Книга: Ариасвати
Назад: VIII. Отъезд из Европы
Дальше: X. Мистер Крауфорд

IX. Новые знакомства

Не останавливаясь на осмотре достопримечательностей западно-европейских городов, Андрей Иванович прямо проехал в Триест и здесь поспешил взять билет на пароход Австрийского Ллойда "Эрцгерцог Максимилиан", отходящий в Порт-Саид. Когда, разобравшись со своим багажом, он сошел в столовую парохода к завтраку, места вокруг столов были почти все заняты, однако Грачеву удалось выбрать свободный стул, который он и поспешил занять. Сидевший рядом с ним какой-то итальянец в черном сюртуке предупредительно подвинул к Грачеву корзину с хлебом, Андрей Иванович отвечал подобной же любезностью, передав ему блюдо с салатом. Благодаря обмену услуг, скоро завязался разговор и в конце завтрака итальянец счел нужным рекомендоваться своему соседу, передав ему карточку, на которой стояло: "Dr. Goundoulisch". Гундулич? Значит, славянин, подумал Грачев, пряча полученную карточку в бумажник. Фамилия знакомая! Где это я ее слышал?
В свою очередь он достал из бумажника визитную карточку и с поклоном передал новому знакомцу. Cлучайно, вместо заграничной, под руку попалась русская карточка, печатанная ещё в Костроме.
— Андрей Иванович Грачев, — бойко прочитал Гундулич и заговорил уже по-русски, — Очень, очень приятно познакомиться. Я сам почти русский. Лучшие годы жизни я провел в Петербурге, где был студентом медико-хирургической академии, кончил курс, получил степень доктора медицины и думал навсегда остаться в России, да вот, видите, попал снова на родину.
— Соскучились?
— Отчасти. Но главное, — Гундулич оглянулся и понизил голос, — меня увлекло движение 75 года.
— Какое это движение? Я ничего о нем не слыхал. — спросил Грачев.
— Я вам расскажу потом… здесь это не совсем o удобно. Кстати, завтрак кончился, если хотите, я могу зайти к вам в каюту.
— Вы меня очень обяжете, — обрадовался Грачев.
— Не мудрено, — сказал улыбаясь Гундулич. — Первое время я скучал в Петербурге о своем милом Дубровнике, а потом на родине, — скучал о Петербурге. Но это, впрочем, понятно: в Петербурге я оставил такую дружную семью товарищей, что с ними мне жилось право гораздо лучше, чем в родной семье. Знаете ли, вот с тех пор прошло более десяти лет, а я со многими из них веду еще живую, задушевную переписку.
Новые знакомцы вышли вместе из столовой и отправились в каюту Грачева, Здесь они уселись поудобнее и, закурив сигары, продолжали начатый разговор. Гундулич вспоминал о Петербурге, о своих академических товарищах и знакомых и при этом назвал в числе своих друзей несколько лиц, известных в ученом и литературном мире и отчасти знакомых Грачеву. Между прочим он упомянул имя профессора Семенова.
— Как, разве вы его знаете? — спросил Грачев.
— Добрейшего Авдея Макаровича? — воскликнул Гундулич. — Еще бы не знать! Только по его милости я дотянул до конца в академии. Сначала мне так трудно приходилось, что я через два дня в третий обедал, а одно время даже целых две недели просидел буквально на одном черном хлебе и воде. Он сам меня отыскал и помог. Прекраснейший человек!
Между тем Андрей Иванович вспомнил, почему фамилия Гундулича показалась ему знакомой.
— Кстати, — сказал он, — ваша фамилия напоминает мне одного средневекового поэта.
— Жива Гундулича? — быстро спросил Гундулич.
— Да. У меня как-то были в руках его стихотворония…
— Это мой предок и я горжусь им более, чем иной дворянин гордится своим предком, участвовавшим в крестовых походах. Этот Жив Гундулич еще в те времена мечтал о единстве славян, желал, чтоб они:

 

Еден говор да сговорят,
Една душа да думает…

 

