2
Пока ионный скутер нес ее через миллион километров до Квиетенера, Касс впервые за эти годы наслаждалась открывшимся зрелищем. Ускорение скутера составляло 1,25g, но кресло казалось таким удобным и мягким, будто она плыла… плыла в темной воде под чужими небесами. Даже на расстоянии в половину светового года Мимоза сверкала в десять раз ярче полной луны, как ослепительная фиолетовая игла, пронзающая непроглядную черноту. Поодаль, там, где сияние это не затмевало звезды, солнц все равно было так много, что она оставила попытки угадать очертания созвездий. Любой контур, какой она могла представить, соединяя звезды мысленными линиями, был ничем не предпочтительней альтернативного, а потом и третьего, за ним четвертого. Это походило на суперпозицию графов, в которой есть возможность выбора разных наборов ребер, соединяющих одни и те же узлы. Когда она только прибыла сюда, то обзавелась привычкой искать на пределе видимости свою родную звезду, наблюдая в пугливом восхищении, как та дрожит и мерцает, едва различимая даже в тысячекратном увеличении, доступном ее глазам. А теперь — позабыла все ориентиры, какими пользовалась, чтобы ее найти. Больше того: ей и вовсе не хотелось запрашивать эти ориентиры у навигационных программ. Солнце больше не было единственным маяком уверенности и надежности в ее мире. А скоро она снова увидит его вблизи, как привыкла.
Каждый раз, когда намеченная Ливией стадия эксперимента подходила к завершению, Касс отсылала со сводкой новостей маленький взвод цифровых курьеров к семи поколениям своих предков и потомков, а заодно и друзьям в Чалмерсе. Она и сама принимала много десятков таких посланцев, главным образом от Лизы и Томека. Слухи и сплетни были противоречивы, но все равно очень приятны. Шли годы, и у друзей наверняка нарастала неуверенность — а стоит ли вообще продолжать это странное занятие — кричать в пустоту? Путешествуй она в физическом теле (как до сих пор поступала горстка Древних), по возвращении ее бы с головой засыпали горы накопившейся за века почты. Сведенная к бестелесному безвременному сигналу en route, она не имела выбора: ей предстояло ступить в неизвестное будущее без подготовки. Возвращение домой виделось самой сложной задачей из всех когда-либо стоявших перед нею. Впрочем, теперь она была почти уверена, что время, проведенное здесь, стоило этой жертвы.
За полчаса до прибытия на место Касс свернулась клубочком и вжала голову в кресло. Выхлоп двигателя казался едва видимым факелом, бледней спиртового пламени при дневном свете, но она знала: стоит только перегнуться вниз и сунуть руку в поток плазмы, как все сомнения насчет уязвимости мимозанской телесной оболочки будут развеяны.
Она видела, как впереди вырастает громада Квиетенера — серебристая сфера, в которой отражался голубой пламень Мимозы. Вокруг нее крутился рой сфер поменьше, как правило, парных, неброских цветов и куда меньшей яркости. Почти невидимые привязи скрепляли сферы-близнецы, позволяя им обращаться друг возле друга, пока ионные двигатели осторожно уравновешивали слабую хватку гравитации Квиетенера так, чтобы центр масс каждой пары сфер оставался неподвижен относительно далеких звезд.
Квиетенер позволял провести эксперименты, невозможные в любом другом месте во Вселенной. Правильно подобранное распределение материи и энергии могло искривить пространство-время любым разрешенным уравнениями Эйнштейна способом, а вот создание нужного состояния квантовой геометрии оказалось куда менее тривиальной задачей. Это нельзя было назвать формовкой пространства-времени по аналогии с формовкой металлического изделия из сляба в литейном цеху. Процесс требовалось контролировать с такой же степенью точности, как и путь частиц в двухщелевом интерференционном опыте. Правда, в квантовой геометрии размер «частиц» был на двадцать пять порядков меньше атомного. Испарить, ионизировать или иным способом разделить их для исследования поодиночке не представлялось возможным. Отсюда следовало, что с ранее указанной степенью точности придется перемещать объекты, эквивалентные для целей опыта чурбанке стали весом десять тонн.
