Постлюдия
(заключительная часть)

Гроб из грецкого ореха установили на постамент в десяти футах от меня. Жаль, что пришлось сидеть так близко. Со своего места в первом ряду я видел собственное отражение в его блестящей от лака поверхности, что только усиливало осознание того, что очень значительная часть моей жизни сейчас уходит навсегда. За кафедрой стоял пастор и произносил стандартные реплики:

– Потеря близкого человека никогда не бывает легкой. Мы, кого они оставили после себя, неизменно скорбим о потере, независимо от того, забирает ли Господь тех, кого мы любили, в молодости, в расцвете сил или в преклонном возрасте…

Бла, бла, бла. Я перестал его слушать. Мне достаточно часто приходилось бывать на похоронах близких, чтобы точно знать, что будет сказано, и знать, что независимо от сказанного все равно потребуется время для того, чтобы жгучая боль от потери исчезла.

Хоуп сидела рядом со мной, сжимая руку. Если я раньше бывал на похоронах, то для нее это было впервые, и казалось, что она впитывала происходящее словно губка.

– У тебя все в порядке? – прошептал я.

Она кивнула.

– Цветы очень красивые. Я думаю, что они понравятся маме.

– Ты права. Бьюсь об заклад, мы сможем несколько штук взять с собой, когда все закончится.

После службы мы последовали за катафалком на кладбище, прослушали еще одну короткую проповедь, а потом наблюдали, как гроб опустили в землю. Позже подошли родственники и, обняв меня и Хоуп, произнесли слова ободрения. Некоторые из родных хотели продолжить разговор, спросив, как мы справляемся, и желая знать, могут ли они что-то для нас сделать. Я оценил их предложения помощи, но на самом деле мне просто хотелось уехать домой. Наконец мы смогли направиться к машине.

– Прежде чем уехать, мне надо сделать один быстрый звонок, – сказал я Хоуп, повернув ключ в замке зажигания. – Поэтому я хочу, чтобы ты несколько минут помолчала. Потом мы с тобой поговорим. Хорошо?

Кивнув, она пальцами показала, что закрывает рот на молнию. Я включил блютуз в своем ухе и отдал голосовую команду набрать номер старого босса.

– Алло, Джессика? Это Итан Брайт.

– Итан? Как дела? – Нежный тон ее голоса реально удивил меня. Я не знал, что она способна на такое.

– Хорошо, спасибо. Послушай, уже поздно извиняться за то, как я последний раз разговаривал с тобой?

– Нет необходимости. Это я должна извиняться. Я понятия не имела, что у тебя происходит. Кстати, я так и не приняла твое заявление об увольнении. Я все еще жду, пока пройдет немного времени, чтобы удостовериться, есть ли у меня возможность заполучить тебя обратно.

– Отчасти в этом причина, почему я звоню.

– О, слава Богу! Когда можешь приступить?

– Подожди, нет. Я хотел поговорить с тобой о работе… но только не об этой.

Ее нежный голос зазвучал расстроенно.

– Но именно на этой работе ты звезда. Ты мой парень номер один, помнишь?

– Помню. Я также помню, что не был счастлив, выполняя ее. На самом деле я мечтал получить шанс вернуться к своей старой работе. К той, с которой начинал. Я считаю, что она больше подходит при моих нынешних семейных обстоятельствах.

– Ты ведь начинал как сочинитель джинглов?

– Да.

– Но эта работа, вероятно, приносит половину того, что ты зарабатываешь под моим началом.

Я бросил быстрый взгляд на Хоуп, посмотрев в зеркало. Она увидела меня и улыбнулась.

– Я знаю, но у этой работы есть такие преимущества, которые просто нельзя оценить деньгами.

Я уверен, что Джессика понятия не имела, о чем я говорю. Театрально вздохнув, она сказала:

– Ну, если это действительно то, что ты хочешь, то считай, что отныне ты сочинитель джинглов. Можешь приступить к работе, когда захочешь.

– На следующей неделе нормально?

Я услышал разочарованный ответ, который прозвучал как «угу», после которого последовало:

– Я сообщу новому боссу, чтобы он ожидал твое появление.

