Как делают патриотов
Такова была война для банкиров, генералов и политиков. Для людей же, стоящих на нижних ступенях социальной лестницы, эти же самые события случались совершенно неожиданно, якобы помимо чьей-либо воли и, поданные в умелом оформлении бульварной прессы, казались подлым нападением врага, от которого нет иной защиты, как браться за оружие и драться до последней капли крови.
Так думал о войне и Жан Жервье, механик завода Ситроен в Париже.
Уже один образ мыслей показывает, что Жервье не увлекался коммунистическими идеями и твердо верил социал-демократической партии, в которой, по его мнению, должен был состоять каждый квалифицированный рабочий, имеющий достаточно своего добра, чтобы не думать об экспроприации чужого. Он считал ниже своего достоинства читать «Юманите» и подобные ей листовки, и потому для него война началась неожиданно, не дав даже опомниться и сообразить происходящее.
Утром он работал, как обычно, на заводе.
До полудня все шло нормально. Ориентация Франции в войне тогда еще не была выяснена, и газеты не будоражили массы, печатая только официальные сводки.
Поэтому рев заводской сирены, раздавшийся ранее обеденного перерыва, изумил его так же, как и многих других рабочих. Они спешно бросали станки, выключали моторы, недоумевая, что произошло.
Работа сборочной мастерской, где был Жервье, замерла, точно насторожившись перед нарастающими событиями. Смолк рокот моторов.
Смолк рокот моторов…
На сжатых стальных пружинах, на полутакте застыли клапаны, оборвав свою дробную стукотню. Сквозь решетчатое окно Жервье видел, как быстро пробегали рабочие в синих промасленных блузах.
Выйти из мастерской в рабочее время?
Обычно это грозило увольнением.
Сейчас же двор заполняли все новые и новые группы, выбегая из всех дверей, оживленно жестикулируя и перекликаясь.
Очевидно, случилось что-то важное, необычное, заставившее дирекцию сломать строгий темп напряженной работы! Что произошло, выяснилось скоро. Жервье еще не успел вытереть рук, как в дверь мастерской влетел заведующий, держа кипу каких-то бумаг.
Вытянувши из пачки нужный лист, он закричал:
— Военнообязанные 2-й мастерской! Бросайте работу. Срочно на призывные пункты! Объявлена мобилизация.
И, переходя с крика на ласковый бас, снисходительно добавил:
— За недоработанные часы фирма вам сегодня оплатит.
Много после Жервье понял, что все события были подготовлены умелой рукой. Не успел он переодеться и получить в конторе воинскую книжку, как со двора уже донеслись прыгающие, возбужденные звуки «Марсельезы».
Призывники завода Ситроен строились на дворе и в тяжелом топоте кованых сапог, выбивая такт, пели сотнями прокопченных глоток: «Идемте, дети, за родину, день славы наступил…»
Огромный заводской двор был залит до краев толпой рабочих. Жервье выбежал туда как раз в тот момент, когда тяжелые ворота только что распахнулись, выпуская начало колонны. В солнечном воздухе трепетали трехцветные флаги, и звонкоголосая медь оркестра рвалась из прокопченных стен фабрики.
Юркие сержанты в цветной форме зуавов бегали в толпе, сколачивая в строй ряды рабочих.
— Стройся, подтяни брюхо, грудь вперед! — кричали они, расталкивая синие блузы.
Ослепленный ярким светом, ошеломленный криками, получив сильный удар под ложечку, Жервье был сразу затиснут в шеренгу среди незнакомых лиц. Чья-то поспешная рука воткнула в борт пиджака трехцветную кокарду.
— Вперед, вперед! — закричали зуавы. Темная масса рабочих колыхнулась и, увлекая Жервье, под звуки оркестра двинулась со двора.
Шелестели флаги. Поднятый на руках, впереди криво плыл чей-то портрет.
Жервье понял, что их ведут на патриотическую манифестацию.