Очистка исходного вещества могла в этом помочь, и Квиетенер как нельзя лучше выявлял любые примеси и загрязнения. Обычная материя и магнитные поля поглощали или отражали заряженные частицы, а оболочки экзотических ядер, уловленные в ловушки гамма-лучевых лазеров в состояниях, распад из которых был возможен только после поглощения нейтрино, собирались в обогащенную фракцию, выделенную из миллиардов им подобных — те пребывали в вечном странствии, и замедлить их могла, пожалуй, лишь свинцовая преграда толщиной в галактику.
Гравитационные волны проходят сквозь любые объекты, и единственным оружием против них может служить встречный волновой пакет, подобранный так, чтобы погасить первый. Со случайными катаклизмами космического масштаба — например, вспышками сверхновых или падением звезд в черные дыры в центрах далеких галактик, — приходилось мириться. Однако более или менее постоянный поток гравитационных волн от местных двойных звезд был циклическим и, следовательно, предсказуемым. К тому же слабым. Поэтому Квиетенер окружали рои противонаправленных источников на орбитах, подобранных так, чтобы растягивать пространство в центре установки в те моменты, когда имитируемые ими космические тела воздействовали на нее, и так далее.
Пролетая всего в паре километров от одного такого источника, Касс увидела его скалистую поверхность сложной формы, выдававшую происхождение из мимозанского пояса астероидов. Любой фрагмент космического мусора, крутившийся в системе Мимозы, был постепенно — за тысячу лет без малого — вытянут из ее гравитационного колодца и доставлен сюда. Инициатором процесса выступил пакет спор микронного размера, заброшенный с Виро, ближайшего обитаемого мира, на скорости в девяносто процентов световой. Что до самих мимозанцев, то они прибыли кто откуда, но тем же способом, каким воспользовалась Касс, по мере сборки Станции.
Скутер мягко сбросил скорость, причалил к платформе, и она снова ощутила невесомость. Когда ей случалось оказаться достаточно близко от Станции или Квиетенера и прикинуть на глаз их скорости, неизменно выходило, что движутся они немногим быстрее обычного поезда. Это и было источником навязчивой иллюзии, будто в пятичасовом путешествии она и проехалась-то всего лишь через земной континент. Даже на Луну и обратно не слетала, не говоря о большем.
Одна из стен причала была снабжена крючьями, по которым Касс и начала взбираться. Рядом не замедлил возникнуть Райнци: мимозанцы снабдили стены всех мест, которые она посещала при поездках в Квиетенер, умнопылевыми проекторами и камерами, так что хозяин и гостья могли видеть друг друга.
— Вот и он! — весело сказал Райнци. — Если не случится никаких неожиданностей вроде взрыва сверхновой, мы наконец-то увидим твой граф воплощенным в жизнь.
Программа пририсовала ему реактивный ранец, чтобы придать достоверность его передвижениям вверх по стене точно в том же темпе, в каком неуверенно покоряла преграду она сама: ведь Райнци при этом ни к чему не прикасался.
Касс ответила тоном стоика:
— Я поверю только тогда, когда это произойдет.
На самом деле Касс испытывала какую-то полубезумную уверенность, что никаких препятствий больше не возникнет, и творилось это с ней уже двенадцать часов, с тех пор, как Илен ввела эксперимент в актуальное расписание. Восемь из четырнадцати предшествовавших графов были получены с первой же попытки, и вероятность успеха в еще одном, решающем, опыте была дразняще высока. Но ей не хотелось ничего принимать на веру. Если что-то вдруг пойдет не так, будет проще скрыть разочарование, притворившись, будто она с самого начала не питала особых иллюзий на предмет успеха.
