Он хотел поговорить с Аркадием. Позвонив, выяснил, что тот прошел геронтологическую терапию в Ахероне вместе с Надей, а теперь улетел на Фобос. Джон до сих пор так и не побывал на этой маленькой быстрой луне.

— Почему бы тебе не прилететь и все тут не посмотреть? — предложил Аркадий по телефону. — Ведь поговорить лучше лично, да? — Хорошо.

Он не оказывался в космосе после их высадки с «Ареса» двадцать три года назад, из-за чего знакомые ощущения ускорения и невесомости неожиданно вызвали у него приступ тошноты. Когда они входили в док на Фобосе, он рассказал об этом Аркадию, и тот заметил:

— Со мной такое постоянно случалось, пока я не начал пить водку перед стартом.

Он принялся объяснять это с точки зрения психологии, но от подробностей Джон почувствовал, что его снова начинает выворачивать наизнанку, и оборвал объяснение. Аркадий рассмеялся; он испытывал воодушевление после терапии и имел счастливый вид, свидетельствующий о том, что организм Богданова не собирался болеть еще целую тысячу лет.

Стикни оказался суетливым маленьким городком. Бетонный купол над кратером был обнесен слоем новейшей усиленной защиты от радиации, а дно кратера делилось на уступы, спускающиеся концентрическими кругами к центральной площади. В кругах располагались парки либо двухэтажные здания с садами на крышах. Всюду были расставлены сети для тех, кто терял контроль, прыгая над городком, или случайно отрывался от земли. Скорость убегания здесь составляла всего пятьдесят километров в час: при ее превышении можно было и вовсе улететь с луны. Снаружи, у самого основания купола, Джон увидел уменьшенную копию кругосветного поезда, который двигался горизонтально по отношению к зданиям в городке со скоростью, создававшей для пассажиров ощущение марсианской гравитации. Он останавливался четыре раза в день, чтобы принять людей, но, если бы Джон попытался найти в нем убежище, это лишь замедлило бы его акклиматизацию. Поэтому он отправился в приготовленный для него гостевой номер, где страдальчески дожидался, пока его перестанет тошнить. Похоже, теперь он был настоящим жителем планеты, марсианином навеки, поэтому покидать Марс было мучительно. Забавно, но факт.

На следующий день ему стало лучше, и Аркадий провел для него экскурсию по Фобосу. Внутри тот был испещрен туннелями, галереями, отложениями пород, несколькими открытыми камерами огромных размеров, в некоторых все еще добывали воду и топливо. Большая часть туннелей, тянувшихся сквозь луну, представляла собой ровные функционирующие трубы, а внутренние помещения и некоторые из крупных галерей были построены согласно социоархитектурным теориям Аркадия. Их он и показывал Джону: закругленные коридоры, смешанные зоны для работы и отдыха, ряды уступов, гравированные металлические стены — все то, что вошло в практику во время застройки кратеров на Марсе и чем Аркадий до сих пор гордился.

Из небольших кратеров на противоположной Стикни стороне три были накрыты стеклянными куполами, и под ними располагались деревни, из которых открывался вид на проносящуюся рядом планету — чего никак нельзя было увидеть из Стикни, так как длинная ось Фобоса всегда была нацелена на Марс, и большой кратер постоянно находился с другой стороны. Аркадий и Джон стояли в кратере Семёнов и сквозь купол смотрели на Марс, заполнявший половину неба и окутанный облаками пыли, скрывавшими его черты.

— Великая буря, — проговорил Аркадий. — Сакс, должно быть, сходит с ума.

— Да нет, — отозвался Джон. — Он говорит, это временное явление. Небольшая заминка.

Аркадий присвистнул. Они оба уже прониклись духом своего старого товарищества, ощущая себя равными, давно не видевшимися братьями. Аркадий вел себя так же, как всегда, — смеялся, шутил, валял дурака, сыпал идеями и мнениями, держался с той уверенностью, которая чрезвычайно нравилась Джону, даже сейчас, когда он не сомневался, что многие из его идей были неверны и даже опасны.

Вообще Сакс, пожалуй, прав, — согласился Аркадий. — Если это лекарство от старения сработает и мы протянем на десятилетия дольше, это непременно приведет к социальной революции. Быстротечность жизни была первичной силой неизменяемости различных институтов, как бы странно это ни звучало. Но ведь гораздо легче придерживаться краткосрочного плана выживания, нежели рисковать всем ради плана, который может и не сработать, — какой бы губительной ни была эта краткосрочная тактика для последующих поколений. Пусть они сами разбираются, если что. И в самом деле, ко времени, когда люди понимали систему, они были уже старыми и умирали, а следующее поколение только начинало вникать в нее, большую и крепкую, и всему приходилось учиться сначала. Но если ты ее изучишь, проживешь с этим еще лет пятьдесят, то в конце концов скажешь: «А почему бы не сделать это более разумным образом? Почему бы не учесть веления сердца? Что нам мешает?»

— Может, поэтому сейчас все и становится таким странным, — ответил Джон. — Но мне почему-то кажется, что эти люди не так дальновидны. — Он вкратце рассказал Аркадию о ситуации с саботажем, закончив прямым вопросом: — Ты знаешь, кто за этим стоит, Аркадий? Ты сам к этому причастен?

— Что, я? Нет, Джон, ты знаешь, я бы так не поступил. Эти разрушения — глупость. По всей видимости, это работа противников проекта, а я в их число не вхожу. Кто именно этим занимается, не знаю. Может, Энн в курсе, ее ты спрашивал?

— Она говорит, что не знает.

Аркадий фыркнул.

— Мой старый добрый Джон Бун! Как мне это нравится! Послушай, дружище, я тебе расскажу, почему это происходит, и ты сможешь заниматься этим систематически. Так, вот туннель до Стикни — пойдем, я хочу показать тебе бесконечный свод, это у нас настоящее произведение искусства.

Он повел Джона к маленькой подземной машине, и они поехали на ней почти к самому центру Фобоса, рядом с которым остановились и вышли. Они проплыли по узкому помещению и оказались в зале. Джон обнаружил, что его тело приспособилось к невесомости, и он снова мог держаться в форме. Аркадий вывел его в просторную открытую галерею, которая на первый взгляд казалась слишком большой, чтобы помещаться внутри Фобоса: пол, стены и потолок отделаны фацетными зеркалами, и каждый круглый кусочек полированного магния располагался под таким углом, что все тысячекратно отражалось в их микрогравитационном пространстве.

Они коснулись пола и, зацепившись ногами за кольца, стали покачиваться, как растения на дне моря, в непостоянном множестве Аркадиев и Джонов.

— Видишь ли, Джон, экономическая основа жизни на Марсе сейчас меняется, — сказал Аркадий. — Нет, даже не думай усмехаться! До сих пор у нас не было денежной системы, как и принято на всех научных станциях. Это все равно что выиграть приз, освобождающий тебя от экономических заморочек. Как и многие другие, мы такой приз выиграли и прожили здесь эти годы таким образом. Но сейчас люди заполняют Марс целыми тысячами!

И многие из них собираются заработать здесь денег и вернуться на Землю. Они работают на транснационалов, которые получили концессии УДМ. Формально договор соблюдается, так как УДМ якобы стоит во главе всего этого, но истинный смысл искажается направо и налево, причем самой ООН.

