Глава 17
– То есть ты хочешь сказать, что убийство Егоровой как-то связано с убийствами, в которых подозревается твоя знакомая Кира Степанова? Макаров, ты в своем уме вообще?
Капитан Гена Смотров с шумом выдохнул, даже бумага на его столе чуть шевельнулась, с такой силой он выдохнул.
Не быть добру, сделал заключение Макаров. Он надеялся на помощь и взаимопонимание со стороны коллеги, а видимо, зря. Поэтому ничего не стал отвечать, просто кивнул. Он и так уже полчаса втолковывал бестолковому Смотрову, почему так думает и почему считает, что убийство, которое произошло на участке Макарова, может быть совершено тем же человеком, который убил Катерину Грибову и ее домработницу.
Все же ясно изложил, по нотам буквально.
– То есть ты хочешь убедить меня, Макаров, отпустить двух имеющихся у меня подозреваемых? Подозреваемых, на которых у меня куча улик? Доказательная база как по учебнику! Я, по-твоему, должен их отпустить и искать непонятно кого? Кого-то, кто, возможно, убил женщину на твоем участке. И кто, по-твоему, может быть причастен… Макаров, ты вообще, да?!
Снова выдох той же силы, шевельнувший бумагу на столе.
– Вот нельзя нашему брату надолго в отпуск уходить, правда? – Смотров глянул на него с отцовской жалостью. – Ведь теряем хватку, правда?
– Я так не думаю, – попытался не обидеться Дима, но неприятно сделалось.
Хотя он мог бы возразить. Он из отпуска не выходил, его отозвали, народу катастрофически не хватало. А еще случилось убийство, а он считался одним из лучших сыщиков, между прочим. И вот сейчас, именно сейчас, когда Смотров так энергично сокрушался, он все больше убеждался, что что-то такое нащупал. Еще, правда, не до конца, но что-то забрезжило. Какой-то смысл.
– Так, давай, Дима, расскажи еще раз, – вдруг проговорил Смотров, вдоволь наглядевшись в окно.
Хотя там ничего, кроме пелены надвигающихся сумерек, не было. Просто бледно-серый квадрат, и все.
– В общем, так. Погибшая Егорова работала на фирме, которой руководит Глазунова, – начал он с самого начала.
– Глазунова – это у нас подруга Киры Степановой?
– Совершенно верно.
– Так. Дальше.
Смотров поставил пальцы циркулем на бумаги, которые послушно шевелились от его раздраженного выдоха. Сделал ими два широких шажка.
– Недавно Егорова была уволена за какие-то там косяки по работе. По нехорошей статье уволена была, – уточнил Макаров. – И оставшись без работы и без поддержки человека, который ее просил обо всяких непорядочных одолжениях, начала потихоньку промышлять шантажом.
– Заработать захотела?
– Именно!
– И?
– И в круг ее преступных интересов попало сразу несколько человек. Первый – это сама Ирина Глазунова. Второй – это твой подозреваемый Илья Степанов. Третий – ее любовник Виталий Илов. И четвертый, – Макаров напоролся на насмешливый взгляд коллеги, но стойко выдержал, – это как раз тот человек, который остался за кадром. То есть он нам неизвестен.
– Ага. Неизвестен.
Растопыренные пальцы Смотрова, как ходули, обогнули по кругу бумаги, разложенные на столе, остановились возле часов, которые показывали приближение конца рабочего дня. Выразительно по ним постучали.
– Да, неизвестен. Но он существует, Гена. Из плоти и крови. И очень верткий, раз так ловко путает следы.
– Он их просто не оставляет, – поддакнул Гена, но не без подвоха, потому что тут же добавил: – Может, потому что следить некому? Может, его просто не существует, а? Твоего четвертого человека, которого якобы незаконно запеленговал верткий айтишник. Может его просто не существует, Дима?
– Он существует.
– А если нет? А если этот малый… как там его фамилия?
– Лосев, – подсказал Макаров.
– Вот-вот, Лосев этот самый. Что, если он все это выдумал, чтобы выгородить свою начальницу?
– Сначала он ее сдал, а потом начал выгораживать?! – зло оскалился Макаров. – Нелогично, Гена.
– Ой, да брось, Дим! – Смотров переместил пальцы на обширную лысину, пошкрябал. – Парень просто брякнул неосторожное, а потом перепугался. И начал нести всякий мусор насчет неизвестного. Прикинь, как удобно: все разговоры стер, номер неизвестен, зарегистрирован на покойного и говорить можно все что угодно. Лишь бы угодить начальнице.
– Но сначала-то он ее сдал! Как ты это объяснишь?
– Страх, Дима, страх. Он крайне нелогичен. – Смотров самодовольно улыбнулся. – На твоем месте я бы не брал в расчет его показания. Это ложный путь, поверь мне, Дима.
– Я легко это проверю, – глухим голосом возразил Макаров и тоже уставился на пролет окна. Серый цвет за ним стал гуще. – Как только получу данные с телефона погибшей.