Райнци не стал с ней спорить, но проигнорировал показной пессимизм.
— У меня к тебе предложение. Новый опыт, который тебе может показаться занятным пережить. Заодно и отпразднуем. Думаю, что моя идея вступит в противоречие с твоими высокими принципами, и все же смею надеяться, что тебе она понравится. Ты меня выслушаешь?
Мина у него была такая невинная и спокойная, что у Касс не осталось сомнений: он в точности отдавал себе отчет, как это прозвучит в переводе. Если так, то идея, вероятно, не так уж абсурдна или неприятна…
Она была в него влюблена и понимала это. Он никогда не был так заботлив, как Дарсоно, не старался все объяснить и преподнести в наилучшем виде. И это лишь придавало делу интриги. Как было бы хорошо, если б они сумели найти общий язык и стать любовниками, отбросить искаженные представления друг о друге… Это хоть как-то примирило бы ее с перспективой покинуть Мимозу. Оставаясь верна идеалам Воплощения, она поневоле обрекла себя на аскетизм, а ведь к этому качеству она никогда по доброй воле не стремилась. И вряд ли пожелала бы, чтоб именно за это ее впоследствии вспоминали.
— Я тебя слушаю, — произнесла она.
— По особым поводам, как этот, мы иногда уходим в ядро. Я подумал, а не предложить ли тебе присоединиться к нам.
Касс замерла и воззрилась на него.
— В ядро? Как? Неужели кому-то наконец удалось разобраться со всеми трудностями?
Построенные из экзотических ядер фемтомашины применялись в качестве компьютеров особого назначения с тех пор, как был разработан общий подход к проблеме, то есть уже шесть тысяч лет. По чистой скорости все остальные субстраты им в подметки не годились. Но, насколько было Касс известно, никто еще не смог стабилизировать фемтомашину дольше, чем на несколько пикосекунд. За это время устройство производило колоссальный объем вычислений, но потом неизбежно разваливалось на ошметки, из которых потом нужно было кропотливо выуживать искомый результат. Гамма-спектроскопия позволяла извлечь лишь несколько сотен килобайт, и даже для дифференциальной памяти — сжатого описания опыта, которое могло затем быть воспринято замороженной копией личности, действительно эти события прожившей, — этого было недостаточно, причем на порядки. Касс подумалось, что она могла пропустить новости о совершенном в этой области прорыве, пока добиралась сюда с Земли, но если слух этот вообще дошел до Станции Мимоза, она бы уже наверняка о нем знала.
— Нет, — ответил Райнци, — технология осталась неизменной. Мы занимаемся фристайлом. Односторонний перенос.
Фристайл. Перенос разума в субстрат в состоянии квантовой дивергенции. Односторонний — это означало, что никакие результаты никакой версии вычислений не удастся выявить, извлечь и вернуть в привычное аппаратное обеспечение. Райнци просил ее клонировать себя в виде ядерной бомбы с номографическим часовым механизмом и создать множество различных версий своей личности, причем без надежды выжить хотя бы для одной из них.
Касс решительно бросила:
— Нет. Извини, но я не могу к вам присоединиться.
Она была сыта этими штучками по горло: приходилось уже ей с деланным равнодушием созерцать секс между разными версиями.
Она пошутила:
— Я оставила мысль о дальнейших переносах, когда обнаружила: стоит мне узнать что-то существенное, как мой вес заметно меняется.
Постоянно изменявшиеся, точно карты в тасуемой колоде, энергии связывания фемтомашин были порядка их собственной массы. Это было все равно что терять или набирать по килограмму несколько раз в секунду простой силой мысли.
Райнци усмехнулся.
— Я так и знал, что ты откажешься. Но было бы невежливым не спросить тебя.
— Спасибо, я ценю.
— Ты считаешь, что это похоже на смерть?
Касс сердито взглянула на него.