Джон кивнул:

— Да, я это заметил. Гельмут сам сказал мне это.

— Да Гельмут просто слизняк! Но слушай, когда придет время пересматривать договор, они формально изменят его так, чтобы он отвечал новому смыслу. А то и развяжут себе руки в еще большей степени. Тут и месторождения важнейших металлов, и весь открытый космос. А это спасение для многих стран там, на Земле, и новая территория для транснационалов.

— Ты думаешь, они получат поддержку, чтобы пересмотреть договор?

Миллионы Аркадиев изумленно взглянули на миллионы Джонов.

— Не будь таким наивным! Конечно, они получат поддержку! Смотри, договор о Марсе основан на старом Договоре о космосе. Это была первая ошибка, потому что тот договор был, по сути, хрупким соглашением и таким же стал Договор о Марсе. Согласно его положениям, страны могут стать членами совета с правом голоса, просто заявив о заинтересованности в этом. Поэтому мы и видим здесь новые национальные космические станции Лиги арабских государств, Нигерии, Индонезии, Азании, Бразилии, Индии, Китая и остальных. И многие из этих новых стран становятся членами совета с намерением прежде всего разорвать договор о продлении сроков. Они хотят открыть Марс для своих правительств, не контролируемых ООН. А транснационалы под «удобными флагами» стран вроде Сингапура, Сейшел и Молдавии пытаются открыть на Марсе практику частных заселений, которыми будут управлять корпорации.

— До пересмотра еще осталось несколько лет, — напомнил Джон.

Миллион Аркадиев страдальчески закатили глаза.

— Это происходит уже сейчас. И не просто на словах, а на деле — здесь, изо дня в день. Когда мы впервые сюда прибыли, плюс следующие двадцать лет, Марс напоминал Антарктиду и даже был более свободным. Мы жили вне прежнего мира, не имели собственности — немного одежды, мебели, и больше ничего! А теперь сам знаешь, что я думаю, Джон. Это напоминает доисторический период и кажется нам правильным, потому что знакомо нашим мозгам после трех миллионов лет такой жизни. По сути, наши мозги развились до своего нынешнего состояния в ответ на реалии той жизни. В результате люди сильно привязались к ней, когда у них появилась возможность снова в ней оказаться. Такая жизнь позволяет сосредоточить внимание на настоящей работе, то есть делать все, что необходимо для выживания, или что-то создавать, удовлетворять свое любопытство, играть. Это утопия, Джон, особенно для первобытных людей и ученых — или, проще сказать, для всех. И получается, научно-исследовательская станция — это на самом деле крошечная модель доисторической утопии, созданная в условиях денежной экономики транснационалов разумными приматами, которые хотят жить хорошо.

— И ты думаешь, все готовы к этому присоединиться, — сказал Джон.

Да, они могли бы, но им такого никто не предложит. А значит, это не настоящая утопия. Мы, разумные приматы, ученые, хотели создать островки для самих себя, а не обеспечить такие условия для всех остальных. А в реальности эти островки стали частью порядка, установленного транснационалами, которые за это заплатили. То есть они не были по-настоящему бесплатными, как не было и по-настоящему свободных исследований. Все дело в том, что люди, заплатившие за эти научные островки, рано или поздно захотят, чтобы их инвестиции окупились. И теперь мы приближаемся к этому времени. Наш островок должен возместить расходы. Как видишь, мы занимались не свободными, а прикладными исследованиями. И с открытием месторождений стратегических металлов стало ясно, как наши исследования будут применяться. И вот все возвращается — право собственности, цены, зарплаты. Вся система предпринимательства. Маленькая научная станция превращается в рудник, где горняки будут относиться к земле, скрывающей под собой ископаемые, с привычной бесцеремонностью. А ученых спрашивают: «Сколько стоит то, чем вы занимаетесь?» Их просят делать их работу за плату, но всю выгоду получат владельцы компаний, на которые они работают.

— А я ни на кого не работаю, — заметил Джон.

— Пусть так, но ты работаешь в проекте по терраформированию, а за него кто платит?

Джон попробовал ответить, как Сакс:

— Солнце.

Аркадий хохотнул.

— Нет! Тут не только солнце, роботы и рабочая сила, тут много чего еще. Всем этим людям нужно есть и все такое. Значит, кто-то их обеспечивает — ведь мы не удосужились построить жизнь, в которой были бы полностью самостоятельными.

Джон сдвинул брови.

— Ну хорошо, в первое время мы не могли обойтись без помощи. Нам спускали оборудование стоимостью в миллиарды долларов. Или, как ты говоришь, много рабочих часов.

— Да, это так. Как только мы сюда прибыли, мы могли сосредоточить все свои силы на том, чтобы стать самообеспеченными и самостоятельными, а потом откупиться от них и на этом порвать с ними. Но мы этого не сделали, и вот — акулы бизнеса уже здесь. Тогда, вначале, если бы кого-нибудь спросили, кто из нас больше заработал, я или ты, ответить было бы невозможно, да?

— Да.

— Вопрос, лишенный смысла. Но спроси сейчас, и нам придется сравнивать. Ты консультируешь кого-нибудь?

— Нет.

— И я нет. Зато Филлис консультирует «Амекс», «Субараси» и «Армскор». А Фрэнк — «Хоневелл-Мессершмитт», «Дженерал Электрик», «Боинг» и «Субараси». И многие другие. Они богаче нас с тобой. А в этой системе кто богаче, тот могущественнее.

«Это мы еще посмотрим», — подумал Джон. Но, не желая давать Аркадию очередной повод для смеха, промолчал.

— И на Марсе это происходит повсеместно, — сказал Аркадий. Множество окружавших их Аркадиев замахало руками, это выглядело как тибетская мандала с изображением красноволосых демонов. — Естественно, есть люди, которые видят, что происходит. Или я им об этом говорю. И ты должен понять, Джон, — эти люди будут бороться за то, чтобы все осталось, как было. Это люди, которым нравилось жить, как первобытные ученые. Нравилось настолько, что они без боя от своего не отступятся.

— Значит, саботаж…

Да! Возможно, некоторые происшествия — дело рук этих людей. Я считаю это контрпродуктивным, но они со мной не согласятся. В основном саботажем занимались желающие сохранить Марс таким, каким он был до нашего прибытия. Я к ним не отношусь. Зато я отношусь к тем, кто будет бороться за то, чтобы Марс не стал свободной зоной транснациональной добычи полезных ископаемых. Чтобы не дать нам стать рабами чиновников, сидящих в своих крепостях. — Он посмотрел Джону в глаза, и тот увидел, каким непоколебимым был его взгляд. — Ты тоже это чувствуешь?

— Вообще-то да, — усмехнулся он. — Чувствую! Мне кажется, если у нас и есть разногласия, то лишь в методах.

— И какие методы предлагаешь ты?

— Ну… Главным образом, я хочу, чтобы договор был продлен в нынешнем виде и затем соблюдался. Если это произойдет, мы получим то, чего хотим, или, по меньшей мере, будем иметь основания для того, чтобы получить независимость.

