Глава 30
– Я сделал это. Сегодня я ездил к Эшли.
Даже если Анна не могла слышать меня, мне все равно не терпелось рассказать ей все.
– Я рад, что не стал дольше ждать. Она собиралась покончить со своей жизнью. В самом деле… покончить. Когда я позвонил в дверь, у нее в руке уже были приготовлены таблетки, и она собиралась проглотить их. Можешь себе представить? Стоило мне задержаться на минуту… уфф… я даже думать об этом не хочу!
Моя рука вновь затряслась. С ней теперь периодически случалось такое после того, как я прочитал предсмертную записку Эшли.
– Миссис Мур не обрадовалась, когда снова увидела меня, – продолжал я, – но она была благодарна, что я появился в нужный момент в этой больнице. Она и ее муж положили Эшли в психиатрическое отделение, которое находится выше. Врачи хотят понаблюдать за ней несколько дней. Уверен, что они окажут ей необходимую помощь. Эшли попросила поговорить со мной перед тем, как они положили ее в больницу. Она хотела удостовериться, что правильно поняла мои слова, когда я сказал, что прощаю ее. И знаешь, что она после этого сделала? Она крепко обняла меня. Девушка, которую я распекал на все лады весь прошлый месяц, встала на цыпочки и обняла так, словно от этого зависела ее жизнь. Хотя с другой стороны, думаю, что так и было.
Я нежно дотронулся до лица жены, проведя пальцем по обезображенной коже в том месте, где проходил самый заметный шрам. Ощутив новый прилив жалости, я сел и откинулся в кресле.
День выдался утомительным. Хоуп так устала, что уснула, как только ее голова дотронулась до подушки. Она слегка сопела в другом конце палаты, когда я разговаривал с Анной. Из родственников пока еще никто не приехал в больницу, но они позвонили и сказали, что уже в городе. Те Брайты, которые сумели приехать – дедушка, тетя Джо, тетя Бет и мой кузен Сет, – остановились в отеле в паре миль от больницы. Я сказал, что они могут остаться у нас дома, но они не хотели нас стеснять. Отец Анны и ее брат Ланс находились в Фресно в доме Стюарта. Было решено, что все приедут прощаться в больницу утром до того, как врачи отключат диализ. Пройдет еще несколько дней, прежде чем официально будет объявлено о ее смерти, но во всяком случае нам хотелось быть вместе, чтобы запустить этот процесс.
Несмотря на то, что я уже смирился с неизбежностью предстоящего, мое сердце все еще продолжало жалеть, что дела не сложились по-другому. Я смирился с суровой реальностью, но испытывал отвращение к ней. Большая часть моей печали заключалась в непроходящем чувстве раскаяния. Мне так ужасно хотелось продемонстрировать Анне, что я могу быть тем мужчиной, которым я представлялся в ее мыслях. И до сих пор мне хотелось очень многое ей сказать и сделать для нее. Дать новые обещания, которые я хотел сдержать, и выполнить старые. Старые обещания, подумал я. Например, особенная песня, только для нее.
Я выпрямился в кресле и осмотрел комнату. Дедушкина гитара все еще смотрела на меня из своего места в углу. Сколько лет прошло с тех пор, как я должен был написать Анне песню? Это обещание я дал в первый день нашей семейной жизни, и теперь, когда не за горами был самый последний день, песни все еще не было. Я больше выпрямился. Мой пристальный взгляд медленно сместился от гитары к лицу Анны. Даже если она не может услышать ее, разве она не захотела бы наконец, чтобы я написал ей песню?
– Что ты говоришь, милая? – тихо сказал я. – Слишком поздно хватился выполнять обещание?
Карла надо было немного настроить, но совсем скоро мои пальцы перебирали струны и тихо наигрывали рядом с кроватью Анны. Я разогрелся, сыграв несколько полезных избитых гамм, потом исполнил любимые песни Анны из репертуара Шенайи Твейн. Все это время Хоуп продолжала сопеть, не обращая никакого внимания на концерт, происходивший в пятнадцати футах от нее. Светильник над головой Анны хорошо освещал ее лицо, в то время как в самой палате было темно. Играя на гитаре, я представлял, что она слышит каждую ноту и что она мурлычет себе под нос, как она, бывало, делала это раньше. Несмотря на то, что Анна не шевелилась, ее прекрасное лицо волновало меня, и я дал ей такой концерт, которого у нее никогда не было раньше.
За тридцать минут я сыграл все мелодии, которые когда-либо ей нравились – те, под которые она любила танцевать, те, под которые она пела в душе, и те, которые, по ее словам, напоминали ей обо мне. В завершение я исполнил нашу песню, ту, которую я когда-то играл для нее на улицах Австрии – «Канон в ре мажоре» Пахельбеля.
Струны тихо умолкли. Я сидел и наблюдал за женой. Я подумал, как она обрадуется услышать эту мелодию снова. И тут я решил, как должна звучать песня для нее. Я заново начал наигрывать канон с самого начала и действовал осторожно. Иногда написание песен – это работа.
В других случаях слова и музыка вроде как возникают одновременно, и после небольшой доработки развиваются во что-то хорошее. Но порой, когда чувства идут из глубины сердца, песня возникает как будто сама собой, словно она лишь ждала, чтобы ее обнаружили. Может быть, есть причина, что я никогда не делал это как профессиональный композитор, и, возможно, она заключается в том, что я недостаточно талантлив для этого или, по меньшей мере, не настолько, насколько это того требует.
