Глава 8

Территория ЗАО «Транспортная компания «Лига» была огромной и вытянутой, как широкий рукав, от восточной границы старого порта до западной окраины города и от полузаброшенных складов «Коммунара» на севере до узкой ленты двухполосного шоссе на юге, которое огибало «Лигу» и убегало прочь, теряясь среди лесов. Под ногами был разбитый асфальт, истертый до каменной крошки бетон, гигантские лужи с коричневой мутной водой и жидкая грязь. Печально озираясь по сторонам, пробежал куда-то большой, тощий и мокрый пес. Толстая женщина в форменной куртке и резиновых сапогах прошла мимо Аркадия Леонидовича, придерживая под мышкой толстую папку с бумагами. Десятки большегрузных машин, урча и выпуская в воздух клубы синеватых выхлопных газов, медленно передвигались от парковочных площадок к складским пандусам или к железнодорожным ангарам; между ними с раздраженным воем рывками пробирались погрузчики, заскакивали на аппарели и исчезали в разверстых воротах; вокруг бродили кажущиеся одинаковыми люди в синих спецовках с логотипами на спине. «Лига» работала – как и всегда, как в любой другой понедельник, – несмотря на объявленный в городе траур, который оставил дома школьников и учителей, закрыл двери кинотеатров, ворота «Созвездия» и «Коммунара» и приспустил флаги на здании мэрии. Впрочем, и без видимых проявлений скорби территория «Лиги» казалась погруженной в какую-то тоскливую безысходность: то ли от доминирующего вокруг серого цвета, то ли от вида железных ангаров и отсутствия всякой растительности, то ли из-за нависшего тучами неба, с которого сыпался вниз крупный ледяной дождь, среди капель которого мелькали белые штрихи мокрого снега.

Офис был совсем не похож на штаб-квартиру крупной компании и располагался в помещении бывшего склада. Аркадий Леонидович поднялся на второй этаж и вошел в небольшую приемную с тремя закрытыми дверями цвета мореного дуба и высокой стойкой, из-за которой виднелась светловолосая, склоненная над клавиатурой компьютера голова.

– Здравствуйте, я к Петру Марковичу.

Секретарша подняла на него взгляд и улыбнулась без всякой приветливости, просто растянув лицо в отработанном десятилетиями мимическом жесте. От улыбки в уголках глаз и губ обозначились сеточки мелких морщин. Видно было, что время расцвета ее красоты пришлось на те времена, когда содержанкам дарили не смартфоны, а VERTU. Глаза у секретарши были печальные и злые, как у стареющей куклы, с которой больше никто не играет.

– Вы договаривались о встрече? – спросила она.

– Да, мне назначено. – Аркадий Леонидович взглянул на часы. – На пять.

Оставалось еще десять минут.

– У Петра Марковича сейчас посетители, – сообщила секретарша. – Вы можете подождать здесь. Если хотите, снимите верхнюю одежду. Вешалки в шкафу, вот тут, слева.

Она еще пару секунд посмотрела на гостя, мысленно отнесла его к категории визитеров, которым можно не предлагать чай или кофе, сделала озабоченное лицо, и, чуть нахмурив тщательно подрисованные брови, принялась смотреть в экран монитора и кликать «мышкой». Аркадий Леонидович снял шарф, тонкую вязаную шапочку, перчатки и рассовал это все по карманам пальто, которое пристроил на вешалку рядом с парой казенного вида плащей и серым полупальто из тонкой шерстяной ткани. Потом провел ладонью по свежевыбритой голове, сел на кожаный белый диван, который тут же издал короткий неприличный звук, и стал ждать. Минуты тянулись медленно. Из-за одной двери доносились приглушенные голоса. Чуть слышно тикали в тишине настенные часы с эмблемой «Лиги». Клацали изредка клавиши. Аркадий Леонидович смотрел на белую стену приемной, увешанную, по обычаю всех приемных, грамотами и дипломами, и думал о предстоящем разговоре.

Еще в субботу он почувствовал что-то неладное, смутный, отзывающийся тревогой дискомфорт, будто предчувствие грядущей беды. Тогда он списал все на неожиданный резкий спор, возникший на уроке в седьмом классе. Дело было даже не в сути дискуссии, а в ее тоне, который задал этот мальчик, Рома Лапкович, тоне резком и очевидно враждебном. Аркадий Леонидович не столько был раздосадован учениками, сколько злился на самого себя за то, что вообще позволил втянуть себя в этот совершенно бессмысленный диспут: это было с его стороны нарушением собственных правил – не реагировать, не обращать внимания, не проповедовать. Если уж на то пошло, то нарушил он их еще раньше, когда не сдержался и принялся излагать школьникам свои взгляды на Ренессанс, философию Нового времени и инквизицию. Тем не менее ситуация выбила его из колеи, и по дороге с работы он мысленно продолжал спорить, оттачивая аргументы, проговаривая возражения, пока не убедился в том, что проигрывает раз за разом примитивной, но неотразимой логике тринадцатилетних оппонентов.

Домой он вернулся расстроенным и молчаливым.

Вечером они читали о том, как Хаген убил Зигфрида. Карина переживала: кусала губы, называла Кримхильду дурой и даже чуть не расплакалась. Аркадий Леонидович обычно давал к прочитанному пояснения. Вот и сейчас, упомянув ради академической добросовестности про вассальную преданность и мотивы поступка Хагена, сказал, что суть событий «Песни о Нибелунгах» в том, как проклятый клад сводит в могилу всех, кто к нему прикасался, как нарушение человеком незримых, но четких границ дозволенного для смертных неизбежно приводит к страданиям и гибели. Карина слушала, а потом вдруг спросила:

– Скажи, а ты в это веришь?

– Во что? – вначале не понял он.

– В проклятия. В темные силы. В то, что они могут действовать здесь и сейчас… вот так, как в этой книге, или даже еще страшнее и хуже?

Она смотрела ему в глаза, очень пристально и внимательно, и Аркадий Леонидович понял, что вопрос этот для Карины вовсе не праздный и ответ много значит – для нее, а может быть, и для них. Он подумал немного и решил сказать правду.

– Да, я верю. Даже не просто верю, а знаю.

Ответ предполагал продолжение разговора, и бог весть куда он бы мог завести их, но Карина не стала ничего больше спрашивать, а только сказала:

– И я знаю.

И все.

Он тоже решил обойтись без вопросов. Пока сказанного было достаточно.

Ночь была беспокойной. Уже ставшие привычными звуки плотского соития, доносящиеся с верхнего этажа, стали другими: больше ярости в мужском хриплом рыке, больше боли, чем наслаждения, в женских стонах, больше отчаяния в последних вскриках, а потом, когда все стихло, послышались слабые, едва слышные всхлипы.

– Слышишь? – прошептала Карина.

– Да.

– Она плачет.

– Похоже.

Но плач скоро стих, и Аркадий Леонидович забылся тревожным, поверхностным сном. Ему то слышались шаги в коридоре, то ощущалось внезапно и совершенно отчетливо чужое присутствие, то он падал в глубокий колодец – и вздрагивал, просыпаясь. Пробудившись очередной раз среди ночи, он открыл глаза и увидел, что Карина не лежит, а сидит рядом, обняв согнутые колени, выпрямившись и прислушиваясь к чему-то. Ему стало не по себе.

– Ты чего не спишь? – спросил он сиплым спросонья голосом.

Она повернулась и чуть улыбнулась во тьме. Черные глаза влажно блеснули, как болотные окна. Она положила ему на лоб прохладную узкую ладонь, погладила и прошептала:

– Все хорошо, дорогой мой, я просто вставала, а сейчас снова лягу. Спи, все хорошо, все хорошо…

И он уснул, успев подумать, что Карина так и не легла, а осталась сидеть, вслушиваясь в темноту.

Карине кошмары не снились – во всяком случае, в привычном понимании этого слова. Самые жуткие ночные видения, которые только можно вообразить, были для нее друзьями детства, спутниками юности, помощниками и союзниками; она привыкла к ним, как заклинатель змей привыкает к устрашающим и опасным обитателям своего серпентария, умеет управлять ими и даже по-своему любит. Она и сама была ночным кошмаром для многих. Но этой ночью ее разбудил не страх, а тревога. В темноте что-то пряталось, там, за гранью доступной взгляду реальности, и Карина обеспокоенно пыталась нащупать природу явления, то бодрствуя, то засыпая сидя, пока не уснула под утро уже окончательно, как обычно, крепко и без сновидений.

