XVI. Истории, которые довелось узнать; жизни, к которым пришлось прикоснуться

Теперь я к этому уже привык.

Я вскрываю письмо, и из конверта выпадает однодолларовая купюра. «Мистер Салленбергер, вы молодчина! Я хотел бы угостить вас пивом – пусть и дешевым самодельным».

Приходит факс: «В этом безумном мире приятно знать, что удача все еще благоволит подготовленному уму. Вы молодец, капитан!» (явная аллюзия на слова Пастера: «В области наблюдений удача благоволит только подготовленному уму»).

А вот письмо с картинкой, изображающей Снупи в ликующей танцевальной позе. Заголовок: «О Счастливый День!» Автор письма – женщина из Нью-Джерси. «Мы, жители Восточного побережья, до сих пор не можем оправиться от 9/11. Казалось, на территории трех штатов нет ни одного человека, который не потерял бы родственника, друга, соседа, коллегу. Ваш «плюх» в реку подарил нам чувство воодушевления, безмятежности и счастья!»

После рейса 1549 поступают тысячи подобных сообщений. Я получил десять тысяч электронных писем от людей, которые отыскали в Интернете мой консультационный бизнес по безопасности. Еще пять тысяч писем пришли на мой личный адрес электронной почты. Я не очень-то смыслю в Фейсбуке, но дети говорят мне, что у меня там больше 635 тысяч фанатов.

Я получал письма от людей со всех континентов, кроме Антарктиды. И почти каждый раз, когда я оказываюсь в торговом центре или ресторане, незнакомые люди подходят ко мне со словами, что они не намерены мне докучать, а просто хотят сказать «спасибо».

У некоторых из этих людей на рейсе 1549 были любимые или друзья, однако к огромному большинству это не относится. Но случившееся на этом самолете глубоко тронуло их, и они почувствовали настоятельную потребность поддержать меня и мою семью. Многие говорят мне, что, узнав о нашем рейсе, они поймали себя на размышлениях о каком-то решающем моменте в собственной жизни или о человеке, который их вдохновляет. Другие пересматривали свои мечты, связанные с детьми, или вновь ощущали боль утрат, с которыми все еще пытались примириться.

Люди шлют мне свои воспоминания и размышления, потому что теперь я стал публичным лицом неожиданного вдохновляющего события, которое продолжает вызывать отклики. Получать известия от столь многих людей и знакомиться с их историями – это часть моей новой работы.

Я пришел к пониманию, что человеческая благодарность – щедрый дар, и не хочу обесценивать добрые слова, отказываясь от них. Поначалу мне было неловко, тем не менее я принял решение, что буду с благодарностью принимать благодарные чувства людей. В то же время не стремлюсь принимать их на свой счет. Я понимаю, что мне выпала роль, которую нужно сыграть, и, возможно, это приведет к каким-то добрым итогам.

Никогда прежде я не оказывался в такой роли. Всю жизнь прожил безымянным человеком. Гордился своей женой, был горд детьми, но жил тихой домашней жизнью. Моя профессиональная деятельность тоже протекала по большей части скрыто, она проходила по другую сторону закрытой двери пилотской кабины.

Однако теперь меня повсюду узнают, и люди подходят ко мне со слезами на глазах. Они и сами не знают, чем вызваны их слезы. Просто их отношение к тому, что символизирует этот рейс, и удивление при встрече со мной вызывают шквал эмоций. Когда люди так благодарят меня, первое, что приходит в голову, – я не заслуживаю этого внимания или бурно выражаемой благодарности. Отчасти чувствую себя самозванцем. И все же мне кажется, что на мне лежит обязанность не разочаровать их. Не хочу отмахиваться от их благодарности или говорить, что чувства, которые они испытывают, неуместны.