— Договор не будет продлен, — отрезал Аркадий. — Для того чтобы остановить этих людей, нужны более решительные меры, Джон. Прямые действия — да, и не смотри с таким недоверием! Захват собственности или системы коммуникаций… введения нашего свода законов, который поддержат все, кто живет здесь… да, Джон, да! До этого дойдет, потому что они держат пушки под столом. Массовые протесты и мятежи — единственное, что их возьмет, в истории есть куча примеров.

Окруженный миллионами Аркадиев, Джон выглядел таким мрачным, каким Аркадий его еще никогда не видел. На расходящихся рядах лица Джона разинули рот и выражали глубокую озабоченность. Наконец, он сомкнул губы.

— Сначала я хотел бы попробовать по-своему, — проговорил он.

Все Аркадии рассмеялись в ответ на это. Джон шутливо пихнул товарища в плечо, и тот улетел к полу, но затем оттолкнулся и сбил его. Они боролись, пока находились в досягаемости друг друга, а затем оказались у противоположных стен зала, среди зеркал, отражавших их бесконечное множество раз.

После этого они вернулись в туннель и отужинали в Семёнове. За едой они смотрели на поверхность Марса, клубящуюся, как газовый гигант. Неожиданно Марс показался Джону исполинской оранжевой клеткой, эмбрионом, яйцом. Хромосомы мельтешили под пестрой оранжевой оболочкой. Новое живое создание ждало своего появления на свет — конечно, оно было генномодифицированным, и там все еще были инженеры, которые продолжали над ним работать. Инженеры пытались извлечь отдельные гены (их собственные гены) и вставить их в спирали ДНК планеты, чтобы получились экспрессии, которые требовались для нового химерного зверя. Да. И Джону очень нравилось то, что в него хотел «вставить» Аркадий. Но у него были и свои соображения. Им только предстояло увидеть, у кого в итоге получится создать лучший геном.

Он внимательно посмотрел на Аркадия, который тоже разглядывал заполняющую небо планету, с тем же мрачным выражением, что было у самого Джона в зеркальном зале. Этот взгляд производил на Джона впечатление внутренней силы и решимости, но при этом Буну пришло в голову странное сравнение — с множественным мушиным взглядом.

Джон спустился обратно в сумрак Великой бури, и там, в унылой суете заметенных песками дней, он стал видеть то, чего не замечал прежде. В этом и заключалась ценность общения с Аркадием. Теперь он смотрел на вещи иначе. Так, отправившись из Берроуза на юг, в мохол Сабиси («Одинокий»), посетил живших там японцев. Они были старожилами, японским аналогом первой сотни, и прибыли лишь на семь лет позже. Но в отличие от них они стали по-настоящему тесной группой и, что называется, пустили корни. Сабиси так и остался маленьким поселением даже после того, как здесь выкопали мохол. Находился поселок в районе беспорядочного скопления валунов близ кратера Жарри-Деложа, и Джон, двигаясь по последнему участку ретрансляторной дороги, заметил, что валуны высечены в виде лиц или фигур, усеяны сложными пиктограммами или превращены в синтоистские и буддистские монастыри. После этих видений он вглядывался в облака пыли, и каждый раз эти образы исчезали, будто галлюцинации, которые слабо проявляются и сразу развеиваются. Оказавшись на неровном прозрачном участке, куда задувало воздух из мохола, он заметил, что сабисийцы доставляли сюда камни, извлеченные из шахты, и выкладывали их изогнутыми холмиками так, что из космоса они выглядели, как… дракон?

Когда он добрался до гаража, его поприветствовала группа местных жителей, босых и длинноволосых, в потертых дубленых куртках или сумоистских бандажах. Иссохшие японско-марсианские мудрецы рассказали ему о центрах коми в регионе, о том, как давно их глубочайшее чувство он сместилось от императора к планете. Они показали ему свои лаборатории, где занимались ареоботаникой и готовили материалы для одежды с защитой от радиации. Также они проделали большую работу по обнаружению водоносных слоев и климатологии экваториального пояса. Слушая их, Джон подумал, что они, должны быть, поддерживают связь с Хироко. Но когда он спросил о ней, они лишь пожали плечами. Джон решил их разговорить, создав ощущение доверия, которое ему часто удавалось вызвать у старожилов, мысленно возвращаясь в былые времена, свою «нойскую эру». Пару дней позадавал вопросы, поизучал городок, показал себя как «человек, который знал гири», и они потихоньку начали раскрываться, тихо, но прямо говорить ему, что им не нравилось стремительное разрастание Берроуза, как и соседнего с ними мохола, и общий рост населения, и давление со стороны японского правительства, желавшего исследовать Большой Уступ и «найти золото».

— Мы отказываемся, — заявил Нанак Накаяма, морщинистый старик с всклокоченной седой бородой, бирюзовыми серьгами и длинным конским хвостом. — Они не смогут нас заставить.

— А если попытаются? — спросил Джон.

— У них не получится. — Джон обратил внимание на его уверенность, и в его памяти всплыл разговор с Аркадием, который недавно состоялся у них в зеркальном зале.

Кое-что из того, что он теперь замечал, потому бросалось ему в глаза, что он по-новому смотрел на вещи, задавал новые вопросы. Но остальное стало следствием того, что Аркадий сообщил по сети своим друзьям и знакомым, чтобы они приняли Джона как своего и показали ему что могли. Поэтому, когда Джон остановился по пути из Сабиси в Сензени-На, к нему часто подходили то два, то три, то пять человек, которые представлялись и говорили, что Аркадий подумал, Джону было бы интересно кое-что увидеть… И они показывали ему подземную ферму с самостоятельной электростанцией, склад инструментов и оборудования, потайной гараж, заполненный марсоходами, жилые отсеки в маленьком останце, пустующие, но готовые к заселению. Джон шел за ними, выпучив глаза и разинув рот, задавая вопросы и изумленно качая головой. Да, Аркадий многое ему показал — здесь существовало целое движение, в каждом городке имелось по небольшой группе!

Наконец, он прибыл в Сензени-На. Он возвратился сюда, потому что Полин обнаружила, что двое рабочих в день, когда на него упал самосвал, отсутствовали на своих привычных местах работы. На следующий день после прибытия он побеседовал с ними, но те объяснили свое исчезновение из сети тем, что находились в горах за пределами города. Когда же он извинился, что отнял у них время, и направился в свою комнату, три других техника представились ему как друзья Аркадия. Джон охотно их поприветствовал, довольный тем, что все-таки приехал не зря. Затем группа из восьми человек взяла его с собой в поездку на марсоходе по каньону, параллельно тому, в котором располагался мохол. Сквозь застилающую пыль они добрались до жилого отсека, вырытого в нависающей стене каньона. Он был невидим для спутников, а тепло выпускал из рассредоточенных маленьких дымоходов, которые при взгляде из космоса были похожи на старые ветряные обогреватели Сакса.

— Мы думаем, группа Хироко живет в таких же, — сообщила Джону одна из его проводниц. Ее звали Мэриэн, у нее был длинный крючковатый нос, а глаза посажены так близко, что взгляд всегда казался очень пристальным.

— А вы знаете, где Хироко? — спросил Джон.

— Нет, но думаем, она в хаосе.

