«Для этого нужно обладать волей», — сказал Фрэнк Чалмерс своему отражению в зеркале. Эта фраза была единственным, что он запомнил из сна. Он брился, делая быстрые, решительные взмахи, чувствуя напряжение, переполненный энергией, готовой вырваться наружу, жаждущий приняться за работу. Осталась еще одна фраза: «Побеждает тот, кто сильнее того хочет!»

Он принял душ, оделся, спустился в столовую. Солнечный свет заливал равнину Исиды горизонтальными бронзовыми лучами, а на востоке, высоко в небе, перистые облака напоминали медную стружку.

Рашид Ниязи, представлявший на конференции Сирию, проходя мимо, прохладно кивнул Чалмерсу. Фрэнк ответил тем же и продолжил свой путь. Из-за Селима аль-Хаиля аккадская ветвь Мусульманского братства обвинила его в убийстве Буна, но Чалмерс всегда отвечал на обвинения быстро и публично. Селим был одиночкой, фанатиком-самоубийцей, утверждал он. Этим он подчеркивал вину ахадов, но в то же время пользовался их признательностью. Естественно, Ниязи, их лидер, был несколько обозлен.

В столовую вошла Майя, и Фрэнк сердечно ее поприветствовал, непроизвольно стараясь скрыть неудобство, которое всегда ощущал в ее присутствии.

— Можно к тебе присоединиться? — спросила она, глядя на него.

— Конечно.

Майя была по-своему проницательна, Фрэнк же сосредотачивался на текущем моменте. Они начали болтать. Когда беседа коснулась темы договора, Фрэнк сказал:

— Как бы я хотел, чтобы Джон был здесь. Он был бы нам полезен, — а потом добавил: — Я скучаю по нему.

Это тут же расстроило Майю, и она положила свою руку на его, Фрэнк едва мог это ощущать. Она улыбалась, но не сводила с него своего сковывающего взгляда. Он, сам того не желая, отвел глаза.

На телестену транслировали новости с Земли, и он постучал по панели на столе, увеличив громкость. Земля была в плохом состоянии. Видеорепортаж рассказывал о массовом марше протеста на Манхэттене — весь остров заполнила толпа протестующих, которая насчитывала десять миллионов человек и около пятисот тысяч полицейских. Картинка, снятая с вертолета, повергала в шок, но в последнее время таких мест было много, пусть и менее наглядных, зато куда более опасных. В развитых странах люди протестовали после того, как были приняты суровые меры для сдерживания числа рождающихся, законы, из-за которых китайцы выглядели анархистами, а молодежь извергала гнев и со смятением ощущала, будто у них отняли жизнь, и кто — древняя чудовищная нежить, будто сама ожившая история. Конечно, ничего хорошего в этом не было. Но в развивающихся странах люди взбунтовались из-за «недостаточного доступа» к лекарству, а это было гораздо хуже. Правительства свергали, люди гибли целыми тысячами. Эти картинки с Манхэттена, скорее, должны были показать, что все более-менее спокойно. Люди держали себя в рамках приличия, даже если дело касалось гражданского неповиновения. Но в это время Мехико, Сан-Паулу, Нью-Дели и Манила пылали в огне.

Майя посмотрела на экран и прочитала вслух надпись с одного из манхэттенских плакатов: «ОТПРАВЬТЕ СТАРИКОВ НА МАРС».

— В этом вся суть законопроекта, который кто-то представил в Конгресс. Доживи до ста лет и до свидания — полетишь по орбите для престарелых, на Луну или сюда.

— Сюда в первую очередь.

— Может быть, — сказал он.

— Полагаю, это объясняет, почему они так неуступчивы, когда дело касается эмиграционных квот.

Фрэнк кивнул.

— Нам этого никогда не понять. На них там очень сильно давят, а нас рассматривают как один из выпускных клапанов. Ты видела новую передачу по «Евровиду» об открытом пространстве на Марсе? — Майя покачала головой. — Она похожа на рекламу недвижимости. Нет. Если делегаты ООН дадут нам слово по поводу эмиграции, их просто распнут.

— Так что же нам делать?

Он пожал плечами.

— Настаивать, чтобы оставили старый договор без изменений. Действовать так, будто любая поправка станет концом света.

— Так вот почему ты так взбесился из-за вводной части.

— Конечно. Этот кусок, может, и не настолько важен, но мы сейчас в таком положении, как британцы при Ватерлоо. Если сдадим хоть один пункт, то падет вся линия.

Она рассмеялась. Она была им довольна и восхищалась такой стратегией. И стратегия в самом деле хороша, пусть ей и следовал только он один. Все-таки они не имели ничего общего с британцами при Ватерлоо; скорее уж были похожи на французов, шедших на отчаянный штурм, который должен был сложиться удачно, чтобы они смогли выжить. Поэтому Фрэнк много работал, уступая по одним пунктам договора в надежде подтолкнуть их к тому, что было ему действительно нужно в других областях. А это обязательно включало сохранение сколько-нибудь значимой роли для американского министерства Марса и его министра — ведь для того чтобы работать, нужна какая-то база.

