― Похоже, трибуны Колизея готовы нас приветствовать, — сказала Расма. — Ты первый.

― Я иного мнения. — Чикайя взял ее за руку. Ладонь подрагивала. Они больше двух часов просидели в коридоре за стенами impromptu амфитеатра, где собрались Защитники. Черная звуконепроницаемая поверхность перед ними начинала трансформацию, в ней проявлялась дверь.

― Убавь адреналин, прошу тебя, — посоветовала она.

― Не хочу, — ответил он. — Так должно случиться, и будь что будет. Это правильный исход и правильные чувства.

Расма фыркнула.

― Я слышала приверженцев традиционных верований, но это просто смехотворно.

Чикайя подавил желание ответить раздраженно. Если он намерен использовать во благо естественное возбуждение своего тела, надо тщательней следить за цивилизованностью поведения.

― Это слишком важно, — объяснил он. — Я не хочу предстать перед ними тихим и бесстрастным.

― Так что, я буду рациональна, а ты — пылок и страстен? — Расма улыбнулась. — Ну что, стратегия ничуть не хуже любой другой.

У Чикайи ушло шесть дней, чтобы продавить принятие решения, которым допускалось ознакомить Защитников с последними достижениями оппозиции. Процесс этот выдался чрезвычайно запутанным. Оставалось только надеяться, что его хватит. Защитники смогут воспроизвести эксперименты, увидеть те же результаты, прийти к тем же выводам. Он уже видел развертывающуюся цепочку причин, следствий и событий. Она заживет собственной жизнью.

И вот Защитники объявили, что двум Добытчикам будет дозволено выступить перед ними до голосования по мораторию. Он вызвался добровольцем. Он так тяжко работал, подготавливая ситуацию, в которой противники были бы поставлены перед фактами и готовы слушать, и теперь в высшей степени лицемерно было бы отойти в сторонку и поручить ответственный последний этап кому-то еще.

Дверь открылась, и вышел Тарек. Он выглядел скверно, гораздо хуже, чем мог предполагать Чикайя. В стрессовой ситуации усталостный износ тела можно было, как и в любой другой, уменьшить по желанию владельца, но у Тарека были глаза человека, чья совесть алчет жертв более обильных, нежели простой сон.

― Мы готовы, — сказал он. — Кто выступит первым?

Расма ответила:

― Чикайя еще не умастил тело козьим жиром, так что первой пойду я.

Чикайя проводил ее внутрь и отошел в сторону, когда она приблизилась к трибуне. Он смотрел на ярусы сидений, сплошь заполнявшие модуль, и видел звезды только через прозрачную стену над верхними рядами. Тут были и хорошо знакомые ему Защитники, и сотни совершенно неизвестных людей: как и в его родной фракции, у Защитников появилось множество новобранцев.

Аудитория выжидала в полнейшем молчании. На некоторых лицах он заметил печати каменной обиды, кто-то оглядывал его с откровенной враждебностью, но большинство попросту устали, измучились, как если бы более всего им было ненавистно не само присутствие Добытчиков с их неприятными откровениями, а бремя оскорбительного выбора. Чикайя мог их понять. Частью сознания он не желал ничего, кроме как послать куда подальше все, над чем трудился, вытворить что-то, способное обессмыслить дальнейшие усилия, безразлично как, а потом свернуться в комок и заснуть на неделю.

― Вы видели результаты недавних наших экспериментов, — начала Расма, — и мы пришли в предположении, что вам удалось их успешно воспроизвести. Пусть меня кто-нибудь поправит, если это не так, и вы сомневаетесь в достоверности наших исходных данных.

Она сделала паузу. Софус отозвался:

― Мы не подвергаем их достоверность сомнениям.