Густая толпа сразу облепила рабочих за воротами. Дикий рев потрясал воздух. Люди махали фуражками, кричали, лезли друг на друга, пробиваясь навстречу выходящим. Горящие глаза с жадностью были устремлены вперед. Многие молча, сосредоточенно работая локтями, пробивали себе дорогу к воротам.
Жервье взглядом проследил их путь.
Около контрольных будок почти незаметно белели маленькие плакаты.
Только напрягши глаза, можно было прочесть:
«Фирме Ситроен срочно нужны рабочие, не пригодные к военной службе. Возможен прием женщин».
Бледные, оборванные люди кричали «ура» уходящим, пробиваясь к воротам, чтобы стать за станки, на их место. Они приветствовали войну, как надежду на заработок, на кусок хлеба.
Острый взгляд зрителя, не затуманенного «Марсельезой», мог уловить все ускользающие штрихи. Изможденные лица, изношенные до предела костюмы безработных… Почти незаметный блеск стали в боковом переулочке… Там рота солдат, с примкнутыми штыками, жалась к стене, стараясь остаться незаметной.
Очевидно, она должна была сменить оркестр, если его музыка оказалась бы недействительной.
* * *
По мере приближения к центру становилось все люднее. Переулки и улицы выбрасывали все новые толпы неистово орущих людей. Кепи сменялись котелками и шляпами. Элегантные дамы, размахивая руками, кричали в надсадном крике: «Да здравствуют герои! Ура нашим бравым пуалю!» Из окон густым частоколом торчали головы, и бесчисленные платки трепыхались в неистовых приветствиях. Высоко над головой вились аэропланы, гигантской кистью по голубому полотну неба выводя плывущие буквы: «Вперед за родину! Нет пощады врагу!»
Глотки хрипли от приветствий. Рождалась усталость.
— Куда нас ведут? Пора бы по домам, — раздавалось в рядах.
— Молчать! Узнаете, — грубо обрывали зуавы.
Рабочий, шедший рядом с Жервье, подался в сторону, пытаясь выйти.
— Назад, в ряды! — заметив это, крикнул сержант.
— Вы не можете меня держать. Я имею право проститься с семьей! — раздражаясь, крикнул рабочий.
— Пустите его! Мы знаем! Ему надо, он придет! — закричали из рядов.
— Молчать! — позеленев, крикнул зуав. — Твое право… вот твое право!
Резиновая дубинка полукругом мелькнула в воздухе. Промасленные руки вытянулись вверх навстречу, защищаясь от удара. Толпа, заметив борьбу, обернулась, замерла на секунду, не зная, как реагировать.
И в эту секунду молчания чей-то пронзительный голос крикнул с тротуара:
— Ура зуавам! Бей коммунистов-предателей!
— Бей его! — густым ревом раскатилось в толпе.
Масса хлестнула вперед, живым клубком сгрудившись около побледневшего рабочего. Синие блузы из рядов кинулись ей навстречу. Плащи полисменов беспомощно заметались, бессильные оттеснить толпу. Строй рядов сломался. Жервье нос к носу столкнулся с знакомым механиком из соседней мастерской. Тот что-то кричал, обращаясь к нему. С большим трудом удалось услышать слова:
— Не зевай, парень. Сейчас можно удобно улизнуть!
— Зачем бежать? — изумился Жервье.
— Нас ведут в казармы, а оттуда черт знает когда отпустят домой проститься. Что нам будет, если мы удерем сейчас, а через сутки вернемся сами?
Предложение было заманчивым. Инстинктивное желание свободы невольно овладело Жервье. Механик понял его без слов.
— Тогда не зевай, держись за мной! — крикнул он и, рванувшись в сторону, юркнул в толпу.
— В ряды, каналья! — схватил его за руку сержант.