И он пожал плечами, развеяв ее восхищение. На телестене толпа бесчинствовала на огромных авеню. Он несколько раз стискивал зубы.

— Давай лучше вернемся в комнату.

Наверху участники конференции слонялись по длинным комнатам с высокими потолками, которые делились на секции. Солнечный свет струился в большой центральный зал из восточных комнат для переговоров, покрывая румянцем белый ворсистый ковер, квадратные тиковые стулья и темно-розовый камень длинной столешницы. Тут и там вдоль стен переговаривались маленькие группы людей. Майя отошла, чтобы посовещаться с Самантой и Спенсером. Теперь они втроем были лидерами коалиции «Первых на Марсе» и в этом качестве были приглашены на конференцию — как представители марсианского населения без права голоса. Они представляли народную партию, были здесь единственными, кого голосованием избрали на их должности, но присутствовали здесь лишь по молчаливому согласию Гельмута.

Гельмут не ставил им никаких преград. Он разрешил быть здесь Энн как участнику без права голоса, представляющему «красных», хотя они были частью их коалиции; Сакс был наблюдателем от команды, занимающейся терраформированием; также за конференцией наблюдало множество управленцев горнодобывающих предприятий. Наблюдателей в самом деле было много, но право голоса имели лишь те, кто сидел за центральным столом, где Гельмут сейчас звенел в маленький колокольчик.

Пятьдесят три представителя разных государств и восемнадцать чиновников ООН заняли свои места, а еще сотня человек продолжила слоняться по восточным комнатам, следя за обсуждением в открытые проемы или по маленьким телевизорам. В окнах снаружи Берроуз кишел людьми и машинами, перемещающимися внутри останцев с прозрачными стенами, в шатрах и между холмами, в сети пешеходных туннелей, лежащих на земле или извивающихся в воздухе, под огромным шатром, покрывающим долину с широкими травянистыми бульварами и его ответвлениями. Маленький метрополис.

Гельмут призвал всех к порядку. В восточных комнатах все сгрудились вокруг экранов. Фрэнк выглядывал в проем в ближайшую комнату. Такие комнаты были по всему Марсу и по всей Земле, целые тысячи, с миллионами наблюдателей. За происходящим следили оба мира.

Темой дня, как и на протяжении прошлых двух недель, были эмиграционные квоты. Китай и Индия собирались сделать совместное предложение, и глава Индийского представительства встал и прочитал его на музыкальном бомбейском английском. Если убрать то лишнее, что предназначалось для отвода глаз, все, разумеется, сводилось к пропорциональной системе. Чалмерс покачал головой. В Индии и Китае проживало 40 процентов населения Земли, но они имели лишь два голоса из пятидесяти трех на этой конференции, поэтому у их предложения не было шансов стать принятым. Далее поднялись британцы из Европейского представительства и указали на это обстоятельство, конечно, не напрямую, но понятно намекнув. Затем начались прения. Они могли продолжаться все утро. Марс был крупным призом, и все страны, богатые и бедные, боролись за него, как ни за что другое. У богатых были деньги, у бедных — люди, оружие было распределено более-менее поровну, особенно новые вирусные векторы, способные убивать население целых материков. Да, ставки были высоки, а положение — очень хрупким: бедные напирали с юга и давили на рамки законов, бюджетов и применения военной силы северными странами. И к их лицам, по сути, приставляли стволы. Но лиц теперь было слишком много, и психическая атака, казалось, могла начаться в любое мгновение, просто от давления их огромной численности — атакующие наваливались на баррикады, несмотря на то, что в тылу были дети, и жаждали получить возможность стать бессмертными.

В перерыве, перед которым так ничего и не удалось достичь, Фрэнк поднялся со своего места. Бо́льшую часть споров он не слышал, потому что размышлял, набрасывая в своем электронном блокноте грубые схемы. Деньги, люди, земля, оружие. Старые уравнения, старые взаимосвязи. Но то, к чему он стремился, не требовало оригинальности — главное, чтобы это сработало.

За самим длинным столом ничего не изменится, в этом он не сомневался. Кто-то должен был разрубить узел. Он встал и подошел к делегациям Индии и Китая, их было человек десять, и они совещались в боковой комнате, где не было камер. После обмена любезностями он пригласил обоих лидеров, Ханаваду и Сунга, прогуляться по смотровому мосту. Переглянувшись и быстро переговорив со своими помощниками на мандаринском и хинди, они согласились.

Трое делегатов вышли из комнат и прошли по коридорам к мосту, представлявшему собой неподвижно закрепленный пешеходный туннель, который начинался у стены их холма-останца, изгибался дугой над долиной и упирался в более высокий останец на юге. Высота моста придавала ему такое великолепие, будто он парил в воздухе, и порядочное количество людей прохаживались по его четырехкилометровой длине или просто стояли на полпути и глядели сверху на Берроуз.

