16
Чикайя поглядел вниз и через вделанные в пол окна увидел бескрайнее поле бледного света, простиравшееся под «Сарумпетом», как перевернутое небо.
Он повернулся к Мариаме. Облегчение смешивалось с растерянностью.
― Так это все? Уже все?
Корабль не мог бы отправить зонды на разведку, пока процесс перехода не завершится.
― Нет, — ответил библиокомплект, — свет символизирует переносчиков информации — вендеков, с которыми мы по недосмотру провзаимодействовали. Опасаюсь, что выбранное нами прикрытие не сработало должным образом. Кое-что, разумеется, работает, но они так сгрудились вокруг нас, что…
― Хватай же их! — завопил, ужаснувшись, Чикайя.
― Я пытаюсь. Я сплетаю сеть.
― Пытаешься? Ах ты ж паскуда!
Мариама тронула его за плечи.
― Успокойся! Мы запрограммировали подобный ответ, и он на самом деле реагирует так быстро, как только в его силах. Большего требовать бессмысленно.
В момент посылки обратного сигнала через барьер, призванного закрепить успех, «Сарумпет» должен был представлять собой полную квантовую систему, а не часть чего-то большего с крутившимися поблизости дальнесторонними вендеками в качестве компоненты. Весь маневр критически зависел от этого. Если им не удастся захватить и удалить вендеков, их присутствие сведется к малозначащему статистическому отклонению; на каждую ветвь, где они добились успеха, придется квадриллион, где от них и следа не осталось.
― Мы должны были это предусмотреть, — сказал он. — Должны были предусмотреть любую неожиданность.
― Как же? — вскинулась Мариама. — Суперпозиция, включавшая различные виды прикрытия в одновременном присутствии, по-прежнему время от времени проявлялась бы с неверным прикрытием. Ни одну проблему, с которой как-то можно мириться, мы не собирались полностью исключать.
Она была права. Подготовку провели так тщательно, насколько это вообще было возможно. Выбора не осталось: только ждать и смотреть, получится ли спасти положение.
Свет стал понемногу меркнуть. Это библиокомплект заплел в свою ловчую сеть некоторое количество вендеков и стер накопившиеся корреляции с кораблем. Свет, собственно, оставался не более чем метафорой; задача не была настолько безнадежно невыполнимой, как, скажем, очистка ненароком открытого окружению квантового процессора от следов случайной фотонной бомбардировки. Скорее она походила на обратную сборку мозаики из миллиона кусочков, в которую врезался рой насекомых: восстановить нарушенную картинку было трудно, но реально.
Небо под ними посерело, затем почернело.
― Все, — отрапортовал библиокомплект.
― А как ты можешь быть уверен? — спросил Чикайя.
― Не могу, но все подсистемы, которые с наибольшей степенью вероятности пострадали от зацепления, демонстрируют интерференционные картины столь же резкие и четкие, как ранее в изолированном состоянии. Мы в чистом квантовом состоянии, отвлекаясь, разумеется, от возможности, что случайно избежавшие моей сети вендеки умудряются взаимодействовать с нами таким образом, чтобы с идеальной точностью имитировать ожидаемый результат.
С этим сомнением Чикайя мог жить дальше.
Теперь в библиотеках накопились сведения из физики по обе стороны границы. По мере того, как библиокомплект обменивался информацией с механизмами, запускавшими их сюда, корабельный вектор состояния поворачивался к собственному состоянию, отвечавшему одной-единственной стратегии: успешной. В предположении, что они вообще перебросили себя через границу, вероятность неудачи теперь свелась к нулю.
Мариама тяжко вздохнула.
- Я думаю, что ни в чем более странном мне еще не доводилось участвовать.
Она подняла руки и осмотрела их.
― Ты знаешь, я почти ожидала почувствовать, как амплитуда меня раскачивает и размывает. От позвоночника к подушечкам пальцев, естественно.
Чикайя рассмеялся, обрадованный, что ей удалось как-то снять напряжение.
― Мы могли бы запрограммировать фактор осцилляции, если ты решила удариться в экзистенциальную дрожь.
Вскоре после изобретения кваспа люди очертя голову бросились забавляться с новыми квантовыми игрушками, заводя себя в безгранично продолженные суперпозиции внутри своих разумов. Но ничего даже отдаленно необычного в отчетах о пребывании в таких суперпозициях не было: изнутри нее каждая часть вектора состояния, описывавшего индивидуальное сознание, переживала один и только один, четко выделенный, возможный исход суперпозиции. Если раскачивать амплитуду туда-сюда меж двух альтернатив, пока одна из них не «проявится» в мире снаружи, процесс перехода все равно не улавливался органами чувств, как могли бы онтологически фиксироваться ими приливы и отливы того или иного качества.