Стандартный ответ. Он спросил их о назначении жилища. Мэриэн ответила, что оно построено с помощью оборудования из Сензени-На и сейчас не использовалось, но было готово, если это потребуется.

— Потребуется для чего? — спросил Джон, когда они прохаживались по темным комнаткам этого жилища.

Мэриэн недоуменно уставилась на него.

— Революции, конечно же.

— Революции?

На обратном пути Джон говорил очень мало. Мэриэн и ее товарищи чувствовали, как он был потрясен, и им от этого тоже было не по себе. Вероятно, они заключили, что Аркадий сделал ошибку, попросив их показать ему жилище.

— Сейчас много таких готовится, — сказала Мэриэн, оправдываясь. Идею им подкинула Хироко, и Аркадий счел это полезным. Вместе со своими друзьями она начала загибать пальцы: запасы оборудования для добычи воздуха и бурения льда, скрытые в туннеле в сухом льду на одной из действующих станций на южной полярной шапке; скважина, пронзающая крупный водоносный слой под долиной Касэй; лаборатории-теплицы, рассредоточенные вокруг Ахерона, где выращивались фармакологически полезные растения; центр коммуникаций под Надиным атриумом в Андерхилле.

— И это только то, о чем знаем мы. Еще в сети выходит одна самиздатовская брошюра, но мы к ней не имеем отношения. Аркадий уверен, что существуют и другие группы, которые занимаются тем же, что и мы. Потому что, когда дойдет до дела, нам всем понадобится место, где можно будет укрыться и откуда можно будет продолжать борьбу.

Да ладно вам, — сказал Джон. — Вам нужно уяснить, что вся эта революция — всего лишь фантазия на основе Американской революции, великого рубежа, когда стойкие колонисты, которых эксплуатировали имперские власти, взбунтовались и сделали свои колонии независимым государством. Только это ложная аналогия!

— Почему вы так говорите? — не унималась Мэриэн. — В чем разница?

— Ну, во-первых, мы живем на непригодной земле. Во-вторых, у нас просто нет средств для успешной революции!

— Не соглашусь ни с тем, ни с другим. Вам стоит обсудить это с Аркадием подробнее.

— Я попробую. Как бы то ни было, мне кажется, есть лучший способ это осуществить, чем воровать оборудование, — что-то более прямое. Мы просто заявим УДМ, что должен содержать новый Договор о Марсе.

Его спутники пренебрежительно покачали головами.

— Мы можем говорить все, что хотим, — сказал марсианин, — но это не изменит того, что они делают.

— Почему нет? Думаете, они просто возьмут и проигнорируют людей, которые здесь живут? Может, у них и есть многоразовые шаттлы, но мы все равно находимся в восьмидесяти миллионах километров от них. Мы здесь, а они нет. Может, это и не Северная Америка в 17б0-х, но у нас есть ряд преимуществ: мы на большом расстоянии и можем тут распоряжаться. Здесь важно не думать, как они, не допускать тех же старых грубых ошибок!

И он приводил доводы против революций, национализма, религии, экономики — против всех земных образов мыслей, которые мог вспомнить, в своем привычном стиле смешивая все в кучу.

— Революции и на Земле никогда как следует не удавались. А здесь и вовсе выглядят устаревшими. Нам необходимо придумать новую программу, как и говорит Аркадий, чтобы она включала способы взять контроль над нашим будущим в свои руки. А если будете жить в фантазиях прошлого, то придете к тому, против чего сами боретесь! Нам нужен новый марсианский способ, новая марсианская философия, экономика, религия!

Они спросили его, какими могли быть эти марсианские понятия, и он обескураженно поднял руки.

Откуда я знаю? Раз этого еще никогда не было, об этом сложно говорить, сложно представить, потому что у нас нет каких-либо образов. Когда пытаетесь создать что-то новое, с этим всегда возникают проблемы, — поверьте, я знаю, о чем говорю. Но думаю, я могу сказать, на что это будет похоже — на первые годы здесь, когда мы были одной группой и работали все вместе. Когда мы стремились лишь к тому, чтобы создать себе условия для жизни и исследовать планету, и сообща решали, что делать дальше. Вот каково это будет.

— Но то уже прошлое, — возразила Мэриэн, и остальные согласно кивнули. — Это уже ваша фантазия прошлого. Как будто вы ведете урок по философии в гигантском золотом руднике, когда с обеих сторон надвигаются армии.

— Нет-нет, — сказал Джон. — Я говорю о методах сопротивления — методах, которые будут уместны при нынешнем положении, а не о революционных фантазиях из учебников истории!

И они продолжали спорить еще и еще, пока не оказались снова в Сензени-На и не ушли, усталые, в комнаты для рабочих на нижнем жилом этаже. Они горячо проспорили весь временной сброс и продолжили глубокой ночью, и Джона при этом переполнял восторг, потому что он видел, что они начинали задумываться, — было видно, что они прислушивались к нему. То, что он им говорил, что он о них думал, имело для них значение. Это было лучшее возвращение в аквариум Первого Человека на Марсе. И вкупе с «грифом утверждения» Аркадия это оказывало на них ощутимое влияние. Джон мог поколебать их самоуверенность, заставить мыслить, пересмотреть, изменить взгляды!

И вот в пурпурном сумраке Великой бури они шли по залам на кухню и продолжали говорить; выглядывали в окна и поглощали кофе, воодушевленно сияя, приходя в восторг от шедших дебатов. А когда, наконец, стали расходиться, чтобы хоть немного поспать, прежде чем начнется новый день, даже Мэриэн смягчилась, а остальные были погружены в глубокие размышления, наполовину убежденные в правоте Джона.

Он же возвращался в свой гостевой номер, чувствуя себя усталым, но счастливым. Хотел того Аркадий или нет, он сделал Джона одним из лидеров своего движения. Может, Богданову придется об этом и пожалеть, но пути назад уже не было. Сам же Джон уверился, что это к лучшему. Он мог стать мостом между подпольщиками и остальным народом Марса — действовать в обоих мирах, мирить их друг с другом, объединять в единую силу, более эффективную. Силу с ресурсами основной массы и энтузиазмом подпольщиков. Аркадий считал их объединение невозможным, но у Джона была власть, которой Аркадий не обладал. Поэтому он мог… нет, не забрать себе ведущую роль Аркадия, но изменить их всех.

Дверь в его гостевой номер оказалась открытой. Он ворвался внутрь переполошенный и увидел, что на стульях сидят Сэм Хьюстон и Майкл Чанг.

— Итак, — произнес Хьюстон, — где вы были?

— Да ладно вам, — сказал Джон. Он рассердился, его приподнятое настроение как рукой сняло. — Я что, вошел не в ту дверь? — Он оглянулся. — Нет, все-таки в ту. Это мой номер. — Он поднял руку и включил диктофон на наручной панели. — Что вы здесь делаете?

— Мы хотим знать, где вы были, — спокойно сказал Хьюстон. — У нас есть право входить во все двери и задавать любые вопросы. Поэтому вам лучше всего начать нам отвечать.

— Да ну, — презрительно усмехнулся Джон. — Неужели тебе не надоело играть плохого полицейского? Вы что, никогда не меняетесь ролями?

— Мы только хотим получить ответы, — мягко произнес Чанг.