— Смотрите, — сказал Чалмерс своим коллегам, — затраты на эмиграцию так велики, что вы никогда не решите ваши проблемы с населением, перебросив сюда людей. Вы и сами это знаете. К тому же в ваших странах имеется немало пригодной для культивации земли. Значит, от Марса вам нужна не земля, а ресурсы — или же деньги. Марс — это рычаг, который позволит вам получить свою долю ресурсов, доставляемых на Землю. Вы отстаете от Севера из-за того, что в колониальный период у вас забрали ресурсы, ничего не заплатив, а сейчас вам нужно все это возместить.

— Боюсь, в истинном смысле колониальный период никогда не заканчивался, — вежливо ответил Ханавада.

Чалмерс кивнул.

— Да, транснациональный капитализм подразумевает, что мы все — колонии. И здесь на нас страшно давят, чтобы добиться того, чтобы бóльшая часть доходов от добычи полезных ископаемых становилась собственностью транснационалов. В развитых странах это очень сильно ощущается.

— Мы это знаем, — проговорил Ханавада, кивнув.

— Хорошо. А сейчас вы предложили ввести пропорциональные эмиграции, которые столь же логичны, как распределение доходов согласно инвестициям. Но ни одно из этих предложений не отвечает вашим интересам. Эмиграция была бы для вас каплей в море, но о деньгах такого сказать нельзя. Между тем в развитых странах возникают новые проблемы с населением, поэтому лишние квоты для них оказались бы кстати. И они могли бы сэкономить деньги, которые все равно достались бы транснационалам и превратились бы в свободный капитал, не управляемый ни одним из государств. Так почему бы развитым странам не дать вам их побольше? Ведь в их карманы они все равно не упадут.

Сунг кратко кивнул с серьезным видом. Вероятно, они предвидели его ответ, а предложение выдвинули, лишь чтобы подтолкнуть к нему, и выжидали, пока он сыграет свою роль. Но это лишь упрощало дело.

— Думаете, ваши правительства согласятся на такую сделку? — спросил Сунг.

— Да, — ответил Чалмерс. — Как им еще показать свою власть над транснационалами? Распределение доходов чем-то напоминает старые движения за национализацию, только на этот раз выгоду извлекут все страны.

— Это сократит инвестиции от корпораций, — заметил Ханавада.

— Что только обрадует радикалов, — парировал Чалмерс. — Да и вообще почти всех «Первых на Марсе».

— А ваше правительство? — спросил Ханавада.

— Я вас уверяю.

На самом деле с администрацией должны были возникнуть трудности. Но Фрэнк собирался заняться ею, когда для этого придет время, сейчас там сидели детишки членов Торговой палаты, надменные, но безмозглые. Достаточно было поставить их перед выбором: либо это, либо появится Марс-третий-мир, Китайский Марс, Индийско-Китайский Марс, с маленькими смуглыми человечками и коровами, расхаживающими в пешеходных туннелях. Тогда они согласятся. Более того — припадут на колени и будут молить: дедушка Чалмерс, просим, спаси нас от желтой орды.

Он видел, как индус и китаец переглянулись, посовещавшись вполне доступно для него.

— Черт, — сказал он, — вы на это и надеялись, да?

— Пожалуй, нам нужно обсудить некоторые детали, — сказал Ханавада.

На то, чтобы воплотить их договоренность в жизнь, понадобилось несколько недель, так как это повлекло за собой целый ряд сопутствующих соглашений, необходимых, чтобы его приняли все делегации. Каждому делегату нужно было извлечь какую-нибудь выгоду для своей страны, чтобы было что показать дома. Убедить нужно было и Вашингтон, и Фрэнку в итоге пришлось перепрыгнуть через головы детишек, дойти до самого президента, который был лишь немного старше их, зато мог увидеть выгоду от сделки, если преподнести ее ему на блюдечке.

И Фрэнк погрузился в работу, проводя за встречами по шестнадцать часов в день, по своей старой схеме, знакомой, как рассвет. Под конец самыми трудными оказались встречи с транснациональными лоббистами, такими как Энди Янс. Договориться с ними было почти невозможно, потому что сделка совершалась за их счет и они это понимали. Они как могли давили на правительства севера и стран с «удобными флагами», и это было ощутимо, о чем свидетельствовало боязливое и раздражительное поведение президента и отказ от сделки Сингапура и Софии. Но Фрэнк все же убедил президента, даже несмотря на все расстояние между ними, на весь глубокий психологический барьер, возникающий при разнице во времени. Те же доводы он применял и при переговорах с другими северными правительствами. «Если вы поддаетесь транснационалам, — говорил он, — то получится, что они — реальное мировое правительство. А это шанс отстоять интересы, ваши и вашего населения, перед этим свободным капиталом, который очень близок к тому, чтобы получить неограниченную власть на Земле! Вы должны как-то их приструнить!»