Когда щитоколпак был поднят, вокруг снова возникло, уже ярким, сияние, символизировавшее вендеков. Внутренние механизмы корабля, как и внутренность любого кваспа, по-прежнему нуждались в защите, но теперь можно было ощутить на лицах что-то вроде солнечного света. Только свет этот исходил от роя комаров. «Сарумпет» начал рассылку зондов, но в этой области кое-какая информация доставалась кораблю и за просто так.
- Что дальше? — спросила Мариама.
Чикайя посмотрел вверх на пчелиные соты, видимые теперь с изнанки. Они казались отсюда такими же черными и бездонными, как снаружи. Может быть, планковские черви здесь застрянут, но едва ли стоило надеяться, что все они, подобно леммингам, покорно канут с обрыва в темное небытие.
― Надо понять, как глубоко простирается эта область и что в ней содержится. Возможно, удастся возвести здесь эдакую огненную стену, которая преградит планковским червям путь отныне и навсегда.
* * *
Пробираясь через Яркость, они спешили изо всех сил, но продвижение оставалось медленным. Здесь вендеко-разновидностей было в тысячи раз больше, чем в любой ячейке пчелиных сот, и хотя резких переходов между ними уже не имелось, окружение тем не менее претерпевало неустанные перемены. Потоки, отвечавшие различным физическим законам, струились и завихрялись вокруг, вендеки перемешивались в новых пропорциях и комбинациях. Умрао в основном предвидел структуры пчелиных сот, но эти странные приливы, вероятно, были слишком сложны, чтобы проявиться в его симуляциях. Чикайя не мог решить, враждебно или, напротив, гостеприимно это место для новых форм жизни: значительно большее разнообразие вендеков говорило за то, что здесь жизнь куда богаче, зато ячейки пчелиных сот обеспечивали некую стабильность условий, которой тут не было и в помине.
Под кораблем не было ничего, кроме постоянно отползавшей дымки. Вендеки-инфопереносчики, которых Мариама прозвала домовыми, вроде бы оставались нечувствительны к любой перемене условий, но рассеивались и отражались под разными углами, так что видимость от них была никудышняя. Искусственные зонды, запущенные «Сарумпетом», терялись в течениях еще быстрее; возвратилась лишь малая часть графов, посланных на разведку дальше чем на пол микрометра.
Невозможно было даже предположить, какой глубины эта область. Хотя Барьер безостановочно теснил Эту Сторону на скорости в половину световой, точное значение этого процесса для Той Стороны оставалось неясным. С любой из Сторон Барьер казался расширяющимся согласованно, что ничуть не помогало в решении вопроса о том, все ли (а может, большая часть) из потусторонних структур сохраняют неподвижность, пока край их вселенной уносится прочь, или поведение их сложнее и напоминает ближнестороннее космическое расширение, при котором относительные скорости медленно возрастают с расстоянием. Пчелиные соты, разумеется, держались вблизи Барьера, но отсюда не следовало, что на небольшом расстоянии от них отыщутся и прочие потусторонние объекты. Применяя привычные подходы, основанные на космологической однородности, исследователи рисковали выдать желаемое за действительное. В продвижении сквозь Яркость было что-то успокаивающее. Искусственная внутрикорабельная гравитация сглаживала подлинное, не слишком ровное перемещение судна, и «Сарумпет» казался застекленной гондолой, подвешенной к незримому воздушному шару с горячим воздухом и дрейфующей в запыленной от многочисленных вулканических извержений атмосфере планеты. Хотя никаких визуальных ориентиров, помимо повсеместного мелькания домовых, не было, Чикайя сопротивлялся соблазну снова Замедлиться. Вместо того, чтобы окружить себя взятыми из воспоминаний виртуальными ландшафтами, они сидели и беседовали о своих странствиях. Мариама описывала хар’эльский Ренессанс, делилась наслаждением от пришедших ниоткуда перемен во всех аспектах жизни. Чикайя рассказывал о Пахнере и сходном оживлении, какое вызвал там наступавший на планету Барьер.
Они отвыкли от споров, обвинений и упреков, от привычки подпитывать друг в друге привязанность к прежним идеалам, будто те могли служить опорой. Они много повидали и прожили, позволили увиденному изменить себя. Все, что им теперь оставалось, так это терпеливо карабкаться по лестнице Шильда.
* * *
Пять ничем не омраченных дней миновало в Яркости, и Чикайя уже начал было опасаться, что они впадут в необратимое лениво-сонное оцепенение, как вдали возникла небольшая прозрачная структура, плывущая на небольшой скорости. Домовые, которых изменил и отразил объект, достигли их задолго до возвращения первых корабельных зондов, и почти час можно было сомневаться, а есть ли там что-то большее, чем необычно стабильный и локализованный в одной точке вихревой поток. Сформированная домовыми картинка в принципе походила на такой вихрь, и если вокруг самого «Сарумпета» по мере его продвижения завихрений не обнаруживалось, эго еще не значило, что правила, управляющие динамикой вендекотечений, не имеют ничего общего с обычными законами гидродинамики.
