Пчела
Сима не повезло. В тот день, когда муж должен был вернуться домой после долгой отлучки, пчела ужалила ее в грудь. «Нет чтобы вчера ужалить! подумала она. — Или на другой день. Тогда пусть бы хоть три или четыре раза тяпнула. А тут на тебе! Теперь уж ничего не поделаешь. Вот ведь беда какая!»
Пчела притаилась на изнанке юката. Утром Сима вывесила его проветриться на сушилке для сжатого риса. А когда потом набросила его на распахнутое нижнее кимоно, почувствовала вдруг резкий укол. Сима стала испуганно хлопать себя по груди — под ноги на шершавый татами что–то упало. Это была пчела. Она лежала брюшком вверх, подергивая длинными лапками.
Сима еще накануне приметила, что у сушилки стали часто летать пчелы, но не думала, что они могут забраться в юката.
Она тут же раздавила пчелу пяткой. Тупая ноющая боль в груди становилась все сильнее. Места укуса не было видно, но грудь вокруг соска онемела.
До сих пор ее ни разу не жалили пчелы, и Сима не знала, что надо делать в таких случаях. Она послюнявила палец и помазала слюной вокруг соска. Покойная мать часто ее так лечила, когда она в детстве, бывало, являлась домой, искусанная комарами.
Подняв руки, чтобы снять с шеста свое ночное кимоно, Сима опять почувствовала острую боль — будто в грудь вонзилась колючка. Боль все распространялась и теперь уже была не тупой, а резкой.
«Надо было хорошенько осмотреть кимоно, прежде чем надевать», — с досадой подумала Сима, направляясь к дому. Из дальней комнаты послышался плач младенца.
— Сейчас, малыш! Потерпи!
Сима положила проголодавшегося ребенка на колени, расстегнула блузку и испуганно вскрикнула: грудь покраснела и распухла, сосок стал совсем крошечным, краснота сползла в ложбинку между грудями.
— Что там у тебя?
Больная свекровь, делавшая вид, что спит, открыла глаза и посмотрела на Сима.
— Да вот… пчела ужалила, — смущенно сказала Сима. И подумала при этом: «Как дитя малое!»
— Тьфу! — презрительно бросила свекровь и опять закрыла глаза. Когда ребенок затих у здоровой груди невестки, она сказала, не открывая глаз: Смазала бы хоть змеиной настойкой.
Змеиная настойка была домашним средством от всех хворей. Делали ее так же, как и змеиное сакэ. Только настаивали на спирту змеиные молоки.
Покормив ребенка, Сима достала с полки бутылку со змеиной настойкой, осторожно вынула раскрошившуюся пробку. В нос ударил резкий запах, в глазах защипало. Сима намочила палец лекарством и тут заколебалась, вспомнив о муже. Такой аромат вряд ли кому понравится. А вдруг он отвернется от нее, если она будет так благоухать? Смутная тревога охватила ее сердце. Но раздумывать было некогда.
«Ладно. Соседи приглашали сегодня вечером помыться в бане, — подумала она, — там и отмою все мылом как следует». И еще раз смочила палец настойкой.
Тщедушный на вид муж Сима, прижимая к себе небольшой дорожный чемодан, спрыгнул с поезда. Увидев жену с ребенком за спиной, он попытался изобразить приветливую улыбку, но она тут же сползла с его лица, и он с хмурым видом пошел по перрону навстречу.
— Вот я и приехал, — сказал он, приподняв за козырек белую охотничью шапочку.
— С приездом! — Сима улыбнулась, но на глазах у нее выступили слезы, и она повернулась спиной к мужу, покачивая при этом ребенка. Ребенок спал, голова его болталась из стороны в сторону. Хотя муж не видел его полгода, он только вяло осклабился и пошел вперед.
Через зеленое рисовое поле, напрямик по тропинке они направились к своему дому, стоявшему на окраине городка.
Сима шла молча. Надо было много рассказать мужу, но, глядя на его недовольное лицо, она растерялась и все забыла.
Муж работал в Токио плотником. Они не виделись уже полгода, отвыкли друг от друга, и он казался ей совсем чужим, более чужим даже, чем какой–нибудь случайный прохожий. Муж и прежде был не очень разговорчив, а тут и вовсе рта на раскрывал — шел вперед так быстро, что Сима, которая семенила сзади, приходилось то и дело догонять его мелкой трусцой.
