В начале был граф, сходный более с алмазом, нежели с графитом. И каждый узел этого графа был четырехвалентен, то есть связан четырьмя ребрами с четверкой других узлов. Если считать по ребрам, то кратчайший замкнутый путь от одного узла обратно к нему же представлял собою петлю из шести ребер. Каждый узел принадлежал к двадцати четырем таким петлям, а также к сорока восьми петлям длиной восемь ребер каждая и четыремстам сорока восьми — длиной десять ребер каждая. Но у ребер не было четко выраженной формы или длины, а узлы не занимали никаких определенных позиций; порожден граф был единственно фактом наличия связей между узлами. Модель связей повторялась бесконечно. И это было все.

В начале? Подумав немного. Касс поправила себя: такова была версия событий, какую ей преподали в детстве и какую она тогда запомнила, но сейчас она предпочитала осторожничать. Правила Сарумпета позволяли проследить историю Вселенной вспять во времени почти до самого Алмазного Графа. Там было все, о чем только можно было мечтать в эпоху Большого Взрыва: низкий уровень энтропии, бездонная сокровищница новорожденных частиц, стремительно расширявшееся пространство. А вот стоило ли вообще заходить по этим вешкам так далеко назад, вопрос отдельный.

Касс еще немного покрутила похожую на пчелиные соты модель графа во тьме внутри головы. Отринув детское восприятие мира, она оказалась неспособна определить, в какую же эпоху своей собственной жизни существует. Таков был один из несущественных побочных эффектов долголетия: пробуждение смахивало подчас на попытку отыскать путь домой по улице, застроенной десятком тысяч точно таких же зданий, и только одно из них могло быть ее пристанищем. По ту сторону век, вне сомнения, находились ключи к разрешению этой трудности, но сейчас это ее мало занимало; прежде чем стряхнуть с себя сонное оцепенение, ей требовалось вернуться к настоящему, следуя особой внутренней логике воспоминаний.

Правила Сарумпета позволяли применить понятие квантовой амплитуды к вероятности того, что за произвольно взятым графом последует любой иной. Среди прочего правила предсказывали, что, если в графе имеется петля из трех трехвалентных узлов, перемежаемых тремя пятивалентными, его наиболее вероятные потомки унаследуют эту модель, однако произойдет ее сдвиго-перенос на примыкающее множество узлов. У такой петли было специальное имя: фотон. Правила предсказывали, что фотон будет способен перемещаться. Куда? А во всех направлениях с равной вероятностью. Чтобы направить фотон в нужную точку, требовалось уже немножко попотеть, составляя суперпозицию сущего роя различных версий, которые накладывались и компенсировали эффекты одна другой по мере передвижения во всех направлениях… всех, кроме одного, предпочтительного.

Другие модели вели себя сходным образом, их симметрии и взаимодействия с превосходной точностью соответствовали свойствам известных элементарных частиц. И каждый граф оставался просто графом, набором узлов и взаимосвязей. А пустоты в алмазной решетке жили своей жизнью.

В нынешнем своем состоянии Вселенная существенно отдалилась от Алмазного Графа. Но даже участок почти абсолютного вакуума на межзвездном просторе обязан был своей почти идеально евклидовой геометрией тому обстоятельству, что возник он как суперпозиция множества графов, сметанных между собою виртуальными частицами. И пусть даже идеальный вакуум при всей его сложности был изучен и количественно охарактеризован, процессы в большей части реального пространства совершенно неконтролируемым образом расходились с этим идеалом. Пространство это было подернуто вечной рябью гравитационных волн, простреливалось космическими лучами, загрязнялось беглянками — молскулами и нейтрино.

И вот Касс прибыла на Станцию Мимоза, расположенную в половине светового года от голубого субгиганта, давшего ей название, а от Земли удаленную на триста семьдесят световых лег. Здесь Райнци и его коллеги возвели противошумовую заслонку.