То же самое он повторял в ООН, каждому чиновнику. «Кто, по-вашему, должен выполнять роль реального правительства? Вы или они?»

И все же это давалось ему с трудом. Танснационалы способны оказывать сильнее впечатление, и даже наблюдение за ними поражало. Каждое из трех крупнейших объединений «Субараси», «Армскор» и «Шеллалко» было крупнее любой страны или содружества, кроме первых десяти, и они в самом деле тратили огромные средства. Деньги приравнялись к власти, власть устанавливает законы, а законы определяют правительство. То есть национальные правительства, пытаясь сдержать транснационалов, были похожи на лилипутов, связывающих Гулливера. Им требовалась огромная сеть тоненьких нитей, расставленных через каждый миллиметр по всему периметру. А когда гигант заворочался, пытаясь освободиться, им приходилось бегать вокруг него, перебрасывая новые нити поверх чудовища и вбивая новые колышки. Бегать вокруг, забивая колышки в виде четвертьчасовых встреч на протяжении шестнадцати часов в день.

Энди Янс, один из самых старых корпоративных знакомых Фрэнка, однажды вечером пригласил его на ужин. Энди, естественно, был зол на Чалмерса, но старался этого не показывать, поскольку цель ужина — предложение сделки, тонко завуалированное и сопровождаемое угрозами. Он предложил Чалмерсу должность главы учреждения, создаваемого консорциумом, осуществляющим транспортные перевозки по направлению Земля — Марс. Это старая аэрокосмическая промышленность, в которой по-прежнему втихую набивает карманы Пентагон. Новое учреждение должно было помогать консорциуму вести политику и консультировать ООН по касающимся Марса вопросам. Занять должность ему предлагалось после ухода с поста министра Марса, чтобы избежать возникновения конфликта интересов.

— Звучит чудесно, — сказал Чалмерс. — Мне это действительно крайне интересно.

И на протяжении всего ужина он убеждал Янса в своей искренности. Что хотел не только получить должность в том учреждении, но и вообще тотчас начать работать на консорциум. Это было непросто, но он прекрасно справлялся и видел, что с течением вечера подозрение постепенно исчезало с лица Янса. Слабость многих бизнесменов состояла в том, что они верили, будто смысл всей игры заключается в деньгах; сами они работали по четырнадцать часов в сутки, чтобы заработать на машины и кожаные интерьеры, и находили казино разумным видом отдыха, — одним словом, они были идиотами. Но полезными идиотами.

— Я сделаю все, что в моих силах, — пылко пообещал Чалмерс и подумал, что сейчас перед ним открывается сразу несколько путей. Можно поговорить с китайцами об их потребности в земле, вернуть Конгресс к мыслям о справедливом доходе с инвестиций. Несомненно. Дать сейчас кое-какие обещания, и давление несколько ослабнет — а он тем временем продолжит работу. Ничто не могло быть столь приятным, как надуть такого прохвоста.

И он вернулся за стол переговоров и продолжил вести дела, как раньше. Прогулка по мосту, как ее теперь называли (другие говорили: «перемена Чалмерса»), сдвинула ситуацию с мертвой точки. 6 февраля 2057 года, или L_S = 144°, М-15, — памятная дата в истории дипломатии. Теперь дело свелось к тому, чтобы раздать каждому по кусочку и подтвердить позицию действительных членов. Пока шел этот процесс, Чалмерс переговаривался с наблюдателями из первой сотни, ободряя их и удостоверяясь в их позициях. Сакс, как оказалось, был расстроен его действиями, так как считал, что, если транснационалы сократят инвестиции, развитие его проекта по терраформированию существенно замедлится. Во всем приходящем бизнесе он видел лишь тепло. Была им расстроена и Энн, потому что новый договор разрешал и эмиграцию, и инвестиции, а она вместе с «красными» надеялась, что договор обеспечит Марсу что-то типа статуса мирового парка. Они были так далеки от реальности, что это сводило его с ума.

Я только что спас тебя от пятидесяти миллионов китайских эмигрантов, — кричал он на нее, — а ты окрысилась на меня из-за того, что мне не удалось выслать их всех домой! Ты думала, я буду творить чудеса, превращу этот булыжник в святыню, прямо по соседству с планетой, которая скоро вся будет выглядеть, как Калькутта в час пик. Энн, Энн, Энн… А что бы ты сама сделала? Что ты вообще делаешь, кроме того, что расхаживаешь тут, испепеляя взглядом все, что построено людьми, и убеждаешь всех, что ты марсианка? Господи Иисусе! Иди играй со своими камешками и предоставь политику людям, которые умеют думать.

— Сам не забывай, что это значит — думать, Фрэнк, — ответила она. Каким-то образом он вызвал у нее секундную улыбку во время своей тирады. Но уходя, она бросила на него свой хорошо знакомый ему свирепый взгляд.