Разумеется, мантия «героя» по-прежнему вызывает у меня ощущение неловкости. Как любит говорить Лорри, герой – это тот, кто, рискуя своей жизнью, входит в горящее здание. Рейс 1549 – дело иное, потому что на меня и членов моего экипажа давили обстоятельства. Мы делали все, что было в наших силах, опирались на свою подготовку, принимали правильные решения, не сдавались, ценили жизнь каждого человека на этом самолете – и добились благополучного исхода. Я вовсе не уверен, что это можно охарактеризовать словом «героизм». Скорее, суть в том, что у нас была определенная жизненная позиция, и мы применили ее к тому, что делали в тот день – и многие предшествующие дни, которые нас к нему подвели.

Как мне представляется, люди реагируют именно на эту философию, а не на какой-то там акт героизма.

Еще они так тепло восприняли новость о рейсе 1549 потому, что она пришла в момент, когда многие пребывали в неподдельном унынии.

15 января 2009 года, день нашего рейса, пришелся на переходный момент для судеб мира. Президентское кресло Соединенных Штатов вот-вот должен был занять другой человек, из-за чего одних людей наполняла надежда, а других пугал предстоящий путь. Это было время великой неуверенности; время, когда шли две войны, а мировая экономика рушилась. Во многих сферах люди ощущали растерянность и страх. Они гадали, не сбилось ли общество с верного пути, не потеряны ли ориентиры. Некоторые усомнились даже в нашей основополагающей компетентности.

Они услышали о рейсе 1549 – и эта история отличалась от большинства сообщений, которые они узнавали из СМИ, тем, что новости о рейсе продолжали оставаться позитивными. Самолет совершил посадку благополучно. Пассажиры и спасатели оказывали друг другу помощь и поддержку. Все, кто находился на борту, выжили. Сообщения эти были исключительно радостными (разумеется, при условии, что слушатель не был владельцем или страховщиком нашего Airbus A320; в противном случае далеко не все новости рождали оптимизм).

У людей, смотревших репортажи о рейсе 1549 по телевизору, эта история вызывала подъем чувств. Она давала людям возможность утешить себя мыслью, что идеалы, в которые мы верим, правильны, даже если не всегда очевидны. Они начинали думать, что американский характер по-прежнему существует, и то, за что, как нам представляется, ратует наша страна, по-прежнему живо.

Я научился больше ценить жизнь – и Америку – благодаря своему взаимодействию со столькими людьми после этого события. По их словам, моя история трогает их, но гораздо чаще меня волнуют их собственные истории.

Когда рейс 1549 совершил посадку на Гудзон, 84-летний Герман Бомзе наблюдал спасательную операцию из своей манхэттенской квартиры на тридцатом этаже с видом на реку.

Мистер Бомзе, отставной моряк и гражданский инженер, был глубоко взволнован при виде пассажиров, торопливо выходивших на плоты и крылья самолета. Он боялся, что не все успели выйти. Он беспокоился, что паромы не до всех доберутся вовремя. Он позвонил своей дочери, Брахе Нехаме, и оставил ей голосовое сообщение о своем потрясении этим зрелищем. Она, в свою очередь, прислала мне письмо, в котором поведала рассказ отца.

В 1939 году, когда Герману было пятнадцать лет, он с сестрой и родителями жил в Вене, и семья отчаянно пыталась бежать из Австрии. Поскольку они были евреями, нацисты обыскали и разграбили их квартиру. Они знали о массовых депортациях евреев, и до них доходили слухи о массовых убийствах.

Семья Германа надеялась уехать в Соединенные Штаты, где жили их родственники, готовые подписать документы, поручившись за них. В те дни в Соединенных Штатах существовали строгие квоты на принятие определенного количества европейских беженцев. В посольстве США в Вене семейству Бомзе сказали, что им могут предоставить только три визы – для Германа, его сестры и их матери. У отца Германа был польский паспорт, а для поляков существовали другие квоты, и виза ему не полагалась.

– Пожалуйста, – умоляла мать Германа. – Не разлучайте нашу семью!