Чикайе полегчало; если бы Защитники вздумали прицепиться к техническим деталям, заподозрить сложный блеф и заявить, что ничего полезного в предоставленной информации они не усматривают, дискуссия, не успев начаться, увязла бы в перекрестных обвинениях. Расма продолжала:

― Хорошо. Вы также видели симуляции Умрао, и я надеюсь, что у вас есть им некоторые аналоги. Мы бы могли просидеть тут неделю, обсуждая, насколько правомерно применять к структурам, условно обозначенным нами как вендеки, определение живых существ. Очевидно, впрочем, что их сообщество — или смесь, если вы предпочитаете более нейтральную терминологию, — образует фон, совершенно отличный от вакуума, с которым мы знакомы, и всего, что большинство из нас только могло себе представить за границей нововакуума, направляясь сюда. Мы уже пришпилили к Барьеру состояния с экзотическими законами динамики. Мы наблюдали десятки тысяч образцов, отобранных из огромного каталога вакуумной физики. Но естественное состояние Той Стороны, наилучшее возможное приближение к пустоте и однородности, открывает доступ ко всем этим возможностям одновременно. Я сама явилась сюда, ожидая увидеть физику, записанную символами другого алфавита, подчиненную иной грамматике. Именно Софус первым постиг близорукость этих ожиданий. Наш вакуум не просто лишен вещества, вся наша Вселенная не просто разрежена в материальном смысле. То, что лежит по Ту Сторону Барьера — не физика, изложенная на другом языке, не аморфный рандомизированный Вавилон, смешение всех возможностей. Это результат синтеза, мир, окрашенный в оттенки столь богатые, что все, видевшееся нам раньше возможным во Вселенной, начинает казаться холстом, залитым от края до края только одним из основных цветов. Теперь же мы получили намеки на возможность существования за Барьером организмов даже более сложных, чем вендеки. В этом случае я, пожалуй, ничего не смогу сделать, чтобы повлиять на вашу интерпретацию доказательств. Я сама не уверена, что это означает. Это может значить все что угодно: жажду контакта живых разумных существ, обмен брачными песнями у животных, неодушевленную систему, так жестко ограниченную законами Той Стороны, что это повергает ее в состояние куда более упорядоченное, чем наши инстинкты полагают возможным. Ответа я не знаю, как и любой из вас. Быть может, на Той Стороне вообще нет жизни и говорить не о чем. Может, там нет ничего, кроме перемешанных в разном соотношении вендеков, и так всю дорогу вниз. Мы еще не можем сказать точно. Но представьте хоть на миг, что сигнал, который мы наблюдаем, испущен созданием, структурная сложность которого соответствует, например, насекомому. Если настолько изощренная форма жизни возникла всего за шестьсот лет, это означает: стремление к порядку и структуризации на Той Стороне так явно выражено, что представляется почти немыслимым сценарий, в котором мы окажемся неспособны ни адаптироваться к ее условиям, ни хотя бы приспособить отдельные ее области для своего проживания. Вообразите себе галактику полной планет, так похожих на Землю, что мы могли бы легко их терраформировать или, подправив пару-тройку генов, ужиться с местной природой. И даже больше того: представьте все эти миры расположенными так тесно, что путешествие с одного на другой отнимает дни и недели вместо десятилетий и веков. Если бы мы переселились на эти планеты, нашему Расщеплению был бы положен конец. Закон, утверждающий «да, ты можешь увидеть иные культуры, но тебе придется заплатить за это отчуждением от собственной», утратил бы силу. А теперь, в довершение всего, представьте, что меж этих землеподобных миров расположена еще одна полная планет галактика, так же тесно заселенная различными формами иной жизни. Если же этого мало, вообразите, как эти миры существуют и развиваются в соответствии с новой физикой, такой богатой и удивительной, что знакомство с ней стало бы толчком для мощнейшего прорыва в науке продолжительностью десять тысячелетий, преобразовало бы всю нашу технологию, наполнило бы новыми соками искусство. Действительно ли Та Сторона предлагает нам такие возможности? Не знаю. И вы не знаете. Быть может, среди вас есть те, кому все равно: что бы ни лежало по Ту Сторону Барьера, оно не может оправдать потерю даже только одного мира, уход в Рассеяние еще какого-то числа людей. Но я надеюсь, что большинство все же склонно остановиться и сказать: да, Мимоза имела страшные последствия, посеяла хаос и разрушение, да, их надо остановить… но не любой ценой. Если за Барьером существует огромный новый мир, несущий в себе новые тайны, новое знание и даже новый смысл принадлежности миллиардам людей — место, которое будет означать для наших потомков так же много, как наши родные планеты означают для нас самих, — то нельзя считать, будто чаши весов ни при каких обстоятельствах не склонятся в его пользу. На Земле люди оставляли свои семьи и нации, плыли по рекам и поднимались в горы, чтобы потом никогда больше их не увидеть. Они были предателями и дураками? В Рассветную Эпоху им удалось сохранить Землю невредимой и не принудить к аналогичной жертве кого-то еще. Но тем не менее они покончили с миром, каким он был, с колыбелью человечества — со вселенной, где скорость света означала немедленный контакт, немедленное столкновение культур и ценностей, а не меру жертв, какие должно принести, чтобы получить эти сокровища. Я не знаю, что лежит за Барьером, но возможности, год назад подобные воздушным замкам, сейчас тысячекратно менее шатки. Все, о чем я только что говорила, может оказаться миражом, жестокой иллюзией, но если и так, это мираж, который мы все видим своими глазами, неуверенно колышущимся над раскаленным горизонтом. Еще несколько шагов ему навстречу — и мы сможем судить раз и навсегда, насколько этот мираж реален. Вот почему я прошу вас о моратории. Что бы вы ни вынесли из нарисованной мною картины, пускай даже вы сомневаетесь, что она на чем-то основана, не принимайте решения впопыхах, игнорируя ее. Дайте нам еще год, присоединитесь к нам, помогите нам найти ответы. И потом решайте, как поступить. Благодарю за внимание.