Касс открыла глаза. Портал, как и прежде, висел там, где ложе сужалось и уходило в стену. Чуть повернув голову, она могла взглянуть сквозь него на Квиетенер: синее сияние отражалось от оболочки в миллионе километров отсюда. На Станции Мимоза свободного места было так мало, что ей пришлось воплотиться в теле ростом не более двух миллиметров и обозревать окружающее под более острым углом, чем обычно. Невесомость, вакуум, размеры крохотного насекомого… но ей было на диво легко: вес тела уменьшился тысячекратно ощутимее, чем площади поперечных сечений мускулов и сухожилий. Перегрузки и напряжения, какие довелось бы ей испытать в любом физическом столкновении, были смехотворны: даже влетев прямиком в керамическую стену, она почувствует меньше, чем перышко, остановленное заслоном из цветочных лепестков.

Жаль, что такой же, почти волшебной, гибкости не стоило ожидать от переговоров с местными. Она покидала Землю без всякой уверенности, что хоть кто-то из мимозанцев заинтересуется ее предложением и усмотрит в нем практическую пользу. Но лишь в последние несколько дней она понемногу начала отдавать себе отчет в том, как вероятен прямой и болезненный отказ. Она могла бы выступить с докладом, не выходя из дома, но требовалось поистине стоическое терпение, чтобы смириться с задержкой в семьсот сорок лет на каждую реплику дискуссии. Могла воспользоваться Суррогатом, превосходно информированным и натасканным, но, разумеется, лишенным собственного интеллекта — он бы ходатайствовал вместо нее. Но, обуреваемая смесью нетерпения и собственнических чувств, она бросилась сюда физически, как в омут с головой.

И теперь до вынесения вердикта осталось менее двух часов.

Она отстегнулась и поплыла прочь от ложа. Мыться или удалять из тела отходы не было нужды. Да и потом, с того самого момента, как она прибыла на станцию в форме пучка ультрафиолетовых импульсов, предваренного заголовочным пакетом с требованием воплощения почти в любых мыслимых условиях, мимозанцы вели себя неизменно вежливо и обходительно, и Касс не хотела понапрасну тревожить их просьбами о подобных фривольных излишествах. Снабженное системами рециркуляции тело и место для сна — вот и все, что ей было нужно для счастья. Оболочка, вместившая ее, была герметична, способна противостоять вакууму, и не нуждалась ни в какой пище, кроме световой энергии. К этому телу нужно было привыкнуть, но, в конце концов, разве там, на Земле, нет нужды свыкаться с обычаями и климатом незнакомой прежде территории? Здесь же, на Станции, требовать пищи и места, чтобы испражниться, было бы так же грубо и глупо, как, явившись погостить в любое место на Земле, настаивать, чтобы тебе подавали на завтрак любимые с детства блюда.

Круглого сечения туннель, едва ли шире, чем было в длину ее собственное тело, соединял спартанские апартаменты гостьи с палатой, где она могла подключиться к программному обеспечению, привезенному с Земли, а уже с его помощью — пообщаться и с обитателями Станции. Она начала спуск в это подобие буровой скважины, цепляясь за стену всеми конечностями, но то и дело чуть ощутимо ударялась головой, локотками или коленцами.

На входе в палату ей показалось, что она выныривает из горловины узкой темной норы и парит над бескрайними лугами под облачным небом. Иллюзия была аудиовизуальной, поскольку звук кодировался в радиоволновом диапазоне, но — без силы тяжести, которая могла бы притянуть ее к сокрытой под лугом керамической основе палаты, — чрезвычайно убедительной. Всего-то и нужно, что пара клочков травы да несколько весело стрекочущих насекомых, и вот она уже наполовину уверилась, будто обоняет воздух, напоенный ароматами позднего лета. Хм. А если бы этот пейзаж объял ее до глубины души, до памяти об ощущениях старого тела ростом в добрых два метра, жадно поглощавшего сдобренную фруктами овсянку после утомительного заплыва через озеро Чалмерс? Было бы это актом предательства… по отношению к кому? Самой себе? Ха. Коль скоро она мерно дрейфует над всем этим успокаивающим пейзажем, не теряя чувства реальности, почему бы и не продвинуться немного дальше?..

Она заставила себя отвлечься от этих мыслей, втайне оставшись рада, что они ее преследуют. Сейчас, когда существуют легкодоступные средства мгновенно придать себе любую мыслимую форму, единственный путь сохранять самоидентичность — это воздвижение собственных границ и препонов. Собственно, стоит тебе потерять охоту мучить себя вопросами, а правильно ли они прочерчены и в нужном ли месте вознесены, как ты тут же сведешь себя к эквиваленту старого Человека Разумного, у которого вообще не было никакого выбора и разнообразия.