– Вот как получишь, тогда и станем с тобой параллели проводить, – обрадованно воскликнул Смотров, и его пальцы провели две невидимые линии по бумагам, разбросанным на столе. – Может, они где и пересекутся, а, Димон? А пока, извини, твоя версия мне не кажется рабочей. Извини.
Он его просто-напросто выставил, поднявшись с места и шагнув к двери сразу после этих слов. Выставил! Хотя и улыбался приветливо, и руки широко распахивал.
– Дурак, – скрипнул зубами Макаров, влезая в свой автомобиль.
И непонятно было, кому он это адресовал, себе или Смотрову. Себе, вознамерившемуся три убийства объединить в одно дело. Или Смотрову Гене, который не хотел ни шагу делать в сторону с проторенной тропы. Причем тропу-то эту проторил не он, а кто-то за него, подсунув ему готовых подозреваемых, как на блюдце. Труп – и пожалуйста вам, рядом с ним убийца в беспамятстве на полу, вся в кровище. Еще один труп – и нате вам второго убийцу, который окровавленные тряпки в своем чемодане хранит. Тьфу! Неужели непонятно, что это подстава?
Хотя, может, все ему понятно, да только неясно, что с этим пониманием потом делать? Проблемы наживать, так? А то, что, возможно, невиновные люди сидят под замком, – это как? А убийца разгуливает на свободе – это как?
– Алло?
Макаров не рассмотрел, кто звонит, отвечая, но молился, чтобы это была не Ирина.
После долгой беседы в его кабинете, куда он сопроводил всех троих, ему не очень хотелось с ней разговаривать. Его бывшая жена так некстати оказалась отчасти права. Так некстати. У Ирины оказалось очень много секретов, причем не самого лучшего свойства. А на вопрос о давнем любовнике, след которого где-то затерялся (так, во всяком случае, утверждала его бывшая), она вообще не ответила. Глянула на него как на таракана и отрезала, что не его это собачье дело. Вот так! Вот тебе, Макаров, и одна лодка с одним веслом на двоих. Получил веслом по башке, что называется, и все.
– Пап?
Дочка! Чуть не прослезился, до того обрадовался родному голосу.
– Пап, а ты где?
– Еду, малышка. Еду по городу.
– А-аа, и то славно, – Василиска шмыгнула носом, значит, почти плакала.
– А что случилось? Чего ты там сопишь? Ревешь, что ли?
– Реву, – призналась она плаксиво.
– И где ревешь? – Он отчетливо слышал звуки городской жизни, значит, она не дома.
– На улице реву, пап, – призналась дочка.
– И чего ревешь на улице? На какой улице ревешь? По какой причине? Может, я тебя подберу? Поревем вместе?
– Пять, – буркнула дочь.
– Что пять?
– Сразу пять вопросов, сыщик, – фыркнула она уже без слезы. – Вот манера у тебя, папка!
– Отвечай по порядку, Васька, ну? Начинай с последнего, куда мне подъехать?
Василиска послушно назвала адрес кафе, в котором роняла слезы в чашку с кофе. Он тут же свернул и принялся слушать. Оказалось, что ее возлюбленный смылся за границу ранее намеченного времени. Что они даже не успели эскизы посмотреть по ремонту дома. И вообще прощание прошло сумбурно и совсем не так романтично, как бы ей хотелось. Макаров чуть не выпалил, что не зря они с матерью так переживали, но сдержался. Бывшая наверняка уже накудахталась вволю.
– Самое страшное, папка, что на Новый год я одна, понимаешь! – заревела Василиска в полную силу, как только уселась к нему в машину. – Что он там станет делать в праздники? Зачем так скоропалительно улетел? Господи, как мне плохо, папка!
Вот не знал, что сказать, и все. Он и раньше-то не был мастером по женским печалям, а в холостяцкой жизни вообще огрубел. Поэтому сказал что чувствовал:
– Васек, да ты мне просто сердце в клочья рвешь, малышка! Я сейчас тоже зареву!
– Что? – Самые любимые в мире глаза уставились на него с подозрением. – Что ты сказал?
– Что тоже сейчас зареву. – Макаров судорожно дернул кадыком, нашел в машине ее ладошку, сжал крепко. – Твоя печалька, малышка, это моя печалька, понимаешь? Твое сердечко болит, и мое тоже!
– Да ладно, пап! – Василиска приоткрыла рот, слезы высохли. – А мама всегда говорила, что ты бесчувственный. Бесчувственный и холодный, как тюремная камера, куда ты отправляешь людей.
– Но ты-то всегда догадывалась, что это не так, верно? – Он поднес ее ладошку к губам, поцеловал. – Это наш с тобой секрет, верно, малышка?
– Догадывалась. – Василиска тяжко со всхлипом вздохнула. – А мама нет.
– Мама много чего не знает обо мне. – Макаров тепло улыбнулся дочери.