Расма сделала полшага от трибуны. Кто-то раскашлялся. Конечно, это были не восторженные аплодисменты, но и не издевка. Чикайя не мог уверенно прочесть настроение аудитории по вроде бы равнодушному молчанию, но Расма не столько искала компромисса, сколько забрасывала удочку, надеясь, что на нее поймаются скрытые единомышленники. Если кто-то и переменил свои воззрения под влиянием ее слов, то едва ли они горят желанием оповестить об этом остальных. Тарек сказал:

― Мы будем задавать вопросы, когда выскажется Чикайя.

Расма кивнула и зашагала прочь от трибуны. Проходя мимо Чикайи, она ободряюще улыбнулась и тронула его за руку. Теперь он начал сомневаться, правильно ли поступил, пропустив ее вперед. Не только потому, что идти по ее стопам было тяжелее, чем ему показалось сперва. Перед собранием Добытчиков речь, подобная только что слетевшей с ее уст, воодушевила бы его, исполнила решимости. Но, видя отсутствие всякого видимого эффекта, он почувствовал себя, точно после горького похмелья.

Чикайя поднялся на трибуну и окинул толпу беглым взглядом, ни на ком в особенности не останавливаясь. Мариама наверняка где-то здесь, но он был бы счастлив ее не заметить, оставить ее присутствие абстрактной возможностью.