Когда они подошли ближе, зонды передали более детальное изображение. Внутри вихря виднелись вены и полости, наполненные вендеками, и ни на что ранее виденное ими они не были похожи. Некоторые смеси были сходны с популяциями, населявшими ячейки пчелиных сот, другие же резко отличались от них.
Они следили за объектом несколько часов, наблюдая, как тот управляет течениями. Свободные вендеки проплывали над ним и сквозь него, а внутренние структуры при этом странно искажались, но не так, как листва, которую колышет свежий ветерок: это менялись фундаментальные законы динамики. Некоторые разновидности внутренних вендеков гибли прямо у них на глазах, другие, казалось, вымывались и уносились но ветру. Это было похоже на пескоструйную обработку неведомого животного потоком бактерий и инородных клеток: от кого-то оно защищалось, кого-то поглощало, оказываясь в окружении целых поколений своих потомков. Объект вертелся и качался под их натиском, но продолжал функционировать.
Спустя восемь часов, проведенных в молчаливом созерцании этих подвигов самообороны, которые ни один из них не брался облечь в слова, Мариама наконец заключила:
― Оно живое. Это наш первый ксеноб.
Чикайя согласился.
― Как ты его назовешь?
― Я дала имя домовым. Теперь твоя очередь.
Внутренние структуры объекта походили на узелки увлеченных торнадо кишок, но немногие существа выглядят красивыми, когда заберешься в них так глубоко. Деликатные толчки домовых создавали впечатление, будто кишки эти сотканы ветром.
― Воздушный цветок.
Мариаму это развеселило, но возражать она не стала. Яркость не имела с воздухом ничего общего. Впрочем, по Ту Сторону и так не было ничего, доступного краткому определению на ближнестороннем языке.
Хотя воздушный цветок уже дрейфовал вверх, в направлении пчелиных сот, они последовали за ним. Библиокомплект не брался заключить, живое ли это существо, но наблюдения за ним уже обогатили его дюжиной новых методов, облегчавших продвижение «Сарумпета» по течениям Яркости.
― Может ли оно быть разумным? — задумчиво спросила Мариама. Воздушный цветок никак не реагировал на их присутствие, но ему вообще не было свойственно активно зондировать окружающую среду, да и корабль намного уступал цветку размерами. Небольшое искажение потока домовых — и пузырек «Сарумпета» уже становился неотличим от фоновой ряби.
Перед тем, как пересечь Барьер, они планировали вступить в контакт с теми, кто построил сигнальный слой, за счет простой мимикрии: начертить поверх этого слоя свой собственный, из вендеков, которые бы отстукивали ту же последовательность простых чисел. В сотах такой подход еще мог представлять какой-то интерес, а здесь это было все равно что общаться друг с другом в метель взмахами белых шелковых знамен.
Они посоветовались с библиокомплектом и в конце концов пришли к разумному компромиссу. Для этого они развернули поперек потока полотнище, достаточно крепкое, чтобы сдержать течения вендеков. Точная геометрия полотнища зависела от местной погоды, но вместо того, чтобы кодировать какую-то информацию его местоположением, они заставили степень прозрачности полотна для домовых меняться от одного состояния к другому так, что вспышками, как подъемами затвора, высвечивались простые числа.
Воздушный цветок уплыл прочь, сигнал его не заинтересовал. Они могли только гадать, пыталось ли «растение» по-своему ответить им, но если существо это создало сигнальный слой в чужеродном окружении на отмелях Той Стороны, намереваясь привлечь внимание существ из иного, даже более странного, измерения, с какой стати ему оставаться равнодушным, когда другая версия того же сообщения внезапно возникла прямо перед ним?
Возможно, к домовым цветок был абсолютно слеп. Здесь они представлялись разумной основой восприятия любого рода, но воздушные цветы могли эволюционировать в нынешнюю форму еще до их возникновения. В этом случае, займись они прояснением истинных механизмов сенсорики существа, на это ушли бы месяцы кропотливой работы.
Чикайя попросил библиокомплект прокрутить симуляции известных видов планковских червей, взаимодействующих с остовом пчелиных сот. Пока он обдумывал следующее задание, комплект вынес приговор: чисто статистически черви уже наверняка отыскали мутацию, позволившую им прогрызть и это препятствие. Как только им это удалось, они вполне могли бы приступить к заражению Яркости ближнесторонней физикой, распутывая нити замысловатых вендекогобеленов и преобразуя бескрайнее море в бесплодную пустыню однородной физики.
Библиокомплект пока не нашел способа справиться с этой угрозой, но одну возможность уже изучал. Представлялось целесообразным превратить всю область в некий аналог деготной ямы, достаточно глубокой и топкой, чтобы все разновидности планковских червей бесповоротно увязали в ней. Черви служили цепями распространения корреляций с обычным вакуумом, но не любое взаимодействие с ними влекло декогеренцию. Сотовые вендеки уже в какой-то степени научились противостоять ранним видам захватчиков, и достаточно разнообразная популяция — если понадобится, даже специально выведенная, — могла бы в принципе одолеть всех червей тем же манером.