Утром воскресного дня Аркадий Леонидович и Карина проснулись едва ли не единственными жителями Северосумска, не знавшими о событиях в ночном клубе. Телевизор они не включали, Интернета в квартире не было, близких знакомых, которые бы позвонили и рассказали им о кровавых событиях субботнего вечера, у них не водилось. В квартире было холодно: оказалось, что ветхая форточка в кухне ночью открылась, наверное, от порыва ветра, и дома едва ли не шел пар изо рта. Тусклый утренний свет заглядывал в окна, как опостылевший попрошайка. Все было не так, как-то неправильно, словно за ночь мир чуть сдвинулся, изменив границы, линии и очертания вещей, нарушив гармонию. Так иногда покосившаяся картина на стене комнаты вызывает раздражающее ощущение беспорядка.

Аркадий Леонидович, засучив рукава, в который раз занял себя попытками починить подтекающий сливной бачок унитаза, а Карина отправилась в магазин. Вернулась она побледневшей, с тревожным блеском в глазах и с опущенными уголками губ.

– Давай посмотрим новости, – сказала она. – Я слышала, ночью что-то случилось в городе.

Они включили телевизор. За полгода это был единственный раз, когда Северосумск упомянули в федеральном выпуске новостей на Центральном канале. «Страшная трагедия… неизвестный преступник устроил кровавую бойню в ночном клубе… открыл огонь, предположительно из карабина «Сайга»… взрыв гранаты… тринадцать погибших, более двадцати раненых, из них пятеро в критическом состоянии…» На экране раз за разом показывали одни и те же кадры: фасад «Селедки» с выбитой дверью и двумя вылетевшими от взрыва окнами, машины «Скорой помощи», желтые ленты, озабоченные люди в форме, возбужденные, перепуганные свидетели происшествия.

Аркадий Леонидович оделся и отправился в ближайший салон сотовой связи. Казалось, что на улицах стало больше людей и все куда-то спешили. Машины проносились по мокрым дорогам озабоченные и встревоженные. Серые неказистые дома склонялись друг к другу, как старухи на лавочке у подъезда, и шептали: «А вы слышали?..»

Все правила полетели к чертям. Если у тебя склонность к дракам с невидимыми для всех чудовищами и великанами – не подходи к ветряным мельницам. Лучше вообще избегай всего, что большое и вертится. Отличный способ сдерживать собственные порывы. Проблема в том, что ты совершенно точно знаешь: великаны и чудища существуют и очень сложно сдержаться, когда они опять начинают размахивать своими лапами на горизонте. А в природе последних трагических происшествий в Северосумске Аркадий Леонидович не сомневался. Оставалось разобраться в причинах и следствиях, а потом начать действовать.

Он купил интернет-модем, вернулся домой, достал из сумки старый сложенный ноутбук и подключился к Сети. Главные статьи на всех новостных ресурсах начинались с заголовков:

Ближе к обеду стало больше конкретики, а вместе с ней и путаницы:

Аркадий Леонидович читал, испытывая неприятное чувство дежавю. К счастью, на этот раз героем репортажей был не он.

К вечеру сообщения приобрели более реальный характер:

– О господи, – пробормотал Аркадий Леонидович. – Рома…

Новости они читали вместе с Кариной: молча, только изредка переглядываясь друг с другом. Время для разговора еще не настало. Потом она ушла готовить ужин, а он взялся за изучение хроники происшествий в Северосумске за последние годы; даже скачал несколько полугодовых отчетов местных участковых.

– Знаешь, когда в этом городе последний раз стреляли на улице? – спросил он у Карины и сам ответил: – Почти двадцать лет назад. Я прочитал в одном обзоре. Тогда в ходе перестрелки между криминальными группировками было убито два человека и еще пятеро ранено, из которых один – мирный житель, которого задело шальной пулей.

Карина убирала посуду со стола и молча слушала, ожидая продолжения.

– За последние годы случаи применения огнестрельного оружия сотрудниками полиции исчисляются единицами, и ни разу никто не стрелял на поражение – так, для острастки. Убийства не то чтобы редкость, но практически все они совершались или дома после пьяной ссоры, или на улице в драке, и редко, когда из корыстных побуждений. Основная масса преступлений – это мордобой различной степени тяжести, хулиганство, мелкие кражи, вандализм, чуть реже бывают грабежи или разбой. Наркоторговля по мелочи. Изнасилования тоже случаются. Аварии на производстве, даже со смертельным исходом. Дорожные происшествия, куда ж без них. И это только то, что попало в новости или официальные отчеты, реальная картина, как всегда, более печальна. Но такого, как вчера, здесь не было никогда, вот что я хочу сказать. Никогда. Может быть, это даже единственный случай подобной массовой насильственной смерти за всю историю существования Северосумска.

Карина села напротив него за кухонный стол и сказала:

– Интересно. Я вот подумала… ты не знаешь, наверное… были раньше случаи полного аварийного отключения электричества в городе? Как неделю назад?

– Нет, – сразу же ответил Аркадий Леонидович. – Я специально интересовался. Во всяком случае, не было в последнее время.

Они молча смотрели друг на друга.

– Надо полагать, и дети в бассейнах раньше не тонули? – ровным голосом продолжила Карина.

– Никогда. Хотя это и не показатель в данном случае, но…

Это было приглашение, такое же, как вчерашний вопрос про проклятия и потусторонние силы. Надо было решаться.

– Примерно недели две, да? – спросил он.

– Наверное, три.

– Ты тоже чувствуешь?

– Да. Как и ты.

Они смотрели друг другу в глаза, взвешивая каждое следующее слово. Это было похоже на то, как если бы два человека решились пойти навстречу друг другу по туманной, зловонной топи болота, осторожно выверяя каждый шаг на неверных, колышущихся кочках. Правда прошлого зияла в опасной близости непроницаемо-черной водой разверстых трясин. Сделаешь одно неправильное движение, поскользнешься – и не миновать беды.

– У тебя были… как сказать… неприятные сны? – спросил он.

Карина подумала. Две девочки, Лера и Вика. Вчерашнее ощущение чужого присутствия в доме.

– Наверное, можно сказать и так. Да, были. Не такие, как обычно. А у тебя?

Он медленно кивнул. Ощущение молотка в руке, отдающееся ударом. Сухие листья и земля в коридоре. Сдавленный смешок в темноте.

– Да. Не сны даже, скорее видения.

– Поняла. Помнишь, я рассказывала тебе про одну пациентку у нас в интернате, Леокадию Адольфовну?

– Такую милую, чудаковатую старушку? Да, помню. А что с ней?

Карина рассказала: и о необъяснимом ухудшении состояния всех обитателей интерната, и про слова своей престарелой приятельницы, опустив только упоминание о девочках, что просили с ними поиграть.

– Сами позвали, впустили, а зря, – повторил он задумчиво.

На этот раз они поняли друг друга вовсе без слов.

– Яма, – сказала Карина.

– Капище на стройплощадке, – одновременно произнес Аркадий Леонидович.

Остаток вечера они сидели за компьютером, читая все, что касалось «уникальной археологической находки» – так презентовалось вскрытое древнее святилище и в официальных релизах, и в многочисленных публикациях от имени общества «Северная Веда».

– Петр Маркович Трок, владелец ЗАО «Транспортная компания «Лига», – сказал Аркадий Леонидович. – Это на его земле находится яма. Кстати, сын у меня учится, очень хороший, смышленый мальчишка. Будет повод нанести визит папе.

– И что ты ему скажешь? – поинтересовалась Карина.

– Насколько я понимаю, у него возникли проблемы из-за находки. Видишь, написано, что строительство остановлено. Вряд ли он испытывает от этого восторг, будь он даже сто раз поклонником древней истории и сторонником защиты памятников культуры. Попробую предложить помощь. Вспомню о том, что я кандидат исторических наук. Скажу, что смогу посодействовать в том, чтобы сняли охранный статус с объекта, и тогда он зароет эту яму и спокойно продолжит свою стройку.

– А ты можешь?

Аркадий Леонидович пожал плечами.

– Скорее всего, нет. Но надо с чего-то начать. Я хочу посмотреть на это место. Если его используют, скажем так, по назначению, там должны быть следы. Ты же понимаешь, что дело не только в самом капище.

– Да, – сказала Карина. – Дело в людях.

– В тех самых древних и молодых зверях, про которых упоминала твоя приятельница.

– Полагаешь, там кто-то проводит обряды?

– А ты разве думаешь по-другому?

В синеватом свечении экрана компьютера их лица показались друг другу незнакомыми и странно чужими. Бездонная черная топь колыхалась совсем рядом.