Когда они дошли до середины обветшавшего старого моста, муж вдруг замедлил шаг, пропуская ее вперед. Сима подумала, что он любуется рекой, но тот глядел на личико ребенка.
— Сладко спит, — сказал он.
На лице мужа появилось смущенное выражение, такое же, как полгода назад, когда он уезжал из дома на заработки. Сима обрадовалась.
— Большой стал, правда?
— Да, подрос.
Но, увидев глаза мужа, пристально глядевшего на спящее личико ребенка, она вдруг похолодела от страха. Неужели и он думает что–нибудь дурное, как и бессердечные соседи? Неужели подозревает, что ребенок не похож на него?
И, упреждая мужа, Сима весело сказала:
— Все говорят, что малыш все больше становится похож на тебя.
— Наверно, — коротко бросил муж.
Придя домой, он сел, скрестив ноги, у изголовья свекрови и стал разговаривать с ней. Укачивая ребенка в дальнем углу соседней комнаты, Сима слышала, как свекровь спросила:
— А где ящик с инструментами?
— На Хоккайдо отправил, — ответил муж. Вот как! Значит, он поедет на Хоккайдо.
— Когда едешь? — спросила свекровь.
— Завтра, дневным поездом.
У Сима сжалось сердце. Вот уж не думала! И свекровь, похоже, удивилась. А муж как ни в чем не бывало объяснил, что работа в Токио закончена, а на Хоккайдо есть возможность заработать. Вот он вместе с хозяином и едет туда, а по пути заглянул на денек домой — хозяин разрешил.
Ну так бы и написал в письме! А то отбил телеграмму: «Завтра приезжаю в… часов», и все. А что дальше — непонятно. Сима надеялась, что муж неделю или дней десять поживет спокойно дома, даже если и собрался куда–нибудь на заработки. А он, оказывается, только на одну ночь пожаловал и утром опять уедет в дальние края.
Сима почему–то засмеялась. Муж хмуро обвел взглядом до́ма, будто что–то искал.
— Чего тебе? — спросила Сима.
Но он, не ответив, ушел во двор. Похоже, в амбар направился. «Что это он там ищет?» — подумала Сима, нарезая овощи для мисосиру. Муж снова заглянул в дверь. Опять обвел взглядом дома.
— Чего тебе? — спросила Сима, перестав орудовать ножом.
— Куда же оно запропастилось? — пробормотал муж себе под нос.
— Что запропастилось? Ты что ищешь?
Сима положила нож, спустилась в дома и, надев сандалии, вышла во двор. Муж со сложенными на груди руками направлялся к амбару. Сима вытерла мокрые руки о фартук и последовала за ним.
Войдя в амбар, муж сделал вид, что вглядывается в темный угол, и, когда Сима подошла к нему сзади, обернулся и молча обнял ее.
«А, вот в чем дело!» — Сима поняла наконец, что он искал, но тут острая боль пронзила ее грудь, и она стала вырываться из объятий. Но чем сильнее вырывалась, тем крепче руки мужа удерживали ее. Сима уже не могла больше терпеть и громко вскрикнула.
— Больно! — сказала она плачущим голосом. Муж удивленно ослабил руки. Поглядел вниз — на ногу, что ли, наступил?
— Да не там. Вот тут болит. — Сима, тяжело дыша, показала рукой на опухшую грудь. Муж молча уставился на нее круглыми глазами.
— Пчела ужалила.
— Пчела?
— Ага.
Как дитя малое. Даже совестно. И Сима сбивчиво рассказала, как ее ужалила пчела. Муж молча выслушал. Сима думала — посмеется над этим происшествием, а он, наоборот, нахмурился и сказал:
— Ну–ка, подойди сюда.
Сима подошла к слуховому окну амбара, и муж велел ей показать грудь. Она доверчиво распахнула кимоно. За окном было еще светло, пришлось даже зажмуриться от света.
Он осторожно, будто нажимая на кнопку звонка в богатом доме, прикоснулся к соску. Сосок утонул в опухшей груди. Муж испуганно отдернул руку.
— Больно?
Сима не почувствовала боли от его прикосновения.
— Но если прижать, как ты сейчас…
Сима наконец ясно поняла причину той смутной тревоги, которая охватила ее вдруг, когда она мазалась змеиной настойкой.