– Не разлучайтесь, если не хотите, – пожал плечами чиновник посольства. – Если захотите остаться здесь, в Австрии, вы сможете быть вместе. Если трое из вас захотят уехать, можете ехать. Это ваш выбор.

Семья приняла решение. Отец Германа остался. Герман с матерью и сестрой бежали в Соединенные Штаты, где их ожидала сравнительно безопасная жизнь. Они втроем прибыли туда в августе 1939 года, а вскоре после этого отца Германа увезли в концентрационный лагерь Бухенвальд. Там он и был убит в феврале 1940 года.

Почти семьдесят лет спустя Герман наблюдал за развертыванием спасательной операции рейса 1549, и эти тяжелые давние воспоминания, пробудившиеся в нем, заставили его позвонить дочери. После этого звонка Браха никак не могла отделаться от мысли, что есть связующая нить между мной и ее отцом, и решила написать мне письмо.

Она писала о великом уважении, которое Герман питал к жизни, уважении, выкованном Холокостом. Она также сообщила, как ее отцу повезло, что наш рейс благополучно совершил посадку на реку, а не врезался в здания Манхэттена.

«Если бы вы не были таким профессионалом и таким жизнелюбивым, – писала она, – мой отец и другие люди, живущие рядом с ним в своих домах до небес, могли бы погибнуть вместе с вашими пассажирами. Мой отец, человек, переживший Холокост, учил меня: спасти одну жизнь – значит спасти мир».

Она объяснила, что, согласно еврейскому канону, когда спасаешь человека, никогда не знаешь наперед, что он может совершить в будущем или какой вклад его или ее потомки могут внести в дело мира и исцеления нашего общества. «Да познаете вы радость спасения целых поколений людей, – писала Браха, – подарив им саму возможность такой человечности, как ваша! Будьте благословенны, капитан Салленбергер!»

Ее трогательное письмо продолжает служить для меня источником вдохновения. Для меня большая честь знать, что она считает посадку нашего самолета на Гудзон «великой преданностью жизни». Она права: мне не дано знать, какие добрые дела смогут совершить в этом мире сто пятьдесят четыре человека, летевшие тем рейсом. Я не могу представить, какой вклад могут внести в дело мира их дети, внуки и правнуки.

Были и такие, кто в своих письмах соглашался с моей точкой зрения: я не герой. Я благодарен им за их слова. Они писали, что подготовка и тщательность – не то же самое, что героизм.

«Когда вы даете интервью, похоже, вам становится неловко, когда вас называют героем, – писал Пол Келлен из Медфорда, штат Массачусетс. – Я тоже нахожу это определение неподходящим. Герой представляется мне человеком, который делает выбор – ввязаться в опасную ситуацию ради высшей цели; а у вас выбора не было. Я не хочу сказать, что вы не являетесь человеком добродетельным, но вижу, как добродетель возникает из ваших решений, принятых в другие моменты. Очевидно, что вы относитесь к своим профессиональным обязанностям серьезно. Нет сомнений, что многие решения в вашей жизни подготовили вас к тому моменту, когда отказали двигатели.

Среди нас есть люди этичные, ответственные и старательные. Думаю, таких много. Возможно, вы жили бы в безвестности, если бы не случившаяся в недобрый час встреча со стаей птиц.

Надеюсь, что ваша история ободрит этих многих других, пребывающих в безвестности, и позволит понять, что их награда проста: если испытание грянет, они будут к нему готовы. Я не стремлюсь принизить ваше достижение, лишь хочу отметить: когда момент испытания настал, вы были тщательно подготовлены. Надеюсь, ваша история подвигнет других к подражанию».

Я получал известия от немалого количества людей, которые потеряли любимых в катастрофах или сами их пережили. Некоторых из этих трагедий были связаны с самолетами.

Люди писали о том, как им пришлось набраться мужества, чтобы вернуться к полетам – в основном потому, что они решились довериться профессионалам в кабине пилотов.