- Я же воплощена, а не разупорядочена. Если копия моего разума обретет самосознание на несколько минут, а потом прекратит существовать, это не равнозначно смерти. Просто амнезия.
Райнци ее ответ, казалось, озадачил.
— Тогда я и вовсе ничего не понимаю. Я в курсе, что ты предпочитаешь воплощаться, чтобы воспринимать окружающее честно. Но мы же не говорим о том, чтобы погрузить тебя в какую-нибудь комфортную симуляцию жизни там, на Земле. Твой эксперимент продлится всего шесть пикосекунд. Запустив себя в связанном сильным взаимодействием субстрате, ты сможешь отслеживать поступление данных в реальном времени! Разумеется, ты рано или поздно получишь доступ к тем же самым данным, но не мгновенно и не такой тесный. И все будет не настоящим.
Он заговорщицки улыбнулся.
— Вообрази, что к тебе во сне явился призрак Сарумпета и сказал: «Я дарую тебе сновидение, в котором ты станешь свидетельницей распада Алмазного Графа. Ты отправишься назад во времени, умалишься до планковских масштабов и увидишь все своими глазами, именно так, как это и происходило. Единственная загвоздка в том, что, проснувшись, ты все забудешь». Ты сказала, что не веришь, будто сон — это смерть. Так почему бы не посмотреть этот сон?
Касс отпустила один из крючьев и отклонилась от стены. Не было смысла уточнять, что он предлагает ей картинку куда менее значительного события, притом в миллиарды раз меньшего разрешения. Это не было билетом в зрительское кресло подле колыбели Вселенной. И все равно… она не могла бы подобраться ближе к событию, которому уже посвятила семьсот сорок пять лет жизни.
Она ограничилась тем, что ответила:
— Дело тут не в потере воспоминаний. Что прожито, то прожито. Меня волнуют другие состояния, которые заодно мне придется пережить. И заботят другие люди, которыми мне придется стать.
Для себя Касс исчисляла возраст цивилизации с момента изобретения квантового синглетонного процессора — кваспа. Ей пришлось смириться с необходимостью расщепления на разные версии — полностью избежать этого было невозможно; взаимодействие с любым, даже самым обычным, объектом в окружающем мире вело к формированию запутанной системы: Касс-и-облако, Касс-и-цветок… Нельзя было даже рассчитывать, что эти, другие части системы не образуют суперпозицию различных классических исходов, генерируя тем самым множество версий ее самой как свидетельницы различных явлений внешнего мира.
Но, в отличие от горемык-предков, сама она в процессе не принимала участия. Квасп в ее голове выполнял вычисления, будучи полностью изолирован от огромного мира за стенками черепа; в норме это состояние изоляции длилось бы несколько микросекунд, но в данном случае продолжительность его была намеренно увеличена. Пока вектор состояния кваспа не примет значение, отвечающее одному-единственному исходу с абсолютной вероятностью, карантин не прервется. В каждом цикле операций квасп поворачивал вектор, отвечавший одной из имеющихся альтернатив, преобразуя ее в иную, обладавшую, впрочем, наряду с остальными качествами и желательным. Хотя маршрут перехода от одной альтернативы к другой с необходимостью включал суперпозицию великого множества исходов вычислений, действия Касс определялись только одним состоянием — окончательным.
Быть синглетоном, Одиночкой, означало, что все ее сознательные решения принимаются к сведению. Ее никто не принуждал порождать легионы своих копий, каждая из которых реагировала бы на внешние факторы особым образом, во всех ситуациях, какие требовали сознательного выбора или рискованного суждения. Конечно, она не была Homo sapiens в строгом смысле слова. Тем не менее ей удалось, насколько возможно, приблизить себя к существу, которым представитель этого вида считался большую часть эволюционной истории. Результату выбора, созданию, которое поступает только так, но никак иначе.