И не только их, но и каждого естественного обитателя Яркости.
― Ты пожертвуешь всем этим, — спросил он у Мариамы, — чтобы спасти то, что скрывается глубже?
― Когда мы узнаем в десять раз больше, — сказала она, — спросишь меня об этом снова.
Чикайя покачал головой.
― Этот ответ применим всегда. В том числе и когда не будет уже никакой разницы.
В симуляциях библиокомплекта было много темных мест, но риск все же можно было оценить количественно. В течение следующих нескольких дней корабельного времени он перестанет быть пренебрежимо малым.
― Не будь таким пессимистом, — возразила она. — Не надо автоматически подразумевать, будто единственный доступный нам выбор — это между горькой опрометчивостью и всепоглощающими поисками идеального знания.
― Идеального знания? В этом мире может обитать в миллиард раз больше разумных существ, чем когда-либо — во всей остальной Галактике. Но вполне возможно, что мы уже видели вершину здешней эволюции. Вдруг это чудо ксенобиологии не разумнее кактуса? Или, наоборот, обладает сознанием столь сложным, что это мы чересчур глупы, самонадеянны и ограниченны, пытаясь его постичь? Как в таком случае пробить стену равнодушия?
Его тело было смоделировано очень достоверно, и сама мысль о такой возможности вызывала в нем дикую тошноту.
Часть его умоляла совершить единственный разумный при столь глобальных ставках, поступок — откланяться и самоустраниться от любого вмешательства, как если бы продемонстрировать приличествующую сдержанность было сейчас более важно, чем добиться цели.
Но Мариама явно не желала спускать все на тормозах.
― Мы заняты исследованиями, — настойчиво возразила она. — Мы продолжаем сокращать разрыв между тем, что мы уже знаем, и тем, что нам следует узнать.
― Что мне надо знать — это когда у нас не останется выбора, кроме как прекратить сбор ценной информации и перейти к открытой схватке.
Чикайя посмотрел на странные структуры, уснащавшие сердцевину воздушного цветка. Эго существо было тысячекратно сложнее, чем что бы то ни было, найденное вне Земли, но если сигнальный слой вообще является артефактом какой-нибудь цивилизации, то Чикайе не верилось, что перед ними его создатель.
― Надо погружаться, — сказал он.
* * *
Когда в конструкцию пузыря были внесены усовершенствования, «Сарумпет» прибавил скорость. Еще полдня они провели в Яркости совсем одни, но вскоре заметили новые воздушные цветы. По мере снижения признаки их присутствия умножались в числе; сперва они наблюдали одно-два этих существа в час, но постепенно достигли точки, где в поле зрения постоянно находились полдюжины.
Мариама предложила проследить пути миграции цветов до их источника.
― Мы можем никуда и не попасть, но пока что иных указателей на места, где может быть сконцентрирована другая жизнь, у нас нет.
Чикайе это соображение показалось уместным. Они подвели корабль ближе к воздушным цветам и начали спускаться, следуя за ними.
Через час они заполонили все вокруг «Сарумпета», как вылупившиеся из икры рачки. Стоило библиокомплекту прозондировать саму Яркость, как выяснилось, что воздушные цветы следуют особо устойчивому вендекопотоку; если это течение распадалось на меньшей глубине, выходило, что наблюдавшиеся ими образцы держатся его, пока только могут, и лишь потом рассеиваются. Для перемещения в пространстве поток был бесполезен — в мире без закона сохранения момента импульса невозможно воспарить на теплых восходящих воздушных течениях, — но как именно используют его цветы: как навигационный ориентир, как точку сбора особей для последующего размножения или какое-нибудь пастбище, определить было невозможно. Вендеки продолжали диффундировать внутри цветочных организмов, однако неясность сохранялась и в отношении их ролей. Они могли оказаться чем угодно, от полезных симбионтов, которых хозяева целенаправленно искали и привечали в себе, до обременительных паразитов, прокравшихся снаружи.
― Разве вендеки могут быть чьей-то добычей? — удивился Чикайя. — Это же самые маленькие стабильные объекты здешнего мира, так что смысла охотиться на них, а найдя, разъять на составляющие, нет решительно никакого.