Карен Кайзер Кларк из Сент-Пола, штат Миннесота, писала мне о рейсе 191 компании Delta Air Lines, который разбился в Далласе 2 августа 1985 года, «забрав жизни ста тридцати девяти человек; у каждого из них была семья, круг друзей и свое место в мире, где никто не мог их заменить. Произошел сдвиг ветра. Моя мама, Кейт, оказалась среди последних семи опознанных. Пятнадцать ее друзей также погибли. Всего за пять месяцев до этого мы отключили нашего отца от системы жизнеобеспечения. Это была ее первая поездка – поездка вдовы».

После этой трагедии, писала Карен, она сумела принять новый путь и быть благодарной жизни. «После похорон мамы во Флориде, – писала она, – мы полетели вместе с прахом, ее и папиным, чтобы захоронить его в Толедо, штат Огайо. Однако наш рейс попал в зону сильнейшей турбулентности. Все мы были в ужасе, но в те минуты я поклялась, что, если мы сумеем приземлиться, найду способ (1) пережить эти ужасные времена и не озлобиться и (2) продолжать летать, поскольку читаю лекции в разных странах».

Барт Саймон, которому принадлежит компания в Кливленде, производящая средства по уходу за волосами, рассказал мне, что он был на борту рейса 405 компании USAir, когда их самолет пытался взлететь из Ла-Гуардии вечером 22 марта 1992 года и разбился в заливе Флашинг. «Я был одним из счастливчиков, кому удалось отделаться небольшим порезом на голове», – писал Барт. Двадцать семь человек тогда погибли, а девять из двадцати трех выживших получили серьезные травмы. Национальный совет по безопасности на транспорте США позднее заявил, что вероятными причинами крушения стало обледенение крыльев, неспособность FAA и индустрии гражданской авиации разработать подходящие процедуры, касающиеся обледенения, и решение экипажа взлетать без точных данных о состоянии крыльев и наличии льда на их поверхности.

«Мне удалось вычеркнуть тот вечер из своих мыслей и продолжать жить дальше, – рассказывал Барт, – но эпизоды вашей посадки в прошлом месяце и сходство обстоятельств – US Airways, Ла-Гуардия, вода – заставили эти воспоминания нахлынуть вновь стремительным потоком». Он писал, что, когда увидел наш экипаж по ТВ, ему казалось, что мы воплощали в себе все то, на что надеются пассажиры, садясь в самолет: попасть в руки настоящих профессионалов, «хладнокровных, талантливых и прежде всего владеющих ситуацией, какими бы ужасными ни были обстоятельства». Он писал, что хочет сказать «спасибо» «от лица миллионов людей, которые доверяют свои жизни вам и вашим собратьям-пилотам каждый год».

Он поднялся на борт самолета, летевшего из Ла-Гуардии в Кливленд, на следующее же утро после той катастрофы 1992 года. «Обугленные останки рейса 405 отчетливо виднелись в заливе Флашинг, когда мой самолет рулил мимо, но оставался в то утро спокойным, зная, что самолетом управляет умелый профессионал и вскоре я вернусь домой».

Мы, пилоты, порой чувствуем, что пассажиры не осознают нашего присутствия. Они просто проходят мимо кабины, не обращая на нее внимания, и сосредоточенно ищут место для своих вещей на верхних багажных полках. Но после рейса 1549 я получаю письма и от таких людей, как Карен Кайзер Кларк и Барт Саймон, и испытываю глубокое смирение, размышляя о вере и доверии, которыми они и другие подобные им наделяют нас.

Тереза Хансикер, руководитель центра дневного пребывания детей в Луизиане, узнала о рейсе 1549, когда смотрела новости на канале Fox. Сорокатрехлетняя мать девятилетней дочери, она увидела меня в программе «60 минут», и ей показалось правильным написать о том, как на нее подействовало мое интервью.

«Меня зовут Тереза Хансикер, – так начиналось ее письмо, – и я – дочь Ричарда Хейлена, который был одним из пилотов рейса 592 компании ValuJet. Самолет упал во Флориде, в парке Эверглейдс, 11 мая 1996 года со ста десятью людьми на борту».