Райнци не настаивал и не пытался возобновить разговор, пока они не добрались до места наблюдений. Это была маленькая пещерка во внешних слоях корпуса Квиетенера, едва ли просторней ее личной каюты на Станции. Из предметов мебели там имелось единственное кресло. Ближе к месту событий подобраться Касс не смогла бы при всем желании. Даже скрупулезно обесшумленный процессор, ответственный за работу виртуальных мимозанцев, оказался под запретом в пределах Квиетенера. У Касс таких шуморезок не было, так что ей пришлось согласиться на глубокую заморозку мышления при температуре всего несколько градусов Кельвина за три минуты перед началом опыта. Никаких неприятных ощущений, кроме обычной неподвижности, заморозка не доставляла, но послужила неприятным напоминанием о том, что замкнутый цикл «дыхания» ее мимозанского тела — лишь плацебо, обманка. Впрочем, она уже двадцать раз прибегала к этому маневру, главным образом затем, чтобы устранить досадную трехсекундную задержку при отправке данных на Станцию.
Она устроилась в криогенном кресле, и вокруг стали возникать остальные мимозанцы. Они либо дружелюбно поддразнивали ее, либо же хвалили за выносливость. Ливия отпустила шутку:
— Нам бы стоило побиться об заклад тогда, в самом начале, окажутся ли предварительные эксперименты пустой тратой времени, или нет. Тогда бы ты сейчас могла меня с чистой совестью обобрать до нитки. — Единственным материальным объектом, принадлежавшим Ливии лично, была точная реплика древней бронзовой монеты, отлитая из бросового астероидного металла.
— А что бы я могла поставить на кон? — Резонно заметила Касс, покачав головой. — Свою левую руку?
Они поступили совершенно правильно, приняв предложение Ливии; Касс давно уже перестала возмущаться. Это было не только безопаснее, но и корректнее с точки зрения общенаучной методологии: испытывать каждую новую структуру шаг за шагом.
Но оказалось, что Ливия намекает на реальный спор: Баким заключил пари с Дарсоно, что Касс не дотерпит на Станции до конца предварительных опытов. Когда Касс попросила разъяснить, что именно было поставлено на кон, Посредник оказался бессилен подобрать не только точные аналогии, но даже и приблизительные. Конечно, предметом этим не могла служить ни совокупность информации, ни какой-либо акт символической преданности или же унижения проигравшего. Касс тревожилась не столько по поводу самого пари, сколько от своей неспособности осмыслить происходящее даже наполовину. А что будет, когда ее друзья станут спрашивать о жизни и привычках мимозанцев? Неужели все рассказы волей-неволей придут к ее извинениям за собственную тупость?
С равным успехом она могла бы проехаться в один из крупных городов Земли и просидеть там все отпущенное на поездку время в подземном ливневом водостоке, перекрикиваясь через узкую решетку с людьми наверху и строя приблизительные догадки о том, что же находится на уровне улицы, какие события имеют место и какие объекты в них участвуют.
Казалось очевидным, что Райнци откомандировали задать ей Ядерный Вопросик после общего голосования, поскольку никто больше не поднимал эту тему. Касс обнаружила, что ее гложет некоторое разочарование: никто даже не смутился, демонстрируя свое очевидное превосходство над нею. Они не уходят, не бросают ее одну. Они просто клонируют свои личности в ядерном субстате. Поскольку возвращение клонов не предусматривалось, у оригиналов не было резона прерывать беседу даже на пикосекунду, пока их сверхскоростные версии занимаются своими делами.
