Глава XIII
Тяжелый «Восток» нырял на зеленых волнах Каспия. Сначала носом вверх пароход взбирался на гребень волны, потом носом вниз летел по склону водяного холма, а корма вздымалась и глядела в небо.
Каспийское море ревниво сторожило путь в Азию, не хуже сказочного дракона. Почти все пассажиры лежали вповалку, измученные качкой. Немногие счастливцы любовались зелеными кипящими волнами и ярким блеском неба.
Костя всю дорогу был болен. Профессор тихо стонал на койке. А Витя, балансируя на палубе, с жадностью старался уловить вдали смутный очерк азиатского берега. Но когда впереди затемнелась долгожданная полоска земли, он с сожалением взглянул на сердитое взлохмаченное море.
Желтые, измученные пассажиры выползли на пристань. Костя с нежностью глядел на неподвижную старую землю. Правда, и теперь ноги его тряслись и как бы разъезжались, но с каждой минутой становилось легче.
— Клавдий Петрович, — с упреком обратился он к зеленому, как антоновское яблоко, профессору. — Зачем вы решили ехать морем? Ведь и вас укачало до полусмерти.
— Да, — смущенно сознался Клавдий Петрович, — теперь я припоминаю, что на море меня всегда укачивало. Нужно записать, чтоб не забыть в следующий раз.
Наши путешественники перебрались с вещами на вокзал. Отсюда открывался прекрасный вид на Каспийское море, но Клавдий Петрович уселся так, чтобы не видеть беспокойных волн. Мальчики ушли гулять по городу. Но Красноводск им показался неинтересным. Тихо, глухо. Нет ни исторических памятников, ни садов, ни фабрик.
Побродив по городу, товарищи вернулись на вокзал.
Поезд, не торопясь, начал отмеривать дорогу. Мальчики глядели в окно. Перед их глазами колыхалась печальная степь. Безводный край.
На тысячи километров — питьевая вода, солоноватая, густая, задыхающаяся на дне колодцев.
Живая вода рек — Атрека, Теджена, Мургаба и тех нескольких ручьев, что текут с горного хребта Копед-Дага, разобрана, уведена в оросительные каналы, тщательно распределена по всему краю, потому что вода здесь дороже всего, часто дороже человеческой крови.
Настоящих рек на всем пространстве до Мерва — только три, немного и ручьев.
За редкими пятнами зелени, за орошенной землей, наконец за степью, то глинистой, то солончаковой, грозно улеглась пустыня.
У моря морщились дюны — ровные, длинные гряды песка. Дальше шли бугристые пески, покрытые тощей растительностью. И наконец начинались барханы: подковообразные высокие песчаные насыпи. Беспрерывно осыпались они при дуновении ветра и, как живые, передвигались ветром с места на место.
Было лето, и степь омертвела от долгого зноя. Мальчики знали по рассказам Халима, что весной, после дождей, все огромное степное пространство, чуть ли не в несколько часов, расцветает розовыми, алыми, синими и желтыми красками. Растения торопятся прожить свою короткую жизнь.
Но теперь удушливый летний зной застилал весь край, мутная пыль взвивалась по ветру, а зелень свернулась черными струпьями.
Проехали станции Джебел и Кзыл-Арват, проехали раскаленный Ашхабад.
Наконец показался белый Мерв.
Мальчики-разносчики звонкими голосами предлагали на станции холодную воду, душистые фрукты и сладости на бараньем жиру.
— Ну, вот и товарищ Веселов, — сказал профессор и замахал рукой. — Иван Викентьевич!
— Наконец-то! — и Веселов потряс руку Клавдию Петровичу. — Здоровы? Благополучно? Где же Мирзаш?
— Вот, — профессор указал на Витю и Костю.
— Вы что ж, — своего старика в двух молодых парнишек превратили? — рассмеялся Веселов.
— Ногу сломал Мирзаш… А ребята ничего… хорошие. Возьмете их? — просительно заморгал сквозь стекла очков профессор.
Веселов улыбался, но взгляд его стал серьезен и внимателен. Мальчики украдкой и с тайным страхом поглядывали на него: этот человек решит их судьбу.