Никто никогда не купил ни одну из моих песен. Никто никогда не слышал ни один из моих рок-хитов по радио и не закачал ни одну из моих песен в стиле кантри на «Айтюнс». Но когда вы пишете песню для любви своей жизни, ничто не имеет значения. Нет ни хорошего, ни плохого – только гитара в руках, музыка в голове, слова, которые ты поешь, и любовь, которую испытываешь.
Как я уже сказал, начало канона я исполнял медленно, потом немного быстрее. Но на самом деле я уже больше не играл музыку Пахельбеля. Это была песня Анны. Это было только для нее – ее стихи, ее мелодия, ее история, связанные вместе с моей болью.
Играя вступление, мои пальцы искажали оригинал ровно настолько, чтобы добиться современного звучания. То, что было лишь недавно классическим произведением, теперь звучало как меланхоличная баллада в стиле кантри, построенная на той же схеме аккорда. Не обращая внимания на то, что делают мои руки, я соединял в голове слова, которые могли адекватно описать все, что я чувствовал. Эти слова приобретали форму и смысл по мере того, как моя голова заполнялась наиболее яркими моментами моей жизни. Затем стихи и слезы потекли в такт с музыкальным ритмом Нэшвилла.
Первое воспоминание, которое пришло мне на ум, было связано с самым ужасным днем в моей жизни, когда я слушал, как врачи объясняют, что наша старшая дочь «угасла». Потом мысленное изображение в голове перескочило на гораздо более недавний наихудший день. Я видел себя, плачущим навзрыд месяц назад у кровати Анны. Она была едва узнаваема. Я был так зол на девушку, которая сделала это с ней, на себя, и даже на Бога за то, что произошло. Где справедливость? Я откашлялся и спел первый куплет.
Вы когда-нибудь сидели и засыпали в слезах?
Вы когда-нибудь мечтали о вещах, которые никогда
бы не захотели увидеть?
А вы когда-нибудь сомневались в том, чего не
понимаете?
Ну, а я так да…
Далее мои мысли обратились к тому, что вот-вот произойдет… уже завтра утром. Где Анна будет находиться после того, как официально «уйдет»? Я надеялся, что с Господом на небесах. Но где это точно находится? Это далеко или ближе, чем мы думаем? В этот момент я взглянул на Хоуп, которая все еще крепко спала на второй кровати. Она была самым большим подарком, который когда-либо получали Анна и я. Глядя на нее, я вспомнил обо всем хорошем в своей жизни. Я также вспомнил о том, как она выкрутила мне руки, заставив молиться за Анну, думая, что это волшебным образом повернет вспять необратимое. И без малейшего труда из меня хлынули новые строки.
Вы когда-нибудь слышали, что райская любовь очень
далеко?
Вы когда-нибудь искали рай в глубине своего сердца?
И вы когда-нибудь благодарили Господа за все, что
он дал вам?
Ну, а я так да.
Музыка сменила тональность для краткого рефрена. Я представил себя стоящим на коленях рядом с кроватью Анны с подушкой под коленями.
И только вчера вечером, перед сном,
Я опустился на колени в молитве к Нему,
И вот что я сказал…
Тогда слова той молитвы вновь посыпались из моих уст в виде припева, но в голове у меня было лишь прекрасное лицо Анны. Даже со шрамами, оно было совершенством для меня.
Возьми мою жизнь, если хочешь,
Потому что я нашел то, что пришел найти.
Или оставь меня здесь на некоторое время,
Потому что я нашел рай… в ее улыбке.
После припева мелодия еще раз трансформировалась в классическое произведение, которое было нашей свадебной песней. Когда мои пальцы задавали ритм, извлекая знаменитые ноты Пахельбеля, я перебирал новые воспоминания. Я вспомнил первые годы брака. Трудности и как мы с ними справлялись. Я вспоминал наши общие взлеты и падения.
Я вспомнил про выкидыши. Я вспомнил, как проводил слишком много времени вдали от семьи. Баллада в стиле кантри вновь поглотила мелодию подлинника.
Второй куплет начался, когда я мысленно перемотал назад воспоминания к тому дню, когда впервые встретил Анну в Австрии, и как она спросила тогда меня, как далеко я могу уехать, чтобы быть с ней. Вплоть до Зальцбурга? До Москвы? До Тимбукту?
Вы действительно объехали весь мир в поисках
настоящей любви?
Вы когда-нибудь спрашивали у девушки, будет ли
этого достаточно?
И вы когда-нибудь благодарили Господа за все, что
он дал вам?
Ну, а я так да.
И только вчера вечером, перед сном,
Я опустился на колени в молитве к Нему,
И вот что я сказал…
Возьми мою жизнь, если хочешь,
Потому что я нашел то, что пришел найти.
Или оставь меня здесь на некоторое время,
Потому что я нашел рай… в ее улыбке.
Слова, которые я пел, может быть, не имели никакого смысла для всего мира в целом. Их никогда не услышат за пределами моей собственной комнаты. Они никогда не будут бить рекорды популярности среди хитов, их никогда не будут петь американские кумиры. Но для меня в тот момент они значили все. В глубине сознания я вспомнил, что мне сказал дед вскоре после смерти его собственной жены: «Правильные слова и удачная музыка в подходящее время могут исцелить душу».
Словно по волшебству, я уже чувствовал, как она исцеляет меня. Когда прозвучала последняя нота, я вытер остатки слез с глаз и поблагодарил Господа от всего сердца за то, что я это сделал. Вероятно, из-за нечеткого зрения я не увидел чуда… Оно было маленькое и слабое, почти незаметное, как свет самой дальней звезды, который появляется перед тем, как солнце окончательно сядет за горизонт, но клянусь, оно было. Движение. Морщинка на ее губах. Чудо. Улыбка.
