XV. Сто пятьдесят пять

Посадка на воду определенно прошла не так плохо, как могла бы – и мы с Джеффом это понимали. Мы не перевернулись при касании. Самолет остался неповрежденным. Топливо не загорелось. Понимание, что все до сих пор шло хорошо, слегка ослабило напряжение. Полагаю, это было сдержанным признанием того, что нам, возможно, еще удастся сохранить жизнь всем, кто находился на борту.

Разумеется, у нас не было ни времени, ни желания это отпраздновать.

Да, для нас стало облегчением, что одна из самых больших проблем, с которыми мы столкнулись в тот день, решена: мы посадили самолет и остановили его – в целости. Но до полной победы было еще далеко. Это еще не могло считаться успешным исходом.

Я чувствовал, что самолет все еще не поврежден, хотя в момент касания был сильный удар, особенно в хвостовой части самолета. Я предполагал, что пассажиры, вероятно, уцелели. Позднее я узнал, что у кого-то во время посадки с лица слетели очки, кто-то ударился головой о спинку переднего кресла. Но при столкновении с водой лишь немногие получили серьезные травмы. После того как самолет неподвижно застыл на воде, я не слышал никаких криков или воплей из салона. Сквозь дверь кабины я слышал лишь приглушенные звуки разговоров. Я знал, что пассажиры, наверное, ошеломленно смотрят сейчас из своих иллюминаторов на темно-зеленые воды реки.

Через считаные секунды после остановки самолета Джефф обратился к чеклисту для эвакуации. Этот перечень операций разделен между капитаном и вторым пилотом, но перечисленные в нем обязанности капитана – включая и установку самолета на стояночный тормоз – актуальны лишь на земле или в том случае, если бы у нас были работающие двигатели. Я решил не тратить время на действия, от которых не было никакой пользы в нашей ситуации здесь, на реке. Выполнение чеклиста Джеффа заняло 10–15 секунд. Он удостоверился, что самолет не герметизирован и кнопки пожаротушения двигателей и ВСУ (вспомогательной силовой установки) нажаты.

Когда он проверил это, я открыл дверь кабины и громко выкрикнул одно слово: «Эвакуируйтесь!»

Стоявшие в передней части салона, возле левой и правой дверей, Донна и Шейла были готовы исполнять мой приказ. У меня не было времени информировать их во время снижения о том, что мы совершаем посадку на воду. Но они, как только увидели, где мы находимся, сразу же поняли, что надо делать. И раздались новые команды: «Наденьте спасательные жилеты, идите сюда!»

Они знали: к выходам следует подходить с осторожностью. Они должны были убедиться, что по другую сторону от двери самолет не охвачен пламенем и там нет острых металлических обломков. Они знали: нельзя открывать двери, если эта часть самолета находится под водой. Радовало то, что по поведению самолета мы могли определить: передние двери находятся выше ватерлинии. И тогда бортпроводники их открыли.

Надувным аварийным трапам-плотам положено автоматически развертываться, когда двери открываются изнутри. Это произошло должным образом с правого борта самолета. Однако с левой стороны автоматика не сработала, и трап пришлось развертывать вручную.

Гораздо опаснее была другая проблема: хвостовая часть самолета быстро заполнялась ледяной речной водой. Позднее мы выяснили, что хвостовая часть фюзеляжа была проломлена снизу в результате удара о воду во время посадки. Дверь хвостового выхода частично приоткрыли – очень ненадолго, – и ее не удалось закрыть полностью, это тоже открывало воде доступ в салон. Самолет постепенно принимал положение с дифферентом на хвост.

У Дорин, место которой находилось в хвостовой части самолета, был глубокий порез на ноге – ее ранила металлическая деталь, пропоровшая пол салона из грузового отделения, когда самолет ударился о воду. Хотя уровень воды быстро поднимался, Дорин смогла пробраться мимо плавающих мусорных баков и кофейников, одновременно подгоняя пассажиров вперед, к оставшимся в рабочем состоянии выходам. После того как она выбралась на передний по правому борту спасательный плот (на самом деле это надувной трап, который может служить плотом), врач и медсестра, оказавшиеся среди пассажиров, наложили ей на ногу жгут.