― Действительно, субъединиц, которые можно было бы из них извлечь и использовать в пищу — аналогов витаминов или аминокислот — нет, — сказала Мариама. — Так что, если есть их просто ради еды, можно заразиться. Всякая еда работает по образцу йогурта. Но это не единственный повод разыскивать вендеков определенного сорта, чтобы предоставить им новый дом. Здесь ничто, с чем бы ты ни пересекался, не минует тебя автоматически, поэтому у тебя просто не остается выбора, только преобразовывать все, что тебе ни попалось, в часть себя самого. Иногда встреченные вендеки поглощаются неизмененными, но в других случаях нужно располагать собственными прирученными вендеками, науськивая их на новый граф и пережевывая все, что от него остается по мере их продвижения. В этом случае волей-неволей приходится выбирать добычу, какую они способны одолеть, если даже тебе в данный момент и не нужны запасные трупные органы. Хищничество это или нет — вопрос сложный. — Она улыбнулась. — Это все предполагая, что такие более крупные организмы в действительности существуют. На самом деле мы вполне могли наблюдать нескольких стайных вендеков, хозяйничающих во всей этой области.
― Хотел бы я от тебя этого не услышать. — Чикайя уже поразмыслил над тем, какой может оказаться самоидентичность этих ксенобов, и нашел ее достаточно пугающей. Люди в конечном счете тоже не более чем колонии специализированных клеток, но эти клетки хотя бы родственны друг другу, неразрывно соотносятся и взаимно подчинены до такой степени, что уже могут преследовать общие генетические цели. Что касается цветов, то казалось вероятным. чтобы в их организмах присутствовало примерно поровну вендеков рекрутированных из окружающей среды и специализированных, возникших уже в тканях самого существа.
― А это что? — Мариама что-то заметила сквозь пол и нетерпеливым жестом превратила шахматную доску в сплошную прозрачную поверхность.
Вокруг колонны воздушных цветов по спирали вздымалась какая-то темная форма, очерченная домовыми тень, которую корабельным зондографам только предстояло исследовать. Спустя несколько секунд проявились детали объекта, бешено сверкавшего всеми цветами радуги — виртуальное окружение импровизировало, стараясь подобрать адекватные задаче визуальной кодировки поступающей информации оттенки палитры, потом, сочтя прежний выбор неадекватным, стерло черновую версию и начало сызнова.
Доставленная зондами картинка демонстрировала сложную разветвленную сеть трубочек, заполненных специализированными вендеками и укутанную в несколько более сложный вариант вихря, обернувшегося вокруг каждого воздушного цветка. Стенки трубочек состояли из слоевых популяций и были усеяны тонкими усиками, выставленными наружу, в скованные течения Яркости. Управляя ими? Кормясь от них? Динамику во всей полноте виртуальный движок отследить не смог. Зонды одновременно участвовали в таком множестве процессов, что охватить их полностью не представлялось возможным. Многие из них и сами попали в сети объекта, потерялись среди вендеков, которых должны были закартировать.
Новый ксеноб раз в десять или двадцать превосходил размерами типичный воздушный цветок. Когда, возносясь, он пролетал мимо «Сарумпета», Чикайя отдал кораблю приказ пристроиться за ним. Развернуться оказалось тревожаще легко; единственный испытанный кораблем эффект, сколько-нибудь напоминавший инерцию, происходил от неравномерного, строго говоря, распределения окружавших пузырь вендеков, что мерно проедал и себе путь через Яркость.
Когда они настигли ксеноба, тот описывал тесные круги, явно выбрав себе определенную цель среди воздушных цветов. Потом нанес удар. Зонды показали, как при столкновении организмов слились два покрова фоновых яркостных вендеков, что их окружали, но трудно было сказать, то ли собственная оболочка воздушного цветка слетела от атаки, то ли, напротив, нападавший умышленно обнажил внутренние органы. По мере развития процесса ни один из участников, впрочем, не остался прикрыт от другого. Вены переплетались, эндогенные вендеки перетекали от организма к организму. Воздушный цветок не пытался бежать: либо посчитал это бессмысленным на той скорости, какая была ему по силам, либо же охотно включился в обмен.
Чикайя сказал:
― Не знаю, что мы видим: то ли волк разрывает горло агнцу, то ли колибри пьет цветочный нектар.
― Это может быть даже секс, — заметила Мариама.
― Бр-р. Я наслышан о диморфизме, но это было бы просто смешно. Кроме того, какими гаметами они могли бы обменяться?
― Кто говорит о гаметах? Смесь специализированных вендеков внутри ксеноба должна определять всю его морфологию. Животные могут делиться друг с другом полезными симбионтами или передавать их молодым особям — в этом случае меняться больше и нечем. Как если бы вместо генома твои наследственные черты определялись уникальным сочетанием кишечной флоры.
Когда более крупный ксеноб отплыл от воздушного цветка, с которым недавно пребывал в слиянии, а второй участник распался на случайные яркостные потоки, Чикайя констатировал:
— Волк и агнец. Или, может быть, кролик и салат. И не начинай, пожалуйста, напоминать мне про мужских особей пауков, которые умирают после спаривания; если у них нет ни генома, ни гамет, то зачем определять одно существо как сексуального партнера другого, когда по большей части речь идет лишь о специальном диетическом питании?
