Еще несколько дней тянутся нити, стучат ключами телеграфы, согласовываются витиеватым языком тайных дипломатических нот… Обрываются, пропадают в лабиринте улиц Парижа, у подъездов дипломатических миссий, снова петлями ведут к стильному в завитушках барокко особняку на Елисейских полях.

В кабинете, окна которого завешены густыми шторами и охраняются тройным нарядом полиции, появляются вновь знакомые лица представителя промышленности и генерала-корниловца. Кроме них, в кабинете еще двое. Правильнее именно с этих и начинать описание, ибо они сидят в центре за столом, а генерал и промышленник робко лепятся с краю на стульях.

Один за столом, низенький, упитанный, с кругленьким брюшком, румяными щечками и тщательно зализанными остатками седых волос.

Другой, в кресле напротив, сухой, жилистый, стриженый бобриком, с фигурой, вытянутой военными парадами.

У старика за столом на шелковом лацкане — алая ленточка Почетного легиона. У другого через всю грудь букет цветных нашивок, тщательно подшитый и имеющий, очевидно для понимающих, большую ценность.

В комнате молчание, пауза после только что конченного серьезного разговора.

Маятник старинных часов отбивает не менее 120 ударов, когда старик за столом первый прерывает молчание.

— Итак, ваше мнение, генерал.

Стриженый поднимает голову. Отвечает медленно, обдумывая каждое слово.

— Я взвесил все, господин министр. Вопрос этот давно принципиально решен нашими правительствами и будущим правительством России. Нам только поручено обсудить здесь те детали, которые облегчат возможность беспрепятственно осуществить возложенные на нас цивилизацией задачи.

Пухлые щеки того, кого называют министром, круглятся улыбкой.

— Будьте уверены, генерал. Европа всегда видела в Польше передовой форпост культуры против дикого варварства азиатского коммунизма. Правительство Франции поэтому всегда, всеми мерами поддерживало начинания Польши, способствовавшие проведению этой задачи на Востоке. Не стану вам перечислять всего, что дала Франция, но только для требуемого нам дела мы передали вам… — старик искоса взглядывает на бумажку, лежащую под рукой, — … передали вам сорок тяжелых аэропланов, двенадцать легких дирижаблей, шесть линейных цеппелинов и свыше 120 мелких летательных единиц. Так что ваши опасения, что с этими силами вы не сможете неожиданным ударом поразить коммунизм и освободить от большевистского ига братские вам народы, совершенно напрасны.

Старик в кресле поднимает голову.

— Вы не станете отрицать, что дело очень трудное, господин министр.

Поэтому нам бы хотелось иметь определенные подтверждения того, что Франция согласна поддерживать справедливые требования Польши о восстановлении границ 1772 г.

— Правительство Франции всегда до сего времени было согласно поддерживать эти требования.

Щетинистая голова удивленно вскидывается вверх:

— А теперь?

Губы министра приятно улыбаются.

— Теперь, после тех услуг, которые Польша окажет миру в борьбе с большевизмом, правительства Европы и России, — старик делает жест рукой в сторону генерала и промышленника, которые молча склоняют головы, — с полным удовлетворением санкционируют законное желание жителей правобережной Украины слиться с единым по крови народом Польши.

— Вы сказали, правительства Европы? — с чуть заметным волнением переспрашивает поляк.

— Я говорю о тех правительствах, санкция которых имеет для вас значение…

— Но ведь правительство Англии всегда было против наших…

Розетка почетного легиона вздрагивает от торжественного вздоха.

— Обстоятельства с войной сильно переменились. Я говорю вам данные, согласованные с кабинетом его величества короля Англии. Вы, конечно, понимаете, что большинство рабочей партии в парламенте не позволяет сделать такое предложение вам лично, но… — строго добавляет ласковый старичок, — это же обстоятельство принуждает вас спешить с выступлением. Надо поставить парламент и нашу палату лицом к лицу с уже совершившимся фактом. Конечно социал-демократов можно, хоть и с трудом, заставить помолчать до времени, но комфракция, эта язва нашего строя, если она узнает, способна на все. В дипломатии, как и на войне, важна неожиданность.

Видно, что поляк сбит, робко пытается защититься.

— Ваши предложения столь неожиданны. Мое правительство еще не уведомлено…

Старик за столом стремительно напирает, не давая отступить. Тяжелыми ударами вклинивает в сознание слова.

— Время дорого. В переговорах легко упустить момент. Эта минута для вас наивыгоднейшая. Большего вы не получите. Вы уполномочены решать, и польский народ не простит, если вы испугаетесь и не воспользуетесь этим правом. От вас зависит, как ваше имя войдет в историю.

Чувствуя, что наступает критическая минута, молчавшие до сих пор «представители» России начинают волноваться. Они о чем-то быстро перешептываются, и промышленник, сверкнув бриллиантом, приподнимается с места.