Поскольку ватерлиния проходила выше нижнего порога дверей хвостовой части, аварийные трапы-плоты задних дверей оказались бесполезны. Это означало, что нам необходимо воспользоваться двумя выходами на крылья, которые в норме не открываются, когда самолет находится в воде. Один пассажир пытался распахнуть наружу дверь аварийного выхода на крыло. Другой знал, что дверь этого выхода открывают внутрь салона, и сделал это. Этот второй пассажир сидел в ряду кресел у аварийного выхода, и, к счастью, он действительно прочел инструкции перед полетом. Он понимал, что ему, возможно, придется действовать, и подготовился.

Когда началась эвакуация, пассажиры по вполне объяснимой причине были напряжены и серьезны. Некоторые пребывали в сильном волнении и в спешке прыгали через сиденья, но большинство соблюдали порядок. Позднее кто-то из них назвал эту ситуацию «контролируемой паникой».

Поскольку хвостовыми выходами воспользоваться было нельзя, люди сгрудились у выходов на крылья. В передних аварийных трапах-плотах еще оставалось место, так что Донна, Шейла и я постоянно призывали пассажиров пройти вперед. Я не заметил, чтобы кто-то пытался забрать свой багаж, но позднее узнал, что некоторые это сделали вопреки советам других пассажиров этого не делать. Одна женщина, которая забрала свою сумочку и чемодан, потом поскользнулась на крыле, и ее чемодан упал в реку. У одного мужчины, когда он стоял на крыле, был в руках портплед – совершенно ненужная вещь в такой момент.

Джефф заметил, что некоторые пассажиры, еще остававшиеся в салоне, никак не могут найти свои спасательные жилеты. Спасательные жилеты находятся под креслами, и их нелегко увидеть. Джефф рассказал пассажирам, где их искать. Часть пассажиров выходили на крылья, держа в руках подушки сидений, поскольку не сознавали, что для них имеются спасательные жилеты.

Когда пассажиры покинули салон, мы с Джеффом и несколькими молодыми мужчинами из числа пассажиров стали собирать оставшиеся на борту спасательные жилеты, куртки, пальто и пледы, чтобы раздать их людям, продрогшим на зимнем ветру. Мы передавали их наружу из самолета, а те, кто был на крыльях и в спасательных плотах, кричали, что нужно еще. Температура за бортом составляла – 6°С, а ветро-холодовой индекс был равен –11. Температура воды была около +2°С. У пассажиров, стоявших на крыльях, ноги были по щиколотку в воде, а под конец спасательной операции некоторые находились по пояс в воде. Эрику Стивенсону пришлось ради равновесия встать на колени, потому что ближе к концу спасательной операции левое крыло поднялось из воды, когда самолет накренился вправо. Его верхняя поверхность, по словам Эрика, стала «как каток».

Бортпроводников готовят к тому, чтобы вывести из самолета всех пассажиров за девяносто секунд. Это сертификационный стандарт FAA. Но тренировка в самолетном ангаре с полутораста спокойными добровольцами несколько отличается от попытки сделать это на морозе посреди Гудзона.

Я гордился тем, насколько быстро наш экипаж вывел всех из самолета. Последний пассажир покинул салон примерно через три с половиной минуты после начала эвакуации – и это в условиях нерабочих хвостовых выходов и воды, проникавшей в хвостовую часть салона.

Когда самолет опустел, я прошелся по центральному ряду, крича: «Есть здесь кто-нибудь? Выходите!»

Я прошел весь самолет до хвоста и вернулся в переднюю часть. Затем прошел тем же маршрутом еще раз. Во второй раз вода в хвостовой части самолета поднялась настолько высоко, что я промок почти до пояса.

Пробираясь обратно к перегородке, мне пришлось шагать по сиденьям. Салон был в хорошем состоянии. Верхние багажные отделения были закрыты, за исключением нескольких полок в хвостовой части салона. Все сиденья оставались на своих местах.

Когда я вернулся в переднюю часть самолета, Шейла уже была на плоту по правому борту самолета, полностью загруженном пассажирами. Донна, Дорин и Шейла реагировали быстро и безопасно эвакуировали всех пассажиров. Итак, мы решили вторую большую проблему этого дня.