Мариама неохотно согласилась.
― Так что, следуем за кроликом?
Объект поднялся вдоль колонны, обогнал воздушные цветы и застыл, по-видимому, привередливо выбирая, чем бы поживиться дальше.
Чикайя посмотрел на него, потом перевел взгляд вниз, где в туманной дымке исчезал цветочный шлейф. Более всего ему сейчас хотелось узнать, где кончается Яркость.
― Следуем по пищевой цепочке до самого верха пирамиды? Или это слишком наивно?
― Здесь нет энергии, — пробормотала Мариама, — но может существовать иерархия концентраций наиболее полезных вендеков. Быть может, воздушные цветы накапливают в себе таких вендеков, забирая их из окрестных течений, или производят их для своих целей, а все остальные воруют их для себя.
― Или идет прямо в цветник. Сигнальщики могут оказаться травоядными, а не охотниками на кроликов.
― Твоя правда.
Чикайя послал корабль вдогонку за кроликом. Когда его наконец удалось поймать в перерыве между трапезами, они развернули сигнальное полотнище.
Кролик застыл в полете. Когда последовательность завершилась, он остался неподвижен.
Чикайя с надеждой ожидал какой-то реакции.
― Думаешь, мы его напугали?
― Оно, может, просто думает, как нам ответить, — предположила Мариама. — Некоторые встречи приводят вас в полнейшее недоумение, даже если вы их почти ожидаете. Вспомни, как твоего отца окружили анахронавты.
― Я только надеюсь, что оно не размышляет, как бы нас сожрать. Но зачем ему хитрить, если оно понятия не имеет, чего мы от него ждем?
― Может, воздушные цветочки тоже разумны, — пошутила она, — и мы его застигли за тем, что, как оно чует, не все с готовностью одобрят.
Когда и через пятнадцать минут ничего не изменилось, Мариама предложила повторить сигнальную последовательность. Чикайя начал подавать полотнищем новые вспышки.
Зонды выявили серию топологических модификаций, стремительно распространявшихся по кроличьим трубам. Процесс был слишком быстрым, чтобы детально его отследить, и завершился извержением густой дрожжеобразной массы вендеков из недр кроличьего организма. Большая часть исторгнутой наружу кашицы пристала к полотнищу, но та порция, что достигла пузыря «Сарумпета», немедленно заблокировала как домовых, так и зондографы. Последняя картинка, какую удалось отрисовать виртуальному движку, изображала кролика, опрометью удирающего в Яркость.
Чикайя спросил у библиотек:
― Что происходит? Корпус поврежден?
― Нет, он остался цел. Мы тут застрянем на некоторое время. Инородная смесь проникла на малую глубину, но не проявляет стремления к репликации или дальнейшему продвижению.
― Ты можешь перепрограммировать наших вендеков, чтобы они ее счистили?
― Я уже работаю над решением этой проблемы, однако инородная смесь представляется мне достаточно точно оптимизированной, чтобы всемерно затруднить ее.
Мариама расхохоталась.
― Вот что бывает, если чересчур надоедливо махать розеттским камнем под носом у случайно выбранного прохожего. Они приклеивают тебя и смываются.
― Ты думаешь, оно представляет собой что-то большее, чем перепуганную зверушку?
Она пожала плечами.
— А что, если это застенчивый родич Сигнальщиков, недозрелый фрукт, свалившийся с ветви родового древа? Было бы замечательно, если б он сейчас сбежал домой и позвал остальных поглазеть на свою находку. Но ты прав. Скорее всего, это просто осьминог, выпустивший нам прямо в физиономии чернильную струю.
Они ждали, пока библиокомплект не отыщет путь наружу. Если ситуация станет безнадежной, всегда можно попробовать трюк с суперпозицией. Но теперь они были окружены со всех сторон, и это заметно усложняло задачу: оставшаяся позади часть корабля должна будет исправлять ошибки беглянки.
Библиокомплект нарушил молчание почти через два часа.
― Скоро мы освободимся.
Чикайя расслабился.
― Тебе удалось найти вендеков, способных отодрать клей?
― Нет. Погода сделала это за нас. Клей сравнительно устойчив, но при перемене условий в самой Яркости он не подстраивается под них.
Мариама издала звук, должный означать как восторг от внезапного озарения, так и досаду на собственную тупость.
― Ну конечно же! Все статичное здесь обречено. Стабильные смеси вендеков могут продержаться какое-то время, но в долгосрочной перспективе необходимо прибегать ко всем организационным и адаптационным ресурсам более крупного организма, чтобы сладить с течениями Яркости. Ксеноб как целое может, наверно, прицепиться к нам и независимо от них, но порождать специализированного убийцу каждый раз, как тебя кто-то испугал, я нахожу несколько избыточным.
Чикайя признательно закивал.