Но Майя теперь наконец им довольна. Он чувствовал, как она на него смотрит, когда выступал перед публикой. На него смотрели миллионы людей, но он чувствовал только ее взгляд, и это бесило его. Она с восхищением относилась к прогулке по мосту, и он говорил ей лишь то, что ей было приятно слышать о тайных договоренностях, которые он заключал ради того, чтобы его план был принят. Она стала проводить с ним коктейльные часы, что устраивались каждый вечер, — присоединялась, когда иссякал первый поток критиков и просителей, затем ожидала в стороне, пока пройдут вторая и третья волны, наблюдая и облегчая обстановку своим смехом и время от времени высвобождая его напоминаниями, что им пора прогуляться или поесть. Затем они выходили на террасы, под самые звезды, где ели и потягивали кофе, глядя на оранжевую черепицу и сады на крышах из-под одного из крупных шатров под верхушкой останца, чувствуя вечерний легкий ветерок так же, как если бы находились на свежем воздухе.

«Первые на Марсе» поддерживали его план, и большинство местных было на стороне Фрэнка, равно как и Вашингтон. Он считал это двумя важнейшими составляющими общего успеха, не считая согласия руководства транснационалов, которого ему едва ли удалось бы добиться. Так что заключение сделки было лишь вопросом времени. Так он иногда говорил ей поздними вечерами, когда немного поддавался ее чарам. Когда она его умиротворяла. «Между нами говоря, у нас все получится», — говорил он, отводя глаза на яркие звезды в небе, не в силах встретиться с ее проницательным взглядом.

А однажды вечером она, как обычно, была с ним во время коктейлей, и вместе с остальными они смотрели новостные репортажи с Земли об итогах прошедшего дня и снова заметили, какими искаженными и плоскими их изображали, будто они были актерами какой-то невообразимой мыльной оперы. Затем они вдвоем вышли, поели и прогулялись по широким травянистым бульварам, оказавшись в итоге в его комнате в нижней части города. И она сопроводила его внутрь. Ничего не объясняя и не комментируя, в своем обычном стиле. Как и всегда. Это произошло, это происходило здесь и сейчас. Она оказалась в его комнате, затем в его объятиях. Фрэнк был настолько этим потрясен, что чувствовал себя совершенно отстраненным от своего тела, и собственная кожа казалась ему резиновой. И это начало его тревожить, когда сквозь шок прорвалось чисто животное желание, и вдруг он ощутил ее снова — чувства захлестнули его, и он поддался им с животной страстью. Сколько же времени прошло…

Позже она вышла, прикрывшись белой простыней, будто накидкой, и принесла стакан воды.

— Мне нравится, как ты работаешь с ними, — сказала она, вернувшись к нему. Она отпила из стакана, посмотрела через плечо со своей старой нежной ухмылкой, взглядом во все глаза — взглядом, который казался таким глубоким, как если бы луч слепящего света прошел прямо сквозь его тело, и он вдруг почувствовал себя не просто голым, а незащищенным, подверженным ее воздействию. Он натянул свободную часть простыни поверх бедер и ощутил, будто чем-то себя выдал. Она непременно увидит, почувствует, как воздух в его легких превращается в холодную воду, как его желудок завязывается в узел, как леденеют его ноги. Он моргнул и улыбнулся ей. Он сознавал, что его улыбка была усталой и кривой, но чувство, будто строгая маска скрыла его истинное лицо, успокоило. Никто не мог правильно прочесть эмоции, выраженные на его лице, все было ложью, такой же фальшью, как хиромантия или астрология. А значит, он был в безопасности.

После той ночи она стала проводить с ним еще больше времени, и на людях, и наедине. Она была с ним на приемах, которые каждый вечер давал то один, то другой национальный штаб; сидела рядом с ним на многочисленных групповых ужинах; плавала по теплому морю разговоров, когда они смотрели нерадостные новости с Земли или сидели в тесном кругу первой сотни. И каждую ночь приходила в его комнату или, что было еще тревожнее, заманивала его в свою.

И все это время не подавала ни единого знака, указывающего, чего она хотела от него. Он мог лишь сделать вывод, что она знала, ей не обязательно об этом говорить. Ей достаточно просто быть с ним, а ему — делать все, что он мог, не задавая ей конкретных вопросов. Конечно, чтобы она вела себя так без причины, просто не могло быть. Такова уж природа власти: если ты ей обладаешь, у тебя не бывает обычных друзей, обычных любовниц. Так или иначе им нужно что-то, что ты можешь им дать, — или по крайней мере их влечет престижная дружба с власть имущим. Майе такой престиж не требовался, но она знала, чего хотела. А может, он и так делал это? Ведь он повергал в гнев большую часть своей политической поддержки, чтобы продвинуть договор, который не устраивал никого, кроме горстки местных жителей. Да, она уже получала, что хотела. Причем не говоря ни слова, ни единого слова. Лишь хвалила и ласкала его.