Но толпа как-то сразу кинулась навстречу, сбив сержанта и выкинув его вместе с Жервье далеко из строя…
Жервье в гуще рванулся вперед, отбиваясь от зуава. Над самым ухом где- то близко заливались свистки.
Но уже чья-то дружеская рука тянула его за собой, лавируя в толпе. Сначала через улицу, потом вниз по ступенькам в какую-то яму. Уже внизу, в темном коридоре налетели на чью-то фигуру, ставшую на пути. Знакомый голос сказал:
— Все в порядке, Жан. Наши все спаслись. Познакомься с этим товарищем.
Кто-то низко наклонился к Жервье, и чей-то удивленный голос воскликнул:
— Слушайте, да это же не наш, это Жервье из второй мастерской!
Другой голос ответил:
— Трудно было разобрать что-либо в этой давке. Что же? Раз он удрал вместе с нами, придется его задержать немного. Нельзя же выходить на площадь, открывая полиции наше убежище.
Мягкий голос ласково произнес:
— Садись, приятель. Придется тебе немного посидеть с нами.
Жервье послушно сел. Глаза, привыкая к темноте, начали различать кирпичные стены и узкую полоску света из плохо прикрытого люка. Сверху над головой гремел топот ног, и, слабея, долетали бравурные звуки «Марсельезы».
* * *
Колеса метро глухо постукивали под ногами. Освещенные квадраты окон вагона скользили по стенам туннеля, вырывая из тьмы кирпичи, покрытые плакатами реклам. Желтый свет электрической лампочки, тусклый после яркого света дня, освещал купе.
В спокойном качании вагона, мчащегося по подземным коридорам Парижа, быстро улеглось возбуждение, вызванное недавней борьбой и бегством.
Сейчас Жервье мог свободно разглядеть своих спутников. Один из них был молодой, почти мальчик, с веселыми голубыми глазами, знакомый моторист с завода. Другой лет тридцати, суровый, замкнутый, с бледным лицом парижского рабочего, знавшего нужду. Он с наслаждением курил папиросу, пуская к лампочке синеватый дым. Легкая довольная улыбка скользила у него по лицу.
— Ловко сработано. Не правда ли, Мишель?
Второй спутник улыбнулся, сверкнув веселыми огоньками глаз.
— Ваши ребята не подведут. Помнишь, Жан, первомайскую демонстрацию? Тогда мы ловко расправлялись с ажанами.
— Мы вовремя поспели, — ответил Жан, — нас предупредили, что вас прямо с фабрики ведут в казармы. Такой наглости мы не могли ждать.
— Да, господа капиталисты действуют решительно. Прямо от станка, под «Марсельезу» в казарму. Получается, что рабочие на самом деле в восторге от войны.
— Ну, вряд ли они сами хоть немного верят в это. Иначе не стали бы прибегать к таким мерам…
— Все-таки ты должен сознаться, Жан, что нас на этот раз провели. В стенах казармы мы не сможем провести той кампании против войны, которую предполагали…
— Не бойся, Мишель. Офицеры и сержанты проведут ее за нас. Помни, что рабочие теперь не те, что были в 14-м году.
— Да, работа партии не пропала даром.
При слове «партия» Жан сжал брови, бросив искоса взгляд на Жервье. Спутники замолчали, уткнувшись в газету. Долго ехали молча под мерный рокот колес. Наконец Жервье надоело молчать:
— Куда же мы едем? — теряя терпение, спросил он.
Жан поднял голову, поглядел на Жервье и коротко бросил:
— Подальше от места свалки. В ваших интересах скрыться как можно дальше, чтобы ажаны не нашли концов.
— Но все-таки где же вы предполагаете вылезать? — переспросил Жервье.
— Там, куда мы уже почти приехали, — в Иври.
Он встал, приглашая Жервье следовать за собой. Поезд, скрежеща буферами, тормозил в раструбе подземного коридора. В окна плыла освещенная фонарями вывеска — «Иври».