На небольшом расстоянии от выхода из норы стояла, сложив руки на груди и слегка улыбаясь, мраморная статуя, представлявшая Райнци. Касс жестом поприветствовала посланника, и статуя ожила: белый мрамор на глазах обрел текстуру и оттенок человеческой кожи. Райнци, между прочим, уже несколько поколений не общался ни с кем, обладавшим не то что живой кожей, а даже ее симуляцией. Впрочем, Касс не была сведуща в локальных коммуникационных протоколах Мимозанской Станции, а потому предпочла обходиться визуальным диалектом, который применялся на Земле.

— Мы оповестим вас о нашем решении в девять часов, как и обещали, — сказал посланник, — но надеемся, что вас не слишком отягчит маленькое предварительное совещание. Дело в том, что среди нас есть те, кто не уверен в полноте достигнутых результатов и настаивает, что остались еще не до конца проясненные проблемы. Начало встречи в половине восьмого.

Посланник вежливо склонил голову и снова застыл, не дожидаясь ответа.

Касс постаралась не придать слишком большого значения неожиданным переменам графика. Неприятно, конечно, что ее временные хозяева не смогли прийти к окончательному решению, но, с другой стороны, они же не собираются мучить ее неизвестностью дольше ожидаемого. Да, она уже изложила им во всех подробностях каждый этап и аспект эксперимента, которым были заняты ее мысли почти три десятилетия, а теперь они с бухты-барахты возжелали услышать от нее нечто новое и существенное, дав ей всего двадцать минут на подготовку. Ну и что? Нет повода тревожиться. Какие бы изъяны ни отыскались в предоставленном ею анализе, у нее будет шанс их исправить.

Все же ее уверенность была заметно поколеблена, и она никак не могла отрешиться от мыслей о вероятном провале. Проведя здесь месяц, она не испытала еще ни одиночества, ни тоски по дому, решив, что уплатит эту цену по возвращении. Даже для неторопливых Воплощенных семьсот сорок лет — значительный промежуток… Ее друзья, оставшиеся на Земле, переживут за это время столько перемен, что у нее уйдет тысяча лет на преодоление отставания и отчуждения. Тысяча — это еще в лучшем случае.

Она верила, что сумеет это преодолеть, изжить потери… но лишь постольку, поскольку у нее было что им противопоставить. Она была Одиночкой. Это означало, что все решения она принимает сама и только сама. И знает им цену. Но, как только поймешь, что у такой ситуации есть и труднодостижимые иначе преимущества, так сразу и почувствуешь гордость за любой свой выбор, кроме откровенно идиотского, вместо того, чтобы восставать против нее.

А что, если мимозанцы отвергнут ее предложение? Спору нет, перенестись через сотни световых лет, воплотиться в теле насекомого, способного обитать даже в вакууме, оторваться от всего, что было родным и близким в ее мире, в надежде, что это поможет быстрей всего проверить оселком практики ее революционные идеи — поступок бесстрашный и романтический. Ну и что? Как долго она сможет черпать утешение в простом осознании его смелости, понимая, что все надежды рухнули?

Она свернулась в клубочек и попыталась расплакаться. Ей это было нелегко. Слез она пролить не могла, а рыдания, отражаясь от затянутого мембранами ротового отверстия, превращались в подобие комариного писка. Но рудиментарные легкие работали, двигались, подрагивали, и это даровало ей некоторое облегчение. Она не полностью стерла воспоминания о земном теле из разума, слишком уж прочно врезались способы выражения эмоций даже в нынешнюю его форму. Это было как ощущать фантомную боль в ампутированной конечности — не так убедительно, как симуляция, но вместе с тем достаточно правдоподобно, чтобы почувствовать… разницу.

Наплакавшись, Касс распрямила конечности и поплыла над лугами дальше, как семя одуванчика, такая же тихая и светло-прозрачная, как и всегда после прибытия.

Она знала то, что тогда, раньше, узнала о Квантовой теории графов. Какие бы откровения она ни была способна извлечь из этого ошеломляюще сложного массива информации, она это уже сделала. Давно. Но если мимозанцы отыскали вопрос, на который у нее нет ответа, выскажут сомнение, какое она не в состоянии будет развеять, это значит, что у нее появился шанс научиться чему-то новому.