«Да, ее грудь не выдержит объятий мужа», — подумала она, и ей захотелось горько заплакать. В лучах заходящего солнца грудь казалась лиловатой и была похожа на гнилую сливу. Хоть оторви и выброси за окно.
— Ладно, закройся. — Муж заморгал глазами. — Змеиной настойкой пахнет. — Он понюхал палец.
— Матушка научила, — сказала Сима, поправляя воротник кимоно.
— Меня тоже в детстве часто жалили пчелы. — Муж пошел к двери. Сима утешилась тем, что он все–таки не отвернулся от нее.
В ту ночь муж выпил со свекром немного сакэ, сидя у очага, и заснул, уткнувшись лицом в спину жены.
Только однажды он осторожно коснулся ее рукой. «А ладони у него раз от разу становятся грубее, — подумала Сима. — Наверное, оттого, что ему только шершавые доски гладить и приходится». И глаза ее за закрытыми веками увлажнились слезами.
Сима никак не могла заснуть — слишком долго, видать, сидела у соседей в бане, вот и распарилась. «Неужели ничего нельзя сделать? — спрашивала она себя. — Ведь можно же как–нибудь…» Однако в голову ей так ничего и не пришло.
Да и думать–то долго она не смогла. Тело пылало жаром, в горле пересохло. И она решила: пусть муж сам что–нибудь придумает, а я подожду.
И она стала терпеливо ждать. Но так ничего и не дождалась. «Видать, надоело ему думать, вот он и заснул у меня за спиной. Отчаялся, что ли?» подумала Сима и тоже заснула.
Утром она пробудилась оттого, что муж тряс ее за плечо.
Сима повернулась, чтобы спросить, что ему нужно, однако он опередил ее неожиданным вопросом:
— Где пчелиное гнездо?
— Под крышей.
Было еще рано, но муж встал, натянул штаны и вышел из спальни.
Во дворе звенели цикады.
Сима проводила его рассеянным взглядом, но потом, забеспокоившись, вышла из спальни прямо в ночном кимоно.
В дома муж надел рабочую куртку свекра, натянул на руки перчатки.
— Принеси полотенце, — попросил он. Сима сняла с гвоздя полотенце и протянула ему. Муж обвязал полотенцем лицо.
— И мешок подай из–под риса. Сима смущенно выполняла его краткие приказания. Он молча вышел. Сима тоже молча последовала за ним.
Верхушки деревьев сверкали в тонких, как зубья гребешка, лучах утреннего солнца. Там и сям назойливо верещали цикады.
Муж поставил лестницу под карниз крыши, привычно забрался на нее, накинул мешок на пчелиное гнездо, ловко захватил его и так же проворно слез вниз.
Сима со страхом наблюдала за ним. — Не ужалили? — спросила она, но муж ничего не ответил.
Он принес из амбара топор и пошел к обрыву над рекой. Там положил мешок с пчелиным роем на пень и тупой стороной топора стал бить по раздувшемуся мешку. Бил старательно и равномерно, и вскоре на белой ткани расплылось лиловое пятно от раздавленных пчел и личинок. Удары топора звучали теперь не так глухо, как поначалу.
Сима стояла поодаль и молча смотрела на мужа. Ей казалось, скажи она что–нибудь, и топор тут же повернется в ее сторону. Солнце поднялось выше и осветило лицо мужа.
— Ты вспотел, — сказала Сима. Тогда муж, словно вдруг обессилев, тяжело бросил наземь занесенный над мешком топор.
Вот и прошел этот один–единственный день после полугодовой разлуки. Не успел муж приехать — и уж снова в путь.
С трудом поспевая мелкой трусцой за мужем, быстро шагающим по тропинке средь зеленеющего рисового поля, Сима не выдержала и всхлипнула. Она чувствовала себя глубоко виноватой, но как это высказать, не знала.
— Нечего хныкать! — обернулся муж. — Опять приеду.
— Но когда это будет! Может, полгода пройдет, а может, и больше. Подошел поезд.
— Ну я поехал, — сказал муж, подхватил под мышку чемодан и легко запрыгнул в вагон.
Только она его и видела. Из окна он не выглянул. Муж никогда не выглядывал из окна — не любил долгих проводов.
Раздался гудок. Ребенок за спиной проснулся и заплакал. Сима, покачивая ребенка, улыбнулась — а вдруг муж незаметно глядит на нее из какого–нибудь окна — и несколько шагов прошла рядом с поездом.