* * *
Первое, что встретило их, когда они поднимались вверх, это заигранные, ставшие тошнотворными за день, звуки «Марсельезы» и рев толпы. Выйдя на землю, Жервье вновь ожидал увидеть знамена, трубы оркестров, марширующих людей. Но к удивлению площадь, на которую они вышли, была совершенно пуста. Мощный рев тысячи глоток стоял над совершенно пустым пространством. Только небольшая группа ребятишек стояла на площади, задрав вверх стриженые головенки. Прямо над ними зияло черное жерло радиорупора, изрыгавшее восторженные крики и гул «Марсельезы».
— Ну, вот, кажется, здесь сегодняшнее помешательство ни на кого, кроме этих малышей, не распространяется, — облегченно вздохнул Мишель.
На звук голоса малыши повернулись от рупора.
— Товарищи, вы не техники? — пропищал дискант, старавшийся быть солидным.
— А что тебе? — заинтересовался Мишель.
— Может быть, вы скажете, какой провод надо перерезать, чтобы эта штука замолчала?
Мишель невольно ласково улыбнулся ребятам, но, стараясь оставаться серьезным, спросил:
— А полиция?
Разочарование расползлось по лицам ребят.
— Значит, вы тоже из их шатии? А мы думали — вы рабочие.
Старший из них махнул рукой. Все ребята повернулись и дружно, как по команде, крикнули:
— Фашисты! Коровы! Фашисты!
И сразу же, не дожидаясь ответа, прыснули во все стороны, сверкая голыми пятками.
Жан задумчиво улыбнулся.
— Жизнь учит даже ребят. Мы в детстве бегали впереди военной музыки, не думая, что она играет.
Мишель не ответил. Все трое пошли вперед через площадь. Она постепенно переходила в улицу, сворачивая в сторону.
Повернув за угол, Жервье поднял глаза и даже вздрогнул от удивления. На большом красивом доме, в конце улицы, раздувалось в небе ярко-алое полотнище флага.
Спутники, заранее ожидая эффекта, горделиво улыбнулись.
— Муниципалитет Иври. Все коммунисты. Пять лет, как здесь не снимается этот флаг, — пояснил Мишель. — А теперь вы свободны, — добавил он. — Здесь рядом идет трамвай, который доставит вас в город.
Гул толпы прервал его слова. Из боковой улицы, одновременно с ними, прямо к дому выливалась голова колонны, на три четверти состоящая из женщин.
Обтрепанные платья, стоптанные башмаки… У многих на плечах сидели ребята. В гуще женских фигур иногда мелькали мужские лица, но и те в большинстве были старческие, изрытые тяжелыми морщинами годов.
Над серой толпой цветными маками трепетали яркие полотнища:
«Верните из казарм наших мужей».
«Дайте им возможность проститься с семьей».
«Требуем от муниципалитета принять меры».
— Теперь нам не пробраться. Поспешим, — заволновался Мишель.
Но было уже поздно. Толпа нахлынула со всех сторон.
Пробраться вперед стало совершенно невозможно. Кругом них шли растрепанные женщины с распухшими глазами, плыли желтые восковые лица детей, поднимались руки, до неузнаваемости исковерканные работой.
Толпа тесно окружала здание муниципалитета.
На центральный балкон вышла группа людей.
Гул толпы приветствием поднялся снизу.
Человек без шапки вышел вперед к перилам и стал говорить. Гул толпы покрывал слова:
— Мы сейчас слишком слабы… Наши товарищи в палате арестованы… С часу на час мы ждем того же… Но не отказывайтесь от борьбы, товарищи… Смените нас… Помните… всегда… побеждает солидарность масс…
Рыданья женщин, вместо привычных аплодисментов, глухо прорывались в толпе.
Неужели и здесь бессильны? Кто же тогда сможет помочь? Кто освободит мужей, запертых в казармах?