И пока он участвовал в бесконечных политических переговорах, осторожно отвоевывая формулировку каждой статьи нового договора, изображая Джеймса Мэдисона перед этим странным подобием конституционного собрания, Спенсер, Саманта и Майя крутились вокруг, помогая ему, и Майя дарила ему самые незаметные улыбки, по которым он и только он видел ее одобрение и гордость за него. А потом, заряженный энергией, он тащился на приемы, где она смеялась над ним, стоя рядом и болтая с остальными, создавая с ним что-то вроде гармонии. Гармонии, черт возьми!

А потом, ночью, они целовались в душе, и было невозможно представить, что он ей не нравился.

Это было невыносимо. Неужели можно так легко обманывать даже тех, кто знал тебя лучше всех… неужели она должна быть настолько глупа… Осознавать это было отвратительнее, чем когда-либо. Насколько же скрытым может быть истинное лицо под феноменологической маской, думал он. В жизни они все время играли роли, как настоящие актеры, и никто не мог встретить истинную натуру другого человека, по крайней мере, теперь. За все эти годы они так вжились в роли, что их истинные лица атрофировались, отпали или стерлись. И все стали полыми внутри.

А может, так было только с ним. Ведь она казалась такой настоящей! Ее смех, седые волосы, страсть, о Боже — покрытая потом кожа и ребра, — которые двигались вверх-вниз под его пальцами, будто колья забора, которые сжимались при оргазме. Истинная натура — разве не такой она должна была быть? Разве нет? Ему трудно было поверить, что это не так. Истинная натура.

Но все же он был убежден, что его, как это ни прискорбно, обманывали. Однажды утром он очнулся ото сна о Джоне. Тот время от времени снился ему с тех пор, как они в молодости работали на космической станции. Только в этот раз они были старыми, и оба были живы, Джон говорил будто призрак, он знал, что умер и что это Фрэнк убил его, как и обо всем, что случилось после, но не питал к нему ненависти и ни в чем не винил. Это был просто свершившийся факт — такой же, как когда Джона впервые отправили на Марс или когда он увел Майю на «Аресе». Между ними произошло много всего, но они по-прежнему оставались друзьями, братьями. Они могли разговаривать и понимать друг друга. Придя от этого в ужас, Фрэнк забормотал во сне, попытался отмахнуться от Джона и проснулся. Он был разгорячен, на лбу выступил пот. Майя сидела с растрепанными волосами, ее груди свободно покачивались.

— Что случилось? — говорила она. — Что случилось?

— Ничего! — воскликнул он, вскочив и выйдя в ванную.

Но она бросилась за ним и обхватила его руками.

— Фрэнк, в чем дело?

— Ничего! — кричал он, вырываясь. — Ты можешь оставить меня в покое?

— Конечно, — сказала она обиженно. И гневно повторила: — Конечно, я могу тебя оставить, — и вышла из ванной.

— Конечно, можешь! — крикнул он ей вслед, вдруг разъярившись от ее глупости, от того, как безразлично она к нему относилась и какой беззащитной притворялась перед ним, — при том, что все это была лишь игра. — Теперь-то, когда получила от меня все, что хотела!

— О чем ты? — спросила она, мгновенно возникнув в дверном проеме ванной, прикрытая простыней.

— Сама знаешь, о чем я, — горько проговорил он. — Ты же получила все, что хотела видеть в договоре, разве нет? Без меня ты никогда не смогла бы этого добиться.

Она стояла, уперев руки в бока и глядя на него. Простыня свободно обвивала бедра, и Майя, красивая и опасная, напоминала статую Свободы. Ее рот был сжат в узкую полосочку. С отвращением покачав головой, она вышла.

— Ты вообще ничего не понимаешь, да?

Он двинулся за ней.

— Что ты имеешь в виду?

Она сбросила простыню и, поспешно наступив на свои трусики, подтянула их к поясу. Одеваясь, она извергала в него поток коротких фраз:

— Ты ничего не знаешь о том, что думают другие. Ты даже не знаешь, о чем думаешь сам. Что ты сам хочешь увидеть в договоре? Ты, Фрэнк Чалмерс? Ты не знаешь. Есть только то, что я хочу, что хочет Сакс, что хочет Гельмут. Что хотят остальные. А у тебя нет своего мнения. Ты делаешь то, чего легче добиться. То, что сохранит тебе власть. А что касается чувств… — Уже одевшись, она стояла в дверях. Остановилась, чтобы метнуть в него сверкающий взгляд-молнию.

Он замер, ошеломленный, не в силах пошевелиться, обнаженный перед ней, открытый перед потоком ее презрения.

— У тебя нет никаких чувств, верно? Я пыталась, честное слово, но ты просто… — Она содрогнулась, очевидно, не сумев подобрать достаточно мерзкого слова.

«Полый, — хотел подсказать он. — Пустой. Притворный».

Но нет… Она вышла из комнаты.

