдей Макарович. — Прыгайте-ка сюда в лодку!
Вскоре лодка пристала к трапу и чрез минуту Авдей Макарович был уже на палубе парохода и обнимал своего товарища.
— Давно вы здесь? — спросил Грачев после первых приветствий.
— Да уж другой день… Даже билет для вас взял на "Трафальгар", который сегодня же отходит в Суэц.
— "Трафальгар", — проговорил Крауфорд, уловивший знакомый звук в разговоре приятелей. — Я сам еду на "Трафальгаре".
— Ах, виноват! Позвольте вас познакомить: мистер Крауфорд, доктор Обадия Сименс, по нашему: Авдей Макарович Семенов.
— Симено… Сименоу, — повторил Крауфорд, — нет, уж пусть лучше будет dr. Сименс… Очень рад с вами познакомиться, m-r Сименс! Как кажется, мы едем на одном корабле до самого Джамбудвипа?
— Это что такое за Джамбудвип? — спросил Грачев, пораженный незнакомым варварским названием.
— А это, батенька, — пояснил профессор, — брамины так величают свою благословенную родину: Джамбудвипа, значит — древо жизни.
— В добрый час. Так вы, мистер Крауфорд, тоже едете на "Трафальгаре"? Это очень приятно: значит, нашего полку прибыло.
— Прекрасно, прекрасно. Однако, что же мы в таком случае разговоры разговариваем? Собирайте, господа, свой багаж, да и двинемся к "Трафальгару".
— А как же Порт-Саид? — спросил Грачев.
— Что Порт-Саид? Вы хотите его осмотреть?
— Я думаю, не мешает…
— Успеете, батенька! Жара, духота, пыль, отсутствие зелени и тени, — ознакомиться со всеми этими прелестями достаточно получаса.
Через несколько минут лодка, привезшая Авдея Макаровича, наполнилась грудой ящиков и чемоданов.
— Готово! — доложил матрос, заведовавший переноскою вещей.
Простившись с некоторыми из товарищей своего путешествия от Триеста до Порт-Саида, Грачев и Крауфорд, в сопровождении Авдея Макаровича, спустившись по трапу в ожидавшую их лодку, поплыли к "Трафальгару". Там в это время шла такая же суматоха, как в момент отплытия "Эрцгерцога Максимилиана" из Триеста, но Авдей Макарович, уже несколько раз побывавший на "Трафальгаре", быстро водворил Андрея Ивановича на новом месте жительства. Что касается до Крауфорда, то он чувствовал себя на корабле, как дома, и через несколько минут присоединился к нашим друзьям, когда они садились в лодку, чтобы ехать на берег.
— Куда же мы направимся? — спросил он, когда лодка пристала к берегу.
— Осматривать город.
— Но что мы будем здесь осматривать? Чугунный водопровод, по которому доставляется в город пресная вода и без которого жители умерли бы от жажды? Вы видите, здания здесь, как и в Европе, улицы — тоже, население — французы, англичане, итальянцы, греки, немцы… Право, ничего нет интересного. Местного здесь, что придает известный couleur local, разве только песок, пыль, зной и недостаток воды…
— А на окраинах города разве тоже нет ничего интересного? — спросил Авдей Макарович. — По крайней мере, в арабском конце, я думаю, сохранился еще местный колорит.
— Пожалуй, пойдемте к арабам, — согласился Крауфорд. — Только предупреждаю: вооружитесь палками.
— Это зачем же?
— Во-первых, в защиту от арабских собак, а, во-вторых — от самих арабов… Эти восточные джентльмены так надоедливы, что единственный способ от них отделаться — палка.
— А не ответят они вам ударом ножа?
— Пожалуй, если вы неосторожно, без провожатого, заберетесь к ним, куда-нибудь в пустыню, где они могут сделать это безнаказанно. Но здесь администрация держит их в таких ежовых рукавицах, что даже убийство какого-нибудь черного же джентльмена может навлечь жестокую кару на целую трибу и прежде всего на представителя ее, шейха. Поэтому, как ответственное лицо, шейх трибы первый будет следить за вашей безопасностью, лучше всякого европейского полисмэна. А впрочем, чем нам самим беспокоиться, возьмем с собой этого джентльмена, который, кажется, скучает, что ему не на ком попробовать свою палку.
Крауфорд остановился и кивнул головой чернолицему молодцу, который стоял на углу улицы, заложив руки за спину, с традиционною палкой под мышкой. Полицейский почтительно дотронулся до фески и тотчас же двинулся вслед за путешественниками. Улица, по которой они направились, скоро уперлась в рыночную площадь. За этой площадью уже начинался лабиринт узеньких улиц и переулков, перепутывавшихся между собою и часто оканчивавшихся тупиками. Вместо европейских зданий, здесь уже виднелись жалкие лачужки, наскоро сбитые из старого барочного леса, глиняные мазанки и землянки. Кое-где попадались полосатые черные бедуинские шатры. Запах прогорклого кунжутного масла, тухлой рыбы и еще какие-то спецпфпческие зловония заражали воздух. Но европейская цивилизация и здесь давала себя чувствовать. На многих мазанках пестрели разноцветные вывески, в иных слышалась музыка, из других вылетало нестройное пение пьяных матросов, к которому иногда примешивались женские голоса. Но зато, кое-где раздавались звуки тамбурина и флейты: это плясали арабские танцовщицы, знаменитые альмэ, стяжавшие в Европе совершенно незаслуженную славу. Для Крауфорда и Семенова эта пляска не представляла ничего нового, так как они оба много раз видали ее прежде. Андрей Иванович сначала заинтересовался невиданным зрелищем, но дикие прыжки и конвульсии полунагих, грязных и нужно добавить еще — довольно некрасивых женщин не возбудили в нем ни малейшего удовольствия. Он уже готов были предложить своим товарищам воротиться на корабль, когда из-под одного парусинового навеса, вроде палатки, выглянула уже пожилая, пестро, но довольно чисто одетая арабка и обратилась к нему с какой-то речью на своем довольно гармоничном гортанном языке.