≈ * ≈

В день, когда убили Джона Буна, мы находились на востоке Элизия, было утро, и на нас обрушился метеоритный дождь, в небе светились, наверное, около тридцати полос, и все они были черными, не знаю уж, из чего эти метеориты, но горели не белым, а черным. Как дым от падающего самолета, только они прямые и быстрые, как молнии. Вид был странный, и мы были изумлены, хотя еще не знали новостей, но когда узнали, то поняли, что все случилось ровно в одно и то же время.

Мы были в Лейкфронте, в Элладе, и небо потемнело, над озером вдруг поднялся ветер и сдул все пешеходные туннели в городке — и тогда мы обо всем узнали.

Мы были в Сензени-На, где у нас было много работы, и стояла ночь, в нас стали ударять молнии, гигантские стрелы попадали прямо в мохол — никто не мог в это поверить, и шум стоял такой, что мы не слышали друг друга. И в рабочем квартале, на стене одного из зданий, был его портрет, и молния попала в окно атриума, ослепив всех на мгновение, а когда зрение к нам вернулось, рама этой картины оказалась сломана, стекло треснуло, и шел дым. А потом мы узнали новости.

Мы были в Карре и не могли в это поверить. Вся первая сотня оплакивала его — он был единственным во всей группе, кого любили все, ведь даже если бы убили добрую половину из них, другая половина только порадовалась бы. Аркадий был вне себя, рыдал часами, и это пугало, потому что было на него не похоже; Надя пыталась утешить его, приговаривала: «Все хорошо, все хорошо», а Аркадий в ответ твердил: «Не хорошо, не хорошо» — и хрипел, швырялся вещами, а затем снова падал в объятия Нади, и даже она боялась его. А когда он выбежал из комнаты и, вернувшись с какой-то коробкой зажигания, объяснил Наде, что это такое, ее это разозлило не на шутку, она воскликнула: «Почему у тебя вообще появились такие мысли?» Аркадий со слезами кричал: «Что значит „почему“?! Потому что! Из-за того, что они сделали с Джоном, из-за того, что его убили, его убили! Кто знает, кто из нас будет следующим? Они убьют нас всех, если у них будет такая возможность!» Но Надя пыталась отобрать у него передатчик, и он так расстроился, что продолжал настаивать: — «Пожалуйста, Надя, пожалуйста, просто на всякий случай, на всякий случай, пожалуйста», — и ей, наконец, пришлось оставить передатчик только для того, чтобы Аркадий успокоился. Я никогда не видел ничего подобного.

Мы были в Андерхилле, и электричество отключилось, а когда включилось снова, все растения на ферме затвердели от мороза. Свет и тепло вернулись, но растения начали вянуть. Мы сели в круг и всю ночь рассказывали истории о нем. Я помню, как он впервые высадился на поверхность, тогда, в двадцатых, — многие это запомнили. Я был еще ребенком, но помнил, как все смеялись над его первыми словами, я и сам находил их смешными, но помню, как удивлялся, что взрослые тоже смеялись, всем было так весело, что мне кажется, тогда все и влюбились в него. В смысле, как можно было не полюбить того, кто оказался первым человеком на другой планете, кто ходил по ней и кто сказал: — «Ну вот мы и здесь». Его нельзя было не любить.

О, даже не знаю. Однажды я видел, как он ударил человека, это случилось в поезде из Берроуза. Он ехал в нашем вагоне, явно под кайфом, и там была женщина с каким-то внешним уродством, большим носом и без подбородка, и, когда она вышла в туалет, какой-то парень сказал: «Господи, да она на всех зверей похожа!», и Бун дал ему так, что тот отлетел на соседнее сиденье, а потом Бун заявил: «Запомни, некрасивых женщин не бывает».

Он правда так считал.