И наконец на стене перед нею возник целевой граф. В нем четко выделялись четыре основных комбинации вершин, испытанные ранее в каждой из ранних структур. Виртуальные частицы стабилизируют обычный вакуум, создавая связанное состояние материи и энергии, наиболее вероятным результатом эволюции которого будет оно само. Точно так же и четверной узор Касс приближал нововакуум к постоянному существованию, но равновесие оставалось лишь приблизительным: из правил Сарумпета следовало, что даже бесконечная сеть, построенная на этом структурном мотиве, распадется в состояние обычного вакуума за считанные секунды. Но в планковском масштабе достижение было преизрядное. Точность, необходимая для создания такой структуры, примерно отвечала точности, с которой должен был бы выверять свои шаги канатоходец, пожелавший обойти земной шар несколько миллиардов раз без единого падения. В действительности каждый созданный ими фрагмент нововакуума был бы с самого зарождения окружен своим более стабильным старшим аналогом. Неизбежное свершится в триллион раз быстрее.
Илен запросила сводку результатов контрольных измерений с зондов, разбросанных больше чем на световой час вокруг. Ничего, способного нарушить ход эксперимента, там не оказалось… во всяком случае, ничего, что летело бы медленнее девяноста пяти процентов скорости света. Зулкифли дополнил ее отчет докладом о состоянии механизмов глубоко в недрах Квиетенера. Системы, пробужденные двенадцать часов назад, через несколько минут должны были выйти на полную готовность.
Одиночный граф на стене представлял собой просто грубый набросок того, что они надеялись сотворить. Сам нововакуум был, строго говоря, суммой взятых в одинаковом соотношении сорока восьми разновидностей целевого графа. Все они получались из оригинала тривиальными преобразованиями симметрии. В каждой индивидуальной конфигурации сказывалась предпочтительность одного направления в ущерб иным, но в сумме все отклонения компенсировали друг друга, порождая идеально изотропное состояние. Поскольку ни один из этих графов не встречался в природе, элегантное описание это было в изрядной мере бессмысленным. Впрочем, не составляло особого труда показать, как получается тот же вектор состояния суммированием по сорока восьми областям обычного вакуума, слегка искривленным и ориентированным в сорока восьми направлениях.
Внутри Квиетенера находился гелий в количестве, равном по массе среднему астероиду. Он был охлажден до конденсата Бозе-Эйнштейна и переведен в состояние, при котором вероятность его пребывания в сорока восьми разных местах была одинакова. Альтернативные места эти были размещены на поверхности сферы шести километров в диаметре. Обычная материя и вообще любое вещество, хоть как-то взаимодействующее с окружающим миром, вели бы себя так, словно каждая из этих сорока восьми позиций уже стала реальностью. Если бы рой пролетавших мимо пылеобразных частичек вторгся в систему или же поведение гелия en masse каким-то образом отпечаталось на движениях его собственных атомов, то результаты его изучения оказались бы с необходимостью половинчаты. Вся квантовая информация была бы безнадежно утрачена, осталась бы лишь классическая. Однако конденсат был изолирован от окружающего мира так же тщательно, как любой работающий квасп, и охлажден до температуры, при которой состояния всех индивидуальных атомов полностью определялись макроскопическими свойствами. Невзирая на все скрытые сложности, внутри или снаружи, система размером с гору стала квантовомеханической.
Вакуумная геометрия пространства внутри Квиетенера унаследовала множественность состояний гелия: вектор его состояния представлял собой сумму векторов сорока восьми гравитационных полей. Когда все компоненты конденсата окажутся в отведенных им местах, квантовая геометрия центра сферы станет эквивалентна геометрии нововакуума. И родится новая разновидность пространства-времени.
Так обстояли бы дела в идеале: предсказуемое явление в точно определенном месте. Но реальность оставалась источником непредсказуемых помех и неточностей. Если удача будет на стороне экспериментаторов, то в области размером несколько метров на несколько минут возникнет несколько тысяч кубических планковских длин нововакуума, которые будут устойчивы в течение беспрецедентно долгого срока — шести триллионных долей секунды.
Янн обернулся к Касс.
— Ты готова к заморозке?
Когда ей впервые задали этот вопрос, она почувствовала почти такую же сильную тревогу, как тогда, на Земле, перед отбытием, но вскоре он превратился в формальность. Конечно, готова.