И пускай даже они отошлют ее восвояси ни с чем, она вернется не с пустыми руками.

Первый вопрос задала Ливия, и он оказался куда проще, чем ожидала Касс.

— Вы полагаете, что правила Сарумпета корректны?

Касс медлила дольше, чем ей на самом деле нужно было для формулировки ответа, потому что стремилась придать ему надлежащий вес.

— Я не уверена, но вероятность этого столь велика, что меня она просто ошеломляет.

— В предложенном вами эксперименте правила эти будут проверяться с недоступной прежде степенью точности, — заметила Ливия.

Касс покивала.

— Я рассматриваю это как его преимущество, но не слишком значительное. Мне не верится, что простая дополнительная проверка справедливости Правил даст настолько убедительные результаты, чтобы оправдать эксперимент. Меня больше интересует то, что из этих правил следует, чем их проверка на корректность.

Она обвела взглядом тех, кто сидел тесным кружком на лугу. Янн, Баким, Дарсоно, Илен, Зулкифли и Райнци. Личины для них выбирал ее личный Посредник, поскольку своих заготовок собеседники не предоставили, но, во всяком случае, выражения лиц и язык тела определялись их намеренными реакциями в режиме реального времени. Так вышло, что сейчас все они, казалось, проявляли умеренный интерес, стремясь при этом не упускать ни слова.

— В достаточной ли мере вы доверяете КТГ? — Уж конечно, Ливия отдавала себе отчет, как странно звучат ее вопросы. Было в тоне, каким они задавались, что-то вроде извиняющейся просьбы немного подождать, пока не прояснится истинная цель.

— Да, — ответила Касс. — Она проста, изящна и согласуется с результатами всех наблюдений вплоть до настоящего времени.

Ее ответ мог показаться излишне бойким, но были ведь другие, те, кто выразил использованные в нем критерии количественно. КТГ описывала динамику Вселенной с минимально возможной алгоритмической сложностью. КТГ давала топологическое описание некоторых базовых результатов теории категорий. При этом математическом подходе правила Сарумпета становились так же очевидны, неизбежны и естественны, как законы арифметики. КТГ считалась наиболее вероятным кандидатом на роль системы законов, скрытых за всем сущим, какой бы широкой экспериментальной проверке ни подвергали ее с использованием всех баз данных по ядерной физике и космологии.

Дарсоно подался вперед и вставил:

— Но почему вы в своем сердце, — он стукнул себя в грудь воображаемым кулаком, — уверены, что правила верны?

Касс усмехнулась.

Это не было жестом, который ее Посредник благоразумно вставлял из стандартного словаря. Дарсоно должен был затребовать его в явной форме.

— В какой-то мере, — ответила она, позволив себе немного расслабиться, — потому, что они выступают неотъемлемой частью нашей истории. У идей есть родословная. И если бы какая-нибудь чужая цивилизация одарила нас Квантовой теорией графов, вырезанной на скрижалях, — если бы она свалилась нам на голову в восемнадцатом или девятнадцатом столетии, я не могла бы испытывать к ней тех же чувств. Но общая теория относительности и квантовая механика, пожалуй, занимают достойное место среди самых прекрасных творений Древних. До сих пор они предоставляют нам наилучшие практические приближения к должному описанию большей части Вселенной. КТГ возникла от их союза. Если общая теория относительности так близка к реальности, что мы упустили не больше самого незначительного фрагмента, и то же справедливо в отношении квантовой механики… Много ли свободы остается для формулировок теории, которая повторяет все успехи их обеих и при этом каким-то образом все еще должна быть неточной?

Куснанто Сарумпет жил на Земле на заре третьего тысячелетия, когда стараниями группы физиков и математиков, разбросанных по всей планете (теперь они были повсеместно известны как Спиновые Султаны), зародился первый жизнеспособный отпрыск общей теории относительности и квантовой механики. Чтобы скрестить два способа описания природы, требовалось заменить прецизионную, недвусмысленно определенную геометрию классического пространства-времени квантовым состоянием с набором амплитуд, приписанным всему разнообразию мыслимых геометрий. Один из способов решить эту задачу был таким: частицу (например, электрон) в мысленном эксперименте заставляли пройти по петле и затем вычисляли амплитуду вероятности, отвечавшей состоянию, в котором направления спина частицы в начале и конце путешествия совпадали. В плоском пространстве так и было — всегда. Но в искривленном пространстве результат зависел от точной геометрии области, через которую проходила траектория частицы. Обобщение этой идеи привело к концепции пространства, пронизанного сетью путей, по которым путешествовали частицы с различными спинами. Требовалось сравнивать эти значения во всех точках пересечения путей, для всей спиновой сети.Как и гармоники волны, такие сети могли служить строительными блоками для всех квантовых состояний геометрии.