– Ты ведь разбираешься в этом, да? – тихо спросила Карина.

– Читал кое-что, – ответил Аркадий Леонидович и отвел взгляд.

Это был первый вечер, когда их объединило общее дело. Тем удивительнее, что в последовавшую за ним ночь они спали, не прикоснувшись друг к другу, и долго лежали на спине, глядя в белеющий потолок, за которым давно стихли бурные стоны и крики, не решаясь повернуться друг к другу спиной. Вдруг выяснилось, что они осведомлены в таких вещах, о которых запросто не заговоришь не то что со случайным знакомым, но даже с тем, с кем делишь постель. Как будто два человека встретились, разговорились и даже успели стать приятелями, как оказалось, что оба вооружены.

В понедельник занятия во всех школах, училищах и колледжах города были отменены из-за траура. Аркадий Леонидович, не откладывая дела в долгий ящик, позвонил Петру Марковичу, представился и попросил о безотлагательной личной встрече. Трок несколько удивленно согласился: просьба была неожиданной, но отказывать учителю сына было как-то неловко.

Учителям, врачам и полицейским вообще отказывают довольно редко, хотя встречи с ними обычно сводятся к необходимости за что-то платить.

– Надо побриться, – сказала Карина. – Уже неделя прошла, неловко к такому человеку идти со щетиной.

Еженедельное бритье головы было их ритуалом, частью той прекрасной, тихой, размеренной жизни, которую они так ценили и так берегли. Аркадий Леонидович, по пояс голый, садился на табурет посреди маленькой ванной, а Карина, ловко орудуя пеной, помазком и настоящей опасной бритвой, осторожно и нежно приводила в порядок его голову, лицо и шею. В этом было что-то очень интимное, доверительное, теплое, и Аркадий Леонидович с удовольствием ощущал, как его кожи касаются сильные, длинные пальцы и как легко скользит лезвие, срезая жесткие волоски.

Утром понедельника этот процесс впервые не доставил ему удовольствия, а когда Карина придерживала его за подбородок и блестящая, острая, как бумага, стальная бритва касалась горла, он был так напряжен, что в итоге чуть дернулся, получив небольшой, но ощутимый порез на кадыке. Карина быстро отдернула лезвие и ничего не сказала, только молча обработала ранку. Хорошо еще, что на черепе не осталось царапин.

Аркадий Леонидович еще раз провел ладонью по гладкой коже на голове и посмотрел на часы: пять минут шестого. Дверь кабинета открылась. Два человека в одинаковых мешковатых костюмах с брюками, чуть забрызганными грязью внизу, серых рубашках, с короткими стрижками и как будто бы даже одинаковыми лицами вышли в приемную. За ними шагнул и сам Петр Маркович Трок: его костюм сидел идеально, белая рубашка светилась, а сам он был выше, осанистее и шире в плечах. Стены приемной с его появлением словно раздвинулись и стали прямее; даже потолок подскочил вверх на полметра.

– Спасибо, Петр Маркович, – произнес один из визитеров и протянул руку. – Если у нас еще возникнут вопросы, мы с вами свяжемся.

Трок пожал руку вежливо, но без энтузиазма.

– Не за что, это вам спасибо. Обращайтесь в любое время. И про мою просьбу не забудьте, как только появится информация – сразу звоните.

– Непременно, – заверил второй, натягивая жесткий плащ. – Всего доброго.

Трок проводил гостей взглядом, посмотрел на Аркадия Леонидовича и чуть наморщил лоб.

– А вы?..

– Это к вам, Петр Маркович, – поспешила подсказать секретарша. – Мужчина сказал, что договаривался о встрече, на пять часов.

Аркадий Леонидович поднялся с дивана.

– Здравствуйте. Я Майзель.

– Ах, да, очень приятно! – Петр Маркович улыбнулся неожиданно тепло. Рукопожатие было быстрым и крепким. – Проходите.

Просторный кабинет главы «Лиги» явно обставлялся еще в то время, когда о вкусе и статусе свидетельствовали не минималистические сталь и стекло, а полированный дуб, кожа и письменные приборы из золота. Впрочем, огромный сияющий моноблок с логотипом в виде огрызка свидетельствовал, что хозяин кабинета не отстает от веяний времени – как и актуальная подборка бизнес-литературы на краю обширного рабочего стола. Книги были сложены в стопку, из срезов страниц торчали многочисленные разноцветные закладки.

– Присаживайтесь. – Трок указал рукой на стулья, стоящие вдоль длинного языка стола для совещаний. – Чай, кофе?

Аркадий Леонидович подумал про секретаршу и отказался. Трок демократично уселся напротив, сложил перед собой руки и снова чуть улыбнулся.

– Вы, наверное, по поводу Даниила? Он много о вас рассказывал, очень лестно отзывался и об уроках, и о дополнительных занятиях.

– Даниил очень способный молодой человек, – ответил Аркадий Леонидович. – Не только начитанный, но и умный, вдумчивый, а это большая редкость сейчас. Знаете, нынешние дети ведь очень мало читают, а предпочитают в основном получать информационный суррогат из социальных сетей, это проблема… Даниил не такой.

Трок покивал.

– Да, мы с женой постарались привить ему любовь к книгам и самостоятельному мышлению.

– Как он сейчас?

Петр Маркович помрачнел.

– Очень переживает. Мы все, конечно, потрясены происшедшим, но он весьма впечатлительный мальчик… ну, вы это знаете. К тому же преступником оказался родственник его близкого друга… как его…

– Ромы.

– Да, верно, Романа. В общем, все это очень неприятно. Нас не было в городе в субботу, мы с женой ездили в Москву по делам и, как только узнали, сразу прилетели обратно. Разумеется, сын сейчас очень эмоционально подавлен. Мы тоже все еще в шоке. Вы знаете, вероятно, что погибла дочь Бориса Глотова, мэра города, а он мой старый друг; я разговаривал с ним, пытался сказать какие-то слова, но… в такой ситуации подобрать их довольно сложно.

Наступило молчание. В приемной прозвонил телефон. Через двойные рамы в окнах кабинета донеслось приглушенное рычание большегрузного автомобиля.

– Так, собственно, что вы хотели обсудить в отношении Даниила? – спросил Трок.

Аркадий Леонидович замялся.

– Видите ли, я тут не по поводу вашего сына. Я пришел поговорить о яме. О древнем капище на вашей земле.

Петр Маркович откинулся на спинку стула и нахмурился.

– Не понимаю. Тут есть что обсуждать?

– Если я правильно понимаю ситуацию, у вас возникли определенные трудности, связанные с этой археологической находкой, не так ли?

– Предположим.

Трок скрестил на груди руки. Аркадий Леонидович вздохнул и подался вперед.

– Строительство нового логистического комплекса остановлено из-за того, что яма в земле признана памятником культурно-исторического наследия, подпадающего под федеральный закон об охране такого рода объектов. Три гектара земли, более двенадцати миллиардов рублей – я нашел информацию в открытых источниках, в частности, на сайте банка, который выдал вашей компании кредитные средства на реализацию проекта. Я не бизнесмен, но на уровне простого здравого смысла могу предположить, что проблемы у вас теперь есть.

– Кое-какие.

– В том случае, если удастся доказать, что данная находка не является исторически ценной, можно оспорить решение об отзыве разрешения на строительство. И я бы хотел в этом помочь.

– А что, есть какая-то конкретная информация? – Трок быстро взглянул на Аркадия Леонидовича.

Тот покачал головой.

– К сожалению, нет. Но у меня степень кандидата исторических наук, многолетний опыт исследовательской работы в Петербургском университете и десятки публикаций. Я мог бы попробовать.

Петр Маркович встал и медленно прошелся по кабинету, задумчиво глядя на носки блестящих черных ботинок.

– Я не уверен, – сказал он, – что перечисленных компетенций будет достаточно. На месте находки уже побывали десятки ваших коллег. Официальная комиссия из Михайловского исторического музея, например. Все как на подбор ученые-археологи и специалисты по каменному веку. Заключение сделано, увы, однозначное.

– А другие экспертизы проводились?

Трок мрачно усмехнулся.

– А как же. Кстати, ваши земляки приезжали, из Петербурга, по моему личному приглашению. И за мои личные деньги. Повозились в раскопе, набрали камней для радиоуглеродного анализа – так сказали, во всяком случае – и отправились в Михайловск, изучать найденные артефакты. Вывод тот же. Вот, можете посмотреть, если интересно.