― И это означает, что построить технологическое общество здесь довольно непросто. Вендеки — отличное исходное сырье для всего подряд, так что любое инженерное дело сводится к биоинженерии. Впрочем, объект менее сложный, чем самый примитивный ксеноб, вообще вряд ли бы долго продержался.
Сквозь клеевую пленку сверкнуло сияние домовых. Мариама мечтательно вздохнула и подалась к нему, обняв рукой за шею. Такое вот полуосознанное физическое влечение за ней частенько замечалось в раннем детстве, прежде чем они вообще узнали, что такое секс.
Она сказала:
― Разве ты не мечтал, чтобы мы тут ничем не занимались, кроме исследований?
— Да.
Чикайя не хотел выяснять отношения насчет ее старых связей. Фракции остались в другой вселенной.
― Тысячу лет напролет.
― Да.
Он положил руку ей на плечи.
Мариама повернулась к нему лицом.
― Можно тебя кое о чем спросить?
― Конечно.
― Ты не думаешь, что, если бы не та энергостанция, ты бы вообще не попал на «Риндлер»?
― Не знаю. Не могу ответить.
― Но тебе все еще горько об этом вспоминать?
Чикайя резко хохотнул.
― Я не отягчен всесокрушающей виной, если ты об этом. Но я знал, что это плохо. Неправильно. Еще тогда. И я не изменил своего мнения на сей счет.
Она сказала:
― Ты знаешь, я на самом деле думала, что ты мне еще спасибо скажешь. Ты ведь добился, чего хотел. Это я в последний раз так в ком-то ошиблась.
― Зуб даю, так и было. Ой!
Она больно стукнула его по руке.
― Но ты ведь только что меня клеймил на чем свет стоит, потому что я с тобой недостаточно остро пререкалась.
― Я не клеймил, — возмутился он.
Мариама посмотрела на него без всякого выражения.
― Ладно, — сказал Чикайя. — Я виноват. Это было нечестно.
― Ты меня заставил ощутить себя убийцей, — сказала она. — Я была всего лишь ребенком. Как и ты.
― Прости, — Чикайя поискал взглядом ее лицо. — Я не знал, что…
Она не дала ему договорить.
― Нет. Оно меня не гложет. Я веками об этом не вспоминала. И я совсем не оттого явилась на борт «Риндлера». Я бы это все равно сделала.
― И то правда.
Некоторое время они простояли молча.
― Все уже? — сказал Чикайя. — Мир?
Мариама улыбнулась.
― Сценическое исполнение тебя не удовлетворило?
― Мне в эти дни чем меньше катарсиса, тем лучше.
Она притащила с собой оружие, она все сделала, чтобы убить его, и тем не менее они отыскали путь к примирению. И вот куда он их завел: еще несколько слов, и самый старый, самый простой узел будет распутан.
― Думаю, мир, — сказала она.
Они спускались по усыпанной воздушными цветами лестнице в небеса. Наконец создания начали истончаться и исчезать; это значило, что «Сарумпет», скорее всего, достиг низа восходящего потока вендеков, который первоначально и привлек их сюда. Или, по крайней мере, погода изменилась так, что их больше нельзя было отсюда обнаружить.
Когда последний воздушный цветок растаял в тумане, они еще час двигались вдоль самого течения. Но потом оборвалось и оно, и не осталось ничего. Только Яркость. Пустая и сверкающая.
Мариама воскликнула:
― Я не могу в это поверить! Такая могучая река не вытекает из ниоткуда.
― Мы еще не видели таких длинных потоков, — осторожно заметил Чикайя, — но что это доказывает? Мы не знаем пределов обычной погоды.
― Я думаю, что некоторые вендекосмеси устойчивы просто потому, что устойчивы, — сдалась она. — Но ксенобы нашли особое применение стабильным сочетаниям. Я по крайней мере ожидала наткнуться на груду разлагающихся ксенобитских трупов.
Они описали круг, исследуя окрестности зондографами. В первое течение впадало еще одно, столь же постоянное. Это не было понятно сразу, потому что переходная зона пребывала в куда большем беспорядке, чем сами течения. Смесь вендеков из более глубокого течения, по первому впечатлению, распадалась, образуя новую смесь, а уже та привлекала воздушные цветы; процесс распада катализировался сдвигом местных погодных условий. Картинка с зондов обновлялась, они видели, как переходная зона колышется вверх-вниз.
Чикайя сказал:
― Ну что ж, источник еще глубже. И я не стану всплывать и охотиться на кроликов.
Они поплыли по реке к ее истокам. Через час появилась следующая переходная зона — на сей раз течение разветвлялось на два, устремлявшихся вверх.
Третья зона.
И четвертая.
Мариама сказала:
― По крайней мере мы основательно продвинули вендекобиологию. Ты хоть представляешь себе диаграммы, пригодные для описания Яркости? А я-то привыкла думать, что цикл внутризвездных термоядерных реакций — сложная штука.