— Разрешите добавить, — обращается он к поляку, — что мы документально обязуемся принять все меры к выполнению взятых здесь обязательств и гарантируем, что даже в случае восстановления самодержавия Россия не предпримет никаких агрессивных мер по отношению к Польше, проводившихся самодержавием ранее.

— И кроме того, — добавляет, приподнимаясь, генерал, — в освобожденных областях мы обязуемся формировать национальные русские войска, подчиняя их в оперативном отношении непосредственно польскому генеральному штабу…

— Видите, мы стараемся всем, чем можно, облегчить вашу задачу, — улыбается старичок с ленточкой Почетного легиона.

Министр Французской республики улыбкой и словами льстит польскому дипломату. А за круглыми фразами другие острые, колючие мысли: «А вдруг предадут? Не выступят? Оставят за плечами силу, не позволяющую поднять железную палку дисциплины, заставят вооружать против врага разложенный коммунизмом народ».

Но поляк оправился. Ему тоже понятны эти несказанные мысли. Уступки разожгли аппетит, он видит, что его товар — кровь — в цене и хочет взять за него все, что можно.

— Наши проценты вам…

— Французский банк отсрочит их на три месяца, на шесть, до конца войны…

— Наш воздушный флот может не справиться…

— Мы можем для полной уверенности операции дать вам еще 3–4 мощных цеппелина с нашей даже командой.

— Но наши соседи…

— В случае удачи Румыния выступит с вами. Латвии мы дадим… Эстонии мы представим… Русская белая армия уже сейчас ваша верная союзница. Мы ее вооружим по последнему слову техники.

Никогда министерство Франции не было столь уступчивым.

Наконец все кончено. Старик за столом незаметно вытирает платком капельки пота на лбу и достает изящный портфель с массивным замком.

— Полная тайна. Здесь я храню документы даже от семьи. Проект договора. Прочтите.

Поляк тщательно проверяет документы.

«Мы, правительство Французской республики… ставящее своей целью обеспечение культуры и цивилизации… к совместной борьбе против идей, подрывающих основы мира». Слова — пустяки. Вот нужное:

— Условия будущих границ, гарантия военной помощи. Кредиты. Стоп. 80 миллионов. Мало.

Министр Франции краснеет, как взбешенный школьник.

— Простите. Так было условлено раньше. Менять теперь не время.

Поляк непреклонен.

— Да. Но мы не учли паники на бирже. Мы не думали, что ваша финансовая мощь так покачнется. 100 миллионов едва покроют потерю на падающей валюте.

Люди во фраках сдержанно вежливы. Кабинет безупречно выдержан, но все-таки голый сенегалец, торгующий бананами на улицах Танжера, или торговка селедками на парижском базаре почувствовали бы здесь что-то знакомое, сближающее их с этими людьми, говорящими на языке высокой дипломатии. Выдержке даже дипломатов есть границы. Почетный легион трепещет на груди, точно лист в бурю.

— У нас упала валюта. Наша финансовая, система покачнулась. (Ой, как закололо в боку: врач запретил волноваться. Проклятый поляк!) Знаете, правительство не уполномочило меня продолжать уступки до бесконечности.

Польский дипломат незаметно пожимает плечами.

— Хорошо. Мы можем подождать результатов ваших переговоров, — и, собираясь вставать, кидает на стол плотную пачку документов, которую держал и руках.

От удара голубой листок бумаги вылетает из пачки и падает к нему на колени. Элегантным движением на лету поляк ловит этот невиданный им документ и, перевернув, читает:

«Твое поведение безобразно. Ты третий раз забываешь оплатить счет моего ювелира, ставя меня в неловкое положение. Если ты не настолько обезумел с своими планами войны, что не забываешь отдыхать от них в моей кровати, то не должен забывать и платить за это. Не хочешь ли, чтоб я обратилась к твоей жене с просьбой оплатить счета любовниц ее мужа?»

«Секретные документы, которые берегутся от семьи», мелькает в голове поляка, но раньше, чем он успевает положить записку, старик за столом краснеет, румянец перелезает даже на нос и с живостью, невероятной для его тела, он перехватывает злополучную бумажку и, запихав в груду документов, прячет все в стол.

И только после, опомнившись, ища выхода, сразу не думая, говорит:

— Эти документы вам не нужны. Все и так ясно. Вы просите 100? Хорошо. Пусть будет 100. Я согласен.

И когда сбегает с лица краска, уже взвесив, добавляет:

— Кабинет меня не уполномочивал, но для сохранения дружбы я надеюсь провести 20 миллионов дотации.

И, пожимая протянутую руку, еще раз не то официально, не то просительно добавляет:

— Только полная тайна. Никому ни слова о документах.

Поляк вежливо наклоняет голову.

В кабинет уже входят вызванные звонком чины министерства и стенографистки. Трещит машинка.

1435-й тайный франко-польско-русский договор подписан сторонами.