— О, прошу вас, мистер хороший полицейский, — сказал Джон. — Мы все хотим получить ответы, не так ли?

Хьюстон встал: он уже терял самообладание. Джон подошел к нему и остановился, когда между ними оставался десяток сантиметров.

— Убирайтесь из моего номера, — сказал он. — Убирайтесь сейчас же, не то я вышвырну вас, и потом мы посмотрим, у кого из нас есть право находиться здесь, а у кого нет.

Хьюстон лишь молча смотрел на него, а потом Джон без предупреждения с силой ткнул его в грудь. Хьюстон свалился обратно на стул и хотел было броситься на Джона, но Чанг встал между ними.

— Погоди, Сэм, погоди секунду, — он остановил Хьюстона.

Джон в это время кричал:

— Убирайтесь из моего номера! — Он повторял это снова и снова, со всей мощью своих легких, ударяясь о спину Чанга и свирепо глядя через его плечо на красное лицо Хьюстона. Джон едва не рассмеялся, увидев гнев Сэма; успех, который он произвел своим толчком, вернул ему хорошее настроение. Он прошагал к двери, крича, чтобы Хьюстон не заметил ухмылки на его лице: — Вон! Вон! Вон!

Чанг вывел своего разгневанного коллегу в коридор, и Джон пошел за ними. Они оказались там втроем — Чанг предусмотрительно встал между напарником и Джоном. Он был крупнее любого из них и теперь тревожно смотрел на Джона.

— Итак, что вам нужно? — невинно спросил Джон.

— Мы хотим знать, где вы были, — терпеливо спросил Чанг. — У нас есть основания подозревать, что ваше так называемое расследование случаев саботажа являлось для вас удобным прикрытием.

— Я подозреваю то же самое относительно вас, — сказал Джон.

Чанг проигнорировал его.

— Видите ли, эти случаи продолжают происходить после ваших посещений…

— Нет, они происходят во время ваших.

— …Машины падали в каждый мохол, что вы посетили во время Великой бури. Программные средства в кабинете Сакса Рассела в Эхо-Оверлуке были заражены компьютерным вирусом сразу после вашей консультации с ним в 2047 году. Биологические вирусы поразили лишайники в Ахероне сразу после вашего ухода. Список можно продолжать.

Джон пожал плечами.

— И что? Вы пробыли здесь два месяца, и это все, что вы смогли выяснить?

— Если мы правы, то этого достаточно. Где вы были прошлым вечером?

— Простите, — сказал Джон. — Я не отвечаю на вопросы людей, которые вламываются в мой номер.

— Вам придется ответить, — сказал Чанг. — Таков закон.

— Какой закон? Что вы мне сделаете? — Он повернулся к своей двери, но Чанг преградил ему путь. Джон снова вышел из себя и дернулся в сторону Чанга — тот вздрогнул, но уверенно остался в проеме. Джон повернулся и ушел, направившись обратно в общие комнаты.

В тот же день он покинул Сензени-На, уехав на марсоходе по ретрансляторной дороге на север вдоль восточного склона Фарсиды. Дорога была хорошей, и через три дня он был уже в 1300 километрах к северу, у северо-западной границы Лабиринта Ночи, и, когда он достиг большого ретрансляторного перекрестка, где стояла новая заправочная станция, повернул направо и поехал на восток в Андерхилл. Каждый день, пока марсоход вслепую катился сквозь пыль, он работал с Полин.

— Полин, ты не могла бы найти записи о кражах стоматологического оборудования?

Обрабатывать несовместимые запросы ей удавалось столь же медленно, что и человеку, но в конце концов она выдала нужные сведения. Затем он попросил ее пройтись по записям о перемещениях всех подозреваемых. Узнав о местонахождении каждого, позвонил Гельмуту, чтобы выразить протест против действий Хьюстона и Чанга.

— Они говорят, что ты их уполномочил, Гельмут, поэтому я считаю, ты должен знать, чем они занимаются.

— Они делают все, что в их силах, — ответил Гельмут. — Мне бы хотелось, чтобы ты прекратил изводить их и начал сотрудничать, Джон. Это было бы очень полезно. Я знаю, тебе нечего скрывать, так почему бы не стать более любезным?

— Да брось, Гельмут, они не просят о помощи. Это больше похоже на запугивание. Скажи им, чтоб перестали.

— Они всего лишь пытаются делать свою работу, — обходительно сказал Гельмут. — Пока я не слышал ни о каких незаконных действиях.

Джон оборвал связь. Чуть позже позвонил Фрэнку в Берроуз.

— Что там с Гельмутом? Почему он сдает планету этим полицейским?

— Ты идиот, — ответил Фрэнк. Он в этот момент бешено стучал по клавишам перед монитором, из-за чего казалось, что он едва осознает, что говорит. — Ты вообще не видишь, что тут происходит?

— Думал, что вижу, — ответил Джон.

— Мы стоим по колено в горючем! А это чертово лекарство от старения — спичка. Но ты никогда не понимал, почему они сначала прислали нас, так почему это должно быть тебе ясно сейчас? — Он продолжал печатать, вглядываясь в монитор.

Джон смотрел на маленькое изображение Фрэнка на своем запястье.

— Почему они сначала прислали нас, Фрэнк?

— Потому что Россия и США были в отчаянии, вот почему. Дряхлые, устаревшие динозавры промышленности, вот кем мы были, когда нас чуть не съели Япония, Европа и маленькие «тигры», появлявшиеся в Азии. И весь наш космический опыт пропадал впустую — две огромные, но необязательные аэрокосмические промышленности, и вот мы объединили их, прилетели сюда в надежде найти что-нибудь стоящее — и все окупилось! Мы, можно сказать, нашли золотую жилу. И это только добавило масла в огонь, потому что в золотой лихорадке становится видно, кто силен, а кто нет. А теперь, даже несмотря на наше начальное преимущество, на Земле подключилось много новых «тигров», которые лучше нас в этих делах и которые тоже хотят поучаствовать. Есть много стран, где не осталось ни места, ни ресурсов, и десять миллиардов человек сейчас толкутся в собственном дерьме.

— Ты же вроде бы говорил мне, что Земля всегда будет разваливаться на куски.

— Это другое. Сам подумай: если это проклятое лекарство попадет только к богатым, то бедные взбунтуются и ситуация обострится. Если же оно достанется всем, численность населения взлетит вверх, и ситуация опять-таки обострится. В любом случае все будет плохо! Да там и уже все плохо. Естественно, транснационалам это не нравится: если мир так раздувается, это губительно для бизнеса. И они боятся, изо всех сил пытаются сдержать все как есть. Гельмут и те полицейские — только верхушка айсберга: многие политики думают ввести по всему мире полицейский режим на несколько десятилетий, чтобы хоть как-то урегулировать рост населения, не допустив катастрофы. Контроль сверху, глупые ублюдки.

Фрэнк с отвращением потряс головой, приник к экрану и погрузился в то, что тот отображал.

— Ты принял лекарство? — спросил Джон.

— Конечно, принял. Ладно, Джон, отвяжись, мне надо работать.