― Есть шанс, — начал он, — что за Барьером существует разумная жизнь. У нас нет тому точных доказательств. Мы не достигли должной полноты понимания потусторонних процессов, мы даже не взялись считать вероятность ее возникновения. Но мы знаем наверняка, что сложные процессы, неосуществимые в вакууме или в горячей плазме, наполнявшей нашу с вами Вселенную через шестьсот лет после ее зарождения, прямо сейчас происходят на Той Стороне. Вы можете считать вендеков живыми существами или не принимать их всерьез. Но их присутствие недвусмысленно указывает, что базовая структура Той Стороны не имеет ничего общего с пустым пространством. Никто из нас не прибыл сюда, вооруженный этим знанием. Веками мы представляли себе нововакуум стремительно расширяющимся огненным шаром. Я сам явился на борт, питая слабую надежду, что мы сможем как-то научиться выживать внутри этого шара. Но я и мечтать не смел, что на Той Стороне могла развиться жизнь. Жизни вообще не так-то легко зародиться в вакуумной Вселенной. За исключением Земли, мы обнаружили всего четыре карантинных ныне планеты, населенные живыми существами — примитивными одноклеточными. Это из более чем миллиона обследованных! Двадцать тысяч лет мы лелеем надежду, что Земля — колыбель разума — не одинока во Вселенной, и я не думаю оставлять эту надежду. Но сейчас мы стоим перед Барьером, а не между пустыней с разбросанными по ней редкими оазисами с одной стороны и озером раскаленной лавы с другой. Мы между родной пустыней и очень странным океаном. Океан этот тоже может оказаться пустыней, своего рода. Он может быть турбулентен, ядовит. Все, что мы можем утверждать с уверенностью, так это что он не похож на привычную нам Вселенную. Теперь мы видим даже больше — какие-то движущиеся под его гладью тени. Лично мне они кажутся сигнальными маяками разума. Я отдаю себе отчет в том, что такая интерпретация может оказаться совершенно неверной. Но если бы на какой-то планете мы обнаружили нечто хоть на десятую долю настолько многообещающее, неужели мы бы не завопили от радости и не бросились его исследовать? На кон поставлены дома и сообщества миллиардов. Годичная задержка может почти наверняка стоить нам потери еще одного мира. — Чикайя страшно измотался, пока придумывал, как наилучшим образом обставить эту фразу. Он ведь не просто резко требовал пожертвовать целой планетой, но и прощу пывал, насколько близки к созданию планковских червей его противники. — Но мы уже эвакуировали целые миры, чтобы предоставить столь редкую во Вселенной жизнь самой себе, дать ей шанс развиваться. Мы способны создавать in vitro организмы куда большей структурной сложности, но и поныне расцениваем простейшие чужие микробы как уникальную возможность узнать больше о своем собственном происхождении, о том, насколько дальним может быть родство всех форм жизни. Я был бы рад списать вендеков на выкрутасы химии план ко веко го масштаба, но даже тончайший намек на возможность присутствия по Ту Сторону, буквально на расстоянии вытянутой руки, разумной жизни стоит расценить так же серьезно, как и — по меньшей мере — возможность, что те вот предоставленные своей судьбе микробы разовьются во что-нибудь не менее сложное, чем земные формы жизни. Я не прошу каждого, кто слушает меня в этом помещении, отбросить ценности, с которыми тот сюда пришел. Но никто ведь не явился сюда с целью или даже мыслью уничтожить целую иную цивилизацию. Если вы верите, что на Той Стороне не может существовать разумной жизни, вам предоставляется прекрасная возможность подтвердить свои предположения. Если вы усомнились в этом хоть на вот столько, то у вас есть превосходный шанс получить больше информации о ней. Мы не просим вас подождать, пока ситуация вполне прояснится. Та Сторона слишком велика; как бы ни были совершенны наши технологии, всегда остается возможность, что от нас сокрыта какая-то ее часть. Но после шести столетий, в течение которых Барьер оставался полностью непрозрачен, и нескольких недель, за которые мы научились смотреть сквозь него, пускай даже очень близоруко, мы просим только об одном — дайте нам еще год на исследования. Мы можем так никогда и не обнаружить там то, ради чего ставим все на кон. Но по крайней мере у нас есть первая по-настоящему реальная возможность выйти за пределы голых умопостроений. Не думаю, что в этих обстоятельствах мы имеем право зажмуриться и не приглядываться пристальнее. Спасибо за внимание.

Чикайя сошел с трибуны. Он держался как мог, пока говорил, но от обескураживающей тишины у него пересохло во рту. Быть может, Добытчики и правильно поступили, решив выложить карты на стол перед врагом, но эффект получился ничуть не лучше прежнего: то же безразличное неприятие, переходящее во враждебность. Он проинструктировал экзоличность успокоить тело; чем бы он ни руководствовался, в срочном порядке отпуская на свободу гормоны, победа или провал уже принадлежали прошлому.

Тарек сказал:

― Вопросы и комментарии, пожалуйста.

Поднялся Бираго, обращаясь прямо к бывшей своей коллеге.

― Вендеки кажутся мне реально существующими. Сомневаюсь, чтобы вы сумели сконструировать нечто подобное втайне от нас. Я не так уверен насчет этого вашего сигнального слоя; откуда нам знать, что это не вы его создали?

Расма ответила:

― Не вполне понимаю, какого ответа вы от меня ждете. Мне показалось разумным, чтобы вы переместили Правую Руку вдоль Барьера и поискали край слоя, а потом посмотрели, действительно ли его центр находится под Левой Рукой или же нет. Впрочем, если вы всерьез воображаете, будто мы в состоянии создать такой слой, не сомневаюсь, что вы приписываете нам и способность надежно замести следы его изначального распространения. — Она всплеснула руками. — Если приглядеться пристальнее, доказательства умножатся. Больше мы ни о чем не просим вас. Если в чем-то сомневаетесь, таков единственный способ эти сомнения развеять.

Брайко коротко, не очень-то впечатлившись, рассмеялся и сел обратно.