На загорелом лице лежал отпечаток здоровья. Серые глаза смотрели ясно и зорко. Никакие занятия не могли испортить зрение Веселова, и товарищи шутя уверяли, что он никогда не пользуется микроскопом.
Сын железнодорожного мастера, Иван Викентьевич, чуть не с детства боролся за жизнь, бегал по урокам и голодал, но за науку держался, крепко.
Еще в 1917 году, когда Веселову было девятнадцать лет, его на втором курсе Московского университета уже считали «подающим блестящие надежды».
В 1918 году Веселов взял в руки винтовку и только в 1923 году сдал ее вместе со своей красноармейской шинелью.
Но все эти пять лет войны он таскал за собой растрепанные университетские книги, и учебный курс входил в его память на редких роздыхах, входил несвязно, сумбурно, зато крепко-накрепко.
И практически он не прерывал работы.
Скрываясь в Кавказских горах от белых, бродя неделями в сибирской тайге, в зеленой плесени белорусских болот, у синего моря за взятым Перекопом, — всюду Веселов урывками наблюдал жизнь птиц, рыб, четвероногих, гадов и вел записи. А когда лежал раненый в лазарете, приводил в порядок свои наблюдения и отсылал записки отцу.
Закончил красноармейскую службу, и тогда заметки, написанные на клочках бумаги карандашными огрызками, стали переписываться в аккуратную тетрадь. Веселов вернулся в университет и вновь принялся за зоологию. Он уже с успехом принимал участие в двух экспедициях. Теперешняя экспедиция была третья по счету.
Но ничего этого мальчики не знали.
Для них товарищ Веселов был человек неведомый. Может быть он отнесется к ним недоверчиво, даже враждебно.
Пришлось снова рассказывать все то, что уже знал и наполовину успел позабыть профессор. Клавдий Петрович запомнил хорошо только историю пропавшего багажа.
Профессор ходатайствовал. Он даже ворчал. Он, наконец, клялся, что сам откажется от работы, если в экспедицию не будет зачислен спаситель его чемодана.
Но Веселов не сказал им ни да, ни нет. Он обещал обдумать и настаивал на том, чтобы ребята назвали себя.
Однако мальчики побоялись, что Веселов отправит их обратно в Ковыли, поэтому они упорно отмалчивались.
— Не сказать ли? — нерешительно предложил Костя.
— Не поеду обратно! — категорически заявил Витя. — Пусть в детдом нас сдает. Оттуда удерем в два счета. А если отца выпишет, значит крышка.
Тут Витя свирепо нахмурился.
— Ты думаешь, легко мне было отца бросить? А во второй раз, — он закусил губу, — во второй раз, пожалуй, решимости не хватит.
* * *
На другой день Иван Викентьевич проэкзаменовал ребят.
Через два дня была назначена первая вылазка экспедиции.
Клавдий Петрович направлялся в Старый Мерв, где нашли летопись Дзе Ци-ю, а Веселов и Тышковский уезжали в другую сторону к ближайшим туркменским аулам.
Поэтому оба приятеля лезли из кожи вон, чтобы выдержать экзамен. Костя и Витя усердно переводили Веселову разговоры с узбеками и туркменами, помогали упаковывать багаж, упражнялись в стрельбе и стряпали. Иван Викентьевич заставил мальчиков выложить весь их запас знаний по агрономии и географии, весь их опыт по зоологии и ботанике.
Мальчики отвечали, сбивались, поправлялись, снова путались и пытливо глядели на Веселова. В их глазах было безмолвное: «Возьмешь или не возьмешь?»
Но Веселов, казалось, не торопился. Он занялся почему-то просмотром старых газет, писал письма и телеграммы.
Жестокое лето стояло над городом, и даже многочисленные арыки — канавки с проточной водой — не могли умерить зной. Глиняные домишки выходили слепой стеной на узкие грязные переулки. За «дувалами» — глиняными заборами — были крохотные дворики обязательно с несколькими деревьями и струйкой воды, текущей из одного двора в другой, от соседа к соседу. Окна и двери жилищ глядели в эти внутренние дворы.
Костя и Витя тоскливо бродили по извилистым переулкам. Их терзало беспокойство: скоро ли и как решит Веселов.
Прошел еще один томительный день.
Наконец Иван Викентьевич согласился.
Витю и Костю официально зачислили в состав экспедиции.