Южное лето выдалось теплее прошлого, покрытого пеленой Великой бури, но все равно было самым холодным из всех зафиксированных прежде. Буря длилась уже почти два М-года или более трех земных, но Сакс смотрел на это философски. Джон звонил ему в Эхо-Оверлук, и, когда он упомянул о холодных ночах, Сакс лишь ответил:

— Весьма вероятно, что мы будем испытывать низкие температуры бóльшую часть периода терраформирования. Но тепло само по себе — это не то, к чему мы стремимся. Вот на Венере тепло. Но мы хотим сделать так, чтобы здесь можно было выжить. Если мы сможем дышать воздухом, мне будет наплевать, что тут холодно.

Пока же было холодно, причем повсюду, по ночам температура неизменно падала ниже минус ста градусов, даже на экваторе. Добравшись до Андерхилла спустя неделю после того, как покинул Сензени-На, он заметил, что пешеходные дорожки здесь были покрыты розовым льдом; в тусклом свете бури они были почти невидимы, и ходить по ним было опасно. Жители Андерхилла проводили бóльшую часть времени в своих жилищах.

Джон занял несколько недель тем, что помогал местной команде биоинженеров проводить полевые опыты с новой быстрой снежной водорослью. В Андерхилле теперь жило полно незнакомцев. Большинство из них японцы и европейцы, которые, к счастью, между собой общались на английском. Джон поселился в одном из старых сводчатых отсеков, возле северо-восточного угла квадранта. Старый квадрант был менее популярен, чем Надин атриум, он был меньше и хуже освещен, многие из его сводов теперь использовались как склады. Перемещаясь по этим коридорам, он испытывал странное чувство: вспоминал бассейн, комнату Майи, столовую — сейчас все помещения были погружены в темноту и заставлены ящиками. Теперь уже трудно вспомнить, каково это было, когда первая сотня была единственной сотней.

С помощью Полин он отследил передвижения нескольких человек, включая агентов УДМ ООН. Это было не самое точное наблюдение, потому что отслеживать агентов не всегда просто, особенно Хьюстона, Чанга и их команду, которые, как он подозревал, умышленно пропадали из сети. Сведения о прибывающих в космопорты с каждым месяцем подтверждали слова Фрэнка о том, что уже прибывшие — лишь верхушка айсберга. Многие из тех, кто появлялся, в частности, в Берроузе, работали на УДМ ООН без соответствия квалификационным требованиям, а затем растекались по шахтам, мохолам и другим поселениям, где становились начальниками служб безопасности. Весьма интересными были и данные об их работе на Земле.

Часто в конце сессии с Полин Джон, обеспокоенный, покидал квадрант и выходил прогуляться снаружи, чтобы хорошенько подумать. Теперь видимость существенно улучшилась; была различима поверхность, хотя ходить из-за розового льда все равно требовалось осторожно. Казалось, Великая буря стихала. Скорость ветра над поверхностью — в два-три раза выше средней, что была до бури и составляла тридцать километров в час, а пыль в воздухе временами становилась чуть менее прозрачной, чем густая дымка, превращающая закаты в горящие пастельные вихри розового, желтого, оранжевого, красного и пурпурного цветов, с то появляющимися, то исчезающими полосками зеленого и бирюзового, с бликами и солнечными зайчиками, с редкими стрелами яркого желтого света. Природа находилась в своем быстротечном, меняющемся состоянии. И глядя на все эти неясные цвета и движения, Джон отвлекался от собственных мыслей, взбирался на великую соляную пирамиду, чтобы осмотреться, а затем возвращался обратно, готовый продолжать свою борьбу.

Однажды вечером после одного из таких закатных представлений он спустился с вершины пирамиды и направился пешком в сторону Андерхилла. Тогда же он заметил две фигуры, спускающиеся от боковых дверей гаража по прозрачному туннелю, ведущему к марсоходам. Они двигались так торопливо и воровато, что он остановился, чтобы получше присмотреться. Шлемов на них не было, и по затылкам и фигурам он узнал в них Хьюстона и Чанга. Они со свойственной для землян неуклюжестью залезли в марсоход и выехали ему навстречу. Джон затемнил забрало с помощью поляризационного фильтра и продолжил свой путь, опустив голову и стараясь сделать вид, будто возвращается с работы. Он взял немного в сторону, чтобы увеличить расстояние до них. Марсоход ворвался в густое облако пыли и тут же исчез.

Но ко времени, когда Джон добрался до шлюза, он был погружен в размышления и чуть ли не напуган. Он недвижно стоял перед дверью, обдумывая увиденное, а когда пошевелился, это было движение не к двери, а к переговорной панели в стене рядом с ней. Под динамиками имелось несколько типов гнезд, и он вынул пробку из одного из них, смахнул наметенные туда частицы пыли — эти гнезда больше не использовались — и подключил свою наручную панель. Набрал код Полин, подождал, пока завершится шифрование и дешифрование.

— Да, Джон?

— Полин, включи, пожалуйста, свою камеру и покажи мою комнату.

Полин, подключенная к стене, стояла на прикроватном столике. Ее крошечная камера редко использовалась, и изображение на его наручной панели также было мелким. Комната на нем была темной, горела лишь одна ночная лампа. Забрало не давало как следует вглядеться: даже подняв панель прямо по центру, он мог рассмотреть лишь какие-то серые движущиеся формы. Он видел кровать, на ней что-то лежало, дальше была стена.

— Назад на десять градусов, — сказал он и сощурился, всмотревшись в мелкое изображение в пару квадратных сантиметров. Его кровать. На ней лежал человек. Действительно ли это было то, что ему казалось? Подошва, торс, волосы. Сказать было трудно. Тело не двигалось.

— Полин, ты слышишь что-нибудь в комнате?

— Вентиляцию, электричество.

— Включи мне, что ты слышишь, на полной громкости.

Он склонил голову на левый бок скафандра, прижавшись ухом к динамику. Шипение, свист, помехи. При передаче звуков такого рода возникало очень много ошибок, особенно если использовались эти пострадавшие от коррозии старые гнезда. Но дыхания он точно не слышал.

— Полин, ты можешь войти в систему наблюдения Андерхилла, найти камеру, направленную на дверь нашего отсека, и передать изображение мне на руку?

Он руководил установкой системы безопасности в Андерхилле всего пару лет назад. Полин до сих пор хранила все планы и коды и благодаря этому достаточно быстро смогла заменить изображение на его панели тем, что поступало из камеры, расположенной под потолком в многокомнатном номере снаружи его комнаты. Свет в номере был включен, дверь закрыта. Больше ничего сказать было нельзя.

Он опустил руку и задумался. Прошло целых пять минут, прежде чем он снова взглянул на наручную панель и стал посредством Полин отдавать распоряжения системе безопасности Андерхилла. Знание кодов позволило ему стереть записи всех камер и запрограммировать их на часовое наблюдение вместо обычного восьмичасового. Затем он отдал команду двум роботам-уборщикам подъехать к его комнате и открыть дверь. Пока они это проделывали, он стоял и дрожал, ожидая, пока они медленно катились по сводчатым помещениям. Когда они открыли его дверь, он увидел их маленьким глазом Полин: комната наполнилась светом, и ему стало гораздо лучше видно. Да, на кровати лежал мужчина. Джон задышал чаще. Он управлял роботами с помощью кнопок на своей панели. Они двигались рывками, но, если бы попытка поднять мужчину разбудила того, стало бы намного лучше.