Чикайя был готов к обвинениям в подделке данных, но идея, что такая неоспоримо присутствующая за Барьером структура может быть причислена противником к фальшивкам, не приходила ему в голову. Если Защитники и засылали шпионов, то уж наверняка те сообщили им, насколько смехотворным выглядит такое предположение? Но ведь шпионы поделятся разведданными только с теми, кого это сообщение наверняка не поколеблет.

Встал Софус.

— Я изучил эту проблему. Я не верю, что слой мог быть построен Левой Рукой так, чтобы мы этого не заметили. К вендекам приложимо аналогичное заключение. Эта структура подлинная. Ее надо изучать. Я появился здесь, чтобы уберечь цивилизации от гибели, а не разрушать их. Вероятность, что мы столкнулись с проявлением чужого разума, чрезвычайно мала, но к ней стоит отнестись крайне серьезно. Я решительно поддерживаю предложение объявить мораторий. Этот срок не пройдет для нас втуне; мы не прекратим размышлять и планировать свои действия. Год, за который мы сможем как следует обсудить и взвесить следующий шаг, в сочетании с информацией, которую предположительно удастся почерпнуть с Той Стороны в ходе исследований глубинных структур, спасет больше миров, чем потребует принести в жертву. Барьер расширяется со скоростью в половину световой. Успех любой попытки его остановить или обратить вспять чрезвычайно сильно зависит от скорости распространения «возбудителя» этого процесса, который в конце концов будет нами определен. Хватаясь за первое найденное решение, в то время как открывается возможность значительно усовершенствовать его, мы не добьемся ничего, кроме локальной победы. Если нам удастся очиститься от любых подозрений в том, что мы совершаем величайшее злодейство, и отточить оружие, которое предстоит повернуть против этой угрозы, можно будет сказать, что курс между высокомерным пренебрежением ею и откровенной трусостью, между сдачей всего, что нам дорого, и бездумным вторжением в непроглядную тьму, выбран верный и достойный.

Софус сел. Чикайя перекинулся взглядами с Расмой. Пожалуй, лучшего союзника они и пожелать не могли. Чикайя обрадовался, что не озвучил аналогичные преимущества для фракции Защитников в своей речи. Из уст Софуса они прозвучали куда правдоподобнее и весомее. Рискни же с такими предположениями выступить представитель оппозиции, это вызвало бы только отторжение.

Следующей должна была говорить какая-то новоприбывшая. Чикайя с ней никогда не общался, но, если верить сигнатуре, ее звали Мурасаки.

— Там может существовать разумная жизнь, а может ничего и не быть, — сказала она. — Какая нам разница? Мы вправе принимать на себя ответственность только в надежде на то, что наши действия встречают адекватный отклик. Многие великие мыслители аргументированно доказывали, что разумные существа, не родственные нам, не облекаются действием нашего собственного морального кодекса. Даже на чисто эмоциональном уровне ясно, что существа эти — порождения абсолютно чуждого и неприемлемого для нас мира. О каком же сочувствии им можно говорить? О каких общих с ними целях?

Чикайю мороз продрал по коже. Тон Мурасаки был вежливо-удивленным, точно она и впрямь не могла взять в голову, как вообще кто-то может придавать малейшее значение чужой жизни.

— Эволюция движима соперничеством, — продолжала она. — Если мы не отвоюем нашу территорию и не позаботимся о ее безопасности, то, как только потусторонние существа узнают о нашем существовании, они уж наверняка изыщут способ разогнать Барьер до скорости света. Основное преимущество в том, что Та Сторона не подозревает о нас, и мы обязаны воспользоваться им. Если здесь и есть жизнь, если здесь есть существа, для которых Та Сторона — комфортабельная среда обитания, то единственный для нас выход — это удвоить усилия с тем, чтобы уничтожить их прежде, чем они истребили нас самих.

Она села, и по аудитории поползли шепотки. Если большинство Защитников и решило никак не реагировать на представленную им петицию, к отдельным членам фракции это явно не относилось. За все время, проведенное на борту «Риндлера», да какое там — во всех своих странствиях от мира к миру Чикайя никогда не слышал, чтобы кто-то высказывал столь бессмысленную и омерзительную точку зрения. Многие культуры активно распространяли свое влияние, многие насмехались над выбором оппонентов и подкалывали их, но ни один даже самый пылкий приверженец Воплощения или бестелесной жизни, ни один даже самый последовательный сторонник планетарной традиции или свободы передвижения никогда не клеймил иные подходы к жизни в таких словах, утверждая, будто они так омерзительны, что уничтожить их без зазрения совести — дело похвальное и настоятельно необходимое.