Когда договор был подписан, Майи уже не было рядом с ним. Она вообще уехала из Берроуза. Но на самом деле это во многом стало облечением, хотя он не мог не ощущать пустоты и холодка в груди. И еще ему казалось, что первая сотня (а может, и не только) чувствовала, что между ним и Майей что-то произошло (снова!), и эта мысль приводила его ярость.

Договор подписали в том же зале для переговоров, где до этого его выстрадали. Гельмут с широкой улыбкой вел всю процедуру, и каждый делегат по очереди подходил в пингвиньем костюме или черном вечернем платье, чтобы сказать несколько слов перед камерами и приложить руку к «документу» — Фрэнку этот жест казался таким же причудливо архаичным, что и рисование на скалах. Глупостью.

Когда подошла его очередь, он поднялся и сказал что-то о соблюдении баланса, чем договор и являлся, — он мирил противоборствующие стороны, как будто складывал инерции их движения таким образом, чтобы при столкновении все машины образовывали собой общую твердую массу. В результате он не так уж и отличался от предыдущей редакции, где эмиграция и инвестиции, две основные угрозы сохранения статус-кво (если такое понятие было применимо к Марсу), были по большей части заблокированы, но здесь (и это было разумно) они были заблокированы друг другом. Это была хорошая работа, и он размашисто подписал ее, торжественно провозгласив: «Да здравствуют Соединенные Штаты Америки!», пристально оглядев присутствующих. Такая сцена должна выигрышно смотреться на видео.

В последовавшем за этим параде он шагал с чувством холодного удовлетворения проделанной работой. Пешеходные туннели и шатры с травянистым покрытием были переполнены тысячами зрителей, и парад тянулся мимо них, опускаясь к большому приканальному шатру, отклоняясь при этом к холмам, затем возвращаясь и под радостные крики толпы проходя по каждому мосту, перекинутому через канал, чтобы потом выйти в Принцесс-парк, где устроили масштабные гуляния. Искусственный воздух был прохладным и свежим, дул бодрящий ветерок. Под крышами шатров, словно хищники, сражались между собой воздушные змеи, яркими пятнами выделявшиеся на фоне темно-розового послеполуденного неба.

Фрэнк чувствовал себя на этой вечеринке в парке неуютно: слишком много людей наблюдали за ним, слишком многие пытались подойти к нему и заговорить. Это была слава — ему редко приходилось общаться с кем-либо наедине. Наконец он развернулся и вернулся в приканальный шатер.

Два параллельных ряда белых стоек тянулись вдоль берега; каждая стойка представляла собой колонну Барейса, верхняя и нижняя часть которой имела форму полукруга, но их полушария были развернуты на 180° по отношению друг к другу. Благодаря этому простому приему они смотрелись совершенно разными в зависимости от того, откуда на них смотреть, и ряды этих колонн имели странный ветхий вид, будто это были руины, хотя их гладкость и белизна покрывавшей их бриллиантовой соли говорили обратное. Они выступали из травы, белые, как сахарные кубики, и блестели, будто были влажными.

Фрэнк прошел между рядами, поочередно прикоснувшись к каждой колонне. Над ними со всех сторон возвышались склоны долины, которые поднимались к застекленным останцам. За их стеклянными утесами сверкала густая растительность, и казалось, будто город окружали огромные террариумы. Все это походило на ухоженную муравьиную ферму. Кое-где склоны долины были усеяны деревьями и черепичными крышами и изрезаны широкими травянистыми бульварами. А неохваченная ими часть представляла собой все ту же красную каменистую равнину. Многие здания были достроены совсем недавно или еще строились; повсюду стояли краны, тянущиеся к крышам шатров, будто причудливые, насыщенные цветом скелетообразные статуи. Десятки зданий были обставлены лесами — Гельмут даже заметил, что эти шатры напоминают ему Швейцарию, что было неудивительно, раз бóльшую часть строительных работ проводили швейцарцы. «Они ставят леса, даже если надо всего лишь заменить оконную раму».

У основания одного из таких домов прохаживался Сакс Расселл и оценивающе оглядывал здание. Фрэнк повернулся, подошел к нему по туннелю и поздоровался.

— Здесь в два раза больше опор, чем требуется, — заметил Сакс — А то и еще больше.

— Швейцарцы такое любят.

Сакс кивнул. Теперь они смотрели на здание вдвоем.

— Ну что? — сказал Фрэнк. — Что думаешь? О договоре? Из-за него поддержка терраформирования сократится, — ответил Сакс. — Люди больше склонны инвестировать, чем дарить.

Фрэнк нахмурился.

— Не все инвестиции способствуют терраформированию, Сакс, тебе следует это помнить. Много денег тратится на совершенно другие вещи.

— Но видишь ли, если сократить терраформирование, сократятся накладные расходы. Определенный процент всех инвестиций всегда будет приходиться на проект. Поэтому я хочу, чтобы общая сумма была как можно выше.