Он подошел к столу, выдвинул ящик, вынул оттуда пластиковую папку и положил перед Аркадием Леонидовичем. Фотографии, текст, разноцветные графики с указанием тысячелетий на нижней шкале. Выглядело все это удручающе убедительно.

– Тем не менее, – упрямо произнес Аркадий Леонидович. – Давайте попробуем. Что вы теряете?

Трок пожал плечами и сел.

– Да ничего, в общем-то. А зачем вам это нужно?

Ответить на этот вопрос честно было немыслимо. «Я считаю, что в город вырвалось зло. Что кто-то проводит в этом святилище ритуалы, порождающие убийства и катастрофы. Что, если не прекратить это, последствия могут стать поистине страшными».

Поэтому объяснение своему энтузиазму Аркадий Леонидович подготовил заранее, и такое, которое было бы понятно собственнику крупнейшего в Северосумске коммерческого предприятия.

– Мы могли бы обсудить мое вознаграждение, – сказал он. – В случае успеха, конечно.

Трок с интересом посмотрел на собеседника.

– Вот как. Ну, давайте обсудим. Что вы хотите?

– Предположим, миллион рублей, – ответил Аркадий Леонидович.

– Довольно скромно, – улыбнулся Трок.

Аркадий Леонидович почему-то смутился.

– Ну, для меня это большие деньги… мы недавно переехали, снимаем квартиру тут… с моей подругой… и, в общем, зарплата учителя…

– Сделаем так. – Петр Маркович хлопнул по столу рукой. – Я в это не верю, но если вы действительно сможете помочь снять запрет на строительство, получите не только свой миллион, но еще и квартиру в Северосумске на правах пожизненной бесплатной аренды и машину – любую, на выбор. Устраивает такой вариант?

– Более чем.

– Значит, договорились. От меня еще что-то потребуется?

– Да, – ответил Аркадий Леонидович. – Мне нужно осмотреть капище. И чем скорее, тем лучше.

– Да хоть сейчас. – Трок открыл дверь кабинета и громко спросил: – Алла! Андрей где?

– Внизу был, Петр Маркович, – послышался голос секретарши. – Позвать?

– Нет, я сейчас отъеду на полчаса, потом вернусь. Дождись меня, не уходи никуда.

Он повернулся к Аркадию Леонидовичу.

– Ну что, едем?

В салоне Range Rover пахло кожей и теплым парфюмом. Аркадий Леонидович чувствовал себя неуютно: отчасти от того, что будто бы оказался внутри материализовавшегося банковского счета с изрядным количеством нулей, а отчасти из-за светлой кожи сидений, напомнивших о том, что последний раз поездка в подобном автомобиле закончилась перестрелкой, погоней и падением с обрывистого берега лесной речки. Петр Маркович сидел рядом и молча смотрел в окно.

Машина остановилась у закрытых железных ворот, преграждающих въезд на бывшую стройплощадку. Вокруг было безлюдно, серо и тихо.

– Посигналь, – сказал Трок.

Водитель Андрей несколько раз нажал на клаксон. Одна створка ворот приоткрылась, оттуда выглянул полицейский, окинул взглядом автомобиль и не спеша подошел ближе.

– Я поговорю. – Петр Маркович опустил боковое стекло.

– Здравствуйте, старшина Дегтярев, проезд запрещен, – вяло козырнув, сообщил полицейский.

– Моя фамилия Трок. Я владелец этого земельного участка и имею право проехать.

Старшина поколебался немного, но все же решил возразить:

– Извините, но стройплощадка закрыта до особого распоряжения, все работы прекращены…

– Я что, на тракторе еду? – резко спросил Трок. – При чем тут работы? Сами откроете или мне Михальчуку позвонить?

Полицейский отступил от машины и махнул кому-то рукой. Ворота открылись. Когда автомобиль въезжал внутрь, из-за створки выглянул еще один патрульный. Физиономия у него была бледная и испуганная.

Они остановились у широкого синего купола, жестким пластиком накрывшего место раскопа. Водитель остался в машине. Трок и Аркадий Леонидович вышли и встали у черного лаза, ведущего в темноту. Песок под ногами был вязкий, тяжелый, сырой и чуть поскрипывал под подошвами ботинок. Заросли длинной, вьющейся по земле травы побурели от холода и спутались, как волосы мертвой русалки. Сильный ветер налетал штормовыми порывами. Сразу стало пронзительно зябко, так, что Аркадий Леонидович поднял воротник и натянул шапочку поглубже. Трок стоял в распахнутом тонком сером пальто и смотрел вдаль, куда-то, где линия горизонта стиралась в тумане и мгле. Справа, всего в километре, за черными изломанными силуэтами заброшенного поселка шумело гулкое море, а слева гудели и выли басовыми нотами сосны и ели, словно две древние стихийные силы переговаривались между собой о недобром.

– Ну вот, – сказал Трок. – Полезете вниз?

– Да, – неуверенно ответил Аркадий Леонидович. – Только я забыл взять фонарь.

– У Андрея в машине есть.

Наспех сколоченная деревянная лестница чуть пошатывалась, упираясь в неверное песчаное дно, ступеньки скрипели. Аркадий Леонидович, зажав в руке фонарь, медленно спустился в холодную темноту. Яма была похожа на погреб в обиталище подводного божества: сырая, пропахшая солью и водорослями. Снизу она представлялась гораздо глубже, чем с поверхности. Неровный прямоугольник выхода маячил тусклым серым пятном где-то в опасно недосягаемой высоте. Аркадий Леонидович провел лучом мощного фонаря: каменная грубая кладка, купол над головой, кажущийся не синим, а черным. Осторожно ступая, он пошел вдоль стены, внимательно осматриваясь вокруг.

– Вам тут нравится? – прозвучал сверху голос Трока.

– В яме? Не очень.

– Нет, я имею в виду Северосумск.

– Да, неплохой город.

Аркадий Леонидович водил фонарем: четыре выступающих камня, похожие на низкие сиденья или постаменты; небольшая каменная полка на уровне груди на закругленной стене; еще один камень, плоский, лежит под ногами. И следы, множество разных следов: их было так много на истоптанном плотном песке, что они перекрывали друг друга и трудно было определить, особенно в темноте, чьи они – мужские или женские. Впрочем, само по себе это еще ничего не значило: наследить могли михайловские археологи или коллеги-историки из Петербурга. Искать нужно что-то другое: следы пламени, копоти, может быть, крови…

– Знаете, я ведь тут всю жизнь прожил. – Трок наверху, похоже, разговаривал сам с собой. – Мой отец работал инженером на «Созвездии», попал по распределению после института. Я помню этот город другим. Людей было больше в два раза, предприятия работали в полную силу, строили крейсеры, подводные лодки. Помню, как вот в этом поселке еще жили люди, рыбаки, кажется. А теперь здесь только развалины. Да и тех скоро не станет.

Ни следов подпалин, ни капель воска, ни пятен, похожих на кровь. Аркадий Леонидович нагнулся, внимательно осмотрел лежащий по центру камень: на ребрах змеились царапины и едва заметные сколы. Он поднял глаза и увидел черную щель в стене. Похоже, кто-то вытащил камень оттуда. Зачем?

– Я много читал в детстве. В основном про морские походы и приключения. А вот как раз на этом месте мы еще мальчишками часто гуляли, и я любил смотреть в море. Оно тут всегда, как сейчас, тусклое и серое. И небо такого же цвета, сливается с морем. Если долго смотреть вдаль, то поверишь, что где-то там и правда есть край земли. Не в смысле обрыва, с которого можно свеситься и увидеть слонов и черепаший панцирь, а другой край, предел мира. И если долго плыть, никуда не сворачивая, то незаметно для себя перейдешь этот предел и окажешься нигде: туман и ничего больше. А наш город стоит на последней кромке суши перед этой туманной бесконечностью. Я думал об этом, смотрел, вот как сейчас, пока не становилось страшно, как будто заглядываешь в бездонную глубину и ждешь, что оттуда сейчас что-то явится… Что-то огромное и нечеловеческое.

Аркадий Леонидович не слушал. Он с натугой перевернул плоский камень, увидел под ним нечто белесое и продолговатое и запустил пальцы в стылый плотный песок. Слежавшиеся мокрые комья посыпались с длинных черных синтетических волос. В руках у него было тонкое обнаженное пластиковое тельце куклы и ее оторванная, беспощадно раздавленная голова. Чудовищно изуродованное игрушечное лицо таращилось в полумрак одним огромным размалеванным глазом.

Он охнул и сел.