Эти слова не могли пройти незамеченными. Идея геноцида могла выродиться в нечто едва ли большее, чем фигура речи, однако следовало учитывать, что в новые времена еще не возникала ситуация, когда усилие, потребное для совершения массового убийства, не было так уж непропорционально возможной пользе от него, пусть даже сформулированной языком полубезумным.

Если кто-то до сих пор лелеял мечты возродить кошмары Варварской Эпохи, то шестьсот лет постоянного бегства и открывшаяся возможность наконец отплатить за эти несчастья чему-то абсолютно чужому и непостижимо враждебному казались вполне достаточными аргументами, чтобы девятнадцатитысячелетнему периоду, в продолжение которого ни одно разумное существо не пало от руки себе подобного, настал конец.

Пока Чикайя пытался придумать достойную отповедь, встал Тарек.

― Я бы хотел ответить, если можно.

Чикайя удивленно обернулся к нему.

― О да, разумеется.

Тарек прошел к трибуне и положил руки на импровизированную кафедру. Потом посмотрел вверх и обратился прямо к Мурасаки.

― Вы правы: если за Барьером существует разумная жизнь, то она, скорее всего, не сможет разделить моих целей. В отличие от присутствующих в этой комнате, ведь они по жизни идут почти той же дорогой, что и я, придерживаясь в точности аналогичных вкусов в еде, искусстве, музыке и сексе. В отличие от людей Шура, Картана и Сапаты, которых, потеряв мой родной дом, явился я сюда защитить. Они, без сомнения, отмечают те же праздники, наслаждаются теми же песнями и историями, собираются каждую сороковую ночь, чтобы посмотреть те же пьесы, которые актеры разыгрывают на том же языке, по тому же неписаному канону, как и те, кого я оставил. Если за Барьером существует разумная жизнь, то наладить с ней эмпатический контакт мы, без сомнения, окажемся не в силах. Существа эти, скорее всего, лишены миловидных мордашек новорожденных млекопитающих, или что мы там принимаем за характерные черты нового человека. Никто из нас не способен вообразить, что потребуется для ликвидации препятствия столь труднопреодолимого, или попытаться применить на практике такие мудреные абстракции, как, например, Общая теорема об интеллекте. Хотя в моем родном мире каждый человек, достигший двадцати лет, обязан был овладеть ее формализмом, так что нельзя исключать, что и по Ту Сторону она повсеместно известна. Вы правы: нам следует снять с себя ответственность за какие угодно моральные суждения и руководствоваться исключительно соображениями естественного отбора. Эволюция так основательно печется о нашем счастье, что никто, рожденный ей подчиняться, не подумает на нее сетовать или восставать против нее. История полна забавных экспериментальных примеров людей, следовавших велению инстинктов по любому поводу. Они трахали все, что двигалось, воровали все, что плохо лежало, разрушали все, что им попадалось на пути. Вердикт, увы, беспристрастен и безличен: поведение, способствующее рассеянию генетического материала в среде, есть залог неподдельного удовлетворения как для тех, кто этим занимается, так и для тех, кто их окружает.

Тарек переменил позу, крепко вцепившись в кафедру, но продолжал тем же голосом:

— Вы несомненно и бесспорно правы: если за Барьером существует разумная жизнь, мы обязаны истребить ее по малейшему подозрению, что она может поступить с нами аналогично. И, руководствуясь этим выводом, мы можем и ко всему остальному подходить с тех же позиций: а именно, что у жизни нет иных целей, кроме стремления поддерживать и воспроизводить себя самое, и систематическое истребление всего, кроме нас, а хотя бы и тех из нас, кто не удовлетворяет критериям безопасности, есть кратчайший путь к этой цели.