— Реальную выгоду можно подсчитать, только зная чистую стоимость, — сказал Фрэнк. — Всю чистую стоимость. На Земле экономисты никогда не пытались этого сделать, но ты ученый и ты должен этим заняться. Ты должен оценивать ущерб окружающей среде из-за растущего населения и деятельности людей, как и связанную с ней пользу от терраформирования. Лучше увеличить объем инвестиций, направленных исключительно на проект, а не искать компромисс. Если снимать процент от общего объема, это в некотором смысле будет работать против тебя.

Сакса передернуло.

— После последних четырех месяцев смешно слышать, что ты выступаешь против компромиссов, Фрэнк. Вообще я бы сказал, что лучше увеличить и общий объем, и процент. Затраты на охрану окружающей среды незначительны. При их правильном распределении можно сделать так, чтобы они приносили прибыль. Как говорил Джон, экономику можно измерить в тераваттах или в килокалориях. А это уже энергия. И мы можем использовать энергию в любой форме, пусть даже в форме тел. Тела — это просто дополнительная работа, только очень универсальная и энергичная.

— Чистая стоимость, Сакс. Вся-вся. Ты так и пытаешься играть в экономику, но она не похожа на физику, она похожа на политику. Подумай, что случится, когда сюда прилетят миллионы переселенцев с Земли, со всеми своими вирусами, биологическими и психическими. Вдруг они все примкнут к Аркадию или к Энн — ты об этом не думал? Если эпидемии будут охватывать тело и разум людей в толпе, это может разрушить всю систему! Вот группа из Ахерона — разве она не пыталась научить тебя биологии? Тебе стоит над этим задуматься! Это не механика, Сакс. Это экология. И она хрупкая, управляемая, а управлять ею нужно.

— Может, и так, — сказал Сакс.

Такую фразу любил говорить Джон. В следующую минуту Фрэнк пропустил мимо ушей все, что рассказывал Сакс, но затем — вновь сосредоточился на беседе.

— …Все равно этот договор особо ничего не изменит. Если транснационалы захотят сюда инвестировать, они найдут способ. Выберут новый «удобный флаг», и это будет выглядеть, будто новая страна хочет заявить о своих интересах на Марсе, в точности следуя положениям договора. Но на самом деле это будут деньги транснационалов. И ведь так и будет, Фрэнк. Ты сам это понимаешь. Политика, говоришь? Экономика?

— Может, и так, — резко ответил Фрэнк. Поникший, он ушел прочь.

Позже он очутился в районе верхней долины, где сейчас активно шло строительство. Количество лесов здесь было запредельным, как сказал бы Сакс, особенно для марсианского g. Некоторые из них, казалось, было трудно даже потом разобрать. Повернувшись к долине, он обвел ее взглядом. Город, бесспорно, был расположен крайне удачно. Благодаря обоим краям долины с любой точки в городе открывался прекрасный вид.

Вдруг его наручная панель запищала, и он ответил на входящий звонок. Это была Энн, она пристально смотрела на него.

— Что тебе надо? — гневно проговорил он. — Полагаю, думаешь, я и тебя продал. Напустил диких орд в твою песочницу.

Она скривилась.

— Нет. Ты сделал лучшее, что можно было сделать в такой ситуации. Вот что я хотела сказать.

Она отключилась, и его панель снова почернела.

— Замечательно, — проговорил он вслух. — Теперь на меня держат зло все два мира, кроме Энн Клейборн. — Он горько рассмеялся и пошел дальше.

Он вернулся к каналу и рядам колонн Барейса. Жёны Лота…

На газоне у канала сидели кучки празднующих, и их тени удлинялись в предвечернем свете. Зрелище казалось несколько зловещим, и Фрэнк повернулся, не зная, куда идти. Ему не нравился весь этот итог. Казалось, все закончилось, работа выполнена, но, как выяснилось, все было лишено смысла. И так получалось всегда.

Под одним из великолепнейших офисных зданий в Нидердорфе стояла группа землян. Среди них был Энди Янс.

Раз Энн довольна, значит, Янс должен пылать гневом. Фрэнк подошел к нему, чтобы в этом убедиться.

Энди увидел его, и на мгновение его лицо замерло.

— Фрэнк Чалмерс, — проговорил он. — А тебя что сюда принесло?

Он говорил обходительным тоном, но во взгляде не было доброжелательности и даже ощущалась прохлада. Да, он рассержен. Фрэнк, с каждой секундой чувствуя себя лучше, сказал:

— Просто гуляю, Энди, разгоняю кровь. А ты чего здесь?

После едва заметного колебания Янс ответил:

— Мы ищем место под офис. — Он проследил, как Фрэнк переваривал такое заявление. На его лице появилась улыбка, и теперь было видно, что она неподдельна. Он продолжил: — Это мои друзья из Эфиопии, из Аддис-Абебы. Мы подумываем перевести туда главную контору в следующем году. И тогда… — Его улыбка стала шире, несомненно, в ответ на наблюдаемые им изменения в лице Фрэнка, которое, по ощущениям самого Чалмерса, каменело, начиная ото лба. — …Нам придется многое обсудить.