– Все в порядке? – Голос Трока зазвучал из отверстия лаза. – Что-то нашли?

Биение сердца отдавалось в пальцах, державших изувеченную куклу.

– Да. То есть нет. Почти.

Аркадий Леонидович осторожно пристроил пластмассовый трупик на место, присыпал песком и накрыл сверху камнем. Встал, посветил фонарем, немного подвинул – да, теперь точно как было. Отряхнул брюки и направился к лестнице.

– Я вылезаю.

Трок протянул сверху руку.

– Давайте помогу. Держитесь. Вот так.

Они снова стояли рядом. Аркадий Леонидович тяжело дышал, наполняя легкие тугим морским ветром.

– Я к чему это все рассказываю. – Трок опять посмотрел туда, где за остовами разваливающихся домов шумело свинцовое небытие холодного моря. – Это мой родной город. Отец говорил, что, если не можешь ничего улучшить там, где живешь или работаешь, – уходи. А мне нравится здесь. Так что вот вся эта история с новым терминалом и портом – это не только деньги. Это еще рабочие места, отчисления в бюджет, новые люди, новая жизнь, не такая, как раньше, но, может быть, еще лучше. Хочется как-то исправить мир, понимаете?

– Да, – ответил Аркадий Леонидович. – Это я понимаю.

Они еще помолчали немного. Потом Трок поежился, застегнул пальто и сказал:

– Ладно, пойдемте отсюда. Вам достаточно того, что увидели?

Хлопнули дверцы. Салон автомобиля после промозглого стылого ветра был расслабляюще теплым, как турецкая баня. Водитель Андрей завел двигатель.

– Да, пока этого хватит, – ответил Аркадий Леонидович. – Если можно, еще один вопрос.

– Задавайте.

– Кто такая Львова? Та, что из «Северной Веды»? От ее имени очень много публикаций в Сети про капище.

Трок поморщился.

– Львова? Идиотка. Родилась здесь, уехала в Москву, вышла там замуж за какого-то то ли ресторатора, то ли продюсера. Развелась, вернулась в Северосумск. Потом с чего-то решила, что она духовный наставник, эзотерик, не знаю, как это еще называется. Собрала таких же сумасшедших и назвала «Северной Ведой». Я считаю, просто пытается денег заработать. Читает какие-то лекции, курсы ведет, пару книжек напечатала, кажется, за свой счет. Одно время даже именовала себя ведьмой.

– Ах вот как. Ведьмой.

– Говорю же, идиотка. Кстати, именно Львова первой учинила переполох вокруг этой ямы.

– В смысле?

– В ночь, когда обнаружили святилище, она со всем своим выводком оказалась на стройплощадке раньше меня. Я утром приехал, а они уже толпились вокруг. Устроили целое камлание с поклонением духам и прочим в таком роде.

– Очень интересно. И как она объяснила такую осведомленность?

Трок пожал плечами.

– Да никак. Несла что-то про мистический зов, откровения и видения.

– А вы?..

– Проверил, естественно. На всякий случай. Никто из тех, кто работал в ночную смену, ей не звонил. И она никому не звонила. Так что черт ее знает, откуда ей стало известно. Честно, я и не задумывался об этом. Понимаете, с точки зрения экономической выгоды Львова вообще лицо не заинтересованное. Единственные дивиденды, которые она получает от такой находки, – это возможность постоянно напоминать о себе. Недавно даже пыталась прорваться через охрану; кстати, репортаж был об этом на Региональном канале, не видели?

– Нет, – ответил Аркадий Леонидович. – Видимо, пропустил. Но теперь посмотрю обязательно.

Range Rover остановился у проходной «Лиги».

– Ну что ж, я обратно в офис, – сказал Петр Маркович. – Если хотите, Андрей может подвезти вас до дома.

– Нет, спасибо. Я прогуляюсь.

– Тогда всего доброго. – Трок протянул руку. – Надеюсь, у вас что-нибудь получится. Если понадобится помощь или появятся новости – сообщайте.

Аркадий Леонидович попрощался и вылез из машины. Трок перегнулся через сиденье:

– Мне просто интересно: вы уже знаете, с чего начнете?

Аркадий Леонидович улыбнулся. Это была предвкушающая улыбка человека, которому дали повод нарушить слишком долгое воздержание.

– Да. Я знаю.

– Никогда больше.

– Никогда.

– Все, забыли.

– На хер, хватит.

Они сказали это друг другу еще в воскресенье, по телефону, а во вторник, встретившись в школе с утра, вместо приветствия повторили:

– Никогда. Забыли. Хватит.

Прошедшие два дня были адом. Как потом оказалось, это было всего лишь его преддверие.

После того как мама сказала, что уйдет на всю ночь, Женя заперся на щеколду и сел на пол, прислонившись к двери спиной. Он слышал торопливый топот босых ног по квартире, стук дверцы гардеробного шкафа, громкие звуки музыки: мама всегда включала что-нибудь развеселое и бодрящее, когда собиралась уйти из дома в субботу. Потом музыка стихла. По линолеуму простучали высокие каблуки. Из кухни понесло легким запахом табака и ментола. Женя знал, что сейчас мама сидит у приоткрытого окна на кухонной табуретке, закинув ногу за ногу так, что тонкая ткань короткого платья задирается вверх, скользя по гладкой блестящей коже, курит, чуть щуря глаза, и ждет звонка. Он тоже ждал, сжав кулаки и зажмурившись, чтобы не дать пролиться горячим и злым слезам. Но время шло, а ничего не происходило. Только дым ментоловых сигарет чувствовался все сильнее. Почти через сорок минут звонок все же раздался, но, хоть мелодия его была та же, звучал он тревожно. Женя слышал, как мама бросила в трубку несколько коротких, обрывистых фраз, а потом почти побежала к двери.

– Сынок, я в больницу! – крикнула она. – Меня вызвали, что-то случилось!

Голос у нее был обеспокоенный.

Он остался один. Большая квартира наполнилась пустой тишиной, от которой звенело в ушах. Женя включил телевизор, зажег везде свет, походил из комнаты в комнату, посидел у компьютера, снова встал, не в силах усидеть от волнения.

Что-то случилось. Он это чувствовал. И радостно от этого не было.

Впервые, оставшись один, он не знал, чем заняться.

А потом пришла Инга. Было уже почти пять утра. В гостиной по-прежнему бубнил телевизор, спасая от тягостного безмолвия. Женя сидел у себя в комнате, когда щелкнул замок и дверь тихонько открылась. Он прислушался. В коридоре кто-то возился. Женя приоткрыл дверь и выглянул.

Сначала он подумал, что сестру изнасиловали. Бледное лицо было припухшим, рот приоткрыт, большие глаза покраснели, еще больше округлились и смотрели на брата, будто не узнавая. Тушь, тени, розовая помада размазались, как на покойнице. На коленях поблескивали свежие ссадины. Куртки не было, сумочка тоже куда-то пропала. Инга покачнулась, пытаясь стащить высокие узкие сапоги, один из каблуков которых был сломан, схватилась за вешалку и чуть не упала. Женя подскочил к сестре и успел ухватить ее за тонкий локоть. Инга уставилась на брата и вырвала руку.

– Не надо. Сама.

Он попытался спросить, что случилось, но сестра не ответила; молча прошла в гостиную и легла – нет, упала – лицом вниз на диван и замерла неподвижно. Женя топтался рядом. Ему стало жутко. Под потолком ярко горела люстра. Телевизор разговаривал сам с собой на разные голоса, как душевнобольной. Женя принес из маминой спальни плед, осторожно накрыл лежащую на диване сестру, погасил свет, выключил телевизор и вышел из комнаты. Прислушался. Тишина. Он взял телефон и набрал номер мамы, но та не ответила. Ему захотелось убежать из квартиры, куда угодно, хоть бы даже просто на улицу и ждать маму на лавочке у подъезда, но он пересилил себя и сел на табурет в коридоре у входной двери, как одинокий оловянный солдатик.

Мама вернулась часа через два после Инги. На ней было тесное и короткое красное платье, которое она надела, готовясь к свиданию, но пахло на этот раз не алкоголем и мужскими духами, а антисептиком, резиной и кровью. Волосы были примяты, а сама она словно бы постарела разом лет на пятнадцать. Женя вскочил ей навстречу, не зная, какие слова подобрать, что говорить, но мама опередила его:

– Тише, тише. Тише. Инга дома?

Женя кивнул.

– Она у себя?

И, получив еще один утвердительный кивок, сказала:

– Хорошо. Иди спать.