Он несколько секунд простоял молча. В комнате опять воцарилась тишина. У Чикайи перехватило сердце от ужаса и стыда. Он никогда не думал, что Тарек способен занять такую позицию, хотя, обозревая ситуацию ретроспективно, он начал понимать, что высказанная Защитником точка зрения присуща тому изначально, и никакого предательства прежних идеалов Тарек не совершал. Наверное, Тарек затем и покинул семью, оставил родной дом и друзей, чтобы сражаться за их будущую безопасность, и самим актом прибытия сюда он преобразовал себя из представителя определенной культуры в защитника более универсальных представлений о должном. Может, он и фанатик, но если так, то движет им идеализм, а никак не лицемерие. Если за Барьером обитают разумные существа, сколь угодно чуждые ему, он все равно меряет их той же меркой, с какой подходит ко всем остальным.

Тарек сошел с трибуны. После него встал Сантуш, еще один новоприбывший, и произнес пылкую речь в поддержку Мурасаки, используя примерно так же леденящие кровь выражения. Когда он закончил, полдюжины человек подхватились с мест и принялись наперебой перекрикивать друг друга.

Тарек с некоторым трудом восстановил тишину.

— Есть ли еще вопросы к Расме и Чикайе, или же нам целесообразно перейти к внутрифракционным прениям?

Вопросов не оказалось. Тарек обернулся к ним.

― Я должен попросить вас покинуть собрание.

Чикайя бесстрастно ответил:

― Удачи.

Тарек неохотно улыбнулся в ответ, точно пытаясь показать, что они оба в конечном счете могут преследовать аналогичные цели, отстаивая их по-разному.

Потом сказал:

― Не знаю, как долго это будет продолжаться, но мы не выйдем отсюда, пока не примем решение.

Выйдя в коридор, Расма повернулась к Чикайе.

― Откуда они? Мурасаки и Сантуш?

― Понятия не имею. В их сигнатурах это не указано.

Он проконсультировался с кораблем.

― Они оба прибыли с Пфаффа, но истинное происхождение предпочли не разглашать.

― Откуда бы они ни оказались, напомни мне в случае чего, чтоб и ноги моей там не было.

Ее затрясло. Она безвольно обхватила себя руками.

― Стоит ли нам дожидаться их вердикта? Он может последовать и довольно нескоро. Им все равно придется огласить его публично.

― Ты о чем? Не думаю, что нам стоит возвращаться в Синюю Комнату.

― Как насчет моей каюты?

Чикайя расхохотался.

― Ты себе даже не представляешь, как это сейчас заманчиво звучит.

― Именно так оно и должно прозвучать.

Расма взяла его за руку, и он понял, что она не шутила.

― Эти тела быстро обучаются. Особенно если сохранилась память о прежнем увлечении.

― Я думал, с этим все кончено, — сказал Чикайя.

― Это персистентность как она есть.

Она повернулась к нему лицом.

― К кому бы ты ни был до сих пор привязан, обещаю, что воспоминания о нашем заочном соревновании вылетят у тебя из головы и больше никогда не вернутся. — Она усмехнулась собственному преувеличению. ― Ну или, по крайней мере, я все для этого сделаю, если ты посодействуешь.

Чикайя лишился дара речи.

Ему все в ней нравилось, но какая-то очень глубокая часть его личности все еще вела себя так, точно держаться от нее подальше было делом чести.

Он попытался подобрать нужные слова.

― Я в семь раз тебя старше. У меня тридцать один ребенок. Шесть поколений моих потомков старше тебя.

― Угу, я это уже это слышала. Ты стар, ты очень стар, ты супер-стар и на грани маразма. Но мне кажется, что в моих силах оттянуть тебя от края пропасти.

Она прильнула к нему. Запах ее тела понемногу обретал особенную значимость.

― Если у тебя есть шрамы, я их все обцелую и сведу.

— Я хочу, чтобы они оставались неприкосновенны.

— Ладно, как хочешь. На самом-то деле я, конечно, бессильна их стереть.

― Ты замечательная. Но ты слишком мало обо мне знаешь.

Расма издала недовольный стон.

― Да прекрати ты поучать всех с высоты четырехтысячелетнего жизненного опыта. Твой возраст не является естественной единицей измерения времени, с коей долженствует сопоставлять все остальное.

Она придвинулась еще ближе и поцеловала его в губы.

Чикайя не пытался отстраниться.

Она спросила:

― Ну и как тебе?

Чикайя придал лицу выражение, в некоторой степени отвечавшее довольной ухмылке квайнианского сомелье.