Джефф, Донна и я оставались последними тремя людьми внутри самолета. Когда я закончил второй, заключительный, обход самолета, Донна решительно обратилась ко мне.

– Пора идти! – сказала она. – Мы должны выбраться из этого самолета!

– Иду, – ответил я.

Согласно протоколу, я забрал аварийный приводной передатчик (ELT) из передней части салона и передал его пассажиру на левом переднем спасательном плоту. Донна села на тот же плот, а я зашел в кабину, чтобы забрать пальто. Я также прихватил бортовой журнал. Все остальное я оставил. Напомнил Джеффу взять спасательный жилет. Мой уже был на мне. Свое пальто я отдал замерзавшему мужчине-пассажиру на левом переднем плоту.

После того как Джефф вышел наружу, я бросил последний взгляд вдоль прохода тонущего самолета. Я знал, что все пассажиры выбрались из самолета, но не был уверен, что никто из них не соскользнул в воду, температура которой была близка к точке замерзания. Как бы я описал свое психологическое состояние в тот момент – состояние капитана, покидающего свой самолет? Пожалуй, я по-прежнему старался опережать ситуацию – предвидеть, планировать и проверять. Не было времени предаваться чувствам. Я по-прежнему нес ответственность за сто пятьдесят четырех человек снаружи самолета, хотя знал, что спасатели постараются всех нас подобрать.

К тому времени, когда я забрался на плот, к самолету уже подходили суда. Трапы-плоты рассчитаны на сорок четырех человек и максимальной возможной загрузке – до пятидесяти пяти человек. Но на нашем плоту по левому борту было меньше сорока пассажиров, а он уже казался переполненным. Я не видел, чтобы кто-то плакал или всхлипывал. Не было ни криков, ни воплей. Люди были сравнительно спокойны, хотя и явно пребывали в шоке от грандиозности происходящего. Мы сидели очень тесно, однако никто не толкался. Люди просто ждали, пока их спасут, и практически никто не разговаривал. Всем было очень холодно, и мы дрожали. Несмотря на то что я промок, когда передвигался по воде к задней части салона, дно нашего плота, как мне припоминается, было практически сухим.

Нам повезло, что мы приводнились на реку в районе 48-й улицы как раз тогда, когда несколько высокоскоростных паромов-катамаранов готовились к часу пик второй половины дня. Капитаны судов и палубные матросы судов, стоявших у здания речного вокзала NY Waterway Port Imperial/Weehawken Ferry Terminal, были потрясены, увидев, как наш самолет грузно сел на воду. И остолбенели, увидев, что почти сразу же из самолета стали эвакуироваться пассажиры. И в то же мгновение, без всяких просьб со стороны властей, по собственной инициативе они поспешно устремились к нам. В конечном счете нам помогали четырнадцать судов, их команды и пассажиры делали все, что могли, чтобы доставить нас в безопасное место.

Разумеется, речные паромы не рассчитаны на спасательные операции, но матросы с честью выдержали неожиданное испытание. Многие тренировались и специально готовились к такого рода чрезвычайным ситуациям. Другие адаптировались к ситуации на месте и работали по наитию.

Первым судном, которое подошло к нам – всего через три минуты пятьдесят пять секунд после того, как самолет остановился на воде, – был «Томас Джефферсон», им командовал капитан Винс Ломбарди из NY Waterway. Он начал принимать пассажиров с правого крыла. Его судно в итоге спасло пятьдесят шесть человек – больше, чем любое другое судно в тот день.

«Мойра Смит», второе из подоспевших судов, под командованием капитана Мануэля Либы, приблизилось к нашему плоту. Я крикнул членам экипажа этого судна: «Вначале спасайте людей с крыльев!» Пассажиры на крыльях явно находились в более опасной ситуации. Никто из пассажиров на нашем плоту не возразил, когда судно отошло от нас. Люди, похоже, действительно осознавали масштаб ситуации, а не только думали о своих личных потребностях, и я был благодарен им за добрую волю. Те, кто дрожал от холода на нашем плоту, явно понимали, что людей, стоявших в воде на крыльях, надо спасать в первую очередь.