Женя развернулся на деревянных ногах и отправился в свою комнату. О сне не могло быть и речи. Он услышал, как мама вошла к сестре; зазвучали два голоса, сразу громко, потом сорвались в невнятные вопли и плач. Женя метался по комнате, от кровати к столу, от стола к двери, обратно к кровати, а потом выскочил и бросился в гостиную. Мама обнимала, прижимая к себе ревущую Ингу, уткнувшуюся лицом ей в плечо, и тоже рыдала, в голос, надрывно, как древние плакальщицы, что тащатся в похоронном шествии за мертвецом. Она увидела застывшего в дверях сына и закричала:

– Уйди! Уходи!

Глаза у нее были страшные и полные слез. Женя не пошевелился – он просто не мог, а мама, раскачиваясь, баюкая заходящуюся плачем дочь, зажмурилась и зашептала:

– Пожалуйста, пожалуйста, я прошу тебя, сыночек, уйди, уйди, уходи…

Он так и не уснул.

Через полтора часа мама снова уехала в больницу. Учитывая новости, которые обновлялись ежеминутно и обрастали новыми подробностями, это было неудивительно: Маргарита Зотова работала хирургом-травматологом, а данная врачебная специальность была востребована в Северосумске в то утро, как никогда ранее.

– Пожалуйста, присматривай за Ингой, – сказала она перед уходом.

Женя не знал, как нужно присматривать, но на всякий случай устроился в другом углу гостиной, в кресле, со смартфоном в руках. На городском портале к вечеру появились списки убитых. Он всматривался в имена и фамилии и гадал: который из них тот самый? Двое командированных из Петербурга. Охранник клуба. Подполковник полиции. Бармен. Менеджер по продажам из «Лиги». Начальник отдела снабжения «Коммунара».

Неважно.

Фамилию убийцы тоже назвали: Лапкович. Мертв. Подорвал гранатой себя и еще трех человек, не считая застреленных из карабина.

Отдельно писали про дочку мэра, Иру Глотову. Женя знал, что они с Ингой дружили. То, что в числе погибших нет его сестры, было то ли большой удачей, то ли каннибальской вежливостью Мамочки.

Женя взглянул на сестру. Она весь день пролежала, уставившись в потолок. Мама переодела ее, смыла краску с лица, и теперь та была похожа на обиженного пупса с большими голубыми глазами.

– Инга, – позвал Женя.

– Чего тебе? – спросила сестра, не глядя в его сторону.

– Может быть, хочешь поесть? Или чаю?

Инга повернула голову.

– У нее лицо разлетелось, – сообщила она. – У Ирки. Я ее видела, вот как тебя сейчас. В трех шагах. Глаз взорвался как будто. И все кровью залило. И мозгами. Прямо под ноги мне.

Сестра опять отвернулась и замолчала. Женя посидел немного, открыл в телефоне мессенджер и написал сообщение.

«Никогда больше».

Ответ пришел только минут через десять.

«Никогда».

Рома не хотел отвечать на сообщение. Не хотел ни с кем говорить. Сидел один, в темноте, на мамином диване и старался ни о чем не думать. Свет не зажигал, включил только тусклую лампочку в коридоре. При свете разгром в квартире выглядел совершенно ужасно, словно кто-то заживо выпотрошил шкафы, бельевые ящики, тумбочки и вывалил их мягкие внутренности на пол безобразной грудой, как потроха. В этой картине вывернутого наизнанку быта было что-то от постыдного надругательства.

«Дедушка убил кого-то» – так сказала мама, когда ей первый раз позвонили. В этот момент Сергей Сергеич все еще орал песни и стрелял через раскрытую дверь «Селедки», отец Лили Скворцовой пока не получил пулю в горло, а дочь мэра Ира Глотова лежала на полу рядом с подругой Ингой и думала, что ей удастся сбежать.

Вначале Рома обрадовался. Это было мрачное, злобное торжество. Убил – значит, теперь точно сядет в тюрьму. Мамочка сделала свое дело, избавила его и маму от этого матерящегося, воняющего перегаром, угрожающего насилием тролля. Но потом оказалось, что «кто-то» – это чертова дюжина человек, расстрелянных из «Сайги» и изрешеченных осколками. На смену радости пришла тревога. Второй звонок из полиции раздался около полуночи. Бледная мама – ни жива ни мертва – умчалась из дома. Ее ждали допросы и опознание трупа с оторванной головой и изуродованным осколками телом. Рома остался один и сидел на кухне, ежеминутно обновляя страницы новостей в Сети. Катастрофический масштаб происшествия пугал по-настоящему. Он вспомнил, как однажды давно, еще первоклассником, гулял со старшими мальчишками на пустыре у северного берега Шукры. Его приятели тогда принесли с собой большую железную банку из-под краски с дыркой в крышке, через которую торчал короткий фитиль. Они насыпали внутрь какого-то темного порошка, добавили светлых металлических стружек, плеснули вонючей жидкости из маленькой пластиковой бутылки, а потом предложили Роме поджечь фитиль. Он чиркнул зажигалкой и отбежал к ребятам, стоящим поодаль. Маленький синеватый огонек скрылся внутри банки, а потом оттуда с гулом вырвался столб оранжево-красного пламени. Это не походило на взрыв, скорее на извержение вулкана: огонь становился все выше и выше, он рос на глазах, гудение превратилось в рев, и стало так страшно, что маленький Рома развернулся и убежал в слезах, не обращая внимания на смех старших товарищей. Он подумал тогда, что пламя так и будет расти, пока не станет огромным, до неба, а потом обрушится вниз испепеляющим жаром, будто бы, поджегши фитиль, он выпустил какую-то страшную, беспощадную силу, с которой не в силах справиться и которая может уничтожить весь мир – или как минимум город.

Сейчас, читая новости о бойне в «Селедке», он испытывал похожее чувство.

Во второй половине дня позвонила мама.

– Ромчик, – сказала она напряженным голосом, в котором слышались слезы. – Я сейчас домой приду, только не одна, а с полицией. У нас обыск будет. Ты приберись там немножко, хорошо? Неудобно, если беспорядок…

Рома ничего не ответил. Он быстро собрался и вышел из дома. Видеть, как посторонние люди ходят по квартире, лезут в его секретер или копаются в мамином нижнем белье, ему не хотелось. Ноутбук он прихватил с собой: читал где-то, что полиция всегда изымает при обыске компьютеры, так что свой «Acer» он засунул в рюкзак и так и гулял с ним за спиной несколько часов, пока не стемнело, от Тройки до самого Городка. Люди на улицах выглядели напуганными, настороженными, и Роме казалось, что сейчас кто-нибудь покажет на него пальцем и закричит: «Смотрите! Это он! Он во всем виноват!» Рома пересек Городок и вышел на край Гремячего мыса. В нескольких метрах внизу шумели волны. Резкий ветер высекал слезы из глаз, толкал в грудь тугими ладонями, но Рома упрямо стоял и смотрел вдаль, в черную, бурлящую пустоту. Хорошо быть моряком, подумал он. Можно взять и уплыть туда, в темноту, раствориться в небытие, и никто тебя не найдет.

Домой он вернулся совершенно продрогшим. Квартира стала как будто чужой: двери комнат раскрыты настежь, все сдвинуто с мест, вещи разбросаны, словно кто-то затеял большую уборку, а потом махнул на это дело рукой. Пахло чужими людьми и чем-то казенным. Взъерошенная Татка, нахохлившись, сидела на стуле и с брезгливым выражением на морде старательно вылизывала бока и хвост. На полу в большой комнате в груде каких-то выпростанных из шкафов тряпок лежали четыре большие картонные маски: Волк, Лис, Филин, Медведь. Светлая ткань бельмами просвечивала в прорезях глазниц. Рома забрался с ногами на диван, на тот его край, где обычно сидит мама, и уставился на звериные лики. Надо порвать их и выбросить в мусоропровод. А еще лучше, сжечь.

Хватит, наигрались.

Первым, кто ему написал в этот вечер, был Даниил.

«Привет! Ты как?»

Рома не знал, что ответить, и поэтому просто выбрал из галереи картинок самую угрюмую рожу.

«Ясно. Я тут подумал. Больше никогда».

«Да, – ответил Рома. – Никогда».

Потом встал, поднял маски с пола, сложил одна на другую и засунул глубоко под диван. Сожжет потом как-нибудь, при случае.