Так это и делается.
Пара минут безмолвной неподвижности, пока на экране перед ней не появится первая порция данных.
Если все сложится удачно, это в последний раз. Пять часов дороги обратно на Станцию, день-другой анализов, скромное торжество и отбытие. Ее ждало земное тело, замороженное куда глубже, чем когда бы то ни было остывало это. Световые годы в мгновение ока — и новый набор воспоминаний сметет и сомнет ледяную паутину, затянувшую старое естество.
— Нет, — ответила она. — Еще нет.
Лицо Янна омрачилось беспокойством, но лишь на миг. Касс заподозрила, что за этот миг тот успел проконсультироваться с кем-то более догадливым. Хотя мимозанцы не могли превзойти ее в чистой скорости мыслительных процессов, поскольку пользовались такими же кваспами и сталкивались с теми же проблемами «бутылочных горлышек» канала вычислений, друг с другом они общались в пять раз быстрее, чем позволяла привычная ей форма речи. Когда они пользовались этой способностью для скрытных переговоров у нее за спиной, ее это начинало раздражать. Но только тогда.
— Скажи Райнци, что я изменила решение, — добавила она суховато.
Янн с видимым облегчением улыбнулся. Тут же его образ исчез, а ему на смену явился Райнци. Изображение оказалось достаточно четким: в хлопотах последних приготовлений мимозанцам было чем развлечься, помимо игр с инерцией для ее же блага.
Райнци вел себя осторожней, чем Янн.
— Ты уверена? После всего, что мне понарассказывала?
— Я — квинтэссенция Одиночества, — сказала Касс. — Я все взвесила и приняла решение.
Не было времени описывать замерзающим языком нахлынувшие на нее чувства и переживания. Частично их можно было свести к тому же собственническому ощущению, какое главным образом и заставило ее забраться в такую даль: она не хотела, чтобы мимозанцам открывался лучший вид на то, что им предстояло создать вместе, и неважно, насколько оправданной была такая позиция. Было в этом и что-то от страстного желания прикоснуться к результатам сразу же, пока они еще не остыли. Конечно, прикоснуться к графу или увидеть его своими глазами она не могла. Но оставаться заточенной в теле, способном воспринять и осмыслить лишь малую толику данных, да и то через бесконечные миллисекунды после самого события, было нестерпимо. Все равно что не участвовать в опыте вовсе. С таким же успехом она могла бы не покидать Землю, веками дожидаясь результатов эксперимента, поставленного за многие световые годы оттуда. Компромисс был неизбежен, но она чувствовала, что должна подойти как можно ближе.
Помимо эксперимента как такового, была еще одна деталь, все-таки проникшая меж прутьев водосливной решетки. И, не совершив этого поступка, она не могла покинуть Мимозу. После пяти лет монашеской жизни, пяти лет, в течение которых она отказывала себе в виртуальном комфорте, ее уже просто тошнило от верности принципу «базовая Реальность превыше всего». Помимо несомненного факта, что это развоплощение будет просто делом чести, оставалась еще и потребность, сколь угодно низкая, вытащить себя из абсолютистского лаза, который она с неизменным упорством рыла с момента прибытия. Если бы она позволила себе маленькие поблажки в самом начале, то сейчас, быть может, не испытывала бы, в строгом смысле слова, такого отчаяния. Но время полумер миновало. Если она вернется на Землю неизменной, это не будет триумфом цельной личности, но лишь разновидностью смерти. Пора взорвать всю эту герметичную неизменность, подобную черной дыре.
Имелось и одно очень существенное возражение, которое она ненавидела всеми фибрами души: потеря контроля.
Какой бы выбор она ни сделает сейчас, все пути ведут в тупик.
Но есть ли он, этот выбор?