― Студенты проклянут наши имена. Разве могли мы мечтать о большем?
Пятый переход.
Шестой.
Здесь течение устремлялось вниз, им навстречу, делая U-образную петлю. Если они отправятся к его истоку, то попадут обратно в окрестности пчелиных сот — неизвестно еще, как близко.
Чикайя разрывался. Они не знали, ответвление ли это могучей реки, порождающей целую ксенобитскую экологию, или просто паутина, без цели и причины дрейфующая через Яркость. Они могли гоняться за ее началом и концом до бесконечности, будто котенок за перышком, пока в один прекрасный момент планковские черви не хлынут им на головы.
― Если до очередного перехода мы не заметим новых ксенобов, он будет для нас последним, — объявил он.
Мариама неохотно согласилась.
Они стояли плечо к плечу, вглядываясь в туман. Чикайя не мог придумать иной стратегии на тот случай, если они выйдут из этого потока: только опускаться все ниже и ниже, надеясь хотя бы нащупать дно, получить какое-то чисто физическое представление о том, на какие жертвы придется пойти, если вся эта территория станет деготной ямой для планковских червей.
А если дна вообще нет, и Яркость пребудет вокруг вовеки? Тогда спасать будет нечего. И некуда отступать.
Мариама заметила:
― Это тень от домового, так ведь? Это не просто дымка.
― Где?
Она показала. Чикайя различил небольшое серое пятнышко в сплошной стене света.
― Если там всего лишь очередной воздушный цветок, это не считается.
Тень разрасталась, наливалась серым, но зонды пока не могли до нее добраться. Объект располагался гораздо дальше, чем они сперва подумали, и это уж наверняка был не воздушный цветок.
Чикайя подумал было оставить вендекотечение ради этой новой цели, но оказалось, что поток выносит их туда сам. Вот, оказывается, где источник вендеков, которыми питаются воздушные цветы. И его призрачная тень продолжала увеличиваться, хотя сам объект все так же оставался вне пределов досягаемости зондов.
Мариама сказала:
― Если это единый организм, то мы напрямую перескочили от кроликов к китам. Я полагала, что течение исходит откуда-то со свалки трупов, но эта штука такая огромная, что едва ли для него нужно, чтобы ей нанесли смертельную рану. Она эту реку с легкостью выссала бы.
Мерцающий контур тени приобрел явственно круглые очертания.
― Я не думаю, что это одно существо, — сказал Чикайя. — Сдается мне, мы нашли оазис в пустыне.
Тень перекрыла все поле зрения. Теперь она производила такое же колоссальное впечатление, как нависший над Пахнером Барьер, однако точная форма ускользала.
― Этим зондам надо бы хорошенького пинка дать, — пожаловалась Мариама.
Внезапно в центре объекта открылась тоненькая полоска — цветная и детализированная, медленно выплывавшая из серого сумрака. Эффект обрамления оказался обескураживающим: Чикайе стало даже сложнее интерпретировать увиденное. То, что предстало его взору, могло быть ксенобами, кружащимися вокруг объекта примерно сферической формы. Виртуальный движок отрисовал их в пропорции несколько сотен к одному относительно кроликов, но выглядели они, как лезущие по слоновьей шкуре клещи. Размер сферической структуры ошеломлял. Если бы воздушный цветок был маргариткой, то эта сфера ― летающей горой, астероидом.
Окно детализации разрасталось, под ними сновали теперь тысячи ксенобов — направление «вниз» для рубки управления «Сарумпета», как и прежде, указывало на центр Той Стороны, но игнорировать преимущество этой небольшой планеты как ориентира было бы глупо. Потом он увидел поверхность объекта. Некоторые ксенобы появлялись из горловин туннелей, ведущих к центру сферы, или исчезали там. Разрешающей способности роя зондографов все еще не хватало, чтобы представить сколько-нибудь точно анатомию новых существ. Как и во всех предыдущих случаях, телесные формы их колыхались на окрестных течениях, сливались с ними в единое целое. Тем не менее в сердцевине каждого ксеноба имелось ядро, сохранявшее неизменную структуру при любой трансформации оболочек. Именно там, судя по всему, бесконечно воспроизводилась и заново кодировалась системообразующая информация.
Наконец картинка охватила всю колонию, и у Чикайи подскочило сердце. Он с трудом сдерживал буйный восторг. Интуицию тут едва ли стоило принимать всерьез: все на картинке было сильно искажено, точно они смотрели на отражение в расплавленном металле. Попроси его кто-нибудь, он и то не смог бы указать точное местоположение источника догадок, островка регулярности в хаосе далеко под ними, выдававшего искусственное, а не естественное происхождение. Впрочем, тут любая технология зиждется на природе. Ничто абсолютно безжизненное долго не продержится.
Он повернулся к Мариаме.
— Там не оазис. Это не джунгли. Мы нашли Сигнальщиков, и это их город.