Даниил тоже не спал всю ночь. А может быть, что и задремал ненадолго, сам того не заметив и приняв за сон рой диких, ярких, кричащих, обрывистых мыслей и образов, мятущихся, как охваченная паникой толпа. Еще он думал о Лиле. Хотел позвонить ей, но вспомнил, что не знает номера телефона. Даниил открыл ее страницу в социальной сети и послал сообщение: «Ты в порядке? Как самочувствие?» – и, подумав, приписал: «Я беспокоюсь». Прозвучало по-взрослому. Лиля ничего не ответила.

Первым, кого Даниил увидел ранним утром, был водитель Андрей, растрепанный, встревоженный и запыхавшийся.

– У вас все хорошо, Даниил Петрович? До вас родители не могут дозвониться.

Он совсем забыл про телефон: тот лежал на тумбочке в прихожей, темный, разрядившийся и холодный. Даниил подключил зарядное устройство и на протяжении следующих восьми часов слышал голос мамы каждые пятнадцать минут, за исключением того времени, в течение которого они с отцом летели из Москвы в Петербург. При встрече папа крепко пожал ему руку и обнял, долго прижимая к себе и похлопывая по спине. У мамы был такой вид, словно она примчалась домой, готовая сразиться с целым отрядом вооруженных бандитов, чтобы защитить своего сына. Наверное, учитывая характер сегодняшних новостей из Северосумска, ее можно было понять.

Отец быстро уехал, вероятно к Глотовым, а мама осталась с Даниилом и окружила его такой заботой, какой он не помнил с тех пор, как в девять лет болел скарлатиной. Она не отходила от него ни на шаг, тревожно заглядывала в глаза, а вечером даже предложила почитать вслух, что уж не лезло ни в какие ворота. Даниил подумал, что, узнай мама о том, где он был и как провел прошлый вечер, забота и помощь понадобились бы ей самой. Предложение почитать он твердо отклонил и сказал, что хочет побыть один.

– Конечно, конечно, – согласилась мама, вышла из его комнаты и тихонько прикрыла за собой дверь.

Даниил снова вошел в Сеть и увидел, что Лиля изменила фотографию на странице. Вместо нее самой, улыбающейся из вороха рыжих листьев, на аватаре появилась зажженная свеча на черном фоне. Даниил прочитал на городском портале список погибших и все понял. Под картинкой со свечой на странице Лили были стихи.

Даниил подумал и поставил «лайк».

А потом позвонил Макс. Долго мялся, мычал и наконец сказал:

– Слушай, Петрович, тут такое дело. Твой планшет у меня. Его один шнырь с нашего района у «Селедки» нашел. Ты там был, что ли?

– Был, – ответил Даниил.

– Ага. Ну, короче, я тебе во вторник принесу его в школу.

Нельзя сказать, что это решение далось Максу просто. Планшет и правда был крутейший, да и достался, можно сказать, даром. Не то чтобы он так уж увлекался гаджетами, но вещь хорошая. Отдавать было жалко. Он же не виноват, что Мамочка так буквально поняла его желание?

Только смущала цена. Не та символическая, за которую Кекс продал вещь, а другая, реальная.

В отличие от друзей, новости Макс узнавал не из публикаций в Сети, а на улице. Принципиальной разницы между пересказываемыми друг другу слухами о драме в «Селедке» и журналистскими репортажами не было: то же самое стремление приврать, нагнать жути и смаковать кровавые подробности. Макс слушал, кивал, даже смеялся вместе со всеми в нужных местах – в Слободке ко многим вещам относились намного проще, – но внутри что-то понемногу сжималось. Даже если делить все рассказы на два, а то и на три, выходило, что планшет Петровича обошелся в несколько десятков убитых и раненых. Неужели Мамочка затеяла все ради этого?.. Потом прозвучало имя стрелка, и Макс немного расслабился. Слова «пусть исчезнет мой дед» он хорошо помнил. Тот, кстати, можно сказать, что реально исчез: взорвал гранату рядом с головой. Этого Макс не заказывал, так что пусть теперь Волк переживает о цене своих пожеланий.

Но беспокойство не отпускало.

Вечером, когда уже стало смеркаться и все истории о событиях прошедшей ночи были пересказаны по сто раз, Макс собрался домой. Он уже перелезал низкий забор детского сада, на площадке которого, по десятилетиями освященной традиции, собирались все местные гопники, когда его кто-то окликнул. Макс спрыгнул на землю и обернулся. С той стороны забора к нему семенил Чахлый, мелкий шкет примерно одного с ним возраста.

– Макс! Погоди!

– Чего тебе?

От Чахлого несло какой-то кислятиной.

– Это… ну, в общем… короче, ищут тебя.

– Кто?

Чахлый отвел взгляд.

– Да какие-то черти. Трое. Взрослые, лет по двадцать, наверное.

Макс насторожился.

– А кто такие? Чего им надо?

– Да не знаю я, – скривился Чахлый. – Я у «Ромашки» с пацанами тусовался, они подошли, спрашивают, типа, знаете такого? Ну, мы такие говорим: «Знаем». А они: «А где его найти?» Никто не сказал, понятно. А один из них, самый здоровый, говорит: «Передайте ему, чтобы не прятался, а то будет хуже». Вот так.

Вечер сразу стал темнее и холоднее. Макс поежился. Звучало это все неприятно. Вроде он ни с кем не рамсил в последнее время, тем более со старшими. Может, какие-то приятели продавщицы Светки?

– Ладно, спасибо, что предупредил.

– Есть сига? Угостишь?

– Я не курю, – рассеянно сказал Макс.

По улице он шел быстрым шагом и по дороге оглядывался. Нож вытащил из кармана и на всякий случай зажал в кулаке.

Дома Макс лег на кровать в своей узкой, похожей на шкаф комнате и задумался, вертя в руках проклятый планшет. У него возникло неприятное чувство, что у этой вещи тоже есть цена, не такая страшная, как у желания Ромыча, но все равно – есть. И похоже, что Максу придется ее заплатить.

Да ну к черту. Он отдаст эту штуковину обратно Петровичу. И уж точно не пойдет больше к яме. Никогда.

Школа, в которую они пришли во вторник, в первый день после траура, была другой, не такой, как раньше. В воздухе чувствовалось какое-то оцепенение, одновременно растерянное и угрожающее. На стене главной лестницы между первым и вторым этажом висел большой портрет Иры Глотовой в траурной рамке. Подпись гласила: «Помним. Любим. Скорбим». На полу под портретом лежали цветы, горели свечи и сидел унылый розовый мохнатый медведь – напоминание о том, что погибшая все же была еще, по сути, ребенком, пусть и давно уже играла совсем в другие игрушки.

Не было слышно ни смеха, ни громких разговоров. Даже на четвертом этаже, в обители вечного гвалта и хаоса, примолкли младшие классы. Все кучковались у стен, негромко переговариваясь или уткнувшись в мобильные телефоны. Многих не было: не только сестер Глотовых – Жанны из седьмого класса и Машеньки из третьего, не только Инги Зотовой и ее подруги Юли, тоже чудом выжившей той страшной ночью, но и других. У кого-то были ранены родственники, кого-то родители решили оставить пока дома – просто так, без причины. Директор школы Екатерина Борисовна Капитанова вышла с вечного больничного: в черном платье, слишком тесно обтягивавшем необъятные формы, пряча глаза, прошла к себе в кабинет и засела там, зачем-то вызывая по одному преподавателей и некоторых учеников. Уроки превратились в формальность; слушать и всерьез обсуждать взаимоотношения Чацкого с Софьей или развитие капитализма в начале прошлого века сейчас было странно. Смерть обесценила все – а может быть, просто правильно расставила приоритеты. Расписание из опоры стабильности и порядка стало лишь намеком на реальность: учительница математики так и не вышла на работу, и надежд на ее возвращение было немного; старый физрук тоже отсутствовал – его внук в тяжелом состоянии лежал в городской больнице со множественными осколочными ранениями. Занятия переносились и отменялись в произвольном порядке.

Впрочем, инициатива отмены некоторых из них была проявлена снизу.

Одиннадцатый класс в полном составе не пришел на урок МХК. Когда Елена Сергеевна Лапкович, удивленная отсутствием учеников после звонка, открыла дверь и выглянула в коридор, то увидела, что все они стоят у стен и сидят на подоконниках напротив кабинета. У многих на рукавах или лацканах пиджаков были черные ленты. Они молчали, просто смотрели на учительницу и не двигались с места. Ей оставалось только закрыть дверь, а потом сесть за стол и плакать – все сорок пять минут.