Квантовые графы Сарумпета были детищем спиновых сетей — они отошли еще на шаг от общей теории относительности, но унаследовали от родительских подходов все лучшие качества. Понятие пресуществующего пространства, в которое погружалась спиновая сеть, в этой теории объявлялось излишеством. Все — пространство, время, геометрия и материя — определялось исключительно через собственные понятия теории графов. Частицы мыслились петлями с переменной валентностью, вплетенными в ткань графа. Площадь любой поверхности была пропорциональна числу ребер графа, пересекавших ее, а объем любой области — числу узлов, содержавшихся там. Любая мера времени, от сроков обращения планет по орбитам до периодов колебаний атомных ядер, в конечном счете могла быть выражена через изменения графов, которыми описывалось пространство в два выделенных момента.

Сарумпет десятилетиями пытался вдохнуть жизнь в этот метод, найти законы, управлявшие вероятностями перехода одного графа в другой. В конце концов его осенило: выбора нет! Только при одном наборе правил все будет работать. Ведь, как бы ни были несовершенны великие прародители этой теории, в своих областях ответственности они давали предсказания, проверенные с допуском в игольное ушко, и не были опровергнуты. Если пытаться сохранять преемственность с обеими теориями, места для вольностей и ошибок просто не оставалось.

Ливия сказала:

— С концептуальной точки зрения аргумент этот весьма убедителен. Но правила могут быть неточны в частностях — в таких мелочах, что до сих пор их даже не замечали. И под влиянием этих неточностей ход вашего эксперимента рискует полностью измениться.

— Да, — согласилась Касс, — мой тест крайне чувствителен к ним. Но я его не за этим предлагала.

Они ходили кругами.

— Если правила верны, то разработанный мною граф будет стабилен почти шесть триллионных долей секунды. Это достаточно долгий срок, чтобы мы успели получить ценную информацию о пространстве-времени со свойствами, радикально отличными от характерных для нашего. Если граф не просуществует так долго, я буду крайне разочарована. Я же не делаю это лишь с целью опровергнуть Сарумпета!

Касс обернулась к Дарсоно, ожидая какого-то намека: разделяет ли он ее пыл? Но прежде чем ей удалось разобраться в его настроении, вновь зазвучал голос Ливии.

— А что, если его стабильность превзойдет ваши ожидания?

Касс наконец-то поняла.

— Вы заботитесь о… безопасности? Я очень тщательно изучила все возможные риски при проведении…

— Но только в предположении, что правила Сарумпета справедливы.

— Ну да. А на чем же еще я должна была строить свои оценки, скажите на милость? — «На финикийской астрологии или калифорнийской литомантике». Касс с трудом сдерживала сарказм: на кону стояло слишком многое. — Я особо подчеркнула: у нас нет уверенности в том, что правила остаются справедливыми в любой мыслимой ситуации, в том числе и в той, где они еще не проверялись. Но ничем лучшим я не могла бы руководствоваться.

— Как и я, — вежливо заметила Ливия. — Но мне кажется, что успех правил Сарумпета не следует переоценивать и неверно интерпретировать. Общая теория относительности и квантовая механика с момента своего возникновения представлялись не более чем аппроксимациями — на пределе своей применимости обе они выдают нам совершенную бессмыслицу. Но тот факт, что для КТГ не было отмечено такой бессмыслицы — что нет никаких фундаментальных причин, возбраняющих ее универсальную применимость, — не гарантия, что такая применимость действительно имеет место.

Касс стиснула зубы.

— Я признаю вашу правоту, но что это нам оставляет? Мы что, должны отвергать идею любого эксперимента, не поставленного прежде?