Я хотел провести «счет по головам». Знал, что на борту самолета было полторы сотни пассажиров и пять членов экипажа. Сможем ли мы сложить тех, кто на плотах, с теми, кто на крыльях, получив в итоге сто пятьдесят пять?

Я попросил тех, кто был на плоту вместе со мной, провести перекличку: «Первый, второй, третий, четвертый…»

Затем крикнул одному мужчине на левом крыле, чтобы тот сосчитал своих соседей. Он попытался, но скоро процесс подсчета был прерван дальнейшими событиями – и, кроме того, к этому времени людей уже спасали и снимали с крыльев и плотов. Я не видел плот и крыло по другую сторону самолета, и говорить с находившимися там людьми было невозможно. В общем, мы так и не смогли провести никаких подсчетов, пока находились на реке.

Наш трап-плот был закреплен на левом борту самолета, и Джефф выразил свои опасения: поскольку самолет продолжал наполняться водой и постепенно погружаться, он мог со временем затянуть боковой трап-плот под воду и сбросить людей в реку. Джефф потратил несколько минут, пытаясь отсоединить его от самолета.

– Не могу отвязать! – сказал он, когда самолет еще на пару дюймов осел в воду. На каждом аварийном трапе-плоту хранится нож, но при таком количестве людей, сгрудившихся на нем, и такой интенсивности событий мы не сразу поняли, где его искать. Я знал, что у матросов на судах обычно есть при себе ножи, поэтому крикнул кому-то на плоту, ближайшему к парому, чтобы те попросили у наших спасителей нож. Нам передали складной нож, перебросив его в сторону нашего плота (его поймала женщина-пассажирка), и Джефф сумел в конце концов отделить плот от самолета.

Когда пассажиров потом спрашивали, как долго они ждали прибытия спасательных катеров, некоторым казалось, что на это ушло пятнадцать минут или больше. На самом же деле первый паром прибыл меньше чем через четыре минуты. Когда стоишь в ледяной воде, пережив психологическую травму чрезвычайной ситуации с угрозой для жизни, восприятие времени может нарушиться. Всего через пару минут, проведенных снаружи, в ледяной воде, многие из тех, кто оказался на крыле, уже не могли унять дрожь. Быстрое спасение было настоятельно необходимо, чтобы свести к минимуму риск переохлаждения.

Один пассажир прыгнул в воду и поплыл было к нью-йоркскому берегу реки. Но вскоре он понял, что погорячился, учитывая температуру воды, и поплыл обратно. Другие пассажиры втянули его на наш плот, и мы видели, как его безостановочно бьет дрожь.

Одним из пассажиров был Дерек Альтер, второй пилот компании Colgan Air.

– Сэр, вы должны освободиться от этой одежды – и сделать это немедленно, – сказал Дерек тому мужчине, который побывал в воде. Дерек снял свою форменную рубашку, отдал ее мужчине и обнял себя руками, чтобы не терять тепло. (Впоследствии Дерек пояснил, что бойскаутская подготовка помогла ему сообразить, что тому мужчине необходимо немедленно снять мокрую одежду.)

Третье подошедшее к нам судно, паром NY Waterway «Йоджи Берра», под командованием капитана Винсента Лу Канте, спасло двадцать четыре человека.

Одна женщина соскользнула с крыла в воду, два других пассажира, рискуя также упасть, втащили ее обратно. Когда пришло время подниматься по лестнице на борт, она, не в состоянии пошевелить замерзшими ногами, упала, и ей снова пришлось помогать. Другие тоже падали в воду, пытаясь подняться по лестницам. Это было душераздирающее зрелище. А еще были взрывы эмоций: когда пассажиры наконец-то забирались на палубу, некоторые из них бросались обнимать матросов.

Одному из капитанов паромов, Бриттани Катанзаро, было всего девятнадцать лет. Ее постоянная работа состояла в регулярных пассажирских рейсах из Вихокена и Хобокена, штат Нью-Джерси, в Манхэттен. Ее паром, «Губернатор Томас Г. Кин», четвертый по счету из пришедших к нам на помощь, двигался в сторону от нас, когда мы совершили посадку, но она развернула его и направилась к нам. Бриттани и члены ее экипажа сняли с крыльев двадцать шесть пассажиров.