На край балкона прыжком вскочил другой человек, протянув к толпе руку. Зеленая, защитная гимнастерка плотно облегла широкую фигуру. Распахнутый ворот открывал бронзовый загар шеи. Он начал говорить, точно бросая в толпу короткие слова на чужом языке…
Толпа затихла, прислушиваясь, пытаясь понять смысл чужих слов.
И, связавшись сотней напряженных глаз с каждым в толпе, человек в зеленом вдруг рванулся вперед и поднял руку, сжатую в крепкий кулак, бросил в море голов, покрывающих улицу, во всю силу легких близкое и понятное всем: «Rot Front».
— Красный фронт! — прокатилось по толпе, смывая слезы.
— Красный фронт! — Лес сжатых кулаков поднялся над толпой, силой жеста рождая веру.
— Красный фронт! — Корявые искривленные пальцы, давно в покорной работе отвыкшие сгибаться в кулак, складывались вместе, готовясь к удару; протягиваясь вперед в грозном предостережении.
Вперед, где на балконе зеленым квадратом плечей, потрясая сжатым кулаком, метался оратор, опять бросая вниз на чужом языке понятные слова.
И толпа внизу гулким ревом отвечала на каждую фразу.
— Единому рабочему фронту, красным фронтовикам Германии — ур-а!
Немцу, «проклятому бошу», в первый день войны отцы и жены французских мобилизованных кричали «ура»!..
Красным фронтовикам Германии — ура!
* * *
Кто первый услышал выстрелы, установить было трудно. Жервье только почувствовал, как толпа, точно упругое тело, сжалась и рванулась в сторону, увлекая его за собой. Истерические вопли женщин зазвенели в ушах…
На балконе заметались люди, пытаясь остановить бегущих.
Кто-то хрипло кричал в блестящий рупор, наклоняясь вниз:
— Спокойно, товарищи, спокойно!..
Но в это время новый сухой треск, точно в воздухе разодрали кусок коленкора, резанул по толпе и быстро вразброд, лопаясь пустыми пузырями, посыпался горох револьверной стрельбы.
Изумленно-испуганный вопль вырвался из груди толпы:
— Стреляют!.. Стреляют!..
И в диком надсадном крике разнеслось:
— Спасайтесь, товарищи!..
Сильный толчок выбил землю из-под ног Жервье. Толпа метнула его в сторону, стащила вправо, бурным выплеском прижала опять к стене.
Почувствовав под ногами ступени, Жервье ухватился за подоконник.
Толпа схлынула, чуть не смыв его снова.
Теперь, на полтуловища выше всех, он мог свободно видеть происходящее. Толпа металась по улице, как в ловушке, окруженная со всех сторон.
Слева из переулка бежали люди в черных рубашках, вооруженные дубинками, дико размахивая ими над головой.
Справа от площади шеренга полисменов оттеснила толпу от муниципалитета в переулок. Под их прикрытием люди в черных рубашках ломились в здание, разбивая по дороге рамы и двери.
Стиснутые в середине, люди метались, давя друг друга, в страхе забиваясь в подъезды и подворотни. Цепь полисменов наступала, закрывая узкую воронку улицы. Между стеной и цепью осталась маленькая щель, которая сейчас должна была закрыться.
Медлить было нельзя. Жервье соскочил вниз и кинулся в свободный проход. Пять-шесть человек толпы, ища спасения, бросились за ним.
Откуда-то рядом оказалась молодая женщина, прижимавшая к груди ребенка. Сзади, тяжело дыша, наседая на пятки, бежал старик.
Заметив прорыв, крайние полисмены бросились навстречу. Резиновые палки замелькали в воздухе, глухо барабаня по спинам. Но было уже поздно. Жервье проскочил за две секунды до того, как сомкнулась цепь, свернул в переулок и, напрягая силы, побежал от свалки так, как не бегал никогда в жизни.
Назад: Так фабрикуют историю
Дальше: Три человека с одного корабля