Клоны проживут всего несколько субъективных минут, по большей части всецело погруженные в поток данных. Ну что скверного может натворить промежуточная личность? Обменяться парой колкостей с Ливией и Дарсоно? Раскрыть постыдную маленькую тайну из прошлого людям, которые не то что не способны ее понять и принять, но даже и упрекнуть толком не успеют? Это не значит открыть дверь перед самым старым человеческим кошмаром: ужасом бесконечных страданий, безграничного разнообразия глупостей, нескончаемых разновидностей банальности. Расстояние диффузии ее копий в пространстве вероятностей крохотно. Какие бы несчастья ни сулила эта вылазка, какие бы проступки она ни совершила там, все это будет прощено и невосстановимо стерто.
Вид у Райнци был скептический. Винить его в этом она не могла. Но и времени для игр в адвоката дьявола и испытаний ее смелости не осталось. Касс молчала и смотрела на него.
Спустя миг он склонил голову, соглашаясь.
Она ощутила поток низкоуровневых запросов и позволила Посреднику ответить. Тот же процесс лежал в основе ее пересылки на Станцию с Земли: сперва предварительные данные, характеристики ее ментальной структуры, необходимые для имплементации в новое окружение.
Райнци произнес:
— Возьми меня за руку. Мы пойдем вместе.
Он накрыл призрачными пальцами ее руку, спрашивая ее обо всем.
Касс внимательно разглядывала его лицо. По чистой случайности Посредник придал ему облик, внушавший ей доверие, но лица Воплощенных давали ничуть не больше информации об истинных характерах, неважно, были их черты высечены по желанию владельца тела или генетически. Если глаза Райнци спустя пять лет все еще кажутся ей доброжелательными, разве не значит это, что он увидел, как она к нему на самом деле относится? Не время сейчас впадать в паранойю и размышлять о том, что за разум в действительности под маской.
Она сказала:
— Ты-то сам боишься?
— Немного, — признал он.
— А что страшит тебя больше всего? Что может произойти, как ты думаешь?
Он покачал головой.
— Нет у меня ужасного пророчества о моей судьбе, лежавшего под замком. Но… мы столько раз это делали, а я так и не приблизился к пониманию, на что эта штука в действительности похожа. У тебя есть причины считать ее опасной?
— Никаких, — улыбнулась она.
Различия между ними не были так сильны, чтобы следование его дорогой представлялось ей безумием. Во всяком случае, не бо'льшим безумием, чем прогулка по недрам вулкана след-в-след за бронированным роботом. Не было в этом ничего странного или непереносимо болезненного. Если ей это на самом деле так нужно, то чего бояться?
Касс разблокировала врата потока.
Рука Райнци прошла сквозь ее собственную, но, как и прежде, она ничего не ощутила.
Касс передернуло.
Я такая же, как и всегда.
Но часть ее личности, жаждавшая этого более всего на свете, бессильна была унять этот трепет.
— Не беспокойся, — заверил он, — ты не обязана ждать без дела, и тебя ничто не разочарует. Если четкий сигнал из Квиетенера поступит, фемтомашина начнет работу. Если не поступит, то она никогда не активируется.
Касс запротестовала:
— Ты вообще с тем человеком говоришь?
Ему бы стоило упомянуть об этом перед Расщеплением.
Райнци пожал плечами.
— Для клона это самоочевидно. Если у него вообще выпадает шанс об этом задуматься.
Если вакуум в сердце Квиетенера начнет меняться, ее новое «я» пробудится к жизни, чтобы увидеть все в подробностях и в замедленном времени, претерпит миллионы бифуркаций, а затем исчезнет, прежде чем Касс даже услышит добрые вести. Ни награда, ни расплата за нее были недоступны из ее личного будущего.
Но Спящая и Бодрствующая в конечном счете остаются одной личностью. Сон, что ей не дано запомнить, будет принадлежать ей одной.
А что у нас здесь и сейчас?
Придется работать с мельчайшими угольками, какие повезет выкрасть из костра.
Она обернулась к Янну.
— Замораживай меня. В последний раз.