Он правда так считал, но спал каждую ночь с разными женщинами, не заботясь о том, как они выглядят. Или сколько им лет — однажды ему оказалось нелегко выкрутиться, когда его застукали с пятнадцатилеткой. Не думаю, что Тойтовна когда-либо слышала об этом случае, иначе он получил бы по яйцам и сотням других женщин пришлось бы умерить свой пыл. Ему нравилось заниматься этим в двухместном планере — чтобы он пилотировал, а женщина была сверху.

О боже, однажды я видел, как он выровнял планер при таком нисходящем потоке, когда любой другой бы погиб, воздух шел вразрез, и планер могло разорвать надвое, если бы он попробовал сопротивляться. Но он просто послушался его и стал падать на тысячу метров в секунду, в три-четыре раза превышая равновесную скорость, и когда казалось, что он вот-вот разобьется, он просто вывернул вбок, вверх и метров через двадцать парашютировал. Отделался кровотечением из носа и ушей. Он был лучшим пилотом на Марсе и летал, как ангел. Черт, да вся первая сотня погибла бы, если бы он не управлял их кораблем при выходе на орбиту, — вот что я слышал.

Но все же были те, кто его ненавидел. В том числе не без причин. Он не дал построить мечеть на Фобосе. И мог быть жестоким, я никогда не встречал человека более надменного.

Мы были на горе Олимп, и все небо почернело.

Вообще задолго до начала Пол Баньян прилетел на Марс вместе с Малышом, своим синим быком. Он бродил по планете, искал деревья, и при каждом его шаге трескалась лава и оставалось ущелье или каньон. Он был таким высоким, что мог дотянуться до пояса астероидов и жевал эти глыбы, будто вишневые леденцы, и выплевывал осколки, которые, ударяясь, образовывали новые кратеры.

А потом он наткнулся на Большого человека. Так Пол Баньян впервые встретил кого-то, кто был выше его, а Большой человек, уж поверьте, в самом деле был выше — аж в два раза, и это только насколько я могу вам сказать. Но Полу Баньяну было все равно. Когда Большой человек сказал: «Покажи-ка, что ты умеешь со своим топором», Пол ответил: «Легко» — и одним ударом так сотряс планету, что за один миг открылись все трещины в Лабиринте Ночи. Но когда Большой человек царапнул в том же месте зубочисткой, возникла вся система долин Маринер. «Давай попробуем на кулаках», — сказал Пол и опустил правую руку на южное полушарие так, что получилась равнина Аргир. Но Большой человек стукнул рядом одним мизинцем, и образовалась Эллада. «А попробуем плеваться», — предложил Большой человек, и, когда плюнул Пол, долина Нирал наполнилась во всю длину, как река Миссисипи. Но с плевком Большого человека вмиг наводнились все опустевшие каналы. «Давай обсираться!» — сказал Большой человек, Пол присел и выдавил из себя Керавнский купол, но Большой человек навалил рядом целый горный массив Элизий, и от гор шел горячий пар. «Сделай худшее, что можешь, — предложил Большой человек — Попробуй меня ударить». И Пол Баньян поднял его за палец ноги, замахнулся всей его тушей и швырнул на Северный полюс, отчего все северное полушарие остается вогнутым по сей день. Но Большой человек, даже не вставая, ухватил Пола за лодыжку, тем же кулаком захватил Малыша, его синего быка, замахнулся и протолкнул сквозь всю планету, так что он почти дошел до противоположной стороны. И так появился купол Фарсиды — Пол Баньян, почти торчащий из земли; гора Аскрийская — это его нос, гора Павлина — его член, Арсия — пальцы ног. А Малыш, выступив чуть в стороне, стал горой Олимп. И Малыша, и Пола Баньяна убило от удара, и так он был побежден.

Но его собственные микробы съели его, проползли сквозь коренные породы забрались под мегареголит, спустились еще ниже, поглотили тепло мантии, сожрали сульфиды и растопили вечномерзлые грунты. И везде, где бы они ни оказались потом, каждый из этих крошечных микробов говорил: «Я — Пол Баньян».

Отправить