― Ты лучше Янна. Думаю, что ты в этом уже практиковалась.

― Хотелось бы, но… Думаю, ты оставался девственником доброе тысячелетие?

― Нет. Просто я себя так чувствую.

Расма отступила на шаг, но потом протянула руки и взяла его ладони в свои.

― Пойдем. Дождемся итогов голосования у меня. Мы не сможем проделать ничего, против чего ты бы возражал. Извращения невозможны биологически.

― Этим тебе в детстве все уши прожужжали, да? Жизнь всегда сложнее.

― Только если ты ее усложняешь.

Она потянула его за руки.

— У меня, знаешь ли, есть своя гордость. Я не собираюсь тебя до посинения упрашивать. Я даже не намерена тебе угрожать и заявлять, будто это твой последний шанс. Но я не верю, что мы чужие друг другу. Не верю, что ты в эту чушь искренне веришь.

― Не верю, — признался он.

― И разве не ты только что возгласил длинную программную речь об опасности принятия решений в обстановке информационного голода?

— Я.

Она торжествующе улыбнулась. И он не стал с ней спорить. Логика отступила в сторону. Стоило наконец повести себя так, как хочется. Но если один инстинкт говорил ему, что ее надо отвергнуть, ибо много раз он принимал именно такое решение и уже отвык считать противоположную линию поведения чем-то иным, кроме предательства, то другой нашептывал, что, если он не изменит себя, то жить дальше еще хоть век не имеет смысла.

Чикайя сказал:

― Ты права. Положим конец нашей отчужденности.

Они пошли в каюту Расмы и легли на ее постель. Все еще одетые. Они болтали обо всем подряд и изредка целовались. Чикайя знал, что Посредник сообщит ему результаты голосования немедленно. Но ожидание изматывало его. Он сделал все, что было в его силах, чтобы продемонстрировать Защитникам истинное положение дел на Той Стороне, и не мог отдыхать, не узнав, пропали эти усилия зря или же нет.

Почти через два часа после их выступления перед собранием пришла новость об объявлении моратория. Процентное соотношение голосовавших не указывалось. Но перед тем, как начать прения, Защитники недвусмысленно объявили, что решение будет принято количественным большинством и обязательно к исполнению для всех.

Чикайя следил, как Расма меняется в лице, слушая объявление.

― Мы их сделали, — сказала она.

Он кивнул.

― И Тарек. И Софус.

― Да. Они сделали больше нашего. Но у нас есть повод для торжества.

Она поцеловала его.

― А он у нас есть?

Чикайя не корчил из себя недотрогу, но старался не судить по прелюдии.

― У меня — так точно.

Пока они раздевали друг друга, на Чикайю нахлынул прилив счастья даже большего, чем любое сексуальное вожделение. Что бы ни привязывало его к Мариаме, путы эти наконец спали. Заговор на энергостанции мог уничтожить между ними всякое доверие, но не отравил его чувств, его тяги ко всему, что он в ней ценил. И он не потерял права быть с человеком такой же жизненной силы, приверженцем таких же идеалов, какие некогда разделяла она.

Расма постучала пальцами по шраму на его ноге.

― Ты мне о нем не расскажешь?

― Не сейчас. Это очень долгая история.

Она усмехнулась.

― Хорошо. На самом — то деле мне сейчас и не до того.

Она передвинула руку выше.

― Ой, а что это у нас тут выросло! Я знала, что оно будет прекрасным. И у меня есть кое-что как раз по его размеру. Оно почти идеально сюда войдет. И сюда. И, может быть, даже… сюда.

Чикайя сжал зубы, но не останавливал ее. Пальцы бегали по его телу, снаружи и внутри. Она касалась его в месте, которого прежде не существовало. В месте, где не бывали еще его собственные пальцы, в месте, которого не видели его собственные глаза. Он никогда не чувствовал себя таким слабым и уязвимым.

Он лежал и следил, как она вызывает в нем ощущения формы, чувствительности, поверхности. Вызов и отклик.

Он взял ее за плечи, привлек к себе и поцеловал, а затем ответил ей тем же, нанеся на карту их тел вторую часть прежде неизведанной территории. Ему было четыре тысячи лет от роду, но он еще не утомился и не пресытился этим. У природы воображение довольно бедное, но люди никогда не устают искать новых путей друг к другу.