— Разумеется, нет, — сказал Райнци. — Ливия предлагает многостадийный подход. Прежде чем конструировать ваш граф, нам стоит провести серию прикидочных экспериментов, постепенно приближающих нас к его созданию и заполняющих пробелы в нашем знании.

Касс молчала. Конечно, в сравнении с полным отказом такая помеха была несущественной, но все же замечание порядком уязвило ее. Надо же, разрабатывать и оттачивать методику эксперимента тридцать лет и напороться на возмутительное обвинение в безрассудстве.

— На сколько стадий вы предлагаете разбить опыт?

— Пятнадцать, — ответила Ливия. Она махнула рукой, и вакуум перед нею заполнила последовательность целевых графов. Касс тянула время, изучая их.

Следовало признать, что подобраны они были превосходно. Сперва поодиночке, затем парами и тройками появлялись инструменты, призванные очертить ее конечную устойчивую цель. Если вообще был некий прежде не выявленный изъян в правилах, из- за которого окончательный граф мог представлять опасность, то едва ли существует лучший способ попутно обнаружить и его.

— Это, — сказал Райнци, — всецело ваш выбор. Мы проголосуем за любое ваше предложение.

Их взгляды встретились. Его лицо выражало полную открытость — пускай немного лицемерную, но это не значило, что он полностью неискренен. Он ей не угрожал и не пытался рассердить. Это был скорее знак уважения: предоставить выбор ей самой, дать взвесить все риски и преимущества, еще раз встретиться со всеми затаенными страхами… прежде чем они проголосуют.

— Пятнадцать экспериментов, — протянула она. — Сколько времени на них уйдет?

Илен ответила:

— Может быть, три года, а может быть, и пять.

Условия разнились, и Квиетенер был далек от совершенства. Планировать эксперимент по КТГ было все равно что ждать, пока прибрежный прибой настолько успокоится, чтобы заслонки из папиросной бумаги преградили путь волнам и позволили протестировать на выделенном таким образом пространстве какие-нибудь замысловатые идеи гидродинамики. Лабораторных сосудов с водой тут быть не могло: пространство-время было единым, неделимым океаном.

Что до разлуки с друзьями, то пять лет ни в какое сравнение не шли с веками, которые уже были потеряны, и все же перспектива эта Касс порядком обескураживала. Наверное, эти чувства отразились на ее лице, потому что Баким заметил:

— Вы всегда можете вернуться на Землю без промедления и дождаться результатов там.

Некоторым мимозанцам было невдомек, с какой стати, если жизнь на Станции так трудна, кому-то вообще втемяшилось попасть туда в какой угодно телесной форме.

Дарсоно, как всегда, проявив сочувствие, быстро добавил:

— Или же мы можем предоставить вам новое жилище. На другой стороне Станции есть удобная полость примерно вдвое просторнее; придется только дотянуть туда некоторые кабели.

Касс засмеялась.

— Спасибо. — Может статься, они даже вырастят ей новое тело, целых четыре миллиметра… А еще можно отбросить все сомнения, слиться с программами и жить со всей роскошью, какой она ни пожелает. Это и была истинная опасность, с которой она сталкивалась тут ежедневно: не просто соблазн, а риск принять все принципы, на которых она построила собственную личность, за мазохистские бредни.

Она опустила взгляд на виртуальную лужайку, оттиснутую на сетчатках лазерным лучом (как и все вокруг), но мысленным оком продолжала видеть иной образ, почти такой же яркий и отчетливый: Алмазный Граф, каким он являлся ей во сне. Она и не надеялась достичь его, соприкоснуться с ним, но могла увидеть его в новом качестве, понять совершенно новым, необычным способом.

Она явилась сюда в надежде на перемены, что бы ни должно было ее изменить: не это новое знание, так что-нибудь еще… Сбежать на Землю в страхе, что за эти пять лет сознательной жизни ее внутренние ограничения будут испытаны более жестоко и тщательно, чем за те же три четверти тысячелетия дома, означало бы смалодушничать так, как никогда еще в жизни.

― Я принимаю предложение Ливии, — ответила она. — Я согласна разбить эксперимент на стадии.

— Все согласны? — поинтересовался Райнци.

Тишина.

Касс слышала стрекот сверчков.

Она перевела взгляд.

Все семеро мимозанцев подняли руки.