Всем капитанам паромов нужно было проявлять осторожность и сбавлять ход, особенно если они приближались к тем, кто стоял на крыльях. Если бы судно подняло слишком большую волну, пассажиров могло смыть в воду. Маневрировать возле самолета было трудно, особенно в условиях сильного течения, и это требовало отличных навигационных навыков, чтобы избежать столкновения с самолетом.

Прибыл вертолет полицейского управления Нью-Йорка, и я наблюдал, как с него в реку высадили водолаза. Струя воздуха от несущего винта была мощной; брызги с поверхности воды заливали нам глаза. Незабываемое сочетание холодной воды и холодного ветра! Полицейский-аквалангист спас пассажира, упавшего в воду с одного из крыльев.

«Колыбели Джейсона» – похожие на гамак морские спасательные устройства из матерчатых сетей, напоминающие веревочные лестницы с перилами, были спущены с судов нам, сидевшим на плотах, и пассажиры начали забираться по ним. В какой-то момент возникли опасения, что корма одного из паромов протаранит плот, так что ему пришлось отойти и изменить позицию. Одной пожилой пассажирке не хватало сил взобраться на палубу парома. Пришлось использовать гамачную часть «колыбели Джейсона» со шкивами, чтобы втащить ее на борт.

Когда настала очередь «Афины», парома NY Waterway с Блок-Айленда, которым командовал капитан Карлайл Лукас, спасать тех, кто был на нашем плоту, я крикнул: «Раненые, женщины и дети вперед!» Другие люди с нашего плота передали это сообщение палубным матросам. Казалось, все мы хорошо понимали друг друга.

Дело было не в моем рыцарстве. Поскольку масса тела женщин и особенно детей меньше, чем у мужчин, они особенно подвержены переохлаждению. Они также быстрее теряли физические силы. Так что имело смысл поднять их на борт первыми.

Однако, как оказалось, помочь в первую очередь женщинам и детям технически было слишком сложно. Поскольку плот был переполнен, а передвижение по нему – сильно затруднено, первыми снимали тех, кто оказался ближе к концу плота, ближе к парому.

Несмотря на всю напряженность этого момента, во всем чувствовался деятельный порядок, который произвел на меня глубочайшее впечатление. Я также видел примеры человечности и доброй воли повсюду, куда ни падал мой взгляд. Я был тронут до глубины души, видя, как матросы на паромах снимали рубашки, куртки и свитера, чтобы согреть пассажиров.

В детстве меня расстраивала история жительницы Нью-Йорка, Китти Дженовезе, и посторонних людей, которые ее проигнорировали. Теперь же, став мужчиной, я видел десятки «посторонних», которые действенно демонстрировали великое сострадание и мужество – и чувство долга. Было такое ощущение, что и весь Нью-Йорк, и весь Нью-Джерси тянулись к нам, чтобы согреть.

Пока мы находились на реке, диспетчер Патрик, который вел наш рейс со своего поста на Лонг-Айленде, был отстранен от работы и приглашен в профсоюзный офис в здании. Он, как и его начальство, понимал, что ему не следует продолжать свою смену и сопровождать самолеты, еще остававшиеся в небе. Диспетчеров всегда освобождают от текущих обязанностей после серьезных происшествий.

Патрик, что вполне понятно, был расстроен. Он пришел к выводу, что мы разбились и все на борту погибли.

– Так погано никогда в жизни себя не чувствовал, – признался он мне потом. – Я задавал себе вопросы: Что еще мог сделать? Мог ли я сказать вам что-то иное?

Патрик хотел позвонить жене, но боялся, что сорвется, если сделает это. Тогда он послал ей sms: «Была авария. Я не в порядке. Не могу сейчас говорить». Она подумала, что он попал в автокатастрофу.

– На самом деле я себя чувствовал так, будто меня сбил автобус, – говорил он. – Этакое ощущение шока и неверия.

Патрик находился в кабинете наедине с представителем профсоюза, который составлял ему компанию и старался отвлечь разговорами. Телевизора в помещении не было, так что Патрик не мог видеть репортажи о спасательных работах. Профсоюзный деятель решил, что, если исход для нас оказался трагическим, Патрику не нужно видеть это в первые же минуты после потрясения.