Рейс 592 вылетел из международного аэропорта Майами и направлялся в Атланту. Самолетом управляла капитан Кэндалин Кьюбек. Примерно через шесть минут полета она и второй пилот Хейзен сообщили о пожаре на борту и задымлении в кабине пилотов. На записи бортового самописца слышно, как женский голос выкрикивает из салона: «Пожар, пожар, пожар, пожар!»

Второй пилот Хейзен радировал диспетчеру, запрашивая разрешение вернуться в аэропорт. Спустя пару минут, летя со скоростью 500 миль в час (около 805 км в час), самолет разбился в Эверглейдсе и разрушился при столкновении с землей.

Расследование установило, что в грузовом отсеке самолета находились установки для получения жидкого кислорода, которые, вероятно, спровоцировали или распространили пожар. Эти установки были декларированы как «пустые» и не имели защитных транспортировочных колпаков, что могло бы предотвратить пожар. По итогам крушения рейса 592 в грузовых отсеках ныне размещаются детекторы возгорания и системы пожаротушения, а в правила перевозки опасных материалов были внесены изменения.

В своем письме ко мне Тереза рассказывала, что плакала, когда смотрела в новостях репортажи о рейсе 1549. Это навеяло сожаления, что у рейса, которым летел ее отец, не было такого же позитивного исхода – благополучной посадки на воду. Как бы ей хотелось, чтобы он и другие сто девять человек в самолете DC-9–32 сумели тогда выбраться на крылья лайнера или на надувные трапы-плоты в водах реки Эверглейдс!

«Я много лет мысленно возвращалась к последним минутам моего отца, – писала Тереза. – Мне казалось, что он был полон страха и сожалел, что больше никогда не увидит свою семью. Мысль о том, что он умирал, пронизанный паникой и печалью, подавляла меня».

Грег Фейт, ведущий следователь Национального совета по безопасности на транспорте США, говорил ей, что ее отец наверняка был сосредоточен на попытках приземлить самолет. Его слова несколько утешили ее. Но в последующие тринадцать лет она так и не смогла до конца принять их, потому что этот человек никогда не находился в кабине самолета в критической ситуации, когда настигала большая беда. Откуда ему было знать, о чем действительно думал пилот в столь ужасный момент?

Вот почему мое интервью в «60 минутах» стало таким значимым для Терезы. Она услышала, как я объяснял, что у меня не было ни одной посторонней мысли после того, как мы лишились двигателей над Нью-Йорком. Мой разум ни разу не отклонился в сторону. Я думал только о том, как нам с Джеффом доставить рейс 1549 в безопасное место. Мои слова стали для нее своего рода откровением.

«Когда я услышала, как вы говорите о предельной сосредоточенности и работе, которую предстояло сделать… это вернуло мне душевный покой, потому что вы – человек, который пережил это, – писала она. – Теперь я знаю, что Грег был прав. Мой отец покинул этот мир не в состоянии глубокой печали. Он просто старался делать свою работу. Мне слов не хватит, чтобы как следует поблагодарить вас, капитан Салленбергер. Для меня услышать вашу историю было истинным спасением».

Письмо Терезы растрогало Лорри до слез. Она никак не могла выбросить его из головы – и решила позвонить ей. Они проговорили целый час – жена пилота и дочь пилота, делясь своими воспоминаниями. «Это было катарсисом для нас обеих», – впоследствии сказала мне Лорри.

Тереза рассказывала о неуместных словах, с которыми обращались к ней благожелатели. «Люди говорили мне, что мой отец погиб, занимаясь любимым делом, – говорила она Лорри. – Эти слова ничуть не помогли мне. Если бы он умер в саду от сердечного приступа, все было бы иначе. Вот тогда бы он умер, занимаясь любимым делом. Но он погиб в 3000-градусном пламени. О какой любви здесь может идти речь?»