Но он не просыпался. Мужчина перекатывался на руках робота, поднимавших его с алгоритмической точностью. Тело свисало вниз. Он был мертв.

Джон медленно сделал глубокий вдох, собрался и продолжил управление, приказав первому роботу положить тело в большое мусорное отделение второго робота. Отправить их по коридору обратно в их складской отсек было нетрудно. Пока они ехали туда, мимо прошло несколько человек, но с этим он ничего поделать не мог. Тело можно было увидеть, только если смотреть сверху, но, к счастью, никто не обратил на них внимания и вряд ли смог бы вспомнить их позже.

Приведя их на склад, он не знал, что делать дальше. Отвезти тело в мусоросжигательную печь в Алхимическом квартале? Нет: теперь оно находилось далеко за пределами его комнаты и в этом не было необходимости. Тут ему впервые стало интересно, кем был этот человек Он дал первому роботу команду рассмотреть правое запястье мужчины магнитным считывателем. Механический глаз не сразу нашел нужное место на руке. А затем получил нужную информацию. Крошечный чип, имплантированный в кость каждого, содержал сведения, зашифрованные с помощью стандартного точечного кода, и Полин понадобилась всего минута, чтобы установить личность. Яшина Муй, аудитор УДМ ООН, проживающий в Андерхилле, прибыл в 2050 году. Реальный человек. Мог бы жить еще тысячу лет.

Джона затрясло. Он прислонился к отшлифованной стене из голубого кирпича. Зайти внутрь он сможет только через час — или чуть меньше. Он раздраженно сдвинулся с места и начал обходить квадрант по кругу. Обычно такой круг занимал минут пятнадцать, но сейчас он заметил, что укладывался и в десять. После второго круга он решил пройти в трейлерный парк.

Лишь два из старых трейлеров по-прежнему оставались здесь, и те, судя по всему, были брошены или использовались как склады. Между ними из ночной пыли выплыли фигуры, и Джон на мгновение испугался, но они прошли мимо. Он вернулся к квадранту и снова обошел его вокруг, затем вышел на тропинку, что вела к Алхимическому кварталу. Там он встал, глядя на устаревший комплекс туннелей, трубопроводов и приземистых белых строений, исписанных черными, выведенными каллиграфическим почерком уравнениями. Ему вспомнились первые годы. Но теперь было настоящее — казалось, он и глазом не успел моргнуть. Стоял сумрак Великой бури. Цивилизация, продажность, кризис. Убийство на Марсе. Он заскрежетал зубами.

Прошел уже час, было девять вечера. Он вернулся к шлюзу и вошел внутрь. В раздевалке снял скафандр, прогулочник, ботинки и белье, принял душ, обсушился, надел комбинезон и причесался. Сделал глубокий вдох, прошел вдоль южной стороны квадранта и поднялся мимо других отсеков, пока не достиг того, в котором располагалась его комната. Еще открывая дверь, он без удивления заметил, что к нему приближались четверо следователей УДМ ООН, но попытался все же изобразить удивление, когда ему приказали остановиться.

— В чем дело? — спросил он.

Среди них не было ни Хьюстона, ни Чанга, но были другие трое мужчин и одна женщина из той первой группы, что была в Лоу-Пойнте. Мужчины сгрудились по бокам от него, не отвечая ему, и, когда открыли дверь, двое сразу вошли внутрь. Джон сдержался, чтобы не ударить их, не повысить на них голос или не рассмеяться выражению их лиц, когда они увидели, что комната пуста. Он просто с любопытством смотрел на них, стараясь ограничиться гневом, который проявил бы, если бы совершенно не понимал происходящего. Гнев, разумеется, должен быть сильным, и, если бы он позволил ему выплеснуться наружу, было бы уже трудно сдерживаться, не превышая допустимого уровня. На них следовало накричать как на чересчур рьяных полицейских, но не набрасываться, как на тех, кто убил человека.

Пока они недоумевали от непредвиденной ситуации, ему удалось выпроводить их несколькими колкими репликами, а потом он закрыл дверь и уселся посреди комнаты.

— Полин, скачай, пожалуйста, то, что сейчас происходит в системе безопасности и сохрани себе. И покажи мне камеры, которые снимают этих людей.

И Полин выследила их. Уже через две минуты они вошли в комнату с мониторами, где к ним присоединились Чанг и остальные. Там они принялись просматривать записи. Джон сидел перед экраном Полин и наблюдал, как они прокручивают часовую запись, а потом обнаруживают, что она длилась всего час и что дневные записи стерты. Теперь им было над чем подумать. Он зловеще улыбнулся и велел Полин выйти из системы.

На него волной накатила усталость. Было всего одиннадцать часов, но весь адреналин и утренняя доза омегендорфа улетучились, и теперь он чувствовал себя изможденным. Он сел на кровать, но, вдруг вспомнив, что здесь недавно лежало, вскочил. И в итоге решил спать на полу.

В минуты временного сброса его разбудил Спенсер Джексон, сообщивший новость о том, что в мусорном отделении робота обнаружен труп. Обессиленный, он пришел в медпункт, где встал рядом со Спенсером и пристально посмотрел на тело Яшики Муя, в то время как несколько следователей сверлили его глазами. Диагностическое оборудование было столь же эффективным в патологической анатомии, что и в любой другой области, — а то и лучше, — и сейчас, взяв образец крови, выявило содержание в ней коагулянта. Джон мрачным тоном приказал провести полную экспертизу: необходимо просканировать тело и одежду Муя, сопоставить все микроскопические частицы с его геномом, затем проверить инородные частицы на соответствие по списку всех, кто в тот момент находился в Андерхилле. Отдавая распоряжение, Джон пристально смотрел на следователей, но те и глазом не повели. Вероятно, они действовали в перчатках и прогулочниках, а то и сделали все дистанционно, как он. Ему пришлось отвернуться, чтобы скрыть свое отвращение, он не мог дать им понять, что обо всем знал!

Но раз они оставили тело в его комнате, то должны были подозревать, что именно он его оттуда убрал и стер записи с камер. Выходит, они понимали, что он знал, — или подозревали это. Но не могли быть уверены и выдавать себя не хотели.

Час спустя он вернулся в свою комнату и снова лег на пол. Несмотря на то, что все еще был изнурен, он не смог уснуть. Он смотрел в потолок и думал. Думал обо всем, что узнал.

Ближе к рассвету он почувствовал, что во всем разобрался. Махнув рукой на сон, он поднялся и вышел на очередную прогулку: ему хотелось оказаться снаружи, вне мира людей и его болезненной испорченности, среди сильнейших порывов ветра, отчетливо видимых благодаря летающей пыли.

Но, когда он выбрался из шлюза, над головой светили звезды. Целая сеть их — тысячи звезд горели, как в старые времена, без малейших миганий и мерцаний, и даже самые слабые были так различимы, что черное небо казалось слегка белесым, будто все его заполнял собой Млечный Путь.

Когда он справился с изумлением и почти забыл об увиденном чуде, он позвонил по внутренней связи и сообщил новость.