Патрик снова и снова прокручивал в мыслях свои заключительные диалоги со мной, полагая, что то были мои последние слова. Он слышал голоса пилотов, впадавших в отчаяние и при менее серьезных чрезвычайных ситуациях, с которыми ему приходилось иметь дело в прошлом. Как он это описывал, их голоса «дрожали так, что почти прерывались». Он думал о моем голосе и о том, что я показался ему «странно спокойным».

В этот момент Патрик не знал, как я выгляжу, не знал вообще ничего обо мне. Он знал только, что мы провели несколько напряженных минут на связи друг с другом, и теперь полагал, что меня больше нет в живых.

Патрику сказали, что он не может выйти из кабинета, пока не придут медработники, чтобы взять анализ мочи и провести пробу на спиртометре. Это стандартная процедура для диспетчеров (и пилотов тоже), участвовавших в аварийном происшествии. Она является частью расследования.

Патрик просидел в том кабинете, слушая утешения профсоюзного деятеля, как ему показалось, несколько часов. Позднее один из его друзей заглянул в комнату и сказал: «Похоже, они останутся живы. Они на крыльях самолета».

Потом Патрик говорил мне, что это принесло ему несказанное облегчение.

Один из пассажиров сидел на плоту возле нас с Джеффом. Как и многие другие, этот человек был физически измотан и его переполняли эмоции. Но он хотел дать мне знать, как он благодарен нам, членам экипажа, за все, что мы сделали, стараясь безопасно посадить самолет.

Он взял меня за локоть и сказал:

– Спасибо вам.

– Пожалуйста, – отозвался я.

Это был простейший диалог между двумя мужчинами в экстраординарный момент, но я понимал, что для него важна сама возможность произнести эти слова. Точно так же сама возможность услышать их многое значила и для меня, и для Джеффа, и для сидевшей рядом с нами Донны.

Холодный воздух и ветер не сразу достали нас. Но когда все мы ждали своей очереди быть спасенными паромом «Афина», многие из нас находились далеко не в лучшей форме. Многие непрерывно дрожали.

Я позаботился о том, чтобы меня сняли с плота последним – так же как хотел быть последним, кто покинул борт самолета. Не думаю, что существуют какие-то официальные руководства, предписывающие капитану последним покидать самолет или какое-либо другое судно во время чрезвычайной ситуации. Я знал об этой морской традиции, но поступил так не по этой причине. Просто это было очевидно для меня: мне не следует спасаться самому, пока спасатели не позаботятся обо всех пассажирах, вверенных моим заботам.

Спасательная операция шла быстро, если учесть все обстоятельства. Палуба парома возвышалась над плотом примерно на 10 футов (около 3 м), так что от пассажиров требовались некоторые усилия, чтобы забраться на нее. К тому времени, как настала моя очередь карабкаться по лестнице, я настолько замерз, что пальцы больше меня не слушались. Пришлось цепляться предплечьями, просовывая руки между ступенями. Пальцами я не мог ни за что ухватиться.

С палубы парома, стоя рядом с семнадцатью другими выжившими пассажирами рейса 1549, включая Джеффа, я смотрел на наш самолет. Он продолжал медленно погружаться в воду, дрейфуя на юг, по направлению к статуе Свободы, окруженный небольшим шлейфом мусора и просочившегося реактивного топлива.

Стоя на палубе, я вдруг понял, что телефон по-прежнему висит у меня на ремне. Хотя мои брюки промокли, телефон остался сухим и продолжал работать. Это был первый за все время момент, когда я позвонил Лорри.

У нас дома два стационарных телефона, и у нее есть свой сотовый, но я не смог дозвониться ни по одному из них. Она не отвечала, потому что в тот момент разговаривала по одному из телефонов с деловым партнером. Она видела, что высветился мой номер, но поначалу проигнорировала его.

Слушая безостановочный трезвон, она, наконец, сказала человеку, с которым разговаривала:

– Салли звонит по всем телефонам в доме. Надо узнать, чего он хочет.

Она сняла другую трубку и сказала:

– Алло.