– Спасибо.

– Будь здоров, Итан.

Я нажал кнопку на наушнике, и телефон выключился. Я включил передачу, мягко нажал на газ и вывернул с кладбищенской стоянки, заставляя себя не смотреть в зеркало на кучку родственников, которые все еще отдавали последнюю дань усопшему. Хоуп и я какое-то время болтали, главным образом о похоронах и о том, как она себя чувствует. Конечно, ей было грустно, но, учитывая все обстоятельства, похоже, что дочь была в порядке. Когда мы вволю наговорились, я предложил Хоуп вздремнуть. Нам предстояла долгая поездка, и она устала. Совсем скоро она заснула, привалившись к двери и оставив меня наедине со своими мыслями. Большинство мыслей было об Анне и обо всем, что мы пережили вместе. Я также размышлял о том, что недавно сказал дедушка. Возвратив ему деревянную коробку, чтобы он смог поделиться ее содержимым с другими родственниками, я сказал, что готовлюсь задокументировать нашу с Анной историю, как это в свое время сделал он. Были такие подробности, которые я не хотел бы забыть, и вещи, которые я хотел бы, чтобы Хоуп узнала и никогда не забывала, когда станет старше. Когда я спросил, есть ли у него рекомендации, он дал мне прекрасный совет: «Написание истории похоже на написание песни, только в ней больше слов и меньше ритма. Начните с первого куплета и, не падая духом, делайте одну запись за один раз».

Я могу сделать это, подумал я. Господь свидетель, у меня много записок…

Мы свернули на подъездную дорожку рано утром следующего дня, проведя в дороге большую часть ночи. Наша единственная остановка на двухчасовой сон была на стоянке для отдыха на трассе I-5. Хоуп не могла дождаться, когда выйдет из машины. Она схватила цветы, которые нам дали после похорон, и заскочила в дом. Я оставил сумки в багажнике и последовал за ней. Она была уже в спальне, когда я догнал ее.

– Это для тебя! – услышал я, как сказала Хоуп.

– О, они такие красивые. Спасибо!

Анна только просыпалась. Диализный аппарат рядом с кроватью все еще заканчивал ночной цикл. Увидев ее, мое сердце сильно забилось. Это происходило уже миллион раз с тех пор, как она вышла из комы три месяца тому назад. Жена по-прежнему нуждалась в большом объеме восстановительной терапии, и она не особенно переживала по поводу шрамов на своем лице, которые мы обнаруживали то тут, то там. Небольшие провалы в памяти беспокоили, но ничего из этого не имело значения потому, что мы были вместе и мы были счастливы.

– Цветы с похорон дедушки? – спросила она.

– Да, – ответила Хоуп. – Я сказала папе, что они тебе понравятся, и он разрешил привезти их домой. Понюхай! Они еще свежие.

Она глубоко затянулась, а потом спросила:

– Как дела?

– Я в порядке, – ответил я. – Грустно сознавать, что его больше нет, но настало его время.

– Жаль, что меня там не было. Я скучала по всем вам, ребята. Медсестра заходила каждый день, один раз приходил Стю с детьми, но гораздо лучше быть с вами двумя.

– Мы тоже по тебе скучали, мамочка. – Хоуп замолчала, и тут ее глаза загорелись. – О, догадайся, что папа купил мне в Орегоне?

– Футболку с изображением побережья?

– Нет, гитару! Он собирается научить меня играть!

Лицо Анны расплылось в широкой улыбке, той, которая напоминала мне рай.

– Ах, как замечательно. Теперь у меня может быть два человека, которые будут играть песни. – Она откинула голову и подмигнула мне. – Кстати говоря, я скучала по твоим серенадам последние несколько ночей. Как насчет концерта у постели больного?

– Не имею ничего против, – улыбнулся я.

Карл стоял, прислонившись к стене, в другой стороне комнаты. Я открыл футляр, чтобы найти то, что, я знал, будет находиться там: розовый конверт, умело вплетенный в струны, с парой четвертных нот, написанных от руки на лицевой стороне. Я положил его на подушку, чтобы насладиться им позже. Потом я поцеловал Анну в лоб и заиграл ее песню.