Это вызвало настоящее столпотворение. Люди узнавали и будили друзей, выбегали в раздевалки, чтобы захватить прогулочники, пока те еще были. Теперь шлюз постоянно открывался и выпускал целые толпы.

Небо приняло темно-розовый оттенок и уже начинало тлеть, а на востоке быстро светлело. Сотни звезд исчезали, пока с восточной стороны не остались только Венера и Земля, выделяющиеся при растущей силе света. Небо становилось все ярче и ярче, пока не показалось, что оно стало таким ярким, каким только мог быть день: даже под забралом глаза слезились, и некоторые при этом зрелище не могли сдерживать возгласов на общей частоте. Люди носились повсюду, бормоча что-то по внутренней связи, а небо становилось до невозможности ярким, а потом ярче и еще ярче, пока не стало казаться, будто оно вот-вот вспыхнет. Оно пульсировало сияющим розовым светом, затмившим собой последние две крапинки — Венеру и Землю. Затем солнце пробило горизонт и разлилось по равнине, точно как термоядерная бомба, и люди с шумом принялись скакать среди длинных черных теней, отбрасываемых камнями и зданиями. Восточные стены превратились в огромные блоки, окрашенные в излюбленные цвета фовистов, с ошеломляющим блеском мозаик, на которые невозможно было свободно смотреть. Воздух был прозрачным как стеклышко и казался твердым телом, наполненным чем-то, излучавшим предельную ясность.

Джон покинул толпу и направился на восток в сторону Чернобыля. Выключил связь. Розовое небо было более насыщенным, чем он помнил, а прямо над головой и вовсе имело пурпурный оттенок. В Андерхилле все сходили с ума. Многие из здешних никогда не видели солнечного света на Марсе, и теперь им казалось, будто при Великой буре проходила вся их жизнь. Но теперь буря закончилась, и они бродили по округе, упиваясь этим светом, скользя по розовому льду, играя в снежки из желтого снега, взбираясь на обледеневшие ступени пирамид. Увидев это, Джон сам решил взобраться на пирамиду, чтобы осмотреть холмы и низины в окрестностях Андерхилла. Они были покрыты льдом и занесены наносами, но в остальном ничем не изменились. Он включил общую частоту, но тут же выключил: люди, оставшиеся внутри, вопили, желая получить прогулочники, но те, кто оставались снаружи, не обращали на их просьбы внимания. Он тряхнул головой: пронзительные крики вызвали в памяти тело, лежавшее на его кровати, и радоваться больше не хотелось.

Наконец он вернулся внутрь и отдал свой прогулочник паре женщин его габаритов, которые тут же принялись спорить, кто из них наденет его первой. Джон вернулся в центр коммуникаций и позвонил Саксу в Эхо-Оверлук. Когда тот ответил, он поздравил его с окончанием бури.

Сакс небрежно отмахнулся, будто это уже несколько лет как произошло.

— Они высадились на Амор 2051В, — сказал он.

Так назывался ледяной астероид, избранный для входа в орбиту Марса. Теперь на него устанавливали ракеты, которые должны были вынести его на курс, близкий к траектории «Ареса». Без теплового щита он должен был сгореть при аэродинамическом торможении. Все складывалось удачно, и проект предполагалось завершить через шесть месяцев. Вот это уже были важные новости, намекнул Сакс, как обычно сощурившись. Великая буря уже была в прошлом.

Джон не мог не рассмеяться. Но затем вспомнил о Яшине Муе и рассказал об этом Саксу — чтобы испортить праздник и ему. Сакс лишь поморгал.

— Это становится серьезным, — наконец заключил он. Джон, испытывая отвращение, попрощался и оборвал связь.

Переполняемый яростно борющимися между собой хорошими и плохими чувствами, он побрел обратно через своды. Вернулся в свою комнату, принял омегендорф и один из новых пандорфов, которые дал ему Спенсер, затем вышел из центрального атриума и стал ходить среди растений — тощих порождений бури, тянущихся к лампам, висящим над головой. Небо все еще было прозрачным, темно-розовым, но очень ярким. Многие из тех, кто сначала выбрался наружу, теперь вернулись и вышли в атриум, где веселились посреди высаженных рядов. Он наткнулся на пару друзей, нескольких знакомых, но в основном здесь были незнакомцы. Затем вернулся под своды и стал проходить мимо комнат, полных незнакомых людей, которые иногда приветствовали его возгласами. Если они слишком настойчиво призывали его произнести речь, он взбирался на стул и что-то им тараторил, ощущая прилив эндорфинов, которые в этот день вели себя совершенно непредсказуемо, учитывая его мысли об убитом мужчине. Иногда в нем поднималась такая страсть, что он не знал, что скажет дальше, пока эти слова не срывались с его губ. «В день, когда закончилась буря, мы видели в доску пьяного Джона Буна», — скажут потом они. Он же думал: «Ладно, пусть говорят, что им вздумается». Когда дело касалось легенд, то, что он делал на самом деле, все равно не имело значения.

В одной из комнат расположилась компания египтян, не похожих на суфистов традиционных мусульман. Они быстро щебетали и распивали кофе чашками, одурманенные кофеином и солнечным светом, сияя белоснежными улыбками из-под усов. В этот раз они были чрезвычайно радушны и искренне рады его видеть. Также почувствовав расположенность к ним, окрыленный событиями дня Джон произнес:

— Итак, мы часть нового мира. Если вы не действуете, опираясь на реальность Марса, значит, вы своего рода шизофреники, которые телом находятся на одной планете, а духом — на другой. Ни одно общество, разделенное таким образом, не способно долго продержаться.

— Ладно, ладно, — сказал один из египтян с улыбкой. — Вы должны понимать, что мы и раньше были кочевниками. Такой уж мы народ. Но, кем бы мы ни были, Мекка остается родным домом для нашего духа. Даже если мы улетим на край вселенной, это не изменится.

Ответить на это было нечего. Более того, такая честность казалась даже более прозрачной, чем небо, которое он видел этой ночью, и он смог, кивнув, лишь сказать:

— Да, я понимаю.

Да, их позиция была честной, особенно если сравнить ее со всем этим западным лицемерием, когда люди говорят о выгоде, молятся за завтраком, не могут объяснить, во что они верят, считают свои ценности физическими постоянными и, как Фрэнк, говорят: «Так уж устроен наш мир».

И Джон остался, чтобы еще немного побеседовать с египтянами, а когда покинул их, чувствовал себя гораздо лучше. Он побрел обратно в свой отсек, слыша доносящиеся из каждой комнаты бойкие голоса, крики, радостные возгласы ученых («это такие галофиты, что не любят рассол только потому, что в нем слишком много воды»), разливы смеха.

У него мелькнула мысль… Спенсер Джексон жил в соседнем с Джоном отсеке и сейчас как раз был там. Джон ворвался к нему и поделился идеей.

— Мы должны собрать всех и устроить большое празднование окончания бури. Марсианские группы всех мастей, ну или все, кто сможет приехать. Все, кто этого захочет.

— Где?

— На горе Олимп, — не колеблясь, ответил он. — Может быть, получится затащить туда Сакса, когда прилетит его ледяной астероид, и посмотрим оттуда.

— Отличная мысль! — согласился Спенсер.