Примеру одиннадцатого последовал класс девятый. Елена Сергеевна не выдержала и, глотая слезы, бросилась за помощью к Крупской. Та спустилась со своего верхнего этажа и, вопреки ожиданиям, не загнала упрямо выстроившихся в коридоре учеников в класс, а подошла к ним и негромко о чем-то заговорила. Потом заглянула в кабинет к всхлипывающей Лапкович, пожала плечами и сообщила:

– Их можно понять. Попробуйте переждать.

– А уроки? – подняла красные глаза Елена Сергеевна.

– Проводите у тех, кто придет. Даже если никто не явится, часы я вам не сниму.

К концу дня на двери кабинета МХК появилась корявая надпись мелом. Она была сделана розовым цветом по белой краске, поэтому читалась плохо, но все-таки различимо: «Лапкович – убийца!»

Вокруг Ромы образовалось пустое пространство. Он и сам никогда не отличался общительностью, но сейчас с ним даже никто не здоровался. Остальных трех друзей еще сквозь зубы приветствовали, но смотрели уже с подозрением, а на Рому – со страхом. В среду страх сменился ненавистью. На телефон ему стали приходить сообщения с фотографиями жертв ночной бойни и подписями: «За что?!», «Внук палача», «Гори в аду!» и прочим в таком духе. Номера были незнакомые. Он молчал, стиснув челюсти. Даниил, Женя и Макс старались держаться рядом с другом, но он, казалось, не замечал их. В четверг вслед ему уже неслись крики: «Стрелок! Гранату продашь? Споешь нам «Орленка»?» Преподаватели избегали встречаться с ним взглядом. Вокруг шептались. Женя Зотов время от времени стал отставать от друзей по пути в столовую и куда-то исчезать, что было вполне объяснимо: у него не было ни мощных бицепсов, ни фамилии Трок. Рома терпел, только оглядывался по сторонам взглядом волка в окружении красных флажков. Вечером, дома, когда он сел поработать немного в социальной сети, ему попалась на глаза картинка, сделанная в том популярном шаблоне, который использовал сам. На ней была его фотография – ее взяли с его страницы, ту, где он строил страшные рожи, – и текст: «Спасибо деду за победу! Роман Лапкович, внук северосумского стрелка». Виртуальные следы вели к группе с названием «Помощь пострадавшим в Северосумске». 835 участников, из них почти 50 – из «единицы».

В пятницу по расписанию урок МХК был у седьмого класса. Даниил, Макс и Женя улучили момент, когда Ромы не было рядом, чтобы поговорить.

– Наши тоже не пойдут, – сказал Женя. – Я точно знаю. Пашка Мерзлых говорил. Что будем делать?

– Я пойду, – мрачно ответил Макс. – Похер. Нельзя его одного бросать, это неправильно.

– Я тоже, – удивился собственной смелости Даниил.

– Не знаю, пацаны, – произнес Женя. – То есть… в общем, ладно, если вы пойдете, то и я.

Вернулся Рома. До урока оставалось минуты три. Паша Мерзлых с группой приятелей подошли к дверям кабинета МХК, покрутились немного и вернулись обратно. Тревожной трелью загремел звонок. Никто не двинулся с места. Рома небрежно забросил на плечо сумку и спокойно направился в класс. Даниил, чувствуя на себя давящие взгляды десятков ненавидящих глаз, двинулся следом. За ним пошел Макс. Женя нервно крутился у стенки, делая вид, что подтягивает лямку у рюкзака.

До двери они не дошли. Рома вдруг остановился и уставился перед собой. В этот момент кабинет открылся. Елена Сергеевна вышла, перехватила взгляд сына, посмотрела туда же, куда глядел он, побледнела, закрыла руками лицо и выбежала на лестницу.

На внешней стороне двери скотчем был приклеен глянцевый лист бумаги. С него смотрел коллаж из тринадцати лиц, перечеркнутый красной надписью: «ОНИ ТЕБЯ ЖДУТ».

Сзади недобро засмеялись. Рома сбросил с плеча сумку, сорвал с двери листок, не спеша намотал его на руку и все так же спокойно подошел к Паше Мерзлых, который стоял повернувшись спиной.

– Эй, – позвал Рома.

И когда тот обернулся, молча и что есть силы врезал ему обернутым бумагой кулаком по зубам. Звук удара звонко разнесся в тишине. Паша мотнул головой и тут же ударил в ответ. На линолеум брызнула кровь. На Рому бросились двое, схватили за руки, подсекли ноги и повалили на пол. Мерзлых рухнул сверху, уселся на извивающегося противника, занес руку и с силой ударил его по лицу, так, что затылок Ромы со стуком врезался в пол.

Через мгновение вокруг орало, выло, визжало на разные голоса живое кольцо. Паша размахнулся еще раз, но в этот момент к нему подлетел Макс и с ходу ударил ногой. Получилось так хлестко и мощно, что голова Мерзлых резко откинулась назад, а сам он буквально взлетел в воздух и рухнул на спину, раскинув руки и замерев у ног Вики Цай, взвизгнувшей и подпрыгнувшей, как испуганная кошка.

Наверное, в любое другое время после такого убедительного нокаута драка сразу бы кончилась. Но не сейчас. Живой круг сомкнулся, и на Макса с Ромой навалились все разом. Крики стали рычанием. Кулаки со звоном и жутким, глухим стуком бились в лица и тела. Рома вертелся ужом, пытаясь подняться, но ему не давали, пиная со всех сторон, так, что он в конце концов перевернулся на бок, прикрывшись руками. Макс устоял; он с ревом вращался, раскидывая вцепившихся в руки одноклассников и раздавая удары – ногами, локтями, коленями, головой. Свалка сделалась всеобщей.

Даниил видел драки и раньше. В «единице» они хоть и редко, но все же случались. Хотя драками это назвать было сложно: так, толчки да захваты с попыткой свалить противника на пол. То, что происходило сейчас, было какой-то звериной, неистовой схваткой.

Он в отчаянии обернулся. Женя исчез. На втором этаже, кроме кабинета МХК, были только пустующий сейчас класс математики, театральная студия и коридор, ведущий к кабинету директора. Помощь могла прийти слишком поздно. Брызги крови уже были и на стене у окна, и на подоконнике, куда ткнулся носом кто-то, отправленный Максом в нокдаун.

Даниил развернулся и побежал.

У Аркадия Леонидовича только что начался урок, когда дверь с треском распахнулась, ударившись в стену. Он с удивлением повернулся. На пороге стоял Даниил Трок; глаза у него были круглые и донельзя перепуганные, а лицо такое белое, что исчезли даже веснушки.

– Там! – крикнул он, перевел дух и снова выкрикнул: – Драка!

Два пролета лестницы Аркадий Леонидович преодолел в несколько прыжков, оставив Даниила далеко позади. На втором этаже творилось что-то несусветное: куча сплетенных друг с другом детских тел, брыкающихся, визжащих, орущих, беспорядочные взмахи рук, звуки ударов и крики боли. Те, кто не участвовал в битве, столпились вокруг с раскрасневшимися лицами и блестящими обессмыслившимися глазами, подпрыгивали и кричали:

– Вали его!

– За руки хватай!

– Мочи его, мочи!

Аркадий Леонидович врезался в толпу, как локомотив на полном ходу. Снес плечом возвышающегося над остальными рослого парня, раздававшего направо и налево яростные оплеухи, и ворвался в центр побоища. Через пару секунд бой прекратился: кто-то отлетел в сторону, кто-то отступил сам, только на полу еще лежали двое, один из которых вцепился противнику в горло мертвой хваткой. Аркадий Леонидович схватил верхнего мальчишку за плечи и потянул. Тот закрутил головой, попытался ударить ногой, но свою жертву не выпустил.

– Отпусти его! Все, отпусти!

Парень сжался, как кот, но продолжал душить. Лицо второго уже приобретало багрово-синий оттенок, глаза выпучились и покраснели. Аркадий Леонидович напрягся и с силой встряхнул мальчика, подняв его в воздух. Подросток яростно забился, пытаясь вырваться, но учитель держал его крепко.

– Успокойся! Все кончилось, остановись!

Аркадий Леонидович развернул парня лицом к себе и с трудом узнал в этом бешено дергающемся, залитом кровью, оскаленном существе Рому Лапковича. Он зашипел и лягнул учителя в лодыжку.

– Да успокойся ты!

Рома наконец замер в сильных руках, тяжело дыша и выдувая ноздрями кровавые пузыри. Разбитые губы раздвинулись в жуткой улыбке.

– Никогда, – прошептал он.

– Что?!

– Никогда больше. Нет. Никогда.