— Но, увы! — мечте его еще долго не придется исполнится.
— Вы говорите: "еще долго не придется исполниться", — значит, вы думаете, что мечты эти все-таки должны исполниться.
— Непременно. Проследите ход всемирной истории позднейшей эпохи и вы убедитесь, что объединение славян — только вопрос времени. Мелкие народцы, разбитые, разрозненные географическими условиями, династическими интересами, политикой войн и трактатов, начинают сознавать свое племенное единство и стремиться к национальному объединению, к слиянию в крупную политическую единицу. Два таких объединения уже совершились на наших глазах.
— Вы говорите об Италии и Германии?
— Да. Разрозненная, разорванная Италия теперь уже составляет одно политическое целое. Положим, еще не все итальянские земли вошли в ее состав, но уже все эти королевства обеих Сицилий, Папская область, герцогства Тосканское, Моденское, Луккское — все это отошло в область преданий. Германия также не составляет уже более частной собственности. 360 маленьких деспотов a la Louis XIV. Но немецкое единство непременно должно иметь последствием славянское объединение.
— Почему вы так думаете?
— А потому, что в пределы объединенной Германии вошло слишком много славянских народностей, которые теперь просыпаются и начинают сознавать свою национальность. Германизировать их теперь уже невозможно потому, что движение зашло слишком далеко… Остановить его никакие репрессивные меры не помогут.
— Вы думаете?
— Совершенно убежден. И поверьте мне, лишь только закончится объединение немцев слиянием австрийских немцев с Германией, как начнется объединение славян и зерном этого объединения будут австрийские славяне.
— Пожалуй… Вы, может быть, и правы. В Австрии уже начинается славянское движение одновременно с двух сторон — в Чехии и в Крайне… Кстати, о каком движении 75 г. вы мне хотели рассказать?
— О движении, которое началось в Далмации и в Крайне во время герцеговинского восстания…
— И которое кончилось австрийской оккупацией Боснии и Герцеговины?
— К несчастью, да… и кроме того тремя годами заключения вашего покорного слуги в крепости…
До поздней ночи проговорили новые знакомые. Гундулич настолько обрусел во время пребывания в Петербурге, что у него вовсе не оказалось той замкнутости и преувеличенной осторожности в сношениях с людьми, особенно мало знакомыми, которая характеризует юго-западных славян, вероятно, как следствие политических условий, в которых они живут уже столько веков. С полной откровенностью и без малейшей рисовки он рассказал свое участие в движении, которое затеяла небольшая кучка патриотов, состоявшая большей частью из учащейся молодежи. Движение это имело целью образование независимого сербско-хорватского государства из юго-западных провинций Австрии, Боснии, Герцеговины, Сербии, Болгарии и др. славянских земель, находившихся в турецкой неволе.
— И поверьте, что это так и будет в свое время, — воодушевился Гундулич. — Это сбылось бы и во время последней турецкой войны, если бы не помешали нам изменники, ренегаты, продавшие национальную независимость своего народа за милостивое внимание Габсбургов, за чины, ордена и денежные подачки.
Здесь он упомянул имя Иелачича, бывшего тогда бичом волнующихся провинций и трудно себе представить, сколько ненависти звучало при этом в его голосе.
Затем Гундулич рассказал о себе, что живет в Корфу, но несмотря на значительную практику сильно скучает по России и с удовольствием уехал бы в Петербург, если бы не слабость груди, не позволяющая ему расстаться с мягким климатом и роскошными темно-зелеными апельсинными и лимонными рощами острова.
Узнав, куда и зачем едет Грачев, он рекомендовал ему, как спутника до самого Коломбо, своего знакомого, ехавшего с ним вместе, мистера Крауфорда, младшего брата известного лорда Крауфорда.
— Это прекрасный малый, — говорил Гундулич, — и кроме того, не без влияния в Калькутте. Я вам советую с ним познакомиться.
— Но ведь вы знаете, Степан Петрович, англичане такой чопорный и деревянный народ, что познакомиться с ними очень трудно, да и не представляет особенной прелести.
— Ну, это предубеждение, любезнейший Андрей Иванович. В англичанах действительно нет способности быстро сближаться, характеризующей французов и особенно русских. Англичанин не заговорит первый и не со всяким заведет сношения, но если раз он счел нужным познакомиться, то трудно найти более милого собеседника и более постоянного друга, чем он. Я знаю их очень хорошо, потому что на Корфу всегда живет их очень много. Конечно, в семье не без урода… Но подумайте и скажите беспристрастно, разве мало уродов и между другими национальностями?
Пропустив мимо ушей маленькую иронию, звучавшую в голосе Гундулича, Андрей Иванович вспомнил о добрейшем мистере Грешаме в Оксфорде и должен был согласиться, что Гундулич прав.
— Познакомьте, познакомьте меня с мистером Крауфордом, — сказал он Гундуличу, — хотя, по правде сказать, я был бы бесконечно доволен, если бы спутником моим до Коломбо были вы, а не мистер Крауфорд.
— Благодарю за комплимент, — отвечал, смеясь Гундулич: — но забираться так далеко не имею никакой надобности.
— А повидаться с Авдеем Макаровичем?
— Ах да! Ну, это проще можно сделать, взять да поехать в Петербург. Тогда, по крайней мере, я убил бы двух зайцев разом.
— Каких двух зайцев?
— А как же? Ведь у меня и кроме Авдея Макаровича есть знакомые в Петербурге.
— Да. Но Авдея Макаровича вы во всяком случае уже не застали бы в Петербурге.
— Где же Авдей Макарович?
— Он теперь наверно уже в Порт-Саиде и дожидается меня.
— Разве вы едете вместе?
— Да.
— Так какого еще вам спутника? Уж лучше Авдея Макаровича не придумать.
Андрей Иванович от чистого сердца согласился с Гундуличем.
На следующий день за завтраком Гундулич познакомил Андрея Ивановича с Крауфордом. Часов до трех пополудни новые знакомцы втроем провели на палубе за разговором и почти не заметили, как пролетело время и пароход остановился перед Корфу, где Гундулич должен был высадиться.
Приятели крепко пожали руку симпатичного доктора.
— До свидания, доктор, — сказал Крауфорд. — Я вас во всяком случае отыщу. Ведь я каждый год проезжаю здесь по крайней мере два раза.
Андрей Иванович тоже хотел сказать "до свидания", но подумал, что вряд ли ему придется увидеть Корфу еще раз, а на свидание с Гундуличем в Петербурге трудно было рассчитывать. Он ограничился тем, что крепко пожал руку Гундулича и сказал:
— Мне чрезвычайно грустно, что я не могу вам сказать "до свидания". Прощайте, быть может, навсегда, но будьте уверены, что если бы нам снова пришлось встретиться, то это был бы для меня настоящий праздник.

 

Назад: VIII. Отъезд из Европы
Дальше: X. Мистер Крауфорд