– Чего, например?
– Того, что в тюремную камеру я отправляю не обычных людей, дочка, а преступников. Вот так-то.
И он замолчал, тут же вспомнив Киру Степанову. Он в последнее время о ней все чаще думал. Вспоминал, как подбирала она с ладони крошки пирожного, вкус которого почти позабыла. Как категорически отрицала причастность к убийству. Как утверждала, что Илья не мог никого убить, не той масти будто бы. И часто вспоминал о последних ее словах, которые она обронила при прощании.
– Может, вообще не в нас дело…
Так, кажется, сказала она тогда. А в ком дело, в ком? Кто невидимый творит зло, ловко подставляя людей? Макаров, хоть убей, верил в то, что это тот самый человек, с кем разговаривала Егорова Ниночка перед смертью по телефону.
Лосев не смог дословно передать их долгий разговор. Все будто бы сводилось к тому, что она требовала с мужчины – а это точно был мужчина – много денег. За что, так и не сказала по телефону. Обещала рассказать при встрече. Те же самые слова она говорила и Ирине, и Илье, пока его не закрыли в камере. Кстати, Илья Степанов, по словам Лосева, ее шантаж вообще не воспринял. Отослал матом, и все. А вот Ирина даже собиралась приехать. А Виталик даже приехал, хотя шантаж как причину приезда отрицает. Секс. Просто секс, и ничего больше.
Неужели она Виталика, любовника своего, тоже шантажировала? Лосев сказал, что в телефонных разговорах что-то такое проскальзывало. Напрямую ничего не требовала, но намеки о том, что она что-то такое о нем знает, проскальзывали.
На вопрос, чем шантажировала их Егорова, не ответили ни Ирина, ни Виталик.
– Надо было бы спросить у нее, – цинично улыбался Виталик. И фальшиво обескураженно разводил руками. – Да теперь-то уж как же!
– Не имею понятия, – злилась Ирина. – Я же так до нее и не доехала, разве не ясно?
Тогда он пристал к Лосеву с вопросом: мог ли тот незнакомец, с кем перед кончиной говорила по телефону Егорова, быть знаком Лосеву? Может, это был небезызвестный им Борис Иванович, затеявший грязную игру за спиной Ирины? Или это мог быть Виталик? Или…
– Это мог быть кто угодно, – перебил тогда его Лосев. – Голос был изменен.
– Что? Изменен?
– Совершенно верно. Он был изменен так, что его невозможно было идентифицировать. Знаете, – Лосев испуганно вжал голову в широченные плечи, он все время так ежился во время допроса, – у меня такое ощущение сложилось, что Егорова и сама не знала, с кем имеет дело. Она видела машину, это прозвучало. Видела человека. Но кто он, думаю, она не знала. Вот так.
И сейчас Макаров собирался ехать туда, где проживала погибшая, и повторить поквартирный обход, который, он знал, ничего в первый раз не дал. Он повторит, он настырный. И в том дворе, где была убита Катерина Грибова, повторит. И улицу, где жила погибшая ее домработница, перепашет.
Он все это сделает, он настырный. И он, черт побери, не отправляет невинных людей в тюремные камеры. Он туда отправляет преступников! Вот так!
– Пап, – вдруг продребезжал Василискин расстроенный голосок. – А давай вместе с тобой встретим Новый год за городом, а? В доме? Ты как?
Он, честно, собирался подмениться, чтобы дежурить в новогоднюю ночь. Зачем ему это праздник, если делить его не с кем? Но если дочка просит…
– Я «за» двумя руками, малышка. – И на секунду бросив руль, он задрал руки вверх.
– А можно я девчонок приглашу?
– Можно.
– А маму можно? – И Василиска насупленно покосилась в его сторону.
– Маму? – Макаров удивился. И присвистнул: – А как же ее…
– Никого нет, пап, – тут же перебила дочка. – Никого нет у нее. Она одна. И я у вас одна. Так что потерпите друг друга ради моего настроения хотя бы в эту ночь. Договорились?
– Договорились, – проскрипел Макаров.
И чертыхнулся про себя. Как он бездарно попался! Даже на мгновение заподозрил дочь в сговоре с матерью, но потом мысли эти отогнал. Вот стоило ей его обнять и прижаться мокрой от слез щечкой к его щеке и прошептать, как она его любит, так сразу все подозрения растаяли.
Ладно, он потерпит. Всего одна ночь. Ради дочери он готов. К тому же среди Василискиных подружек ему, возможно, удастся затеряться до полуночи. А после полуночи он просто отправится спать в отцову спальню, навек пропахшую его дорогим табаком и столярным клеем, которым отец пользовался, собирая модели самолетов.
– Я позвоню. – Дочка даже сделала над собой усилие и улыбнулась на прощание.
– Конечно! Ты не позвонишь, я позвоню!
Он посигналил ей вслед и поехал во двор дома, в котором несколько дней назад была убита Нина Егорова.