На поиски останков жертв рейса 592 ушло два месяца, и Тереза рассказала Лорри, какую боль это причинило родственникам погибших. Самолет распался на мельчайшие фрагменты, которые приходилось выуживать из ила вдали от места падения по течению Эверглейдс. Пока рабочие-поисковики отводили в сторону каждый стебель тростника, рядом с ними стояли снайперы, готовые выстрелить в аллигаторов, прежде чем те набросятся.

Около половины погибших с того рейса так и не удалось опознать. Тереза вспоминала, как разговаривала с женщиной, которой отдали лодыжку ее сына. Фрагмент сумели идентифицировать по татуировке.

Отца Терезы опознали только по пальцу, который доставили родственникам в маленькой коробочке. Поскольку он служил в ВВС, в документах сохранились копии отпечатков его пальцев. «Коронер спросил, что мы намерены с ним сделать, – говорила Тереза. – Мы ответили ему: «Мы хотим, чтобы он вернулся в Эверглейдс, где покоится все остальное».

Консультант-психолог и лесничий парка поехали вместе с семьей на место крушения, чтобы во время панихиды опустить в реку в маленьком конверте останки второго пилота Хейзена. Это был сюрреалистический и трудный момент для семьи, однако он дал им хоть какое-то подобие утешения.

После катастрофы самолета ValuJet в 1996 году происходили всевозможные авиационные происшествия, но, по словам Терезы, рейс 1549 затронул ее так, как ни один другой. Рейсы 1549 и 592 были похожи, сказала она. Оба столкнулись с серьезными проблемами через считаные минуты после взлета. Оба не смогли вернуться на ВПП. Оба завершились в воде.

Терезе представилась возможность прослушать записи бортового самописца, но она отказалась. Отец одной из бортпроводниц дал согласие – и прослушивание закончилось для него кабинетом психотерапевта. Дверь кабины пилотов была открыта, и крики пассажиров были хорошо слышны на записи. «Мне было бы слишком тяжело это слушать», – сказала Тереза.

В 2006 году, в десятую годовщину катастрофы, она все же набралась мужества, чтобы обратиться к следователю Грегу Фейту. «Я смогу с этим справиться, – сказала она ему. – Пожалуйста, ответьте мне: кричал ли мой отец?» Он ответил: «Ни в коем случае. Ваш отец проговаривал вслух чеклист. Он и капитан Кьюбек делали все, что было положено, пока могли».

Тереза рассказала Лорри, что, увидев мое интервью в «60 минутах», она думала про себя: «Как жаль, что это не случилось с моим папой! Как жаль, что он не смог добиться такого же финала, и тогда все были бы спасены, и это он стал бы героем и давал интервью».

Еще она сказала Лорри следующее: «Думаю, я потому так радовалась рейсу 1549, что пережила худший исход. Тем глубже моя радость за его пассажиров и экипаж».

В своем письме Тереза объясняла, что за минувшие годы много размышляла о всяческих «что могло бы быть» с участием ее отца, которому было пятьдесят три года на момент гибели. Он ушел в мир иной за четыре года до рождения Пейтон, дочери Терезы. «Это самое тяжкое в моей утрате, – писала она, – он так и не увидел свою внучку».

К письму Тереза приложила фотографию, на которой она изображена с мужем и дочерью, – «чтобы вы могли видеть людей, к душам которых прикоснулись». Это очень симпатичная семья, на фото они прижимаются друг к другу, все улыбаются. Тереза сказала Лорри, что теперь она чувствует связь между мной и ее отцом: два пилота, которые делали все, что было в их силах, чтобы спасти жизни. Хотя ее отцу было не суждено увидеть свою внучку, Терезу утешала мысль, что мне это предстоит.

И поэтому я был удостоен чести держать в руках фотографию прелестной девятилетней Пейтон, думая о втором пилоте Хейзене и обо всем том, чего он так и не увидел.