Услышав ее голос и не зная, о чем она уже знает или чего не знает, первыми словами я намеревался успокоить ее:

– Я хотел тебе позвонить, чтобы сказать, что со мной все в порядке.

Лорри подумала, что это означает: я укладываюсь в расписание, чтобы вечером вылететь обратно в Сан-Франциско.

– Это прекрасно, – ответила она. Лорри полагала, что я уже посадил рейс 1549 в Шарлотте. Я понял, что нужны объяснения.

– Нет, – проговорил я. – У нас было происшествие.

Она все еще не понимала. У нее не был включен телевизор, так что она не знала о непрерывных репортажах, которые передавали по всем национальным кабельным сетям США. Она решила, что пытаюсь сказать ей, что мой рейс отложен и я могу не успеть домой.

И тогда я выложил ей все прямо, словно излагая один за другим параграфы инструкции:

– Мы столкнулись с птицами. Потеряли тягу обоих двигателей. Я посадил самолет на Гудзон.

Ей трудно было сразу это осмыслить. Она помолчала, потом задала первый вопрос:

– Ты в порядке?

– Да, – ответил я.

– Совсем в порядке? – уточнила она. Было очевидно, что я выжил. Она спрашивала, в порядке ли я в более широком смысле.

– Да, – повторил я. – Но сейчас не могу говорить. Я на пути к пирсу. Позвоню тебе оттуда.

Ее голос вызвал во мне бурю эмоций; мне было бы полезно услышать от нее слова утешения. В то же время мне очень многое нужно было сказать ей, а времени для этого не было. Я хотел, чтобы дети тоже знали, что я в безопасности. Пока я не смогу вернуться к семье, они будут узнавать обо всем из новостных репортажей телевидения. Но я по крайней мере смог с ними связаться.

После моего звонка Лорри легла на кровать в нашей спальне. Она не плакала, но ее всю колотила дрожь. Мой звонок стал для нее потрясением. Она позвонила близкой подруге и проговорила:

– У Салли только что случилась авиакатастрофа, и я не знаю, что делать.

Подруга ответила ей:

– Поезжай за дочками.

Тогда Лорри забрала девочек из школы и привезла их домой.

Еще на пароме я начал мысленно перебирать перечень дел, которые мне следовало сделать. Я знал, что US Airways прекрасно осведомлена об аварии благодаря авиадиспетчерскому контролю, но решил, что лучше сообщить в компанию о ситуации и изложить мою точку зрения.

За каждым рейсом закреплен диспетчер авиакомпании, который его отслеживает. Эти диспетчеры работают за своими компьютерами в большом помещении без окон в центре операционного контроля US Airways в Питтсбурге, и каждый из них одновременно сопровождает множество рейсов.

Я позвонил Бобу Хейни, который был в тот день дежурным диспетчером US Airways, и после нескольких гудков он снял трубку.

– Говорит Боб, – сказал он. Тон его был резким, и в голосе чувствовалась напряженность.

– Это капитан Салленбергер, – проговорил я.

– Не могу сейчас говорить, – сказал он. – У нас самолет на Гудзоне!

– Знаю, – сказал я. – Это я его туда посадил.

Боб на мгновение онемел. Он не мог поверить, что пилот самолета на Гудзоне – из той самой сцены, которую он видел перед собой на экране телевизора в этот момент, – звонит ему на рабочий телефон. Учитывая серьезность ситуации, мы быстро стали обсуждать неотложные вопросы. Но впоследствии я улыбался, вспоминая, как он попытался отделаться от меня в начале разговора, сообщив сногсшибательную новость. «У нас самолет на Гудзоне!» Да-да, я был в курсе.

«Афина» пришвартовалась к манхэттенскому пирсу 79, высадив нас на берег, а затем еще раз вернулась к самолету, чтобы убедиться, что там никого не осталось. К 6:15 парому предстояло приступить к своим обязанностям по перевозке пассажиров через Гудзон, а его кресла все еще были влажными после спасения промокших насквозь выживших с рейса 1549.

Как только я сошел на пирс речного вокзала, меня встретил капитан US Airways Дэн Бритт, наш представитель профсоюза в Ла-Гуардии. Он видел телерепортажи у себя дома в Нью-Йорке, надел форму и приехал, чтобы быть вместе со мной и Джеффом.

Я попросил его помочь мне получить ответы на вопросы и узнать последние новости, и мы оба принялись звонить, чтобы убедиться, что раненым оказывают помощь. Я подошел к Дорин, которая лежала на каталке; санитар оказывал ей первую помощь. Она получила очень серьезную травму, в ее ноге была глубокая рана, и Дорин предстояло несколько дней провести в больнице. Я собрал остальных членов экипажа и включил в нашу группу двух гражданских пилотов, летевших с нами в качестве пассажиров, – второго пилота American Airlines Сюзан О’Доннелл и Дерека Альтера из Colgan Air, того, кто отдал свою рубашку пассажиру на плоту.

Некоторых пассажиров забрали на нью-джерсейский берег Гудзона, а остальные попали в Нью-Йорк, так что проследить за всеми было трудно. Я отчаянно хотел выяснить количество всех спасенных, но все еще не мог получить никакого подтверждения. Власти настойчиво требовали у меня авиационную транспортную накладную. На домашних рейсах экипажу ее не выдают. US Airways предстояло потратить какое-то время на то, чтобы сконструировать документ по электронным записям рейса.

Полиция была повсюду; один из высокопоставленных полицейских сказал мне, что мэр Нью-Йорка Майкл Блумберг и комиссар полиции Рэймонд Келли хотят, чтобы я приехал куда-то на встречу с ними. Мне пришлось отказаться. «У меня здесь есть обязанности», – сказал я. И в итоге мэр Блумберг и комиссар Келли приехали на речной вокзал, чтобы задать мне несколько вопросов. Я был слишком озабочен проблемами пассажиров, чтобы вести с ними продолжительную беседу. Я кратко ввел их в курс дела, и на этом все кончилось.

– Я позаботился о том, чтобы все вышли из самолета, – сказал я им. – Мы пытаемся выяснить, все ли люди спасены.

Много обсуждали вопрос о том, что мне и экипажу следует делать дальше. В конечном счете нас отвезли в больницу на осмотр и проверку жизненно важных показателей. Все это время я то и дело спрашивал: «Каково общее число спасенных?»

После того как нас осмотрели в палате экстренной помощи и сказали, что с нами все в порядке, мы просто остались там, ожидая подтверждений, новостей и возможности выяснить, куда нам направиться дальше. В смотровой не хватило для всех стульев, но мне все равно не хотелось сидеть. Необходимость просто ждать, не зная исхода, стоя в мокрой форме и мокрых носках, создавала сильное напряжение. Мне не представилось шанса переодеться в сухую одежду до самой полуночи.

В последующие час или два к нам заходили еще три врача. У них на самом деле не было никакой медицинской причины задерживаться рядом с нами. Вероятно, им просто было любопытно посмотреть на нас, учитывая, что мы поневоле стали главными героями всех новостных программ. В какой-то момент врач лет сорока пяти зашел к нам и уставился мне прямо в глаза. Я чувствовал, что он пытается оценить меня, старается понять, что мною движет. Он не проронил ни слова; так прошло секунд пятнадцать-двадцать. Потом, наконец, врач обратился ко мне.

– Вы так спокойны! – сказал он. – Это просто невероятно!

Он ошибался. Я совершенно не чувствовал себя спокойным. В тот момент я ощущал оцепенение и был не в себе. Я просто не мог расслабиться, пока не узнаю точно, что спасены все сто пятьдесят пять человек.

Наконец в 7:40 вечера, спустя четыре с лишним часа после посадки на Гудзон, капитан Эрни Джентил, представитель профсоюза, вошел и сообщил мне долгожданную новость.

– Это официальные данные, – прибавил он.

Меня охватило самое сильное чувство облегчения, какое я только испытывал за всю жизнь. Было такое ощущение, что с души свалился груз весом в целую вселенную. Наверное, я испустил долгий вздох. Не уверен, что улыбался. Я был слишком изнурен, чтобы радоваться.

Это был один из самых душераздирающих дней в моей жизни, но я безмерно благодарен за то, что все закончилось именно так. Мы не спасли наш Airbus 320. Он погиб. Но людям с этого самолета предстояло вернуться к своим семьям. Всем до единого.